ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ХАМЗА ХАКИМ-ЗАДЕ НИЯЗИ

ТАЙНЫ ПАРАНДЖИ

Драма в 5-ти действиях

ВО ВТОРОМ ДЕЙСТВИИ УЧАСТВУЮТ:

Тулахон, 17 лет, среднего роста, белолицая, румяная, черноглазая, черноволосая, весёлая, приветливая, с приятным голосом, над верхней губой – крупная родинка.

Ходжар, 41 года. Мать Тулахон. Простого нрава женщина среднего роста, белолицая, с чёрными глазами.

Хаиджан, 45 лет. Старшая сестра Ходжар. Высокая, сухощавая, белолицая.

Умурза-бай, 55 лет. Отец Тулахон. Среднего роста и полноты, с чёрной бородой, одет просто, подвижен. Говорит быстро. Выходец из дехкан среднего достатка. Разбогател после переезда в город.

Юсуфжан, старший брат Тулахон, высокий, стройный, с чёрными усиками и бородкой клинышком. Вспыльчив, ведёт разгульную жизнь.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Богато обставленный дом Умурзака. Медные кувшины, самовар, кумганы, чайники, чашки, тарелки, блюда. Атласные одеяла, шёлковые покрывала, простыни, подушки, полотенца, занавеси, одежда, развешанная на жердях и на колышках, вбитых в стены, шёлковые ковры. Прямо – дверь. Слева – вторая с выходом к воротам. Справа – окно. Тулахон, грустная, сидит, потупившись, слушает Хаиджан.

Хаиджан. Жертвой стать за тебя твоей старой тётке, родное моё дитя, не тебе первой приходится переживать такое. Замужество – это участь всякой девушки!.. Не сегодня, так завтра… Ну, так что же ты скажешь? Вон, смотри, сёстры твои! Все они послушались родителей и теперь живут себе тихо, мирно. Вот и ты порадуй отца своего с матерью. Ну, согласна, да?

Тулахон молча вытирает слёзы.

Да что с тобой моя девочка? Девушки моложе тебя, и те уже обзавелись семьёй, домом. Не стыдно тебе перед твоими подругами-ровесницами? Хвала аллаху, и тебе самая пора определиться… Ну, ответь же мне с радостью, по-хорошему и приступим к доброму делу.

Тулахон молчит.

Девочка моя милая! Целый час времени ты заставила меня потратить на уговоры, а ведь всё это попусту. Хоть на тысячу ладов изворачивайся, а ответа всё равно не миновать!.. Или может, у тебя что-нибудь иное на уме, так я тебе не чужая. Тётка – та же родная мать. Кому же ты и расскажешь, как не мне, моя девочка?

Тулахон. А если скажу, от этого сбудется, что ли, моё желание?

Хаиджан (закусывая губу и хватаясь за ворот). Девочка моя милая! Хорошо бы, если бы твои желания совпадали с нашими… Оставь, дитя моё, ну их всех этих бедняков, сгинуть их нищей образине! Вспомни как бедствует твой дядя, разве это жизнь? Собаки, и те живут в большем довольстве. Или вон Кумышхон, она вышла по любви. А зайдёшь к ней, так она уши тебе истомит, мозги твои иссушит своими жалобами. Кровавыми слезами плачет, да смилуется над ней всевышний. Ты, как луна, среди прочих девушек нашего города, как солнце. Тебе с твоей ангельской красотой не всякий пара. Тебя, может быть, достоин тот, кто в силах вороха даров принести. Мы выдадим тебя за такого человека, что друзья будут радоваться, а враги терзаться от зависти! И желания отца-матери исполнятся, и все родные-знакомые останутся довольны. Девушке только раз в жизни выпадает такое счастье. Подумай, моя девочка, чтоб не раскаиваться после. Не забывай и о том – если ты выйдешь замуж по своему желанию и случится какое несчастье, не пришлось бы тебе вернуться в дом отца-матери, которых ты опозоришь, и об этом подумай! Любовь, если она и бывает, эта на два-три дня. А потом сладкое станет горьким, а радость обернётся слезами. Разве мужчины понимают, что такое верность? Если бы они соблюдали верность, разве они обрекали бы нас на муки ревности к жёнам-соперницам? Если у тебя достанет разума, поразмысли над тем, куда ты денешься, когда стукнешься головой о камень. Подумай, дитя моё, прежде чем давать ответ!

