![]()
|
|||||||
Добывайки в поле 5 страница— А какому животному могут понадобиться ножницы? — устало спросил Под. — Сороке? — предположила Арриэтта. — Если они блестели… — Может быть, — сказал Под. — Ну, а как насчет шляпной булавки? Как сорока могла захватить в клюв и то, и другое? Нет, — задумчиво продолжал он, — это не похоже на сороку, и вообще на птицу. Да и на зверька, если на то пошло. И я не думаю, что это был человек. Человек, если бы он нашел эту ямку, скорее всего растоптал бы тут все. Человеки всегда пнут сначала ногой, а уж потом тронут руками. Нет, — сказал Под, — по всему похоже, что тут поработал добывайка. — О! — радостно воскликнула Арриэтта. — Значит, мы их нашли! — Кого нашли? — спросил Под. — Двоюродных братцев… сыночков дядюшки Хендрири… Несколько мгновений Под молчал. — Может быть… — сказал он. — Может быть! — с сердцем передразнила его Хомили. — Кто еще это мог быть? Они живут на этом поле, не так ли? Арриэтта, вскипяти немного воды, будь умницей, зачем зря тратить свечу. — Послушай… — начал Под. — Но мне не на что поставить крышку, — прервала его Арриэтта, — раз нет ножниц. В прошлый раз мы ставили ее на кольцо. — Ну что за наказание! — простонала Хомили. — Зачем только тебе голова? Придумай что–нибудь. А если бы у нас вообще не было этой половинки ножниц? Обвяжи крышку веревкой и подвесь над огнем, зацепи за гвоздь или корень… за что угодно. Что ты хотел сказать, Под? — Что надо поберечь заварку, вот что. Мы ведь собирались пить чай только по праздникам или при чрезвычайных обстоятельствах. — Это мы и делаем, не правда ли? — Что — это? — спросил Под. — Празднуем. Похоже, что мы нашли тех, кого искали. Под с тревогой взглянул на Арриэтту, которая в дальнем конце пещеры завязывала бечевку вокруг нарезки на винтовой крышке от пузырька с аспирином. — Погоди, не торопись, Хомили, — предостерегающе произнес он, понизив голос, — и не делай слишком поспешных выводов. Предположим, это был один из мальчиков Хендрири. А почему же тогда он не оставил записки или какого–нибудь знака, почему не подождал нас? Хендрири знает все наши вещи… хотя бы этот Календарь с пословицами и поговорками. Не один раз видел его дома под кухней. — Не пойму я, куда ты клонишь, — недоумевающе сказала Хомили, тревожно глядя, как Арриэтта медленно опускает полную крышку воды с корня над свечой. — Осторожнее! — закричала она. — Следи, чтобы не загорелась бечевка. — А вот куда, — продолжал Под. — Попробуй посмотреть на половинку ножниц скажем, как на клинок или меч, а на шляпную булавку как на копье, или, скажем, кинжал. Так вот, тот, кто их у нас забрал, получил в руки оружие, понимаешь, что я имею в виду? А нас оставил безоружными. — У нас есть вторая булавка, — заражаясь его волнением сказала Хомили. — Конечно, — сказал Под, — но он, тот, кто взял остальное, об этом не знает. Понимаешь, что я хочу сказать? — Да, — подавленно прошептала Хомили. — Можешь пить чай, если хочешь, — продолжал Под, — но праздновать нам нечего. Во всяком случае, пока. Хомили уныло взглянула на свечу, над крышечкой уже поднимался легкий парок — отрада для ее глаз! — Ну, что ж!.. — начала она и замолкла. Но вдруг снова оживилась. — Так или иначе, все сводится к одному. — О чем ты говоришь? — спросил Под. — О чае, — объяснила Хомили, совсем воспрянув духом. — Раз ты сказал, что у нас украли оружие и все прочее, — положение серьезное, спору нет. Некоторые из моих знакомых, — торопливо продолжала она, — даже сказали бы, что мы находимся в чрезвычайных обстоятельствах. — Некоторые сказали