Список использованной литературы

В. А. Киселева

ПОЭТИКА ПРОСТРАНСТВА В ЛЮБОВНОЙ ЛИРИКЕ АННЫ БУНИНОЙ

Любовная лирика Анны Буниной органично соединила и черты предшествующей литературной эпохи, и достижения русского романтизма. Ее поэзия стала целомудренной и более откровенной одновременно. Не случайно современный поэт Максим Амелин считает, что Анна Бунина – «первая русская поэтесса широчайшего диапазона, от философской оды до страстной лирики < …>, родоначальница всей женской лирики в русской поэзии» [Визель, 2013: с. 7].

А. Бунина – яркая представительница женской лирики, развивающей мотивы любви, нежной, чувствительной, легко ранимой или тревожной, затаенной, погибающей в светском кругу. В стихотворении «Похвала любви» она дает характеристику чувству:

Приветствую тебя, посланница небесна!

О сколь ты сладостна, кротка, полезна!

Ты нежишь, – не крушишь:

Как вешнее солнышко тихонько согреваешь!

С тобою никогда в накладе не бываешь!

[Бунина, 1819, 1: с. 52]

С ее поэзией в русскую литературу пришла тема исповедующейся женской души. Поэтесса ясно осознавала эту особенность своего творчества, ее силу и слабость. Лирическая героиня Буниной постоянно находится в центре жаркой схватки урезонивающего ее ума и безоглядного, всеохватного чувства. Героиня подчиняется голосу разума, и это ей стоит глубоких страданий, приносит неудовлетворенность, сожаление о напрасно прожитой жизни. Не случайны два контрастных эпитета в характеристике женской души: мятежная и скромная. Борение этих начал в основе большинства ее стихов:

Души невольное волненье,

Я ум теряю от тебя.

Лирическую героиню отличает сила любовного чувства. Например, стихотворение «Стансы»:

Блажен, кто кроткий взор твоих очей встречает!

Блажен, кто слов твоих гармонии внимает!

Блажен, кто уст твоих улыбку созерцает!

[Бунина, 1819, 1: с. 52]

Творчество воспринимается как спасение от несчастной любви (разлуки). Уход в творчество утешает, лечит раны любви/разлуки. Творчество помогает забыть любимого. Для того, чтобы подавить силу страсти, освободить свое сердце от разрастающегося чувства, героиня-поэт заживо хоронит любимого в стихах.

Реакция такой героини на неразделенную любовь или разлуку изображается непохожей на реакцию обыкновенной женщины: она не плачет, не унижается. Она защищена своим высшим призванием, причастностью к «нездешним братствам», где иные нормы и законы:

Хвала Всевышнему! Пою уже пять лет…

Пою природы я красы…

Пою я также и людей…(«Женщины»)

Тема превосходства над другими женщинами нередко переходит в тему превосходства женщины-поэта над соперниками в творчестве и любви – мужчинами. Возникает некая фиминистская тема:

Все правда, милая! Вы их не ниже;

Но ах! Мужчины, а не вы присутствуют в судах,

При авторских венках,

И слава авторска у них в руках;

А всякой сам к себе невольно ближе.

«Женщины» [Бунина, 1821, 2: с. 58]

Что самое интересное поэтесса может писать о любви, но со стороны лирического героя, воспроизведя его душевные переживания. Естественные чувства боли, страдания, обиды вытесняются гневом, возмущением, желанием «отыграться» в стихах. Самоутверждение идет за счет унижения – и бывшей любимой:

К Раисе более любовию не таю

И иго сверг с себя:

Я ныне щастлив не любя!..

Пусть, гордая, живешь сама с собой,

Себе не зная равных

Покой считаю мой

Дороже душ я хладных!

«Щастливый Меналк» [Бунина, 1811, 2: с. 42]

Героиня Буниной пытается оправдать свое охлаждение чувств к возлюбленному.

Спокойствие свое я берегу одно « Ливия» [Бунина, 1811, 2: с. 32]. Но забвение не может быть противопоставлением любви, как вечное – тленному, преходящему, высокое – низкому. Это предельно лаконически выражено в «Ливии»:

Я льстилась, что могу словами разлюбить,

Могу окаменеть, напасти прекратить…

Но пламя лютое в груди моей таилось…

Весь ад с любовию ношу в груди я сей («Ливия»)

Лирическая героиня Буниной, даже находясь в плену у любви, никогда не забывает, что недолговечность и, следовательно, неподлинность страсти по сравнению с поэзией, творчеством, природой:

Возможно ль то любить, что губит наш покой?

