Сергеев С.А.

Сергеев С.А.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ОППОЗИЦИЯ В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ: ФЕДЕРАЛЬНЫЙ И РЕГИОНАЛЬНЫЙ АСПЕКТЫ

Невозможно предположить, чтобы в обществе, социально и политически неоднородном, все составляющие его группы придерживались бы одного и того же образа мысли и образа действия. Социально-экономические, как, впрочем, и иного рода расколы приводят к разделению общества на две противостоящие друг другу группы или большее их количество. Одна из этих групп или их коалиция образуют правительство, другие же оказываются в оппозиции ему (также можно сказать «являются оппозицией» или «составляют оппозицию»).

Дать полное и исчерпывающее определение понятию «политическая оппозиция» достаточно сложно. И дело здесь как в многоаспектности самих феноменов, так и в том, что тот или иной термин может охватывать несколько феноменов сразу. С определенной долей условности можно говорить о существовании трех основных концептуальных подходов к пониманию сущности политической оппозиции в современной политической науке.

Первый подход уместно назвать институциональным или структурно-институциональным. В свою очередь, он подразделяется на «узкую» и «широкую» версии. Первая из них наиболее незамысловата и прямолинейна, отождествляя оппозицию с политическим объединением. Сторонники этой точки зрения определяют политическую оппозицию как партию, коалицию партий или движение, являющееся парламентским меньшинством, но могущее прийти к власти на следующих выборах. Говоря словами П. Бромхеда, оппозиция – это партия или коалиция партий, которая надеется победить на следующих всеобщих выборах[1] (не победив или проиграв в данный момент).

Не отрицая возможности и правомерности подобного определения оппозиции, следует сразу сказать, что оно применимо лишь к достаточно ограниченному количеству случаев. Не говоря уже о том, что это определение вряд ли применимо к большинству недемократических или так называемых «гибридных» режимов, образовавшихся в результате незавершенного демократического транзита, оно, как показал Р. Даль еще в 1966 г., плохо работает и применительно к ряду стран парламентской демократии в силу существования различных моделей оппозиции[2]. Исследования политической оппозиции в незападных демократиях, в особенности в странах, где долгое время существовала партийная система с доминирующей партией (Либерально-демократическая партия Японии, Индийский национальный конгресс), также показали, что среди форм и проявлений оппозиции весьма важную роль приобретают фракции внутри господствующей партии. Они становятся механизмом агрегирования и согласования различных интересов, управления конфликтами, возникающими из множества расколов[3].

Увеличивая количество субъектов политики, которые в разное время в разных странах становились политической оппозицией, мы движемся от узкой версии институционального подхода к широкой. Среди субъектов политической оппозиции, не являющихся партиями, следует назвать:

1. Церковь. Еще М. Дюверже указывал, что католическая церковь играла роль оппозиции по отношению к феодальным монархиям Западной Европы средневековья [4], а С. Хантингтон подчернул, что, начиная с середины 1960-х гг., католическая церковь «почти неизменно противостояла авторитарным режимам, а в некоторых странах, например, в Бразилии, Чили, Польше, на Филиппинах и в центральноамериканских государствах, играла центральную роль в попытках смены подобных режимов»[5].

2. Такие социальные и профессиональные группы, как студенты, шахтеры, учителя. Характерно, в частности, замечание С. Хантингтона, назвавшего студентов «универсальной оппозицией», выступающей «против любого режима, существующего в их обществе»[6]. Но при ближайшем рассмотрении эти социально-профессиональные группы предстают не аморфной массой, объединяемой неким иррациональным elan vitale[7], а сравнительно сплоченными и компактными общностями, обладающими развитой системой специфических норм и ценностей.

3. Институты государственной власти, как парламент, и, шире, органы публичной власти (местное самоуправление). Парламент, или, точнее, парламентское большинство в таком случае противостоит исполнительной власти: так, большинство депутатов Верховного Совета и Съезда народных депутатов РФ с конца 1992 по октябрь 1993 гг. находилось в оппозиции к политике Президента Б. Ельцина. Подчеркнем, что речь идет не только и не столько о тех случаях, когда депутаты оппозиционных партий составляют парламентское большинство, хотя таких случаев также немало. Когда партийная система недостаточно развита, оппозицией может становиться парламент или главы субъектов федерации; последним же, опять-таки в саду неразвитости партийной оппозиции, противостоят главы крупных муниципальных образований – картина, типичная для российских регионов второй половины 1990-х – начала 2000-х гг.