бы, — уныло согласился Под. И вдруг отскочил в сторону и принялся размахивать руками. Арриэтта завизжала и Хомили подумала, что они оба сошли с ума. И тут она увидела, что в нишу, привлеченная свечой, залетела неуклюжая ночная бабочка желтовато–коричневого цвета («Настоящее чудовище», — подумала Хомили) и, ослепленная светом, стала, как пьяная, кружить по нише. — Спасайте кипяток! — в панике закричала Хомили и, схватив чертополох, принялась размахивать в воздухе. По стенам и потолку заплясали тени, и среди беготни и криков добывайки не заметили, что ночь стала еще темнее. Однако они почувствовали внезапный порыв ветра, услышали, как затрещала свеча, и увидели, что бабочка исчезла. — Что это было? — спросила наконец Арриэтта, прерывая испуганное молчание. — Сова, — сказал Под, задумавшись. — Она съела бабочку? — Как съела бы и тебя, — сказал Под, — если бы ты разгуливала снаружи после наступления темноты. Век живи, век учись, — добавил он. — Больше никаких свеч после захода солнца. С восходом вставать, с заходом — в кровать, вот как мы теперь жить будем, и только так. — Вода кипит, Под, — сказала Хомили. — Насыпь заварку, — сказал Под, — и погаси огонь, прекрасно выпьем чай в темноте. Повернувшись в другую сторону, он снова прислонил щетку из чертополоха к стене, и, пока Хомили заваривала чай, быстро прибрал в пещере: сложил колосья штабелями у стенки ботинка, поправил мешки и вообще привел все в порядок прежде чем ложиться спать. Закончив, подошел к полке в глубине ниши и любовно провел рукой по аккуратно развешенным инструментам. Последние лучи света, перед тем как Хомили погасила свечу, упали на фигурку Пода — рука на пустом гвозде, — который уже долгое время стоял там в глубоком раздумье.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ «Рыбак рыбака видит издалека». (Из календаря Арриэтты. 4 сентября) Спали они хорошо и проснулись ранним утром полные бодрости и сил. Косые лучи солнца заливали нишу, а когда Под расшнуровал края ботинка, проникли внутрь, осветив всю его переднюю часть. Арриэтта принесла на завтрак шесть ягод земляники, а Хомили раздробила молотком Пода несколько пшеничных зерен. Смоченные водой, они сошли за кашу. — Если ты еще не наелась, Арриэтта, — сказал Хомили, — возьми себе орех. Так Арриэтта и сделала. Они наметили следующую программу на день: учитывая вчерашнюю пропажу, Под должен был один отправляться на середину поля к похожей на остров купе деревьев. Это была последняя по пытка разыскать барсучью нору. Хомили останется дома из–за ее боязни открытого пространства, и Арриэтте, сказал Под, придется составить матери компанию. — В доме полно работы. Прежде всего надо натереть хорошенько кусочком свечи один из походных мешков, чтобы он стал непромокаемым и можно было приносить в нем воду. Потом нужно распилить несколько орехов, из половинок скорлупы получатся хорошие чашки. И неплохо было бы собрать еще немного и сложить в кладовой, ведь больше нет лопаты, чтобы выкопать тайник. — Когда мы шли вчера домой, — добавил Под, я заметил на изгороди у перелаза прекрасный клок конских волос, который зацепился за куст куманики. Хорошо было бы, если бы вы пошли туда и принесли хоть часть домой, если вам не трудно, — я бы сделал рыболовную сеть. И размолоть еще несколько зерен тоже бы не помешало.. — Хорошего понемножку, Под, — запротестовала Хомили. — Мы рады тебе помочь, но мы все же не рабы на плантациях… — Как знаешь, — сказал Под, задумчиво глядя в дальний конец пастбища. — А только меня не будет почти весь день… пока я доберусь туда, пока