Ольга Егорова 5 страница

— Ты не идиот, и я ничего с тобой не сделала. Мы просто поможем ему добраться до города, и все. В этом нет ничего особенного…

Она говорила что-то еще, успокаивала его, чувствуя, что сама не может успокоиться. Что эта предстоящая встреча для нее слишком волнительна и, определенно слишком важна… И удивлялась этому новому ощущению: как давно в жизни не случалось ничего важного, ничего такого, от чего могло так быстро биться сердце.

Они успели отъехать достаточно далеко — Андрей повернул машину, когда огни города были уже совсем близко.

— Только бы успеть, — поговорила она вслух то, о чем подумала.

Он усмехнулся какой-то ядовитой усмешкой.

— Я тебя не понимаю. Если ты имеешь ввиду, что мы успеем подобрать его раньше, чем это сделает кто-то другой — я тебя просто не понимаю. Какая разница, в конце концов, кто именно потащит его на прицепе — ведь главное, чтобы он смог добраться до города? Или совсем не это главное?

Ночь мчалась навстречу, врезаясь в лобовое стекло всей своей чернотой и тысячами осколков бледно мерцающих звезд. Нужно было что-то сказать в ответ, и она сказала:

— Я просто ему обещала, понимаешь? Не злись, прошу тебя…

— Я не злюсь. Я всего лишь пытаюсь понять. Тебя и себя. И — не понимаю… Я не понимаю, зачем делаю это. Зачем мне нужно среди ночи тащиться бог весть куда, чтобы подобрать какого-то придурка, прицепить его и тащить в город. Зачем мне это нужно…

— Он не придурок, — хотела промолчать, но все-таки сказала Ирина.

— Хорошо, допустим. Тогда скажи, кто он? Я ведь, по крайней мере, должен иметь хотя бы приблизительное представление о том, ради кого, собственно…

— Он обыкновенный человек. Просто очень хороший человек…

— Ты давно его знаешь?

— Нет, совсем недавно.

— Вот как. И что же в нем хорошего?

— Все… Прошу тебя, Андрей, успокойся.

— Я спокоен. Я совершенно спокоен. Значит, хороший человек. Значит, недавно… И где же вы познакомились?

— Здесь, на трассе, и познакомились. Я шла мимо, а у него машина сломалась… Я ведь, кажется, уже говорила тебе.

Ирина не стала посвящать Андрея в подробности их странной встречи. Не стала говорить о том, что эта встреча была уже не первой. В принципе, та, первая, была не в счет, и рассказывать о ней было бы глупо. Не хотелось о ней рассказывать.

Вообще ни о чем не хотелось рассказывать Андрею, но теперь ее обязывало к этому «положение». Положение зависимости от человека, который благородно протянул руку помощи, прислушался к ее словам, пошел навстречу. От человека, который мчится сквозь ночь спасать черт знает кого, находящегося за двадцать с лишним километров от города — только потому, что так захотела она.

И от этой мысли стало совсем не по себе. Волна неприязни снова сменила непродолжительный момент нежности — она вдруг поняла, что он все продумал. Он всегда предпочитал видеть ее в зависимом положении, и вот теперь снова…

— Послушай, скажи. Скажи мне честно, зачем ты это делаешь? — спросила она, с трудом сдерживая дрожь в голосе.

Он долго молчал. Так долго, что она решила уже с раздражением повторить свой вопрос. Но не успела.

— Я же сказал тебе уже: сам не знаю. Просто, наверное, я почувствовал, что ты меня возненавидишь. Возненавидишь, если я этого не сделаю.

— Андрей…

Он сидел, нахмурившись, сосредоточенно глядя на полосу дороги, высветленную фарами. Ей вдруг стало жаль этого человека, который, наверное, до сих пор любил ее. По-своему, но все-таки любил.

— Глупости. Я не способна ненавидеть, ты же знаешь.

— Может, ты и сама не знаешь. Ты ведь не видела своего лица в тот момент, когда требовала остановить машину.

— И что же было с моим лицом?