Тулахон. В огонь ли, в воду бросите меня – воля ваша. Мне остаётся только одно – положиться на бога…

Хаиджан. А ты надеешься на божью милость?

Тулахон. Кто живёт без надежды!

Хаиджан. Значит, ты готова покориться воле всевышнего?

Тулахон. А как же иначе?

Хаиджан. Тогда – всё! Воля отца с матерью и есть воля божья!

Тулахон. Да у меня, что ли, на лбу написано. Что отец с матерью должны выдать меня за этого, а не за другого?

Хаиджан. Не смей так говорить, грех!

Тулахон. А что тогда написано у тех, у кого нет ни отца, ни матери?

Хаиджан (сбитая с толку). А-а… У тех тоже… что-нибудь написано, наверное. Возвестил же аллах в своём слове: воля родителей – моя воля… Оставь, ни к чему эти разговоры. Всё равно отец с матерью уже дали своё согласие, и сколько бы ты ни противилась, ничего не изменится. Только сраму наберёшься, моя девочка. Лучше с улыбочкой, с радостью ответь согласием – и всего дела. Не стыдно ли будет, если при всём народе объявишь: «Я выйду за такого-то! » – и заставишь краснеть отца с матерью?

Тулахон. Тогда зачем приставать ко мне, тётя? Идите и скажите им, что считаете нужным. Что меня спрашивать, если всё решено заранее? Если я должна плакаться только на свою судьбу?

Хаиджан. Так, значит ты не согласна?

Тулахон. Никогда в жизни!

Хаиджан (вставая). Ну, добро! Так я и скажу отцу твоему с матерью. Пусть они сами, как знают, справляются со свей дочкой. Правду говорят: «Если хочешь выдать дочь замуж, выдай, пока она не выросла и не показала свой нрав». По всему видно, что и ты, как Кумышхон, задумала что-то похожее, сдохнуть бы тебе маленькой! (Собирается уходить. )

Тулахон (испуганно, умоляюще). Тётя!..

Хаиджан (про себя). Хмм… кажется, теперь всё станет ясно. (К Тулахон. ) Ну… чего тебе?

Тулахон. Не говорите там… Скажите, затвердила одно – не знаю и не знаю.

Хаиджан. Нет, тут прежде всего надо кое-что выяснить.

Уходит.

Тулахон (с опаской взглянув в сторону двери). Боже, что мне делать? Ведь я только слабая девушка. Ну почему я не родилась дочерью какого-нибудь бедняка? Или вовсе не родилась бы на свет. Или глаза мои ослепли бы ещё до того, как я увидела Рустамбека!.. (Встаёт. ) Какое счастье выйти за того, кого любишь! Ну почему аллах не отдал человеку в руки его судьбу? Пусть он был бы угольщиком, кузнецом, пусть имел бы только четыре глинобитных стены да был бы любимым. А этот ещё ко всему и припадочный… Нет! Вот наберусь смелости, как Кумышхон, и убегу к своему Рустамбеку! Никто ещё не отрекался навсегда от своей дочери, когда-нибудь и я вымолю у родных прощение. Кумышхон правду говорит: рана на теле не за год, так за десять лет, а заживёт, а рана на сердце не заживёт до самой смерти. Сынки богачей – все они одинаковые. Вон мой брат – жена у него такая красавица, а он ещё двух взял. Пьянствует день и ночь, пропадает где-то… Если я выйду за этого, провалиться ему, припадочного, Рустамбека я уже никогда больше не увижу. Обидится он, отвернётся от меня навсегда, и ничего у меня уже не останется в жизни, кроме постоянной тоски и страданий. (Задумывается. ) Нет! Самое лучшее – вот придёт мать, начнёт бранить меня, крик поднимет, а я возьму и скажу ей все прямо. Не выйдет ничего, убегу с Рустамбеком, как Кумышхон. Он не захочет, сама уйду, унесу свою голову в горы, в степь… Людям будет веселье на свадьбе, отцу с матерью – почёт, а мне – горе и муки?! На что мне такое замужество!..

Входят Ходжар и Хаиджан.

Ходжар (сердито). Эй, сдохнуть тебе, что ты тут наговорила своей тётке? (Садится. ) Ну, говори, что сказала?