обыщу все, пока вернусь… Я бы не хотел, чтобы вы волновались… — Я знала, что так все и кончится, — уныло сказала Хомили, когда немного позднее они вощили кусочком свечи мешок. — Что я всегда говорила там, дома, когда ты просила, чтобы мы переселились? Разве я не говорила тебе, что нас ждет? Сквозняки, ночные бабочки, червяки, змеи и все такое. Ты сама видела, каково это, когда идет дождь. А что будет зимой! Даже подумать страшно. Никто не может сказать, что я не стараюсь, — продолжала она, — и никто никогда не замечает, чтобы я жаловалась, но, помяни мои слова, Арриэтта, нам не дожить до весны. Из глаз Хомили упала круглая, как шарик, слеза и покатилась по навощенному мешку. — Ну, после крысолова, — напомнила ей Арриэтта, — мы бы и дома не дожили до весны. — Этот мальчик был прав, — продолжала свое Хомили. — И ничего удивительного. Помнишь, он говорил, что добывайкам пришел конец? Наш час пробил. Если ты хочешь знать, что я думаю, — мы и правда вымираем. Но когда, взявши мешок для воды и кусочек мыла, они пошли на ручей, Хомили немного повеселела. Сонная жара, тихий плеск крошечных волн у пристани из куска коры всегда действовали на нее умиротворяюще. Она даже посоветовала Арриэтте помыться и позволила ей поплескаться на мелководье. Вода прекрасно держала легонькое тельце девочки, и Арриэтта чувствовала, что недалек тот день, когда она научится плавать. Чувствуя себя после купания бодрой и свежей, Арриэтта отправилась к перелазу за конскими волосами, а Хомили осталась в нише и стала готовить второй завтрак (Хотя, что тут готовить, — с раздражением подумала Хомили, выкладывая на стол несколько ягод шиповника и боярышника, немного водяного кресса и ядрышки двух орехов, расколотых молотком). Волосы зацепились за куст куманики примерно на полпути от земли до верхушки; но Арриэтта, освеженная купанием, была только рада возможности полазать. Спускаясь вниз и нащупывая ногой опору, она коснулась голой подошвой не прохладной коры, а чего–то теплого и мягкого. Арриэтта вскрикнула и повисла, крепко сжимая волосы и вглядываясь в гущу листьев внизу. Ничто не шевелилось, ничего не было видно, кроме переплетения ветвей, испещренных солнечными пятнами. Секунда… другая… Арриэтта не отваживалась спускаться дальше, и тут ей почудилось какое–то движение, словно качнулся конец ветки. Приглядевшись, она увидела очертания загорелой руки. Конечно, это не может быть рука, — сказала она себе, — но ни на что другое это не было похоже, — ладошка и маленькие мозолистые пальцы, не больше, чем у нее. Собравшись с духом, Арриэтта дотронулась до нее ногой, и рука схватила ее за пятку. Стараясь вырвать ногу, Арриэтта потеряла равновесие и с визгом полетела на сухие листья, устилавшие землю. Хорошо, что до нее оставалось всего несколько веток. Вместе с Арриэттой спрыгнула небольшая фигурка одного с ней роста. — Испугалась? — со смехом сказал незнакомец. Тяжело дыша, Арриэтта уставилась на него. Смуглое лицо, черные глаза, всклокоченные черные волосы. Одет он был, как догадалась Арриэтта, в потрепанную кротовую шкуру мехом внутрь. Он был такой замусоленный и грязный, что сливался не только с сухими листьями, на которые они упали, но и с черными ветвями. — Ты кто? — спросила Арриэтта. — Спиллер, — весело сказал он, откидываясь назад и опираясь на локти. — Фу, какой ты грязнуля, — помолчав, с отвращением заметила Арриэтта; она все еще не могла отдышаться и была очень сердита. — Может быть, — сказал он. — Где ты живешь? В его темных глазах мелькнула лукавая искорка. — Здесь и там, — сказал