— Не знаю, что это было… Может быть, ты мне скажешь, Ирка. Там, на трассе, с этим парнем — что это было?

Ирина вздохнула и отвела взгляд. Если бы она могла ответить…

Что это было, она не знала. Знала точно только одно — что ей было легко и просто. Что ей было хорошо рядом с этим немного смешным парнем, который умеет смотреть на облака так, как смотрит настоящий ребенок.

— Брось, Андрей. Не стоит усложнять. Я просто обещала помочь, вот и все.

Больше к этой теме не возвращались. Ехали почти молча, лишь изредка перебрасываясь незначительными фразами. Она задала пару вопросов о том, как прошел отдых на даче, выслушала рассеянно и тут же забыла — про дачу, про Пипина, и даже про то, как чертовски плохо было Андрею на этой даче, как он все время думал — о ней. Отметила про себя равнодушно, что она-то о нем совсем не вспоминала, ни разу за весь день…

— Вот он, этот поворот. Только что-то я никого здесь не вижу…

он притормозил, остановил машину.

— Ты уверен? — спросила Ирина, хотя и сама уже была уверена совершенно точно: поворот был именно этот.

Деревья были знакомыми — врут те, кто говорит, что все деревья похожи друг на друга! — и изгиб дороги, и даже неразличимая в ночной темноте желтая трава. Вот здесь, совсем неподалеку, должен был стоять сломавшийся «баклажан»…

Вокруг было пусто. Абсолютно и неосязаемо пусто. Она крикнула на всякий случай:

— Никита!

И услышала в ответ знакомый голос:

— Вот как. Оказывается, его зовут Никита…

Совсем не тот голос, который так хотела услышать.

Она удалялась от него — быстрыми шагами, почти вприпрыжку, как ходят обычно еще не оформившиеся, не осознающие своей женственности девочки-подростки. Она всегда пленяла его этой своей мальчишеской походкой, так трогательно не похожей на степенный шаг «от бедра» с обязательным покручиванием этого бедра, свойственный большинству женщин ее возраста.

Тогда, шесть лет назад, он влюбился сначала в эту ее походку.

Бледно-желтый свет фонаря возле подъезда в последний раз смутно осветил янтарные волосы, рассыпавшиеся бахромой ниже плеч. Она обернулась, махнула рукой на прощание. Кажется, улыбнулась даже — и скрылась в темноте подъезда.

Он тоже улыбнулся в ответ, хотя прекрасно понимал, что его далекая улыбка останется незамеченной. Неразличимой.

Что ж, пусть — он дарит ее бескорыстно, не рассчитывая ни на какое вознаграждение. Даже на самую малость.

И все же…

В чем-то он допустил ошибку. В какой-то момент, который теперь уже не вернешь, а значит, ничего не изменишь — он сделал что-то не так. Наверное, именно тогда все это и началось. Тогда и появилась эта неосознанная тревога, это постоянно преследующее ощущение страха перед завтрашним днем. Тогда и начались бурные сцены, тогда он впервые повел себя грубо, потому что уже просто не знал, как защититься от этого гнетущего чувства неуверенности в завтрашнем дне.

Как будто однажды их любви кто-то вынес смертный приговор, забыв при этом уточнить дату его исполнения. Приговор, обжалованию не подлежащий. Или как будто она, любовь эта, заболела неизлечимой болезнью, которая подтачивала ее день за днем, вытягивала силы.

Он боролся как мог, защищался…

А она никогда не догадывалась, что он защищается. Она думала, что он — нападает. И не могла понять, никогда не могла понять, что ему просто страшно…

Горстка пепла, серого с оранжевыми прожилками, упала на колено, стремительно очертив вокруг себя островок с обуглившимися берегами.

— Черт, — выругался Андрей, — вот ведь, прожег новые штаны.

Выкинул недокуренную сигарету за окно, стряхнул с колена еще не остывший пепел.