4. Некоммерческие (неправительственные) организации, составляющие гражданское общество (во всяком случае, значительную и заметную его часть). Как отмечал А. Смоляр (советник первого посткоммунистического премьера Польши Т. Мазовецкого, а позже Х. Сухоцкой), после советской интервенции в Чехословакию 1968 г. и утраты надежд на «социализм с человеческим лицом» оппозиционные интеллектуалы Восточной Европы предложили стратегию, названную «в первую очередь общество» (society first). Она заключалась в создании островков социальной независимости, «комитетов по защите студентов, верующих, крестьян, неофициальных «летучих университетов», ставших зародышами политических партий»[8]. Некоммерческие (неправительственные) организации сыграли важную роль в «цветных революциях» середины 2000-х гг. в Грузии, Украине и Кыргызстане[9]. Более того, «оппозиция гражданского общества» имеет место и в странах с длительными демократическими традициями, чему примером антиглобалистское движение, возникшее в 1990-е гг. в Западной Европе и США (его также называют альтерглобализмом, желая подчеркнуть, что его участники выступают не против глобализации, а против лишь неолиберальной глобализации)[10].

5. Группы давления. При этом, как полагает Р. Даль, противостояние групп давления друг другу или государству в некоторых случаях может стать даже более важным, чем политико-партийное деление. Это объясняется тем, что двухпартийная система в том виде, как она существует, например, в США, или сообщественная система, существующая в Швейцарии, когда все крупные партии включены в работу исполнительной власти, сами по себе недостаточно гибки, когда речь идет о выражении различных – и противоположных интересов[11].

Таким образом, отнесение к политической оппозиции новых и новых субъектов вынуждает сделать вывод, что с точки зрения рассматриваемого подхода политическая оппозиция – это организованные группы активных индивидов, объединенных сознанием общности своих политических интересов, ценностей и целей и ведущих борьбу с господствующим субъектом. Сходное определение было предложено Д. Зеркиным[12]; трудно согласиться лишь с тем, что в определение политической оппозиции он включил и ее цель, определяемую как «борьбу за доминирующий статус в системе государственной власти». Можно вести борьбу с властью, как анархисты, не надеясь и не рассчитывая на господствующий статус.

Второй подход связывает оппозицию не с определенным субъектом или институтом, а с положением оппозиции по отношению к другому субъекту – правительству или «власти». Данный подход может быть назван диспозиционным. Собственно, на эту интерпретацию понятия «оппозиция» наталкивает и обращение к исходному смыслу слова: на латинском «oppositio» – это противоположение, противопоставление. «Словарь русского языка» определяет оппозицию как «противодействие, сопротивление кому-, чему-л.; противопоставление своих взглядов или своей политики другим взглядам или политике»[13]. Сходное определение можно найти и в специальных политологических изданиях, где оппозицией называется противопоставление своих взглядов, своей политики каким-либо иным взглядам и иной политике, а также выступление против мнения большинства или господствующего мнения[14].

В духе диспозиционного подхода в целом выдержано и определение политической оппозиции, предложенное Р. Далем: «Предположим, что А определяет курс правительства в определенной политической системе по тому или иному вопросу в течение некоторого промежутка времени… Предположим, что в течение этого промежутка времени В не может определять поведение правительства, и что В противостоит тому курсу правительства, что определяется А. Тогда В является тем, что мы называем «оппозицией»[15].

Вместе с тем, как видно из продолжения приведенного отрывка из работы Р. Даля 1966 г., диспозиционный подход он пытался сочетать с подходом, названным нами ранее институциональным. «Заметим, что в течение некоторого другого промежутка времени предопределять курс правительства может В, и тогда «в оппозиции» (in opposition) окажется А… В этом смысле нельзя говорить об объективной оппозиции «интересов», не зависящей от восприятий или убеждений, которых придерживаются участвующие стороны»[16]. Как мы можем видеть, Р. Даль все же скорее склонен понимать под оппозицией некий субъект, противостоящий правительственной политике или несогласный с ней, а не само отношение противопоставления или несогласия. В целом менее употребление термина «оппозиция» на страницах сборников «Политические оппозиции в западных демократиях» и «Режимы и оппозиции» (вышедших под редакцией Р. Даля) заставляет предположить, что понимание оппозиции как определенного субъекта или актора у Р. Даля и его коллег все же возобладало; об этом может свидетельствовать, например, использование понятия «оппозиция» в названиях сборников во множественном числе[17].