он, пристально глядя на нее. — Сколько тебе лет? — Не знаю, — сказал он. — Ты мальчик или взрослый? — Не знаю, — сказал он. — Ты что, никогда не моешься? — Нет, — сказал он. — Ну, — после неловкой паузы сказала Арриэтта, обмотав прядь жестких лошадиных волос вокруг пояса, — я пошла. — В эту нору в насыпи? — спросил Спиллер и в его. голосе прозвучала чуть заметная насмешка. У Арриэтты сделался растерянный вид. — Откуда ты знаешь? — спросила она. Она заметила, что когда Спиллер улыбается, кончики его губ поднимаются прямо вверх, так что рот похож на букву V; никогда в жизни она не видела такой плутовской улыбки. — Ты что, никогда раньше не встречала ночную бабочку? — спросил он. — Значит, ты подсматривал за нами ночью? — воскликнула Арриэтта. — А разве в эту нору вход воспрещен? — спросил он. — Пожалуй. Это наш дом. Но Спиллер вдруг потерял интерес к разговору и, отвернувшись от нее, устремил блестящий взгляд куда–то вдаль. Арриэтта открыла было рот, но он предостерегающе махнул рукой, по–прежнему не сводя глаз с поля. Она с любопытством смотрела, как он осторожно поднялся на ноги, одним прыжком взлетел на ветку над головой, взял что–то и снова спустился на землю. В одной руке у него был тугой темный лук с тетивой из кишок какого–то животного, почти такой величины, как сам Спиллер, в другой он держал стрелу. Пристально вглядываясь в высокую траву, он положил стрелу на тетиву. Раздался резкий звенящий звук, и стрела исчезла. Издалека донесся тихий писк. — Ты кого–то убил! — горестно воскликнула Арриэтта. — Это я и хотел сделать, — ответил он и спрыгнул с насыпи в поле. Подошел к месту, где трава росла густым пучком, и скоро вернулся с мертвой мышью–полевкой. — Есть–то надо, — добавил он. Арриэтта была потрясена. Почему — она и сама не могла понять. Дома, под кухней, они всегда ели мясо, правда, они добывали его наверху, у человеков; она видела его сырым, но никогда не видела, как убивают животных. — Мы — вегетарианцы, — поджав губы, сказала она. Спиллер не обратил на это никакого внимания. Для него это слово не имело смысла, как и многие другие. Просто шум, который люди производят ртом. — Хочешь мяса? — мимоходом спросил он. — Можешь взять ногу. — Я и пальцем до нее не дотронусь! — негодующе вскричала Арриэтта. Она поднялась с земли и отряхнула юбку. — Бедняжка, — сказала она, указывая на полевку. — А ты — противный, — добавила она, указывая на Спиллера. — А кто не противный? — заметил Спиллер и снял с ветки колчан. — Дай посмотреть, — попросила, оборачиваясь, Арриэтта. Ей вдруг стало любопытно. Спиллер передал ей колчан. Он был сделан из пальца от перчатки, крепкой перчатки из толстой кожи; стрелы — из сухих сосновых игл с грузилом на одном конце и шипом от терновника на другом. — Как ты прикрепляешь шип? — спросила она. — Смолой–дикой–сливы, — пропел Спиллер, слив три слова в одно. — Смолой дикой сливы? — повторила Арриэтта. — Они отравленные? — спросила она. — Нет, — сказал Спиллер. — Это нечестно… Попал или промахнулся… Им надо есть… Мне надо есть. И я убиваю их быстрее, чем сова… И не так много. Для Спиллера это была очень длинная речь. Он перекинул колчан через плечо и отвернулся. — Я пошел, — сказал он. — Я тоже, — сказала Арриэтта, скатываясь с насыпи. Они шли рядом по сухому рву. Арриэтта заметила, что Спиллер все время смотрит по сторонам, блестящие черные глаза не знали ни секунды покоя. Порой, услышав чуть заметный шорох в траве или в кустах, он застывал на месте. Он не напрягался, не настораживался, нет, просто переставал двигаться. И сразу