Хаиджан. Сама виновата! Дочь безотлучно с тобой день и ночь, а ты ничего не замечаешь. Только и знаешь: «Моя младшенькая! Последышек мой! Такая-этакая моя доченька! » Боялась, как бы она не загрустила, не заскучала – наряжала её, обряжала, таскала по всем гуляньям, праздникам. Вот и радуйся!.. Что верблюда с колокольцем, водила по улицам взрослую девицу, как тут не сбиться с толку. Хорошо, если не случилось чего похуже. А может, и случилось уже, как знать. То одному аллаху ведомо…

Ходжар. Да что я могла поделать? В нашем роду ни в одном из семи поколений о такой ветреной девице и слыхом не слыхали. И в семи снах никому не могли присниться, что она, чёрная земля её поглоти, завихляет вот так! Что же ты не говоришь, издохнуть тебе, что за беда стряслась с тобой? Задумала опозорить нас перед добрым мусульманином, затратившим такие деньги на помолвку? Ну, говорите же, пропащая, что с тобой сталось?

Тулахон. Ничего не сталось. (Встаёт и говорит решительно. ) Вот теперь, может, и станется!

Ходжар. Что?! Теперь станется?! Смеёшься над людьми? Да знаешь ли ты, что я на твоей крови коржи могу замесить и испечь! А отца знаешь, какой он?

Тулахон. Знаю. Отец – такая же божья тварь, как и я.

Хаиджан. Вот, видишь!.. Ты ещё хуже не слыхала. Только что при мне она бога ни во что ставила, да!..

Ходжар. Или ты, как Кумышхон, и правда собралась за нищего?

Тулахон. А если мне сам аллах судил этого нищего?

Ходжар. Ха! Как это он мог судить тебе его? У твоего отца не краденые деньги, чтобы тебе разбрасываться ими, как глиной! Твой отец – почётный человек, один из первых в городе, он самое малое из пятисот мест подарки получал на свадьбах и теперь должен отдарить всех. А на какие шиши справит свадьбу этот оборванец? Продаст корзину для пряжи? Прежде чем жениться, пусть он позаботится, чтобы у него в доме хоть раза два в неделю скоромное готовили в котле… Смотри, не вздумай бежать, как Кумышхон! Отец твой прибьёт тебя, едва ты ступишь на порог! Мы не потерпим такого позора. Скорее отравы дадим и выбросим тебя отсюда, как падаль.

Тулахон. О, если бы вы и вправду сразу убили меня!

Ходжар. А что думаешь? Попробуй только ослушаться!

Хаиджан (встаёт, подталкивает Ходжар). Хватит, хватит, сестра! В гневе можно наговорить лишнего. Какая нужда спрашивать её? Она твоя дочь, вяжи её, как тёлку, и отдавай!.. Иди, скажи мужу, пусть делает своё дело, я сама дам за неё согласие!

Ходжар (уходя). Смерти на тебя нет, бесстыдница! А я говорю, что это она всё акпкшёптывается с какими-то чужими женщинами, на улицу рвётся, как собака приблудная. Видно, что-то недоброе у неё на уме… Бога бы постыдилась! Одумайся, послушайся тётки, а не то я велю твоему брату, он в одну минуту спровадит тебя на тот свет. (Уходит, подав знак Хаиджан, чтобы та добилась согласия. )

Хаиджан. Что с тобой сталось, моя девочка? Давно бы сказала, что согласна, и ничего бы этого не было. Ты берёшь пример с Кумышхон. А знаешь, как её прямо в лицо корят её любовником, куда б она ни пошла – на свадьбу ли, на вечеринку ли? Отец её, бедняга, сколько времени скитался по разным городам, стыдясь людей, недавно только вернулся. А твои родные, думаешь, потерпят такое? Да у тебя один брат весь белый свет перевернёт!.. И что за радость тебе рваться в дом нищего? Да у него охапки дров нет, чтоб разжечь тандыр, весь запас муки это, что на супре[1]! А жених твой, хвала аллаху, – красавец: брови тёмны, глаза чёрные, щёки румяные, станом стройный, не мужчина. А крохаль-селезень! Мы сами своими глазами видели. Не веришь своей тётке, и тебе можно показать, в этом ничего зазорного нет. За такого любой рад был бы выдать свою дочь, но его отец принял во внимание богадство и положение твоего родителя, поэтому и заслал сватов. Подумай же хорошенько, остерегись дьявола с его соблазнами, моё дитятко, жертвой стать за тебя твоей тётке! Не послушаешься родных, тысячу раз пожалеешь потом, да поздно будет! Может, кто из женщин из зависти к тебе по вражде и наговорил чего худого о твоем женихе, так ты не верь. Заведомо зная о том, кто решится кинуть в огонь своё собственное дитя! (Уходит. )

_____________________________________

[1] Супра – кожаная подстилка для замешивания теста.

