Армейский дневник. Пожарная комиссия

Армейский дневник

31 марта 1976 года, среда.

Пожарная комиссия

Забавный случай произошел сегодня, но начну все же со вчерашнего приключения, точнее его последствий.

Не так страшен черт, как его малюют, – решил я, вспоминая свое нахождение в узах. И чего тут бояться? Ну, походил немножко, побегал – для здоровья полезно! Размышляя таким образом, я пришел в Дом офицеров, где меня со вчерашнего дня ждала банка краски, которую Джигалюк, по его словам, достал «из-под земли». Заглянул к ребятам из музвзвода, их комната была в полуподвальном помещении, и что тут началось:

– Как там, на «губе» понравилось?

– Ну, ты даешь, долго зону топтал?

– Узник совести!

– Теперь у нас свой «губарь» имеется, респект! – загудели все разом.

Я оторопел от неожиданности:

– Откуда вы знаете? А Джигалюк знает?

– Нам сорока на хвосте принесла, а у Джигалюка сам спроси.

– Тихо! – я как заговорщик понизил голос, – разгалделись, может, пронесет еще!

Да, дела… Только бы не узнали дорогие моему сердцу начальники. Пришел в мастерскую и вспомнил – краску так и не взял! Вот башка с дырой, ладно заберу позже, с этой нервотрепкой мать родную позабудешь. Надо первым делом убраться на тот случай, если Джигалюк уже наслышан о моих подвигах и приготовился излить «громокипящий кубок» на мою бедную голову. Он имеет привычку, начиная ругать меня по любому поводу, заканчивать претензиями к порядку в мастерской:

– ...И вообще, сколько можно говорить, не разбрасывай свои вещи?! Убирай мастерскую после работы! А мусор трудно вынести? Здесь кофе пролил, почему не вытер? Тут чего понаставил? А это что валяется? Не мастерская, а бордель!

Джигалюк все больше распаляется, и тут начинается «полет валькирий», он кружится по комнате, сбрасывая на пол все, что плохо лежит, пиная все, что попадет под ноги. Результатом его увещеваний о чистоте и порядке является полный разгром. Преобразовав потенциальную энергию в кинетическую и обратно, он немного успокаивается и, направляясь к выходу, останавливается в дверях, указывает пальцем на пол:

– Чтобы я такого бардака здесь больше не видел!

Во избежание подобных последствий, лучше соломку постелить, убрать все подобру-поздорову. Смахивая пыль с гипсовой головы Гудона, меня как током пронзила мысль: «я же щиты не загрунтовал, которые должны быть загрунтованы еще вчера, если бы не экскурсия в места не столь отдаленные. Скоро Алексеич придет, еще и от него достанется!

Бросаю уборку, хватаю банку с эмульсионкой, валик и выбегаю в актовый зал, где на полу лежат нетронутые четыре огромных щита. Через полчаса они уже блещут белизной.

Ровно в девять с немецкой пунктуальностью в мастерскую заходит Алексеич, снимает пальто и спрашивает:

– Что случилась? По какому поводу чистоту развел?

– Да так как-то, дай, думаю, уберусь, что-то давно не убирался, – отвечаю я, загадочно улыбаясь.

– Не темни, что случилось? – насторожился Алексеич, держа пальто в руках.

– Согрешил я, свет Володимер Лексеич, не вели казнить!

– Что опять?! Не тяни кота за хвост, говори толком, – он начал раздражаться.

– На «губу» попал, теперь толком? – выдохнул я.

– И что же теперь будет...? – протянул Алексеич и медленно сел на стул, держа пальто в руках, даже в лице изменился, его преследовала навязчивая фобия: меня отправят обратно в часть.

Надо сказать, что за полгода мы с Алексеичем сдружились, полное взаимопонимание, и мои профессиональные навыки его вполне устраивали. Я способен к обучению, и все секреты оформительского искусства схватывал на лету. Если пришлют нового солдатика, надо будет обучать его с самого начала, чего Алексеичу страшно не хотелось, поскольку нас последнее время, буквально, заваливали работой.