же сливался с тем, что его окружало. Один раз он нырнул в сухой папоротник и вышел оттуда, таща какое–то отчаянно брыкающее насекомое. — На, — сказал он, и Арриэтта разглядела очень сердитого жука. — Кто это? — спросила она. — Сверчок. Они хорошие. Возьми. — Чтобы съесть? — в ужасе спросила Арриэтта. — Съесть? Нет. Отнеси домой и держи у себя. Поет — заслушаешься, — добавил он. Арриэтта заколебалась. — Ты сам его неси, — сказала она, не связывая себя определенным ответом. Когда они подошли к пещерке, Арриэтта увидела, что Хомили сидит, привалившись спиной к наружной стороне ботинка, на залитом солнцем песке, и дремлет. — Мама, — тихонько позвала она снизу. Хомили тут же проснулась. — Это Спиллер… — продолжала Арриэтта не совсем уверенно. — Это… что? — переспросила Хомили без особого интереса. — Ты достала волосы? Арриэтта кивнула, кинув искоса взгляд на Спиллера и увидела, что он стоит неподвижно и разглядеть его нельзя. — Это моя мама, — шепнула она. — Скажи ей что–нибудь. Ну же. Услышав шепот, Хомили прищурилась, чтобы ей не так било в глаза заходящее солнце, и посмотрела вниз. — Что мне ей сказать? — спросил Спиллер. Затем, откашлявшись, все же попытался: — А у меня есть сверчок, — проговорил он. Хомили завизжала. В один момент серовато–коричневые пятна слились воедино и она увидела лицо, глаза, руки… она бы меньше поразилась, если бы заговорила трава. — Что это? — судорожно глотнув воздух, проговорила она. — Батюшки–светы, что там у тебя такое? — Это сверчок, — сказал Спиллер, но Хомили спрашивала вовсе не о нем. — Это Спиллер, — повторила Арриэтта громче и шепнула в сторону: — Оставь здесь мышь и пойдем наверх… Спиллер не только положил на землю полевку, но и лук (видно, в глубине его памяти всплыло смутное воспоминание о том, как следует себя вести) и поднялся по насыпи без оружия. Когда он появился на песчаной площадке перед ботинком, Хомили во все глаза уставилась на него. Она даже наклонилась вперед, точно хотела преградить ему путь. — Добрый день, — холодно сказала она, словно стоя на пороге настоящего дома. Спиллер уронил сверчка на землю и подвинул его ногой по направлению к ней. — Нате, — сказал он. Хомили снова завизжала, очень громко и сердито, а сверчок кинулся мимо нее в темный угол позади ботинка. — Это подарок, мама, — негодующе объяснила Арриэтта. — Это сверчок, он поет… Но Хомили ничего не желала слышать. — Как ты посмел? Как ты только посмел? Гадкий, грязный, неумытый мальчишка! — Она чуть не плакала. — Как ты посмел это сделать? Сейчас же убирайся из моего дома! Твое счастье, — продолжала она, — что моего мужа сейчас здесь нет и брата Хендрири тоже… — Дяди Хендрири… — удивленно начала Арриэтта, но Хомили бросила на нее такой взгляд, что если бы взглядом можно было убить, она упала бы замертво. — Забирай своего жука, — продолжала Хомили, — и убирайся! И чтобы я тебя здесь больше не видела! И так как Спиллер все еще нерешительно топтался на месте, сердито крикнула: — Ты слышал, что я сказала? Спиллер кинул быстрый взгляд на ботинок, второй — жалобный — на Арриэтту. — Ты лучше оставь его себе, — пробормотал он и нырнул вниз. — Ах, мама! — с упреком воскликнула Арриэтта. Она поглядела на приготовленный матерью «чай», но даже то, что мать налила в ягоды шиповника мед, выцеженный из клевера, не утешило ее. — Бедный Спиллер! Ты так грубо с ним обошлась. — А кто он такой? Что ему тут надо? Где ты его нашла? Врывается в дом к почтенным людям, раскидывает тут своих жуков! Не удивлюсь, если в один прекрасный день мы все трое проснемся с перерезанным