Тулахон (вытирая слёзы, одна). На что мне его богатство? Что мне в его красоте, знатности? Или я ребёнок малый, чтобы соблазниться всем этим? Да я лучше приму позор, чем всю жизнь плакать потом и тосковать по Рустаму! Эй, Тулахон! Перестань лить слёзы, предупреди несчатье. Если не хочешь быть отданной на поругание, повидайся с Рустамбеком и поступай так, как задумала! Придёт время, отец с матерью умрут, а ведь никогда и ни у кого ещё родители не вернулись из могилы, чтобы разделить горе своих детей. Каждый сам себе бек на этом свете, каждый сам себе сопечальник. (Уходит. )

Разговаривая, входят Умурзак и Ходжар. Садятся.

Ходжар. Сами вы всему причиной.

Умурзак. Не болтай, как распутница! А то как дам по зубам, так до конца дней и будешь кормиться одним жидким хлеболом!

Ходжар. Я и без того уже все зубы растеряла, хоть и кормилась одной похлёбкой, помогала вам копить богатство.

Умурзак. Оставь свои газели-присказки. Лучше скажи, что она говорит?

Ходжар. Что она может сказать? Разве с нынешними детьми дотолкуешься до чего-нибудь. Молчит – значит, согласна. Сына избалуешь – в нос пинка поднесёт, дочь избалуешь – в загривок лягнёт. Баловали её: «Золотая моя доченька, такая-этакая, моя доченька! » Вот она и выросла своенравной. Нажив такое богатство, добившись такого положения, кто захочет опозориться перед людьми? Если девушку долго не выдавать замуж, о ней рано или поздно пойдут всякие разговоры. Я давно предупреждала вас. Если бы тогда выдали, самая пора была. А теперь ей уже восемнадцатый год пошёл, вот она и говорит всякое.

Умурзак. Ну и бестолковая ты, жена! Сколько времени бормочешь что-то, а в словах ни смысла, ни связи… Ты скажи, что она говорит? Не хочет выходить?

Ходжар. Как она может сказать такое! Плачет и плачет…

Умурзак. Плачет, значит, не согласна?

Ходжар. Видно так…

Умурзак. А ты думаешь, я из таких, что стану потакать ей? Да я мясо пущу её на шашлык, а сало мыловарам продам!

Ходжар. Она ещё худшего заслуживает.

Умурзак. Одного я опасаюсь, жена: не вздумала бы она сбежать, как та, Кумышхон, дочка злосчастного Шады!

Ходжар. А я о чём толкую. Когда девушку держишь в доме больше положенного, обязательно что-нибудь случится этакое. Постойте, говорят, Шады помирился с дочерью и второй раз справил свадьбу?

Умурзак. Да. Ты же знаешь, что они, сбежавши, тайно совершили брачный обряд где-то в другом месте. Её отца после этого выключили из общины, не стали принимать ни на свадьбах, ни на поминках. Недавно, когда родился первый ребёнок, молодые задумали справить родины. Подослали двух-трёх седовласых стариков с бараном, с рисом и прочей мелочью к знатным людям общины, к имаму и при их посредничестве попросили у родителей прощения. Люди вмешались в это дело и помирили их. Оказывается, правом совершать обряд располагает только имам той общины, где проживают вступающие в брак.

Ходжар. Какой общины?

Умурзак. Ну, где жила Кумышхон. Ублаготворив имама и угостив пловом общину, они, чтобы всё было по закону, заново совершили брачный обряд. Угощение было довольно приличное. Вчерашний халат я получил на их свадьбе.

Ходжар. Значит, в шариате есть и такой выход?

Умурзак. Чудная ты, жена! Конечно, нашли, наверное, какое-нибудь подходящее случаю толкование. Иначе как бы они могли совершить новый обряд?