Пора было возвращаться домой. Свет в ее окне давно зажегся — значит, она дошла благополучно и делать ему здесь, возле ее подъезда, больше нечего. Он представил себе, как она ходит по комнате, задумчиво и неторопливо развешивает одежду на плечики. Наверняка, успела уже включить проигрыватель. Гайдн, симфония №94 — «Сюрприз». Чаще всего она в последнее время слушает почему-то именно этот «Сюрприз». О чем она думает? О ком?…

Да, пора бы уже включить зажигание.

Но он почему-то все продолжал сидеть, неподвижным взглядом уставившись на огонек сигареты, тлеющий на асфальте. Сколько, интересно, он еще продержится?

Огонек погас, продержавшись совсем немного.

Дурацкая все-таки привычка — пытаться отыскать связь между событиями, никак между собой не связанными. Детская, не мужская привычка. Совсем ни при чем здесь этот жалкий окурок…

И все-таки, когда же это началось? Когда он впервые почувствовал, что она отдаляется? Может быть, в тот вечер, когда, разозлившись, бросил ее одну на Набережной, не попытавшись понять, прислушаться к этому уличному музыканту, который играл на скрипке? Наверное, играл на самом деле потрясающе, если она даже с места сдвинуться не смогла, услышав эту музыку.

Музыка, музыка, снова эта дурацкая музыка. У них просто разные музыкальные вкусы — так что с того? Тысячи людей на земле не разделяют музыкальные пристрастия друг друга, и это не мешает им быть счастливыми. Это не лишает их близости, настоящей близости, которая уже давно стала для них с Ириной такой недосягаемой…

Что же делать? Что же должен он сделать, чтобы преодолеть эту силу, чудовищную силу отторжения, которая заставляет их так стремительно удаляться друг от друга? Если бы он только знал… Если бы знал — не твердил бы без конца, как беспомощный и растерявшийся ребенок: я боюсь тебя потерять. Я не хочу тебя потерять. И так далее, в самых различных вариациях…

А что еще ему остается?

Самым ужасным был вчерашний вечер. И даже не сам скандал, который произошел между ними. Скандал вполне нормально вписался в общий график скандалов, он был совершенно обыкновенным, он должен был завершиться вполне традиционным примирением.

Нет, самое ужасное случилось потом.

Потом, когда он, просидев полночи на кухне и выкурив пачку сигарет, решился все же ей позвонить и приехал к ней с букетом роз, купленных в круглосуточном супермаркете за совершенно немыслимую цену. Когда она открыла ему дверь, он увидел ее глаза и понял — случилось.

Она обняла его, привычно обхватила тонкими руками за шею, улыбнулась даже, но он чувствовал — все изменилось, все окончательно разрушилось, и эти розы, и пылкий его шепот, и поцелуи — ничто уже не имеет смысла. Не вернешь, не поправишь…

Даже пол ушел из-под ног. Все в нем протестовало, отказывалось, отторгало неумолимую реальность. Он боялся снова взглянуть ей в глаза, потому что именно там, в них, и был написан этот чертов приговор. В остальном она почти не изменилась — тот же тихий голос, те же спокойные движения, та же нежность прикосновений, тот же смех. Только глаза…

Она смотрела на него глазами чужой женщины.

Она никогда раньше так на него не смотрела. Он знал ее глаза. Порой они бывали нежными, порой — злыми, смеющимися, грустными, сонными, равнодушными, какими угодно, но — не такими.

И он стал избегать ее взгляда. С трудом дождался темноты спальни, прикоснулся губами — она откликнулась, и сердце забилось, как у школьника. И появилась надежда на то, что утром, когда она проснется, ее глаза снова станут прежними.