горлом! Ты видела, какой он грязнущий? Он не мылся с рожденья! Кто знает, может, он напустил нам блох! И, схватив метлу из чертополоха, Хомили принялась яростно подметать то место, где поставил ногу нежеланный гость. — В жизни со мной ничего подобного не приключалось! Никогда в жизни, сколько я себя помню. Вот такой именно мальчишка, — завершила она свою негодующую речь, — и способен украсть шляпную булавку. В глубине души Арриэтта тоже так полагала, но придержала язык, тем более, что он у нее был занят — она слизывала мед с треснувшей ягоды. Она подумала, смакуя теплый от солнца мед, что охотник Спиллер найдет шляпной булавке куда лучшее применение, чем ее мать или отец. Но вот зачем ему понадобилась половинка ножниц? — Ты уже пила чай? — спросила она мать через минуту. — Я съела несколько зерен пшеницы, — сказала Хомили страдальческим тоном. — Мне надо проветрить постели. Арриэтта улыбнулась, глядя на залитое солнцем поле: «постелями» был один–единственный кусок носка. Бедная Хомили! При теперешнем их домашнем хозяйстве ей почти не на что было потратить энергию. Ну что же, встреча со Спиллером пошла ей на пользу — глаза! ее заблестели, щеки раскраснелись. Арриэтта лениво следила глазами за какой–то птицей, пробиравшейся в траве… Нет, птица не могла двигаться так ровно. — Папа идет, — сказала она немного погодя. Она сбежала вниз, к нему навстречу. — Ну! — нетерпеливо вскричала Хомили, но, подойдя поближе, увидела по лицу Пода, что вести у него плохие. — Так ты не нашел барсучью нору? — разочарованно произнесла она. — Нашел, — сказал Под. — Так в чем дело? Почему у тебя такой пришибленный вид? Ты не застал их дома? Они что — ушли оттуда? — Хорошо, если ушли. А если их съели? — Под горестно поглядел на нее. — Что ты хочешь сказать, Под? — заикаясь произнесла Хомили. — Там полным–полно лисиц, — с ударением на каждом слове произнес он, глаза его все еще были круглыми от изумления. — Ну и вонь там… — добавил он немного погодя.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ «Не было бы счастья, да несчастье помогло». (Из календаря Арриэтты. 5 сентября) В тот вечер Хомили разошлась вовсю. И ничего удивительного — что их ждало впереди? Жить до конца дней, подобно Робинзону Крузо? Сырая пища летом тоже не радость, а в лютые зимние холода, утверждала Хомили, они просто умрут. Хотя у них и так нет ни малейшего шанса выжить, если они не сумеют как–нибудь отапливать свой дом. Куска восковой свечи надолго не хватит. Да и спичек. А если они разожгут костер, он должен быть огромным, не то он тут же потухнет, и дым будет виден за много миль. — Нет, — мрачно закончила она, — наша песенка спета, тут двух мнений быть не может. — Под и Арриэтта сами это увидят, когда наступят морозы. Возможно, ее вывел из равновесия вид Спиллера. Неотесанный, грязный, нечесаный, невоспитанный (каким он ей показался), он подтвердил ее наихудшие опасения. В нем было все, чего она больше всего не любила и боялась, — он «опустился». То же самое (как она часто предупреждала их дома) грозит всем добывайкам, если они за свои грехи будут вынуждены жить под открытым небом. В довершение ко всему их разбудил ночью странный звук — долгий (и безумный, как почудилось Арриэтте) рев. Арриэтта лежала, затаив дыхание и дрожа от страха; сердце ее неистово билось. — Что это? — шепнула она Поду, когда, наконец отважилась заговорить. Ботинок заскрипел — это Под сел в постели. — Осел, — сказал он, — и где–то близко. Немного помолчав, он добавил: — Странно… я ни разу не видел здесь осла. — И я, — шепнула