Вместе с тем само слово «противостояние», «противоположение» может быть понято двояко: как определенное расположение по отношению к другому субъекту (диспозиционный подход) и как противодействие этому субъекту, его поступкам, политике в целом и пр. В одном случае определение должно отвечать на вопрос «Каково место оппозиции в политической системе?», в другом же – «Что делает оппозиция?» или «Какова ее функция?» Эта неоднозначность дает возможности для формулирования функционального подхода к пониманию сущности политической оппозиции (поскольку функциями ее, как известно, является противодействие, противостояние политике правительства, ее критика и т.д.).

Попытка дать определение политической оппозиции в рамках функционального подхода была предпринята, в частности, Е. Колински (США). По ее мнению, оппозиция – это термин, относящийся к праву меньшинств критиковать большинство, осуществлять контроль и искать народную/электоральную поддержку для защиты альтернативных позиций[18]. Не отрицая того, что функции политической оппозиции названы верно, хотелось бы опять-таки обратить внимание на то, что оппозиция – это не обязательно меньшинство.

Таким образом, анализ различных подходов к понятию «политическая оппозиция» показывает, что оно содержит в себе как минимум три аспекта, которые можно назвать институциональным (структурно-организационным), диспозиционным и функциональным. Если попытаться объединить различные аспекты существования политической оппозиции, то можно было бы предложить следующее: политическая оппозиция – это все формы и методы выражения организованного несогласия с политикой правительства или отдельными ее аспектами, в большей или меньшей мере институционализированные в соответствии с исторической эпохой, страной и существующим политическим режимом.

В качестве критериев типологизации политической оппозиции остановимся на классификации по целям, предложенной Р. Далем, и классификации по отношению к существующему режиму, предложенной Х. Линцем.

Р. Даль выделил неструктурную (полностью принимающую и режим, и его политику), ограниченно структурную (оспаривающую отдельные аспекты режима или отдельные аспекты его политики, но не ставящую под вопрос режим в целом) и структурную оппозиции (ставящую своей целью смену режима)[19]. Эта типология, на наш взгляд, является одной из наиболее удачных, но она характеризует лишь внутренние интенции оппозиции – это классификация по целям.

Ее можно дополнить другой классификацией, выдвинутой Х. Линцем и характеризующей отношение оппозиции к существующему режиму и то, какие средства она считает допустимым применять. В дополнение к известным характеристикам «лояльный» и «нелояльный», Х. Линц ввел понятие «полулояльная оппозиция», детально разработав характеристики лояльности, нелояльности и полулояльности. Критерий, примененный Х. Линцем – средства, рассматриваемые оппозицией как допустимые в политической игре. «Что же является надежным критерием лояльности демократическому режиму? Очевидное доказательство – это публичное принятие на себя обязательств пользоваться лишь законными средствами для прихода к власти и отрицание применения силы. Уклончивость в принятии подобных обязательств… есть, конечно, свидетельство полулояльности, но не всегда, как мы увидим, нелояльности».[20]

Если, как предложил В. Гельман, совместить классификации Р. Даля и Х. Линца, то можно получить обобщенную классификацию политических оппозиций и по целям, и по средствам[21]. Возможно также, что следует, как предлагает В. Гельман, модифицировать классификацию Р. Даля, дополнив ее еще одним термином – «полуоппозиция», взятым из ранней работы Х. Линца об оппозиции при Франко и обозначающим те партии (и политиков), что критикуют правительственный курс, но готовы войти в правительство (если их попросят) безо всяких предварительных условий[22]. В таком случае термин «неструктурная оппозиция» будет обозначать тех, кто требует частичного изменения политического курса, структурная оппозиция – тех, кто требует общего изменения политического курса и частичного изменения режима, а принципиальная оппозиция (еще одно дополнение, сделанное В. Гельманом к схеме Р. Даля) – оппозицию, выступающую за полную смену режима. Выделение четырех разновидностей оппозиции будет точно соответствовать классификации целей, проведенной самим же Р. Далем: «Оппозиция может стремиться к изменению (или препятствовать возможным изменениям) в (1) составе правительства; (2) том или ином аспекте политики правительства; (3) структуре политической системы; (4) социально-экономической структуре»[23].