Но этого не произошло. Не произошло, несмотря на то что там, в темноте, она была покорной и ласковой, изредка — требовательной. Такой, как всегда. И, может быть, даже чуть более пылкой. Но наступило утро, и все стало по-прежнему. И уже невозможно было ничего с этим сделать. Только и оставалось, как хнычущему мальчишке, повторять без конца: я не хочу тебя терять…

Да мало ли, кто и что хочет? Шутить изволите, господин Погорелов, усмехнулся он. Вас, между прочим, никто не спрашивает. Нет у вас, увы, волшебной палочки, которой можно было бы просто взмахнуть, и… Поэтому желания свои держите при себе, стиснув зубы, сжав в кулаки пальцы — знающие люди говорят, что так легче выдерживать пытки. Нет, нельзя было вести себя столь несдержанно. Недостойно вы себя повели, господин Погорелов, ох, как недостойно! Где ж это видано — вышвыривать из машины любимую женщину, обожаемую женщину, единственную женщину, которую вы, по вашим же словам, так боитесь потерять? Где логика, где смысл?

«Смысл, — усмехнулся он, прикурив очередную сигарету, — смысл уже давно стал недосягаем. Пора бы с этим смириться».

И вот вам, господин Погорелов, результат: женщину вашу тут же подобрали. Логично, что ж ей на дороге валяться, добрых-то людей много. Вот и нашелся один такой — добрый. Хороший, как она сказала. Очень хороший человек…

Хотя сама Ирина утверждает, что знакомство это для нее ничего не значит. Что кроме имени и цвета машины она про парня этого ничего не знает, что о встрече они не договаривались…

Только почему-то не верится.

Скептик вы, господин Погорелов. Фома неверующий. Разве за шесть лет, проведенных вместе, она вас хоть раз обманула?

Кажется, ни разу. Только ведь все эти шесть лет мы были — вместе. А теперь, со вчерашнего вечера, все изменилось. Теперь всякое может случиться…

Грустно запиликала в кармане «Санта Лючия». «Оказывается, вам, господин Погорелов, тоже не чужда классическая музыка. И слушаете вы ее регулярно, по несколько раз в день», — усмехнулся он мысленно и снял трубку.

— Андрюха, ты что, до сих пор до дома не доехал? Случилось что? — глухим и озабоченным басом поинтересовался Бирюков.

— Случилось… — раздумывая, ответил он как будто сам себе.

— С машиной что?

— С машиной все в порядке. И со мной тоже.

— Тогда что случилось-то? — не обнаружив логики в его ответе, озадачился приятель.

Андрей усмехнулся в ответ.

— Как у тебя, Бирюков, все просто.

— Зато у тебя слишком сложно. Ирку свою нашел?

— Нашел. И снова потерял…

— То есть как это — потерял? Куда она делась-то?

— Никуда не делась. Домой пошла…

— А, понятно. Поругались опять, значит?

— Да нет, не поругались. Вполне мирно доехали…

— Да прекрати ты…! — окончательно выведенный из себя Бирюков выругался в трубку. — Хватит чушь нести, ты скажи, что случилось-то у тебя?

— Ладно, Степа, не злись. Мне, кажется, на самом деле помощь нужна. Незамедлительная. Поможешь?

— Помогу, конечно. А что сделать-то надо?

— Напиться надо, Степа. Напиться так, чтобы наизнанку вывернуло, чтобы упасть мордой в салат — и вырубиться. Заснуть, и не просыпаться — как можно дольше…

— Да ты постой, Погорелов… Ты скажи, что произошло все-таки?

— Да ничего особенного… Если не считать того, что меня подвинули.

— Кто тебя подвинул? Куда? На работе проблемы, что ли?

— Если бы на работе… Какой ты тугодум все-таки, Бирюков. Жираф, и то быстрее соображает. В личной жизни у меня проблемы, понимаешь? Серьезные проблемы…

— Что, никак краля твоя хахаля себе завела? — осенило наконец Бирюкова.

— Вроде того. Только, знаешь, бесит меня твой жаргон тюремный иногда, Степа. Сколько лет уже на свободе, пора бы по-человечески начать разговаривать.

— Ладно, не кипи. Смысл-то от этого не меняется, какая разница, какими словами…

— Ну так что — поможешь?

— Помогу, какой разговор! Только, знаешь, может не стоит напиваться-то?

— Так нет у меня другого выхода, Бирюков.

— Ну, это тебе так кажется. Можно ведь проблему решить радикально.