Ходжар. В наше время не было такого. Мать рассказывала, что покойный Маткабыл-мыловар, когда его дочь убегом вышла замуж, он в назидание другим велел положить обоих на землю и свалить на них дувал.

Умурзак. Нашла о чём вспоминать, глупая голова! Тогда были другие времена.

Ходжар. Ваша правда, отец. Только как же им не стыдно встречаться после всего?

Умурзак. А что поделаешь? Что бы она ни натворила, она – родное дитя.

Ходжар. Эх, лучше бы смерть на такое дитя!

Умурзак. Это мы говорим только, а не дай бог такое бы на нашу голову, ты первая побежала бы повидать да ещё прихватила бы что-нибудь. Разве вытерпишь?

Ходжар. Вот я и говорю, где вытерпеть!

Умурзак. Оказывается, жених Кумыш дал клятву: «Если, говорит, её силой вздумают выдать за другого, клянусь кораном, я сживу со света всех, начиная от жениха и родителей Кумыш до свидетелей и имама, совершившего обряд, и себя потом убью! »

Ходжар. Вай, сгинуть ему! Хорошо ещё, что она сбежала с ним и вышла за него замуж.

Умурзак. Когда на свадьбе рассказали об этом, у всех душа взвилась на сорок аршин. Я даже кость выронил из рук.

Ходжар. Доведись до меня, я, наверное, умерла бы со страху. Это их бог миловал…

Умурзак. С нашей дочерью, конечно, ничего такого не случится, а все же я побаиваюсь немного. Из-за болезни жениха никто из людей, какие повиднее, не пожелали отдать им дочь. Брать из семьи попроще сами они посчитали зазорным для себя. А что до меня, так ты знаешь, я многим обязан старику. Особенно, когда дважды были опротестованы мои векселя, – мы могли всего лишиться, если бы не он. С другой стороны, в дело вмешались знатные люди, даже святые отцы города. Я дал своё согласие, нельзя же теперь честь уронить. А потом – он единственный сын у отца, единственный его наследник. Старик дожил до предела, уже поджидает, когда ему подвяжут челюсть. Если он умрёт, мы разбогатеем так, что дальше желать некуда. Дочь твоя – она поплачет-похнычет день-два и привыкнет. А если некоторое время спустя не от одной причины, так от другой и сын сковырнётся, и мы выдадим её, за кого она пожелает, тогда она и вовсе забудет все свои огорчения. Сейчас она, видно, узнала, что жених припадочный, потому и не довольна. А ведь я с самого начала говорил тебе: не пускай её на улицу и в дом никого не принимай из тех, кто знает жениховские изъяны.

Ходжар. Люди теперь такие пошли – дверь закроешь, через трубу донесут. Чудной вы, право! Хотя бы дочь ваша и узнала что-нибудь, может ли она ослушаться? Родное дитя – сын ли, дочь ли – покорный раб отца с матерью. На счастье детям нашим, аллах да укрепит ваш разум! Чтоб вы не уронили чести своей в народе, чтобы глазам нашим не изведать бы слёз от постоянных насмешек!.. Девушки – они все так: поплачут, поплачут да и смирятся. Идите же и делайте так, как задумали. И вы и я уже отведали у людей хлеба-соли, вы халат получили, я – платок ситцевый. Только меньше чем на шестикратный выкуп за невесту не соглашайтесь. Иначе – нет у меня дочери для этого одержимого!

Умурзак. Что ты! Я судьбу свою поставил на дочь. Если не даст десятикратного, он ушей моей тёлки не увидит не то что нашей красавицы! Дочь, подобную райской деве, я отдаю за его припадочного сына, неужели у него спина заболит от десятикратного выкупа?! Только боюсь я, не сотворила бы она беды какой, вроде Кумышхон.

Ходжар. Что? Закройте ваш рот! Да я железной проволокой прикручу её в скотном сарае, и она только мёртвой сможет выйти за этот порог. Идите, давайте ответ сватам.

Умурзак. Если так, не будем заставлять их ждать – пошёл я. (Встаёт. ) Знаешь, ты на всякий случай скажи Юсуфу, чтоб нарочно в комнате на видном месте повесил нож. А кто-нибудь из невесток пусть шепнёт ей про это. Припугнуть надо.

Ходжар. Юсуф я сказал же. Можете спокойно давать ответ.