Хотя российский опыт 1990-х – начала 2000-х гг. в целом укладывается в концептуальные рамки, установленные выше, но обращает на себя внимание следующее обстоятельство: нельзя говорить о жестком соответствии той или иной оппозиционной партии одному из типов оппозиции, выделенных выше. Оппозиционные партии как бы «дрейфуют» от одного типа к другому в зависимости от складывающейся политической ситуации.

В течение последних 15 лет оппозиционное пространство России делилось преимущественно между неокоммунистами (КПРФ), демократами («Яблоко») и либералами (Демократический выбор России (ДВР), а впоследствии – СПС (Союз правых сил). В разделении демократов и либералов мы следуем за В. Гельманом и В. Радаевым, которые подчеркивали различия между теми политическими силами, кто делал акцент в первую очередь на необходимость рыночных реформ (либералы) и теми, кто исходил из первичности демократических институтов (демократы)[24].

Так, либералы, позиционировав себя в конце 1993 – начале 1994 гг. как проправительственная сила, в конце 1994 г., после начала первой чеченской войны на длительное время становятся полуоппозицией. Полуоппозиционность СПС в 2000-е гг., в частности, состояла в том, что его руководство в одних случаях заявляло об «условной» поддержке президента, в других – о «пунктирной оппозиции» ему. Ими критиковался «путинизм» как «сочетание управляемой демократии с коррумпированным капитализмом», авторитарные тенденции в правлении Путина, но в то же время утверждалось, что «нас вполне устраивают те немногочисленные, но все-таки значимые шаги, которые сделаны властью в экономической сфере»[25]. «Полуоппозиционности» СПС, вероятно, способствовало и то, что те члены руководства, которые занимали административные посты, склонны были акцентировать те моменты, которые сближали СПС и Кремль, а те, кто были парламентариями, подчеркивали разногласия.

Партия (до 1998 г. движение) «Яблоко» всегда позиционировала себя как лояльная структурная оппозиция существующему в России режиму. Своей целью она провозглашала изменение всего курса и всей системы «периферийного» или «корпоративно-олигархического полукриминального капитализма» путем ее постепенной трансформации, а не только критика отдельных фигур в правительстве и окружении президента или частных аспектов проводимой ими политики. «…война в Чечне – это не отклонение и не аномалия, а следствие проводимого политического и экономического курса. Поэтому мы и выступаем против этого курса в целом, а не только против отдельных его проявлений»[26]. Пожалуй, высшим проявлением оппозиционности фракции Президенту Ельцину стало ее голосование за импичмент главе государства в мае 1999 г.

Однако, критикуя в 1990-е гг. правительственную и президентскую политику, «Яблоко» сохраняло готовность к сотрудничеству с исполнительной властью, что позволяет отнести ее не к принципиальной оппозиции, а к структурной или даже неструктурной. Еще более неопределенной стала ситуация в 2001-2003 гг.: критика системы «управляемой демократии» означала как минимум консервацию «Яблока» в нише структурной оппозиции, а как максимум – переход к оппозиции принципиальной, в то время как поддержка лично В. Путина и многих аспектов его политики, главным образом международной, обозначило, напротив, тенденцию к переходу в полуоппозицию[27].

Подобные колебания руководства демократических партий способствовали тому, что их деятельность в массовом сознании стала прочно ассоциироваться с непопулярными преобразованиями (хотя они не играли решающей роли в выработке и осуществлении социально-экономической политики).