— Радикально? Это как — радикально?

— А так. Приласкать ее голубчика где-нибудь в темном переулке так, что он навсегда дорожку к своей милой забудет. Ты ведь знаешь, я могу.

— Брось ты эти шутки свои дурацкие, Степа…

— Да я не шучу. Это ж ведь устроить легко и просто. Ты только скажи. Дай команду…

— Урод ты, Бирюков. Уродом как был, так и остался.

— Ну-ну, ты полегче…

— Да пошел ты, — отмахнулся Андрей и оборвал связь.

Откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза. В голове звучало эхом: «Ты ведь знаешь, я могу…» А ведь и в самом деле, подумал Андрей, он может. Он на такое способен. Он уже решил однажды похожую проблему «радикальным» способом…

Бирюков был недавним его приятелем, и о его тюремном прошлом Андрей знал немногое. В принципе, он всегда был Андрею не слишком приятен, в компанию его притащил Пипин, балдеющий от Бирюковских наколок. А Бирюков прижился…

«Что же делать? Что же, черт возьми, делать мне теперь?»

Третий окурок упал на асфальт, за ним четвертый, пятый…

Давно уже погас свет в комнате у Ирины. Почти во всех окнах давно погас свет, а он все сидел в машине, курил сигарету за сигаретой, пытаясь понять…

И вдруг вспомнил — одну ее фразу, которую обронила она сгоряча, в пылу гнева. И зацепился за эту фразу, пытаясь убедить себя в том, что еще не поздно. Еще не поздно все изменить, все вернуть… Нужно только действовать — быстрее.

— Над чем так глубокомысленно размышляете, Ирина Евгеньевна? — услышала она вдруг и даже вздрогнула от неожиданности. С трудом отвела взгляд, намертво прилипший к противоположной стене. К темному пятнышку на белоснежных обоях. Сколько времени, интересно, она его изучала? И чем оно ее так заинтересовало? И вообще, почему пятнышки на обоях и всякие там трещинки на потолке порой так настойчиво притягивают взгляды? И…

Перед ней стоял Игорь, программист, и улыбался немного смущенной и, как показалось Ирине, загадочной какой-то улыбкой.

— Ты что-то спросил, Игорь? Извини, не расслышала.

— Я спросил, над чем ты так глубокомысленно размышляешь.

— Над балансовым отчетом, над чем же еще…

— Ага, — донеслось с соседнего столика, за которым сидела менеджер Анечка Седова. — Над балансовым отчетом. Она его еще с утра на стенку кнопками канцелярскими прилепила, а теперь вот сидит, изучает.

Игорь обернулся, придирчиво осмотрел стену.

— Что-то я не вижу там никакого балансового отчета. Вообще ничего не вижу, кроме стены и темного пятна на ней.

— Ну и что, что не видишь. Я вот, например, тоже его там не вижу. А она — видит. Правда ведь видишь, Горина?

— Ага, — кивнула в ответ Ирина. — Я — вижу.

— Ну вот, это ж самое главное, чтоб она его видела! А нам с тобой, Игорек, его вообще видеть не обязательно. Он нас вообще никак не касается. Это Ирке его сдавать через неделю, так что пусть изучает.

— Пусть, — Игорь не возражал. — Только, может, его на столе изучать все-таки удобнее, чем на стенке противоположной? Ближе, как-никак…

— Ничего ты, Игорек, не понимаешь, — не унималась Анечка. — Может, у нее, у Гориной нашей, дальнозоркость? Может, ей удобнее так, с расстояния читать, виднее?

— Может, — снова согласился Игорь. — Но вообще-то, в таких случаях обыкновенно пользуются очками.

— Обыкновенно, — фыркнула в ответ Анечка. — Так то Обыкновенно, а разве наша Ирочка — обыкновенная девушка?

— Нет, Ирочка — не обыкновенная, — вполне серьезно ответил Игорь.

— Ну вот! Подумал бы, прежде чем такие слова говорить!