Умурзак. Тогда всё. (Уходит. )

Ходжар (одна). Что поделаешь? Видно, такова воля судьбы. Иначе, заведомо зная о том, разве отдала бы я на вечные муки родную дочь, ясную, как цветок? Стыд и позор хуже смерти. Я сама когда-то горевала, убивалась. Не один год плакала, а под конец смирилась всё-таки. Так и она смирится, была бы только жива-здорова… День и ночь трудилась я, собачью жизнь терпела, помогала мужу человеком стать и, если теперь уроню его честь, какое это будет тяжкое испытание!.. Ах, доченька моя! Вся-то жизнь её пройдёт в гре и печали!.. (Уходит. )

Входит Юсуфджан, таща за руку Тулахон. За ними вслед Хаиджан.

Юсуфджан. Ты же знаешь меня!

Тулахон, вскрикнув, падает.

Хаиджан (бросается к ней, обнимает). Успокойся, моя девочка, не плачь. (К Юсуфу. ) Что с тобой, Юсуфджан? В чём она провинилась? Ты же чуть не убил её!

Юсуфджан. Ей в тысячу раз лучше умереть! (Подходит к Тулахон. ) Знаешь, кто твой отец? Или ты тоже задумала стать как Кумыш? Нет, этого никогда не будет! (Показывает нож. ) Смотри сюда! Хорошенько смотри! Знай, я вспорю тебе живот и из твоей же шкуры сошью тебе саван! Мой отец не Шады, он не захочет скитаться из-за тебя по разным городам. Посмей только пикнуть, и я всю кровь твою выпью, как арбузный сок!

Тулахон. Братец! (Бросается к немуЮ обнимает его ноги. ) В чём моя вина? За что вы все мучаете меня? Никто меня не жалеет, хоть бы вы пожалели…

Хаиджан (отталкивая Юсуфа). Оставь её, сынок, в чём она провинилась?

Юсуфджан (отталкивая Хаиджан, к Тулахон). Знаешь, что ты натворила, проклятая?

Тулахон. Братец, милый! Да что же я сделала? Убей меня, если виновата!

Юсуфджан. Что ты сказала тётке? Как ты смела отказаться выйти за человека по нашему выбору, бесстыжая!

Тулахон (стыдливо закрывая лицо). Я ничего не говорила…

Юсуфджан. Ты знаешь – по шариату отец с матерью могут продать своих детей в рабство!

Входит Хаиджан.

С нынешнего же дня выкинь из головы всякую дурь, а не то – видишь вот этот нож? Я припас его для тебя! Шкуру твою соломой набью и на кладбище выставлю на позор.

Хаиджан. Оставь, сынок, оставь её! (Отталкивает Юсуфа. ) Кто не ошибался в молодости? Наслушалась всяких сплетен и растерялась. Или она с ума сошла, чтобы позорить перед людьми отца с матерью! Ничего она не говорила. И не скажет! Всё это наветы злых людей. Иди уж. Хватит!

Юсуджан. Э, Тула, смотри! Ты знаешь меня, я умею держать слово. Помни, если что натворишь, клянусь своими жёнами, я искромсаю тебя на куски! Да, на куски!.. Я всё сказал! (Уходит. )

Хаиджан. А что, не говорила я, дитя моё! И других расстроишь, и сама можешь в беду попасть. Ну, перестань, моя девочка, не печалься. Будет всё так, как судил бог. Да ещё и неизвестно, что будет, а чего не будет. Когда-то ещё там свадьба, а они уже забили в барабан!.. Пошли в ту комнату. Там пришла твоя сестра Кумри, поговори с ней, отведи душу.

Тулахон (плачет). Идите, я потом зайду.

Хаиджан. Заходи же, заходи, дитя моё. Перестань плакать (Уходит. )

Тулахон (сквозь слёзы). Боже! Зачем ты создал женщину, если не смог отвести ей даже столько места, как птице? Для чего тогда родиться на свет, зачем жить?.. (Задумывается, решительно встаёт. ) Нет, не решалась до сих пор, теперь должна решиться! Чем жить с этим припадочным, в тысячу раз лучше оказаться в когтях смерти. Говорят, счастье человека у него в руках, значит, надо попытаться взять его, пока совсем не потеряла. Всё живое, всякая тварь живёт по своей воле, почему же я должна жить по воле родителей? Какая же это судьба, если всё зависит от решения отца с матерью?! (Уходит. )

Занавес