Лавировало и руководство КПРФ. Уже после президентских выборов 1996 г. оно взяло курс на «врастание во власть», по-прежнему характеризуя власть при этом как ставленника «мафиозно-компрадорских кругов» и «партию национальной измены». Оставаясь принципиальной оппозицией в области целей, как они формулируются программными документами, в сфере методов КПРФ сдвинулась во второй половине 1990-х гг. от полулояльной оппозиции к оппозиции лояльной. Этот сдвиг не мог не повлиять и на цели. Фракция КПРФ в Думе стала сдвигаться к структурной оппозиции, в то время как идеологическая риторика оставалась неизменной. Не исключено, что немалая часть руководства КПРФ охотно вступила бы на путь трансформации КПРФ в социал-консервативную партию, которая стала бы неструктурной оппозицией существующему режиму и одной из основ гипотетической двухпартийной системы. Однако этому опять-таки мешала позиция не столько даже другой части руководства и активистов компартии, а электората КПРФ, привыкшего к этому названию и не желавшему его менять. Лидеры КПРФ осознавали тупиковость ситуации, но предпочли придерживаться стратегии пассивности, чтобы не нарушить хрупкий баланс между сторонниками различных течений в партии, и финалом этой стратегии стало то поражение, которое было нанесено КПРФ на думских выборах 2003 г.

Таким образом, на протяжении всей второй половины 1990-х гг. степень радикализма оппозиционных партий снижалась, готовность их действовать мирными средствами (лояльность) – возрастала, причем происходило это на фоне падающей поддержки режима. Ни одна из существовавших политических сил не желала связывать с ним свою дальнейшую судьбу, заявляя о своей оппозиционности – реальной или мнимой. В отличие от В. Гельмана, мы не считаем, что бурный расцвет оппозиции в это время скрывал «неразрешимые проблемы»[28]. Напротив, 1998-1999 гг. были весьма подходящим временем для того, чтобы впервые в истории России мог произойти мирный переход власти к оппозиции, причем, что особенно важно, оппозиции неструктурной, в целом разделяющей цели и ценности существующего режима, но стремящейся к изменению лишь отдельных аспектов проводимого им политического курса. Предпосылки для этого создал раскол элит, выразившийся в создании двух блоков: «Единство» и «Отечество-Вся Россия».

Данный раскол элит, в свою очередь, содержал потенциальные возможности для создания партийной системы с двумя блоками, чередующимися у власти. Раскол элит не просто давал оппозиции шансы – он сохранял институциональные предпосылки политической конкуренции, без которых оппозиция не может существовать. Если одна элитная группа не может уничтожить другую, или, вернее, каждая из противоборствующих групп может уничтожить другую, они вынуждены сосуществовать, вырабатывать механизмы разделения власти и ротации. Однако неуспех блока «Отечество-Вся Россия» на думских выборах 1999 г. стал определяющим событием в дальнейших судьбах политической оппозиции в России. Консолидация элиты, как понятно теперь, поставила крест на перспективах партийно-идеологической оппозиции структурного и неструктурного характера. После прекращения политической конкуренции в элитной среде ее постарались изгнать и из массовой политики. Те судорожные попытки внесения корректив в партийную политику, которые предпринимали оппозиционные партии на протяжении 2000-2003 гг., лишь усугубили их политическое поражение на выборах в Государственную думу в 2003 г. «Если на протяжении 1990-х годов оппозиционные силы (сперва антикоммунистического, а затем коммунистического толка) оказывали структурирующее воздействие и на «спрос», и на «предложение» на российском политическом рынке, то в 2000-е гг. они не просто уступили место более успешным игрокам, но, по сути, начали «вымирать», как динозавры или мамонты»[29].

Вместе с тем 2004-2008 гг. были отмечены активизацией немногочисленной, но чрезвычайно активной принципиальной оппозиции. Радикальные организации самого различного, подчас и прямо противоположного толка – от «Авангарда красной молодежи» и запрещенной Национал-большевистской партии до Объединенного гражданского фронта Г. Каспарова формируют коалиции, объединенные не идейной общностью, а сходством тактических задач и политических темпераментов («Другая Россия», Национальная ассамблея). Акции протеста, проводимые радикальной оппозицией («марши несогласных») вызывают резкую и ожесточенную реакцию власти. При этом возможно, что в сложившейся ситуации демонстративный силовой разгон акций структурной и принципиальной оппозиции – вполне рациональная элитная стратегия при всей ее кажущейся иррациональности. Само наличие в обществе организационно автономных групп, могущих выступать каналами антирежимной мобилизации, рассматривается внутренне неуверенной в себе правящей элитой в качестве «дамоклова меча».[30]

