ИННА ДОМРАЧЕВА. г. Екатеринбург

ИННА ДОМРАЧЕВА

г. Екатеринбург

Родилась в 1977 году в Свердловске. Выпускник факультета журналистики УрГУ (ныне - УрФУ). Состоит в Союзе российских писателей.

Публикации в региональных альманахах, в журналах «Знамя», «Урал», «Волга», «Сибирские огни», «Плавучий мост», «День и ночь», «Новая реальность», «Белый ворон», в изданиях «Лучшие стихи 2011 года. Антология», «Антология современной уральской поэзии», «Поэтический атлас России», альманах «Паровозъ». Автор книг «Обечайка» (портал «Мегалит», Кыштым, 2016) и «Лёгкие» (издательство «СТиХИ», Виноградово, 2016). Победитель Международного поэтического конкурса «Эмигрантская лира - 2016/2017», шорт-листер Волошинской премии - 2017, дипломант Волошинского конкурса - 2018, лауреат Международного поэтического конкурса «Заблудившийся трамвай» - 2018.

В качестве автора детских стихов публикуется в журнале «Урал», альманахе «Детская» (г. Екатеринбург), литературном детском журнале «Солнышко» (КБР, г. Нальчик).

* * *

В непогоду закатным отблескам тесно в рамах,

Вылетают и врассыпную, прижав чабрец.

Всё забылось и заросло вообще без шрамов,

Ты один здесь инфаркт миокарда такой рубец.

Облака подплывают к закату, глотая блёсны,

Собираются тучи, вот-вот раздастся удар весла,

Знаешь, если бы я оставалась, как ты, серьёзна,

Я до нашей бы встречи раз тридцать не дожила.

Затерялась бы где-то между колоннами Первомая,

Доморощенным роком и сонным скрипом сырых веранд.

Впрочем, как я теперь отчётливо понимаю,

Это был бы самый оптимистический вариант.

* * *

— Павел Андреевич, вы — шпион?

т/ф «Адъютант его превосходительства»

Смотры, театры, перчаточки девичьи,

Всё, как при папеньке заведено.

Юра, не спрашивай Павла Андреича,

Есть отвратительней смерти кино.

Видел и сам, а подробнее надо ли?

В ямы помойные лучше не лезть.

Пахнет спиртным, нафталином и падалью

Вся эта их офицерская честь.

В пьяном Болконском разбуженный Долохов

Крестится мелко империи вслед,

Мазью колёсной, суглинком и порохом

Пахнет Советов холодный рассвет,

Жаждой свободы и вольности спаянный

Сон на дерюжном боку вещмешка...

Кажется, грязь эта чище и праведней.

Веришь ли, Юрочка, — это пока.

Годы, как зубы молочные, выпали,

Век, обезумев, пускается в пляс.

Ты пожалеешь о сделанном выборе,

Что бы ты, мальчик, ни выбрал сейчас.

* * *

Серого общажного матраца,

Ржавого ножа для овощей,

Мама, не учи меня бояться,

Я боюсь совсем других вещей.

Сдаться, промолчать, сказать «а ну вас»,

Не нащупать у печали дна,

И ещё боюсь, что не вернулась

Из чужого сумрачного сна.

Гляну - и споткнётся, уронив нож,

Но перечеркнёт дыханье стриж.

Мама, я пройду, где ты погибнешь,

И умру, где ты перелетишь.

* * *

Кем ты хочешь стать, когда эволюционируешь? — Семигранной призмой.

Семигранные призмы не обводят друг друга мелом.

Ты уже понимаешь — происходящее с организмом

Нормально не только для твоего пола, но и для вида в целом.

Кровь закипает, вены горячие, как батареи,

А вот и эксперты подъехали, как не хватало нам их...

Хочется быть интеллигентнее и добрее,

Из хромосомного набора строго смотрят портреты в тяжёлых рамах.

Стоишь на дрожащих лапах, натыканный носом в первоисточник,

Ждёшь, пока вокруг разархивируется эпоха,

Но тут в толпе тебе пытаются сломать больной позвоночник,

И ты думаешь, — в принципе, и так неплохо.

* * *

Я делала это,

когда оно не стало ещё мейнстримом.