Ирина переводила взгляд из стороны в сторону, как зритель в театральном зале.

— Ну все, — она наконец подала голос, — хватит уже меня обсуждать. Вообще-то некрасиво говорить о человеке в третьем лице в его присутствии. Пора бы знать элементарные правила этикета.

— Так это же — в присутствии, — моментально парировала Анечка. — Если бы ты, Горина, присутствовала — мы бы не говорили о тебе в этом третьем лице. Только ты ведь отсутствуешь. С самого утра, между прочим… Знаешь, сколько времени ты на стенку пялилась? Я засекла на мониторе время. Двадцать восемь минут. И, если бы не Игорек…

— Ну все, хватит, — Ирина замахала руками. — Сдаюсь! Предположим, я действительно задумалась… И что, меня теперь за эти двадцать восемь минут с работы уволить?

— Надо подумать… Как ты считаешь, Игорь — уволить нам ее с работы за эти двадцать восемь минут или не уволить?

Игорь добросовестно обдумывал этот вопрос некоторое время.

— Даже не знаю… С ней вообще такое часто случается?

— На моей памяти — в первый раз за последние два года.

— Ну, если в первый раз, то можно и не увольнять. Можно обойтись строгим выговором и принудительным обедом в ресторане на первом этаже.

— Везет тебе, Горина, — с завистью вздохнула Анечка. — Ты сегодня в ресторане обедать будешь…

Ирина кивнула, даже попыталась подыграть, сделав расстроенное лицо. «Рестораном» между собой они называли достаточно паршивую забегаловку, расположенную на первом этаже офисного здания. Ассортимент блюд был весьма разнообразным, но кроме кофе и хрустящих слоеных пирожков есть там было фактически больше нечего. А вот пирожки на самом деле были потрясающими.

— А ты что, не пойдешь с нами, Анечка?

— Нет, не пойду. Я вообще с сегодняшнего дня такие места больше не посещаю.

— Какие такие места? — заинтересовался Игорь, сразу же заподозрив Анечку в «буржуйстве». — Чем это тебе, дорогая мадам Седова, наш пролетарский ресторан не нравится?

— Он мне очень даже нравится. Только там — еда… Она мне отныне противопоказана. Так что идите без меня. А я тут, пока вас не будет, шейпингом займусь. Коврик возьму в кабинете у Борисыча и — вперед, к стройной фигуре…

Ирина рассмеялась, представив себе, как пухленькая Анечка, стащив потихоньку ковровую дорожку из кабинета директора и расстелив ее рядом со своим компьютером, размахивает ногами из стороны в сторону, пыхтит и трясет льняными кудряшками. Представила даже, как в этот момент в кабинет заходит Анатолий Борисович, как его глаза начинают округляться и увеличиваться…

— Вот ты, Горина, смеешься. Тебе, худой, не понять, как это ужасно, когда юбка сорок шестого размера на тебе не сходится. Ты не знаешь, как это бывает, когда чихнешь в троллейбусе, а у тебя — хрясь! — пуговица на брюках оторвалась или молния на ширинке разъехалась. И ты, Игорек, смеешься… Злые вы!

— Да перестань, Анечка, — махнула рукой Ирина. — Зачем тебе худеть, тебе очень к лицу полнота твоя… Ну скажи ты ей, Игорь, как мужчина!

Игорь закивал в ответ:

— Конечно!

— Не верю я вам. И обедать с вами — не пойду.

— А может, все-таки? — в последний раз попыталась соблазнить ее Ирина, но в ответ та лишь насупила брови и сказала категорично:

— Не пойду. Сказала — шейпингом буду заниматься.

— А если Борисыч придет?

— Ну и что. У меня обеденный перерыв. Личное время могу использовать по собственному усмотрению! Шейпинг — это не преступление. Это здоровый образ жизни, между прочим.