Оппозиционные партии, всё сильнее критикуя сложившийся режим и фактически перейдя в структурную оппозицию, стремятся вместе с тем дистанцироваться от радикалов. На думских выборах 2007 г. ни «Яблоко», ни СПС не смогли набрать даже 3 %, что явственно обозначило кризис демократическо-либеральной оппозиции. КПРФ, напротив, даже несколько улучшила свой результат по сравнению с выборами 2003 г. (что, вероятно, связано с тем, что часть оппозиционных избирателей предпочла проголосовать за КПРФ как за оппозиционную партию, гарантированно проходящую в Госдуму).

Среди причин поражения демократической оппозиции (и, напротив, выживания оппозиции неокоммунистической) следует также назвать желание и способность вести партийное строительство в регионах. Демократические партии не уделяли должных усилий по созданию прочных организационных структур на местах, а уповали в значительной мере на доступ к СМИ. В их рядах было немало хорошо подготовленных к работе законодателей и телевизионных экспертов, но не было достаточного количества специалистов, способных вести кропотливую работу в области партстроительства на местах. КПРФ, ведшая работу во многом рутинно, но всё же ведшая, смогла сохранить свое электоральное ядро. Однако в тех случаях, когда организации КПРФ были парализованы внутренними распрями, как в Татарстане, и массовая работа, пусть даже в самой элементарной форме, не велась, утрачивает позиции и неокоммунистическая оппозиция.

Сворачивание электоральной конкуренции и диктат исполнительной власти, с которыми Россия вплотную столкнулась в 2000-е гг., были в немалой мере подготовлены аналогичными процессами в российских регионах, начавшимися еще в 1990-е гг. Одним из весьма показательных случаев в этом отношении является случай Республики Татарстан (РТ).

Эволюция политической оппозиции в РТ может быть разделена на несколько этапов. Так, вероятно, следует выделить «эмбриональный» этап возникновения политической оппозиции (примерно с 1987 или 1988 гг. до начала 1990 г. - выборов в ВС РТ и на Съезд народных депутатов РФ); этап, который можно условно назвать «парламентским» - с марта 1990 по март 1995 гг.; в течение третьего этапа, с 1995 до 2000 гг. оппозиция была практически полностью вытеснена не только из законодательных органов власти республики, но и местных органов власти. Этап с 2000 по 2003 гг., когда федеральная власть оказывала давление на региональную элиту РТ с целью приведения республиканского законодательства в соответствие с федеральным, вызвал некоторое оживление среди демократической оппозиции. Но после выборов в Государственную думу 2003 г. оппозиционные силы Татарстана оказались, пожалуй, в еще большем упадке, нежели во второй половине 1990-х гг.

История политической оппозиции в РТ, во всяком случае, до середины 1990-х гг., наглядно иллюстрирует то, как конфигурация политических сил определялась расколом между носителями модернистских и традиционалистских ценностей, остающееся основным в современном российском социуме[31].

Накануне краха КПСС и СССР в Татарстане сложились и функционировали следующие политические силы: «партия власти» – КПСС, татарское этнонационалистическое движение и разрозненные демократические группы, находившиеся в постоянных поисках наиболее удобного формата для объединения. После выделения и организационного оформления неокоммунистического или «ретроградно-коммунистического» течения появляются основания говорить о четырех основных идейно-политических направлениях. (Хотя региональная элита, называемая иногда «партией власти», предпочитала до декабря 1993 г., а фактически вплоть до 1999 г. обходиться без организационно-партийной «оболочки».) Вместе с тем это не была война всех против всех. Сколь бы условной ни считалась связь тех или иных политико-идейных направлений со своей социальной базой, конфигурация политических сил в РТ в 1991-93 гг. абсолютно четко отражает раскол по линии «традиционализм/модернизм». На одном полюсе концентрировались силы традиционалистские по происхождению и в силу этого так или иначе разделявшие традиционалистскую политическую культуру: это региональная элита, представляющая собой объединение нескольких кланов сельской номенклатуры, а также ориентировавшихся на бывших и нынешних сельчан неокоммунистов и татарских этнонационалистов. На другом – формировалась коалиция демократических организаций, опиравшихся преимущественно на горожан и в особенности – на интеллигенцию. Следует сразу обратить внимание на то обстоятельство, что линия данного раскола не совпадает полностью ни с линией «город/село» в буквальном смысле слова, так как значительная часть горожан сохраняет свою приверженность «подданнической» политической культуре, генетически связанной с селом, ни тем более с линией этнического деления «татары/русские». Было бы совершенно неверно ставить отношение к демократической оппозиции в прямую связь с этнической идентичностью: и среди руководства демократических организаций, и среди их активистов, и среди их электората представлены и русские, и татары.