Арриэтта. Но ответ отца все же ее успокоил, и она уже было собралась снова лечь, как ее внимание привлек другой звук, где–то рядом. — Слышишь? — настороженно сказала она, выпрямившись. — Нечего тебе лежать не смыкая глаз да прислушиваться, — проворчал Под, поворачиваясь на другой бок и стягивая на себя чуть не весь носок. — Ночью спать надо. — Но это здесь, в пещере, — шепнула Арриэтта. Ботинок опять заскрипел — в то время как Под садился. — Да не шуми ты, ради бога, — недовольно проговорила Хомили, успевшая снова задремать. — Ты сама не шуми, — сказал Под, вслушиваясь. Что это такое — это негромкое потрескивание, повторяющееся через одинаковые промежутки? — Ты права, — тихонько сказал он Арриэтте, — это здесь, рядом. Он скинул носок, но Хомили сердито вцепилась в него и натянула на плечи. — Пойду посмотрю, — сказал он. — Ой, Под, не надо, — умоляюще произнесла Хомили хриплым от сна голосом. — Нам здесь ничего не грозит, когда ботинок зашнурован с верхом. Лежи спокойно… — Нет, Хомили, я должен выяснить, в чем дело. Он стал ощупью пробираться к выходу из ботинка. — Не волнуйтесь, я скоро вернусь. — Ну, тогда возьми хоть шляпную булавку, — с тревогой попросила Хомили, глядя, как он принимается расшнуровывать ботинок. Арриэтта, тоже не сводившая с него глаз, увидела, как верх ботинка распахнулся, и на фоне ночного неба вдруг возникли голова и плечи ее отца. Послышалось царапанье чьих–то когтей, шорох, быстрый, легкий топот чьих–то ног и крик Пода: — Кш… Кш… будьте вы прокляты! И затем тишина. Арриэтта подползла к выходу из ботинка и высунула голову на воздух. Ниша была залита ярким лунным светом, в котором все было видно, до мельчайших подробностей. Арриэтта вылезла наружу и огляделась вокруг. Под, серебряный в свете луны, стоял у входа в нишу и смотрел вниз, на поле. — Что там такое? — крикнула Хомили из глубины ботинка. — Проклятые полевки, — ответил Под. — Добрались до наших колосьев. И в бледном свете луны Арриэтта увидела, что по песчаному полу их пещерки разбросана пустая шелуха от зерен. — Что ж, слезами горю не поможешь, — сказал Под оборачиваясь и поддал ногой шелуху. — Возьми–ка метлу, — добавил он, — да подмети здесь. Арриэтта принялась подметать, приплясывая от радости. Она чувствовала себя околдованной этим дружелюбным сиянием, придававшим даже самым обыденным вещам, вроде висящего на гвозде молотка, какое–то волшебное очарование. Сметя шелуху в три аккуратные кучки, она присоединилась к Поду у входа в пещеру, и они несколько минут сидели вместе на теплом песке, вслушиваясь в ночь. В рощице возле ручья заухала сова — мелодичный, похожий на звук флейты зов. В ответ издалека донесся такой же, лишь более высокий крик, и над уснувшим пастбищем засновал взад–вперед мелодичный челнок, соединяя море лунного света с бархатом утонувших во мраке лесов. Пусть здесь опасно, — думала Арриэтта, умиротворенно сидя рядом с отцом, — пусть здесь трудно, я все равно рада, что мы здесь. — Что нам нужно, — сказал, наконец Под, прерывая долгое молчание, — так это какая–нибудь жестянка. — Жестянка? — переспросила Арриэтта, боясь, что неверно его поняла. — И даже не одна. Из–под какао. Или такая, в которой человек держит табак. Он снова помолчал, затем добавил: — Этот тайник, что мы вырыли, слишком мелкий. Спорю на что угодно, чертовы мыши добрались до орехов. — А ты не мог бы научиться стрелять из лука? — сказала, чуть помолчав, Арриэтта. — Зачем? — спросил Под. Арриэтта колебалась, но наконец единым духом выпалила ему про Спиллера: про его тугой лук, про смертоносные