Когда офлайн возвышался над зумом и даже стримом,

когда снег пал и офсетной лежал бумагой,

когда гуляли не только сто эм с собакой,

когда по будильнику многие жить вставали,

когда бушевали концерты и фестивали,

конференции, ивенты, карнавалы, балы и ралли,

когда люди как-то разнообразнее умирали.

От предметов тупых, огнестрельных, и так, железных,

от птичьего гриппа и молока, от тяжких телесных,

от ям на дороге, от слёз, от ошибки в списках,

от горечи, от друзей, от родных и близких,

и от того, что брось, ничего не выйдет.

А я не прощать училась и ненавидеть.

Ненавидеть было трудно, но я справлялась.

И всё равно я уже за тебя боялась.

* * *

Рассвет процежен, пастеризован в тетрапаки

Разлит, живого теперь не купишь, хоть всё истрать,

Но Дэвид Гилмор играет блюз для своей собаки,

И Дэвид Гилмор счастлив, что есть для кого играть.

Печальный датчик посмотрит в донышко бензобака,

Оно бывает — что жёг не глядя и вышел весь,

И Дэйв умрёт, а потом умрёт и его собака,

Но блюз останется, блюз всегда остаётся здесь.

Нас перессорят и передушат поодиночке,

Я с облегчением тихо выдохну — отосплюсь,

Погаснут звёзды, твою Вселенную схлопнет в точку,

Но будет взрыв и рожденье новой, поскольку блюз.

Не говори обо мне ни с кем, пей и читай Плутарха,

Мне-то уже не найти причин, чтобы не петь во сне

Матерной песенки на слова бывшего олигарха,

Вовремя скрывшегося в чужой, очень чужой стране.

Лев не возляжет с ягнёнком, он лучше пробьёт пенальти,

Сахарной ваты кудель прядут и заплетают в плеть,

Кровь моя выйдет из берегов, запертая в асфальте,

И никому на земле тогда незачем станет петь.

* * *

Из тоски, хотя скорей из лени, я

В это лето выломаю дверь.

Ничего в глобальном потеплении

Нету интересного, поверь.

Хочется продумать всё заранее,

Понимать, где камень, где земля,

Но температура возгорания

Не у всякой особи своя.

И в любой из близких вероятностей

Новый шаг уже необратим.

Мальчик, принеси нам неприятностей,

Мы опять, как водится, летим.

* * *

Мама, когда ты говорила,

Что родила меня от космонавта,

Я никогда не спрашивала —

С какой он планеты,

Почему у него такие большие глаза,

Почему у него такие большие уши,

Почему у него столько рук

И чьё сердце он съел перед зачатием.

Мама, я поняла, что со мной не так.

Мне не нравится этот воздух.

Мне не нравятся эти гуманоиды.

Мне не нравятся их строения.

Мама, верни меня домой.

* * *

Представляете — август, плюс тридцать один в тени,

Гимнастёрки кусают шею, висят ремни, —

Рота срочников курит, каждому двадцать лет,

Старшина ушёл оформлять на бойцов билет,

Электричка вот-вот к пути подойти должна,

Но подходит — без объявленья войны — она.

Элегантно кушает белое эскимо,

Выжигая каплей внутри декольте клеймо.

Рота ест эскимо глазами, идёт ко дну,

По команде, синхронно, сглатывая слюну.

Я сказала: «Послушай, Ирская, черт возьми,

Перестань издеваться над маленькими детьми!»

Слава Богу, мальчишки эти не знают, нет,

Что и в спальне у ней дрожит приглушённый свет,

Репродукции Мухи смотрят в её кровать,

Шкаф разорван давленьем, но нечего надевать.

И хотя она вообще не забьёт гвоздя,

Она больше папина дочка, чем даже я,

И сильней большинства мужчин хорошо б на треть.

Вот поэтому именно к ней я хожу реветь.

* * *

Да, в тебе без упрёков и стонов

Нечувствительно умер народ:

Космонавт Алексей А. Леонов,

Роберт Бойль и Эдме Мариотт,

Два поэта, и Белый, и Рыжий,

Джонни Кеннеди, Ганди Раджив...

Но зато шизофреник, я вижу,

До сих пор замечательно жив.

За венка твоего стробоскопом

И на каторгу прямо с Сенной,

Разумеется, женщины скопом

Абсолютно согласны со мной,

А мужчины ярятся на это

И меня упрекают за вкус.