Именно демократическая оппозиция была по отношению к властям республики (региональной элите) наиболее последовательной оппозицией; неокоммунисты же и татарские этнонационалисты (по крайней мере, до 1994 г.) противостояли не столько республиканским властям, сколько Президенту и правительству РФ и пророссийским силам в РТ. Это дало основания политологам говорить о наличии «этнономенклатурного блока»[32], не институционализированного формально, но включавшего фактически и «партию власти», и неокоммунистов, и этнонационалистов.

Центрами кристаллизации перечисленных выше политических направлений (за исключением неокоммунистов) стали депутатские группы, формировавшиеся в республиканском парламенте. Благодаря тому, что первые альтернативные выборы Верховного Совета Республики Татарстан в 1990 г. проходили в условиях ослабления контроля за выборами со стороны власти, в парламент республики смогли пройти около 30 демократически и пророссийски настроенных депутатов, вскоре объединившихся в группу «Народовластие». Она стала главным оппонентом проправительственной депутатской группы «Татарстан». Группа «Народовластие» в целом выступала с позиций, сходных с позициями демократических фракций Съезда народных депутатов РСФСР 1990-93 гг. Более или менее схожие фракции были во многих региональных легислатурах. Но особенностью татарстанского «Народовластия» было то, что в качестве главной цели ставилось сохранение Татарстана в российском политико-правовом пространстве («Сохраним Россию, а остальное приложится»), что мыслилось и залогом проведения демократических преобразований. В подавляющем большинстве своем члены этой фракции были представителями городской интеллигенции, преподавателями вузов, сотрудниками академических институтов и НИИ, учителями и врачами[33]. Фракция «Татарстан», напротив, выражала интересы коммунистической по своему прошлому, аграрной по происхождению, патриархально-консервативной по мировоззренческим ориентациям правящей элиты республики. Как представляется сейчас совершенно ясным, умеренный и «оглядчивый» сепаратизм был для нее средством борьбы не за независимость республики, а за предоставление ей эксклюзивных полномочий по распоряжению территорией и ресурсами («суверенитет») в рамках России.

Окончательная консолидация всех федералистских сил произошла в ходе политической борьбы вокруг референдума о статусе РТ 21 марта 1992 г., на котором фактически был поставлен вопрос о том, будет Татарстан находиться в составе Российской Федерации или нет. В мае-июне 1992 г. образовался блок всех ненационалистических сил «Равноправие и законность» («РиЗ»). Инициаторами его создания стали депутатские группы «Народовластие» и «Согласие» Верховного Совета РТ (1990-95 гг.), депутатская группа Казанского горсовета «Народовластие» (1990-1995 гг.), а также представители 12 демократических партий и движений.

Блок «РиЗ» неоднократно и резко критиковал существующий в республике режим за нарушение принципа разделения властей и фальсификацию выборов. «РиЗ» неизменно выступал за приоритет прав человека, профессиональный парламент, выборность глав администраций, полноценное местное самоуправление, приведение Конституции РТ в соответствие с Конституцией РФ. «РиЗ» выступал против всех форм этнонационализма, шовинизма и фашизма, выхода Татарстана из РФ и непродуманного насаждения татарского языка.

Вместе с тем процесс организационного формирования блока совпал с кризисом демократической оппозиции: поддержка федералистов населением на протяжении 1992-1994 гг. постепенно снижалась, а во внутриблоковой работе элементарные вопросы стали тонуть в бесконечных согласованиях и прениях, реальная деятельность стала подменяться ее имитацией. Аппаратному механизму «партии власти» «РиЗ» не мог противопоставить ничего. Между организациями, входящими в «РиЗ» (равно как и внутри них) шли постоянные трения и раздоры.