И тут же опровергает: « …любить его и перестать есть тоже для души, что жить и не дышать».

Ощущение тщеты, тяжести, низости земной любви рождает естественное желание «дыханьем пламенным согреть утесы».

Состояние, близкое к физической смерти (полная выключенность из реальности, бесстрастие, беспамятство), знаменует собой приближение к миру высшему, соединение с собственной бессмертной душой, творчеством, Богом.

Лирическая героиня Буниной, любимица богов, не просто поддается власти земного чувства. Она сознательно выбирает любовь, отказываясь от Вечности. Притом – любовь с ее бытом, требованиями и мучениями, земную, обычную, «как у всех», – «любую любовь». «Любая любовь» – это эффектное паронимическое сочетание получает неожиданную оценку. Не зная контекста, можно с большой степенью вероятности предположить, что такое сочетание, точнее понятие, стоящее за ним, подверглось бы негативной оценке у Цветаевой, которая дорожит своей уникальностью, непохожестью на других и любовь ее героини всегда исключительна, «не как у людей». Но в данном случае контекст этого ожидания не подтверждает, и мы видим апофеоз простой земной любви:

Не лучше ль то тебе любить, что есть,

И не мрачит тоской часов уединенных,

Чем каждый миг тебе гоняться за мечтой,

Которая тогда ж мгновенно улетает! (« Ливия»)

При том, что в лирике Анны Буниной достаточно много стихотворений, посвященных любовным переживаниям, как написанным от лица женщины, так и мужчины, пространство не является в них существенной частью образного мира.

В прозаическую книгу «Сельские вечера» (1811 г. ) поэтесса помещает любовную песню героини Нины, открывающуюся полным набором романтических образов и атрибутов: ночь, одиночество, зло мира.

В русскую поэзию тема ночи вошла с поэзией В. К. Тредиаковского, который, как пишет В. Н. Топоров, «хотя бы отчасти осознал эстетические возможности этого слова и образа, который мог с ним связаться» [Топоров, 2003: с. 169]. Долгое время за образом ночи была закреплена философская проблематика,: ночь рассматривалась как «явление, событие, отсылающее и к тайне мироздания, и к тайне богопознания» [Топоров, 2003: с. 172].

Подобное понимание образа сохранялось и в поэзии М. В. Ломоносова. Принципиально другим стала ночь в лирике А. П. Сумарокова, помимо философско-теологического представления о ночи, поэт посчитал возможным расширить тему за счет включения в «ночные» стихотворения пейзажа, ландшафта и эмоций человека. В стихотворениях поэта «Другим печальный стих рождает стихотворство…» (1774 г. ) ночь впервые стала рассматриваться как время страсти, любовных переживаний, мечты о встрече с возлюбленной.

Анна Бунина воспользовалась художественным открытием А. П. Сумарокова, но привнесла в ночную тему новое мироощущение. В стихотворении, в полном соответствии с концепцией романтиков, ночь с ее тишиной и таинственностью противопоставляется дню.

В спящем мире с особенной полнотой раскрывается стремление героини освободится от всего суетного от «печали и радости», от «рабства и власти». Но полностью слиться с ночной гармонией, «с покоем общим, с тишиной» Нина не может:

Ей пламень страстный в сердце влили:

Закон, увы! У страсти свой! [Бунина, 1811: с. 76]

Большая часть стихотворения носит абстрактный характер и содержит характеристику любовных переживаний: например, утверждается, что страсть полностью подчиняет человека:

О, мощна страсть! Тебе одной

И гордость, и умы подвластны:

Ты власть, – закон себе самой! [Бунина, 1811: с. 76]

То в конце произведения намечается образ пространства. При этом он полностью повторяет образ, введенный в русскую лирику Марией Зубовой, поэтессой конца ХVIII века. В ее песне «Я в пустыню удаляюсь». Пустыня становиться основным топосом, характеризующим пространство без любви.

Точно так же пустыня в стихотворении Анны Буниной – образ абстрактный и типизированный. Это не лишенное жизни пространство, т. е. пустыня географическая, а ощущение.

Пустыня в стихотворении становится отражением одиночества героини, причем образ передает не стремление к уединению, а духовную пустоту, неспособность наполнить свою жизнь ничем, кроме страсти:

Как тень преступная скитаюсь,

Одна, далеко от людей;

В пустынях диких укрываюсь,

Нося тоску в груди своей [Бунина, 1811: с. 77].