— Обеденный перерыв… Кстати, дорогие мои, обеденный перерыв у нас наступит еще только через два часа, — глубокомысленно и серьезно заметил Игорь. — И это чертово время нужно как-то убить…

— Да, придется. И кто придумал эту работу? Здесь ведь больше и делать-то нечего, кроме как работать. Ни дивана, на который можно прилечь, ни телека, который посмотреть можно. Пасьянсы эти осточертели уже тоже. Никаких условий для отдыха, — жалобно констатировала Анечка.

— В самом деле, никаких, — подтвердил Игорь. — Ладно, девочки, пойду. Я, в принципе, приходил чтобы вас пригласить пообедать.

— Ну, пригласил — и давай, вали обратно. У нас дел полно, а Горина свой отчет еще не закончила.

— Значит, договорились, Ирина?

— Да, конечно, — Ирина кивнула.

— Я за тобой зайду.

Игорь ушел. Анечка щелкнула мышкой. Появился знакомый зеленый прямоугольник на ее мониторе — «осточертевшая» «Косынка». Ирина попыталась сосредоточиться наконец на своем отчете. Пододвинула бланки, разобрала их по порядку.

«Итак, — сказала она себе, — суммы НДС, внесенные в бюджет в отчетном периоде в счет предстоящих… »

— Черт, — послышался возмущенный вопль, — ну почему здесь нет крестовой шестерки?!

Ирина оторвала на секунду взгляд от бланков. Взгляд скользнул по противоположной стене и опять приметил заветное темное пятнышко.

«Итак», — снова сказала она себе…

Итак, у него были зеленые глаза и машина цвета «баклажан».

«Брось, Горина. Это давным-давно уже устарело, это не актуально — зеленое и фиолетовое. Вспомни, лет десять назад были в моде китайские пуховики. Зеленые с фиолетовыми отворотами. Очень модные были пуховики, и сочетание цветов казалось оригинальным. Только это было десять лет назад…»

«При чем здесь какие-то китайские пуховики?!»

«Брось, Горина. Не бывает облаков, похожих на музыку. Облако — оно и есть облако. Сгусток атмосферы, это еще в пятом классе изучают. Да, оно может иногда принимать какую-то форму. Например, быть похожим на крокодила или динозавра. Но не на музыку же, Горина! Музыка, она…»

«Какие еще крокодилы?!»

«… она вообще не имеет формы. Она — музыка, понимаешь? Она не-ма-те-ри-альная!»

«И все-таки, оно на самом деле было похоже на музыку!»

«Ну, ладно, пусть. Что с того? Ты ведь все равно больше никогда его не увидишь… Никогда…»

«Кого? Облако?…»

— … и это совершенно очевидно! — донеслось откуда-то из другого мира.

— Что очевидно? — Ирина подняла глаза.

Анечка зевнула, снова щелкнула мышкой и убрала с экрана «Косынку».

— То, что он в тебя влюблен.

— Кто в меня влюблен?! — опешила Ирина.

— Игорь, конечно. Кто же еще, по-твоему?

— Игорь? В меня влюблен? С чего ты взяла?

— Ой, Горина, да все уже давно об этом знают. Даже Борисыч, по-моему, в курсе. Ты одна порхаешь, вокруг себя ничего не замечаешь… Думаешь, зачем он к нам заходил сейчас?

— Чтобы нас пригласить пообедать… В ресторан, он же сам сказал, Аня!

— Нас, — усмехнулась Анечка. — Подразумевается — тебя.

— Да почему ты решила? — не сдавалась Ирина, совершенно искренне ничего не понимающая.

— Ой, Горина. Ты не придуряешься, честно скажи?

— Честно, не придуряюсь. По-моему, это ты придуряешься…

— Ну, скажи тогда, кому он на восьмое марта в прошлом году цветы дарил?

— Так ведь он всем дарил…

Ирина вспомнила, как весной, в последний рабочий день накануне праздника, Игорь зашел к ним в отдел с букетом цветов. Ирина была одна — Анечка отпросилась, ушла пораньше, а Ольга, ведущий менеджер, как обычно, была на больничном. Игорь зашел, улыбнулся и сказал: ну вот, всех уже поздравил, только ты, Ирина осталась…

— Он мне сам сказал, что всех уже поздравил, только я одна осталась.