– Кто ж его знает? – спросил я, подталкивая Алексеича к правильному решению: – вы за меня заступитесь, может, и пронесет!

– Я-то заступлюсь, а ты тоже прощения попроси, мол, бес попутал, больше не буду.

– Ладно, попрошу, я не гордый. А, может, начальство и не узнает, чего раньше времени поминки справлять.

Не успел Алексеич прийти в себя, вбегает в мастерскую Анна Ивановна – дежурная из Дома офицеров, существо, напоминающее бульдога не только внешне, но и по повадкам. Маленькая, толстая, шеи вообще нет, нос картошкой и сильно вздернут, глаза, вращаясь, рыскают по сторонам в поисках, к чему бы придраться и устроить вожделенный скандал. А во время скандала она являлась во всей красе: кричала громко, отрывисто, как гавкала, а если слышала возражения, задыхалась от возмущения, и тогда речь ее превращалась в бессвязные обрывки слов и междометий, которые лавиной сыпались на несчастную жертву. Самое разумное в этот момент – спасаться бегством.

Так вот, эта самая Анна Ивановна, задыхаясь, то ли от подъема по лестнице, то ли от важности сообщения заявляет:

– Идет... комиссия... по пожарной... безопасности, в общем, готовьтесь, меня Джигалюк прислал, если что не так, шкуру, говорит, спущу, так, говорит, и передай! Вот я и передаю.

– Спасибо, дорогая Анна Ивановна, примем в лучшем виде, – заискивающе ответил Алексеич, он предпочитал не связываться с этой ужасной представительницей прекрасного пола.

Анна Ивановна не торопилась уходить, она обежала взглядом всю мастерскую, включая потолок, и начала делать замечания:

– Что это у вас на плитке?

– Это кофе варится... – Алексеич вежливо теснил ее к двери: – Все учтем, исправим, все будет в лучшем виде, не беспокойтесь, Анна Ивановна, уже убираемся...

Дверь закрылась, а у нас, с точки зрения пожарной безопасности, творилось сущее беззаконие: Алексеич на электрической плитке готовил из обычной олифы крепкую путем выпаривания. Олифа, предположительно, должна немного покипеть и загустеть, потом ей можно было покрывать резьбу по дереву, которой страстно увлекался Алексеич, предавая поделкам янтарно-золотистый оттенок. Я же тем временем мирно изображал на металлическом щите летчика-истребителя, долг которого состоял в том, чтобы «уничтожать врага с первой ракеты, с первой атаки».

Пока Алексеич ковырялся в углу, пряча с глаз долой паяльную лампу, я увидел боковым зрением, как олифа вдруг закипела и начала переливаться через край банки прямо на спираль. Только открыл рот, чтоб позвать Алексеича, как плитка вспыхнула. Одним прыжком я подскочил к столу, выдернул вилку из розетки и, что есть мочи, дунул на пламя, которое от дуновения огненным столпом взвилось к самому потолку. Хотел накрыть плитку тряпкой, которая была у меня в руке для вытирания кистей, но она мала для этого и сама пропитана масляной краской.

Алексеич не растерялся, снял с себя халат и бросился на плитку как на амбразуру, пламя задохнулось. Он поднял халат, и нашему взору открылась страшная картина: олифа на плитке продолжала кипеть и пузыриться, распространяя жуткую вонь, остальная олифа разлилась по столу, керамика на плитке треснула, стена на метр в высоту почернела от копоти. Сквозь дымовую завесу едва пробивался свет окна.

Началась срочная ликвидация последствий. Мы открыли окно, дверь и два окна в актовом зале, чтобы устроить сквозняк, сами же бегали как полоумные, махая халатами. Я, задыхаясь и кашляя, говорю Алексеичу:

– А вот бы комиссия... кха-кха... вошла, когда из искры… кха… возгорелось пламя!

– Нарочно такого не придумаешь, в кошмарном сне не увидишь!

Алексеич дирижировал халатом в мастерской, а я в актовом зале. И тут вижу через дверь, как по лестнице поднимаются несколько человек в военной форме и Анна Ивановна с ними в качестве проводника. Метнулся в мастерскую, кричу:

– Алексеич, полундра, идут!