стрелы с шипом на конце. Рассказала и о том, как Спиллер наблюдал за ними, в то время как они разыгрывали «Танец с ночной бабочкой» в освещенной, как театральная сцена, пещерке. — Мне это не нравится, — сказал Под, подумав, — я не люблю, когда соседи заглядывают ко мне в окна. Этому надо помешать. Хоть ночью, хоть днем, — в этом есть что–то нездоровое, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Арриэтта прекрасно его поняла. — Нам надо сделать что–нибудь… вроде ставня или двери. Будь у нас кусок мелкой проволочной сетки… Или терка для сыра… такая, как была у нас дома. Что–нибудь, что пропускает свет, хочу я сказать. Не жить же нам опять в темноте. — Придумал! — вдруг воскликнул Под. Он встал, и, обернувшись, задрал голову кверху. Оттуда, с выступа, свисали вниз ветви молодого деревца, росшего на насыпи, серебряные в свете луны. Несколько мгновений Под стоял, вглядываясь в листья на фоне неба, словно прикидывая, какое до них расстояние, затем, посмотрев вниз, принялся шарить ногой по песку. — Что ты ищешь? — спросила шепотом Арриэтта, думая, что он что–то потерял. — Ага, — сказал Под довольно и опустился на колени. — То самое, что мне надо. И он стал разгребать песок руками. Вскоре показалась петля тугого корня, которому, казалось, нет конца. — Да, — повторил он, — то самое, лучше не надо. — Для чего? — спросила Арриэтта, сгорая от любопытства. — Принеси мне бечевку, — сказал Под, — она на полке с инструментами… Став на цыпочки, Арриэтта сунула руку в песчаную щель и вытащила моток бечевки. — Дай сюда, — сказал Под, — и принеси молоток. Арриэтта смотрела, как отец привязывает конец бечевки к язычку от звонка, служившему ему молотком, балансируя на самом краю площадки, тщательно прицеливается и изо всех сил бросает его вверх. Молоток застревает в зеленом сплетении ветвей, как якорь. — Иди–ка сюда, — сказал, отдышавшись. Под, — держи крепко бечевку и тяни ее на себя. Осторожнее… не дергай… легче… легче… И, навалившись всем телом на бечевку и перебирая ее руками, они стянули вниз нависшую ветвь. В нише внезапно стало темно. Все покрыла пятнистая трепещущая тень, сквозь которую просачивался лунный свет. — Держи крепко, — задыхаясь, сказал Под, подводя бечевку к петле корня в земле, — пока я ее не привяжу. Ну вот, — сказал он, поднявшись на ноги и потирая натруженные руки (Арриэтта заметила, что он с ног до головы испещрен дрожащими серебряными пятнышками). — Дай–ка мне ножницы. Ах, будь оно все неладно, я и забыл, что их нет. Принеси лобзик, он тоже сгодится. В наступившей вдруг темноте было не так легко отыскать лобзик, но наконец Арриэтта его нашла, и Под отрезал бечевку. — Ну вот, — повторил он довольно. — Ветка привязана, и мы в укрытии. Ну как — неплохая идея? Можно спускать и поднимать, как понадобится, смотря по погоде и всему прочему… Под отвязал молоток от бечевки и прикрепил ее к главной ветви. — Конечно, мышам это не помешает и коровам тоже, но, — он довольно засмеялся, — подглядывать за нами больше никто не будет. — Замечательно, — сказала Арриэтта, зарывшись лицом в листья, — а нам отсюда все видно. — В том–то и штука, — сказал Под. — Ну ладно, пошли, давно пора спать. Пробираясь ко входу в ботинок, Под споткнулся о шелуху от зерна и, кашляя от пыли, полетел прямо в середину кучи. Он поднялся, отряхнулся и задумчиво сказал: — Как, говоришь его имя? Спиллер? — Помолчал немного и так же задумчиво добавил: — Да, если подумать, на свете есть куда хуже блюда, чем сочное, прямо из печи, жаркое из выкормленной пшеницей полевки.
|
|||||||
|