Но ты всё ещё лучшее лето

Королевства Советский Союз.

* * *

Вижу главное — к югу бегут облака,

Пни боками трепещут, вздыхая слегка,

Отсечёнными брея хвостами,

И ближайшему я отвечаю — прости,

Мы в чужое, безвидное небо врасти

Не сумели, но честно врастали.

Так покойно, что, робко мышкуя, беда

Распадается в ядерном поле стыда,

В это сорное время опять бы,

Можно выспаться, падая, — ветер упруг,

У снежинки три пары распахнутых рук —

Для винта, для креста, для объятья.

* * *

Темней, и шум всё монотонней,

И вечер фарами в глаза.

Гвоздями из моих ладоней

Растут уральские леса.

Январь зарылся в одеяло,

Не выключая фонаря.

Немногим, вроде, доверяла,

А всё равно, выходит, — зря.

Теперь садись на сорок третий,

Да, он идёт в двадцатый век.

Мои слова роняет ветер,

Как ёлки, воткнутые в снег.

* * *

Полночь плещется в воде бросовой рыбёшкой,

Сыро, холодно, страшней вечера в разы,

Ангел тянется к волхвам, спящим под рогожкой,

И, жалея разбудить, смотрит на часы.

По руке бегут века, стрелок не касаясь,

Рановато знать живым, даже не святым,

Мене, мене, упарсин, мене, текел, фарес,

Взвешено, разделено, найдено пустым.

Создаётся человек, а выходит голем,

И кого уже теперь спросишь — почему?

Инженерное меню заперто паролем,

Силикатные века падают во тьму.

Значит, мальчику пора. Но такой опасный,

Горький век, немного в нём будет светлых дней...

Ничего не решено, ничего не ясно,

Лишь сверхновая звезда сделалась видней.

* * *

Раскрывается синий дрожащий цветок на раскованном ацетилене,

Но лизнув на морозе сухой кислород, неизбежно становится бел.

Нарекающий, знающий все имена поколений, теней и явлений.

Молодой, подающий надежды. Седой, перец с солью, когда ты успел?

На твоём самолюбии - тонкий рубец, заживающий след от укола,

Застывают слова на лету, а схвати - отойдут, не удержишь в горсти.

Не могу объяснить, почему не могу - два похожих модальных глагола,

Но второй не согласен с ведущим в одном семантическом поле расти.

Забежали примерить пространство - смотри, а ведь это уже навсегда мы.

Начинается бег от избы лубяной до хрустальной избы ледяной,

Обитателей сада отцова наречь - подростковое счастье Адама,

Помнить каждую каплю эдемской росы - и захлопнуть калитку спиной.

* * *

Никого я не выжигала из памяти так решительно, как тебя —

сигаретой, спиртом, известью, хлоркой, паяльной лампой.

Никогда раньше я не переставала разговаривать — вообще —

с теми, кто спрашивал — сколько можно?

Никогда не стёсывала привязанности до ядра личности.

И всё равно в мире остаётся слишком много вещей,

которые чересчур близко к тебе,

чересчур твои, чересчур ты.

На моей коже лопаются волдыри

от любой неосторожной вывески,

от каждой неаккуратной цитаты.

Мне мешает дышать половина существующего в природе.

Мне мешает мой пол,

потому что это заставляет соприкоснуться с тобой.

И когда ночью на стенах пляшут тревожные пятна

от проезжающих автомобилей —

схватывает мгновенная острая радость,

что всё это наконец-то закончится,

прекратится всё сущее,

всё, что ты так любишь,

и что невозможно отделить от тебя самого.

Одна только мысль — что вместе с планетой

исчезнешь и ты,

заставляет шарахнуться и опамятоваться.

Пусть остаётся.

Нет, нет, пусть всё остаётся.

* * *

Из камыша взлетающая чомга

Всегда — частица, птица и волна,

А ты меня пугаешь, как волчонка

Пугает медноликая луна.

Боюсь тебя, как преисподней черти,

Словами и созвучьями кляня,

Как ритуальный нож боится смерти

И кислород — открытого огня.

Когда вода щетинится шугою —

Сшибает переправы и мосты,

Я не хотела знать, что я такое,

И обошлось бы, если бы не ты.

Ссылка на видео:

https://youtu.be/Du3UXOh5Wk8