– Ага, накаркал!

– Что говорить-то будем?

– Кофе убежало!

Я закрыл дверь из мастерской в зал, надеясь оттянуть тот счастливый миг, когда проверяющие заглянут к нам на огонек. Мы прикрыли окно, оставив только форточку. Теплилась еще слабая надежда, что комиссия начнет не с нас, а с музыкальных классов, но... судьба неотвратима. Дверь распахнулась, и в мастерскую без стука вошел майор в сопровождении двух офицеров и, куда же без нее, Анна Ивановна.

– Что это у вас такое, почему дым? – строго спросил майор, озираясь по сторонам.

– Кофе убежало, – отвечает Алексеич, – недоглядели, заработались, знаете ли...

– А я говорила... – начала было высказывать свое мнение Анна Ивановна, но майор так посмотрел на нее, что она тут же замолчала.

Основной дым к тому времени рассеялся, по воздуху плавала легкая дымка, но чувствовался резкий запах горелой олифы. Плитку Алексеич прикрыл листом латуни, олифу на столе завалили ворохом бумаг, создав видимость творческого беспорядка.

– А это что? – Майор увидел черное пятно на стене.

– Это ничего, это уже давно, – успокоил его Алексеич, – отмыть руки не доходят, работы много.

Майор пробежал глазами по открытой проводке на керамических бочечках-изоляторах и нашел ее состояние удовлетворительным. Не желая более нюхать «сгоревший кофе», майор развернулся и вышел из мастерской, остальные за ним. Анна Ивановна обернулась в дверях и прогавкала:

– Все расскажу Джигалюку, чуть пожар не устроили, художники! – В слово «художники» она вложила столько презрения, сколько это было возможно.

– И вам всего наилучшего, Анна Ивановна, заходите еще... – с иронической лаской в голосе ответил Алексеич.

В ответ прозвучал выстрел захлопнутой двери. Мы с Алексеичем взглянули друг на друга и прыснули со смеху. Насмеявшись вдоволь, принялись за работу, но работать не получалось: стоило одному чуть усмехнуться, вспомнив происшедшее, как оба снова покатывались со смеху до боли в животе.

После развода я отнес свой мега-барабан в каморку к музыкантам и направился к выходу, вижу, сидит Джигалюк и мирно беседует с дежурной, не к ночи помянутой, Анной Ивановной. Джигалюк равнодушно покосился на меня и продолжил беседу. Не смея мешать, я незаметно по стеночке пробрался к выходу и пошел в мастерскую.

Только пришел, разделся, звонит Джигалюк и, явно получая удовольствие, вкрадчивым голосом спрашивает:

– Ты ничего не забыл?

– Елки-палки, забыл, «тащ сташ нант»! День сегодня сумасшедший!

– Про день мы еще поговорим, знаю, как вы там кофе варите, и еще кое-что...

– Ладно, уже бегу.

Вот ведь гад, видел, как прохожу мимо, мог бы напомнить, а он дождался пока приду в мастерскую и звонит... Конечно, здесь не далеко, не велика беда, но сам факт... Тоже мне педагог нашелся, Макаренко долбанный! Да, и о чем это он: «еще кое-что»?

Прихожу обратно, Джигалюка уже нет, Анна Ивановна тоже отлучилась, украдкой забираю краску из-под ее стола и бегу обратно. Так я и не понял: знает Джигалюк про «губу» или нет? Может, он припасает козыри, чтобы меня шантажировать, дескать, доложу майору Попову, он тебя на «узел» и отправит. Этот хохол своего не упустит, так было с моей «самоволкой» месяц назад, прикрыл меня перед Поповым, а потом отрабатывать пришлось – его родственникам чеканку на свадьбу подарил.

Кстати, уже 15 минут первого, а это значит, что наступил апрель, и что мне осталось 7 (семь) месяцев до дембеля! Как у нас в казарме кричат перед отбоем: «Старики, день прошел!..» А что отвечают – не скажу.