Пустыня как пространственный топос ассоциируется с пустотой, безжизненностью, скудностью и несет негативный смысл. Далее картина дикого пейзажа расширяется: «А вы, пещеры и долины! / Стенанье слышно где мое, / Скликайте эхо, - повторите/ Мою любовь, мученье, стон…»[Бунина, 1811: с. 78]

Так расширяется и углубляется мотив одиночества, так как ответить ей может только эхо. Дополненное образами пещер и долин пространство не изменяется, оно выполняет ту же функцию пустыни.

Важно и то, что в прозаическом фрагменте произведения пространство вполне конкретное и даже бытовое, хотя оно тоже остается ночным: «Бедная Нина заключилась в комнату свою как преступница; не только не осмеливаясь выходить на крыльцо, но даже не садилась у окна иначе, как ночью: ибо со времени последней прогулки не знала она, что такое сон. Любя тихие звуки лиры, однажды во время всеобщего сна и глубокой ночной тишины, осмелилась она сесть под открытым окном…»[Бунина, 1811: с. 75].

В прозаическом тексте есть и другие конкретизированные детали пространства: паркетный пол, комната, кровли домов за окном, на окнах занавес и т. д.

Анна Бунина в прозаическом тексте использует приемы, характерные для создания усадебного топоса, собственно на это указывает и название книги, а в поэтическом фрагменте, напротив, пейзаж лишен каких бы то ни было бытовых черт. Он не является и фоном. Пространственный образ остается в «песне» Нины средством передачи ее эмоционального состояния.

Идиллия «Циклоп» по своим сюжетно-композиционным особенностям очень близко к главе из «Сельских вечеров»: открывается произведение характеристикой любовных страданий Полифема, а затем в текст вводится его песня.

Анна Бунина не характеризует пространство. В стихотворении есть лишь незначительная пейзажная деталь, которая в большей степени относиться к мифу. Полифем известен как одноглазый великан, живущий в горах. Именно поэтому стихотворение открывается достаточно точной пространственной характеристикой, являющейся частью мира персонажа:

Врепя унылые на море взоры,

Как будто страж его, вседневно он сидел,

На каменных верхах утеса…[Бунина, 1821, 3: с. 4]

Далее пространство конкретизируется и объективируется. Это является не столько стремлением поэтессы охарактеризовать пространство любви, сколько является своеобразной данью традиции. Для А. Буниной важно было воссоздать привычную русскому читателю картину, с которой он был знаком по переводу Н. Гнедича.

При этом Полифем является частью гармоничного природного пространства:

Пускай о каменья утесистой горы

Яряся волны ударяют;

Никто уже тогда твой не смутит покой!

Сей грот, украшенный природою одной,

Со всех сторон деревья осеняют:

Где лавр растет, где плющ, где зреет виноград,

Где кипарис благоухает[Бунина, 1821, 3: с. 4]

Так, в поэзии Анны Буниной впервые в русской поэзии возникают детали «южного» пространства и формируется принцип его описания в лирическом стихотворении. Важнейшими его чертами становится конкретизация и детализация пространства.

К деталям можно отнести перечисление флористических образов: лавра, плюща, винограда, кипариса, т. е. тех растений, которые свойственны Средиземноморскому региону.

Пространственные образы в стихотворении эстетизируются. Ручей представляется как «божественное питье» источающее «негу и прохладу», но он остается зримым образом с обычными для водотока функциями и характеристиками:

Все ручейки мои воды той полны!

Уже ли сим местам, достойным и богов,

Кто может предпочесть морские волны? [Бунина, 1811: с. 4]

Необычным для лирики поэтессы становится конкретизация пространства. В стихотворении есть строка («Из белых Этною растопленных снегов») с точным указанием на пространство обитания влюбленного Полифема.

Этна – реально существующий вулкан в Сицилии. В «Энеиде» Вергилия также сообщается, что одноглазый циклоп жил на этом острове. Следовательно, Анна Бунина характеризует конкретное пространство, уточняя и детализируя пейзаж Сицилии.

Текстов с подобной детализаций в лирике поэтессы больше нет. Можно предположить, что пространственные характеристики в стихотворении о любви Полифема имеют литературное происхождение. Анна Бунина ориентировалась на конкретные образцы и воссоздавала в стихотворении не универсальное, а конкретное пространство.