— Непоздравленая, — жалостливым голосом пропела Анечка и засмеялась. — А ты знаешь, почему я в тот день с работы отпросилась?

— Не помню. В парикмахерскую, кажется, ты записалась?

— Записалась. Только на шесть вечера. А ушла домой в двенадцать.

— И что?

— А то! — сделав многозначительную паузу, она закончила почти тожественно: — Он меня попросил! Наверное, хотел наедине с тобой остаться. Может, пригласить куда, или…

— Да, я помню… Он на самом деле меня в тот день приглашал в театр. У нас тогда «Табакерка» была на гастролях, а у него был билет лишний…

— Лишний! — фыркнула Анечка. — Представляю, с каким трудом ему этот «лишний» билет достался. И ты, конечно, отказалась?

— Отказалась. Мы с Андреем, кажется, к кому-то в гости собирались в тот день…

— Обломала парня! — вздохнула Анечка. — Нет, скажи, неужели ты и правда ничего не заметила? Как он смотрит на тебя, как он с тобой разговаривает?

— А как он на меня смотрит?

— Как он на тебя смотрит? — Анечка задумалась на мгновение. — Ну, как бы тебе сказать… Да вот, наверное, точно так же, как ты сегодня смотрела на это пятно на стенке. Так и он на тебя смотрит. Такими же влюбленными глазами… Даже жалко его иногда бывает. Если б ты свободная была!

— Я, кстати, теперь свободная, — задумчиво ответила Ирина.

— То есть? — оживилась сразу же Анечка. — Это в каком смысле?

— В прямом.

— А куда же делся твой брюнет кареглазый?

— Откуда ты знаешь, что он брюнет? — удивилась Ирина. — Ты ведь не видела его никогда…

— Не видела, — согласилась Анечка. — Просто мне нравятся кареглазые брюнеты. Я поэтому так и сказала. Что, в точку попала?

— В точку, — улыбнулась Ирина. — Он на самом деле брюнет, причем кареглазый. Ты прямо-таки ясновидящая…

— Так куда же он делся? Неужели бросил тебя?

— Кажется, я сама его бросила.

— И давно?

— Часа два назад.

— Часа два назад, Горина, ты была на работе, — вздохнув, напомнила Анечка. — Ты занималась отчетом и не могла бросить своего брюнета. Никак не могла, при всем желании.

— Я знаю. Я просто поняла это часа два назад. То, что я его бросила. Окончательно в этом убедилась…

— А он знает?

— Откуда же он может знать, если я сама об этом совсем недавно узнала?

— А, — махнула рукой Анечка. — Передумаешь еще сто раз.

— Нет, больше уже не передумаю.

— Что так?

Ирина в ответ только пожала плечами.

— Или ты другого себе нашла? — осенило вдруг Анечку. — Нашла, скажи?

— Нашла, и сразу же потеряла, — грустно улыбнулась Ирина.

— Что, совсем потеряла?

— Совсем потеряла.

— А может, поискать попробуешь?

— Не получится. Я кроме имени его, больше ничего о нем не знаю… Не знаю, Анечка, где мне его искать. Так что, давай, не будем о грустном. Давай лучше поработаем немного, а то мой отчет совсем что-то не движется.

— Давай, — вздохнула Анечка и снова включила «Косынку».

Ирина тоже вздохнула с ней за компанию и снова вернулась к своим бланкам.

«Итак…»

— Господи, — послышался через какое-то время ее голос. — Ань, давай замажем чем-нибудь это чертово пятно на обоях!

Анечка послушно поднялась из-за стола и двинулась к противоположной стене с белым маркером в руках.

— Знаешь, Горина — завидую я тебе, — тихо сказала Анечка, приступив к уничтожение магического пятна. — У тебя и один, и другой. И третий — я имею ввиду Игорька нашего. А у меня — никого! А ведь мне уже двадцать пять скоро. Так и состарюсь, наверное, в глубоком одиночестве…

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