Формирование неокоммунистической оппозиции в РТ происходит осенью-зимой 1991 г.: в октябре 1991 г. был учрежден оргкомитет Движения коммунистической инициативы, а в декабре 1991 г. прошла учредительная конференция Организации коммунистов Республики Татарстан (ОКРТ). Долгое время она была единственной неокоммунистической организацией, объединяя в своих рядах представителей всех неокоммунистических течений. Вплоть до середины 1990-х гг. руководство ОКРТ (а впоследствии - Коммунистической партии Республики Татарстан) стремилось к дистанцированию от российских коммунистов, входя в состав Союза коммунистических партий - СКП-КПСС не в составе КПРФ, а автономно.

Прекращение борьбы между ветвями власти на федеральном уровне, укрепление позиций федерального центра и Президента Б. Ельцина привело к складыванию нового баланса сил и заключению своеобразного «пакта элит» между Москвой и Казанью в 1994 г. (формой его стал Договор о разграничении предметов ведения и взаимном делегировании полномочий). Это стало прологом следующего, наиболее тяжелого этапа существования оппозиции в Татарстане.

Накануне и в ходе выборов 1995 г. власть предприняла все возможные меры – и в плане институционального дизайна парламента, и в виде массированного использования административного ресурса, чтобы минимизировать влияние оппозиции в новом Госсовете. Из 130 депутатов Госсовета 1-го созыва (1995-99 гг.) оппозицию представляли 1 или 2 человека. Произойти это могло только в результате массовых фальсификаций. Помешать фальсификациям и оспорить итоги выборов не смогла даже работавшая в Казани специальная комиссия Государственной Думы, по итогам работы которой 5 апреля 1995 г. было принято специальное постановление «О нарушениях избирательных прав граждан Российской Федерации в субъектах Российской Федерации». В первой половине 2000-х гг. появился ряд исследований, детально анализирующих практику применения административного ресурса правящей элитой РТ в течение десяти лет, начиная с референдума по статусу республики в 1992 г.[34]

Представительные органы власти и на уровне республики, и на уровне городов и районов стали полностью управляемыми и послушными. Оппозиция стала существовать вне рамок парламента и больше не могла влиять ни на законодательный процесс в РТ, ни, по большому счету, на принятие политических решений. Вероятно, именно это имел в виду М. Фарукшин, говоря об отсутствии в РТ политической оппозиции и о бессилии оппозиционных группок, называющих себя партиями и движениями, никак не представленных во властных структурах и малоспособных к политической мобилизации вне стен парламента[35].

После того, как движение «Отечество - Вся Россия» не добилось ожидаемого успеха на думских выборах 1999 г., а вновь избранным президентом В. Путиным стала проводиться более жесткая политика по отношению к региональным элитам, оппозиция Татарстана получила несколько большую свободу действий. В 2000-2001 гг. активисты «РиЗа» смогли с переменным успехом провести ряд судебных процессов в Верховном Суде РТ и Верховном Суде РФ, доказывая нелегитимность ряда ключевых положений Конституции РТ. Однако открывшееся для оппозиции «окно возможностей» было небольшим, и открылось оно на недолгий срок.

Первые выборы в Госсовет РТ, проходившие по смешанной избирательной системе (март 2004 г.), показали глубокую усталость республиканских оппозиционных организаций, отсутствие у них лидеров, больших финансовых ресурсов и воли к победе. Семипроцентный барьер преодолел лишь список «Единой России». Но, поскольку в Госсовете РТ должно быть представлено не менее двух партий, в распределении мест участвовал и список КПРФ, ближе всего подошедший к семипроцентному барьеру (6,34 %). Коммунисты получили 4 депутатских мандата.

На выборах в Госсовет РТ в марте 2009 г. КПРФ несколько улучшила свой результат, получив 11 % голосов и 6 мандатов. Смешанная система выборов позволила КПРФ после муниципальных выборов 10 октября 2010 г. создать свои фракции в представительных органах четырех городов Татарстана (Казань, Альметьевск, Набережные Челны и Нижнекамск)[36]. Эти фракции насчитывают, однако, от одного до трех человек, и пока можно говорить о том, что оппозиция получил