В «Стансах», напротив, пространство лишено конкретности. Это набор образов, не несущий никаких зримых черт: «мраз севера», «луч жаркий, южный». И даже упоминаемая Аравийская пустыня оказывается в стихотворении образом абстрактным:

Тому средь знойныя Аравии степей

Грудь пламенну свежит прохладный ветр востока!

[Бунина, 1819, 1: с. 152]

Смысл же всего произведения сводится к воссозданию эмоций, которые пробуждает созерцание любимого человека. Причем, как и в женской поэзии ХVIII века точного указания на носителя речи в стихотворении нет. Данное лирическое признание может быть сделано, как от лица женщины, так и мужчины, хотя сознание остается в нем женским.

Своеобразным творческим экспериментом в лирике Анны Буниной можно считать стихотворение «Отречение», являющееся образцом любовной тематики для женской поэзии начала ХIХ века.

В произведении не используются традиционные определения для указания на возлюбленного. Поэтесса заменяет слово «любимый» на словосочетание «мой кумир».

Как и в стихотворении «Любовь Полифема», пространство конкретизировано и детализировано. Уже в первой строке упоминается лавр – растение Греции. Далее пространственные координаты еще более уточняются:

Иссякни для меня прозрачный

Кастильских сладких вод ручей…[Бунина, 1819, 1: с. 157. ]

Поэтесса использует тот же образ ручья, символизирующий вечное движение и изменения, однако образ наполнен новым смыслом. В стихотворении «Отречение» он становится символом уходящей любви.

А далее конкретизированные пространственные образы заменяются абстрактными, хотя при характеристике пространства перечисляются обычные для Средиземноморья растения:

Кто свежие венцы лавровы

К стопам кумира полагал?

Кто розы, митры нес, лилеи и жасмины?

Не я ль…[Бунина, 1819, 1: с. 158-159]

И чувство приобретает абстрактные характеристики, так как для поэтессы вновь важно не воссоздание реальных отношений, а передача эмоций, которые любовь пробуждает. Совершенно очевидно, что все флористические образы являются отражением чувство преклонения, испытываемого лирической героиней, которая отказывается от продолжения отношений. Однако и потеря любви, от которой она сознательно отрекается, равносильна смерти: «Со мной могильный мрак и тишина усопших».

Следовательно, в стихотворении «Отречение» пространство даже предельно конкретизированное, остается абстрактным. При этом в других произведениях Анны Буниной «Майская прогулка болящей», «На дачу Н. И. Кушелева» и особенно «С приморского берега» обнаруживается мастерское владение пейзажной лирикой. В этих стихотворениях поэтесса создает целостные картины, наполненные настоящей гармонией и отражающей красоту окружающего мира.

Таким образом, в любовной лирике Анны Буниной пространственные характеристики не претерпевают существенных изменений по сравнению с женской лирикой предшествующего периода. Детали пейзажа возникают только в тех произведениях, которые восходят к литературной традиции. В собственно лирических стихотворениях интимной тематики пространство любви носит абстрактный характер. Для Анны Буниной, как и для ее предшественниц, важно выражение чувство и передача эмоционального состояния, связанной с потерей любви. К пониманию того, что пейзаж может отражать внутренние переживания лирической героини в любовной лирике поэтесса так и не приходит.

Список использованной литературы

1. Бунина А. Сельские вечера. – СПб.: в Морской тип, 1811. – 138 с.

2. Бунина А. Собрание стихотворений. – Т. 1: Лирическая поэзия. – СПб.: Тип. Российской Академии, 1819. – 166 с.

3. Бунина А. Собрание стихотворений. – Т. 2: Дидактическая поэзия. – СПб.: Тип. Российской Академии, 1821. –201 с.

4. Бунина А. Собрание стихотворений. – Т. 3: Смесь. – СПб.: Тип. Российской Академии, 1819. – 174 с.

5. Визель М. Фри-джаз для Одиссея. Новый лауреат премии Александра Солженицына Максим Амелин – о том, кому нужны поэты прошлого// Российская газета, 15 мая 2013. – № 6077. – С. 7.

6. Топоров В. Н. Из истории русской литературы. – Т. II: Русская литература второй половины XVIII века: Исследования, материалы, публикации. М. Н. Муравьев: Введение в творческое наследие. – Кн. II. – М.: Языки славянской культуры, 2003. – 928 с.