ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О.С. ИВАННИКОВОЙ1

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О.С. ИВАННИКОВОЙ1

Война застала меня в родной моей деревне Войница Калевальского р-на КАССР. О начале ее мы узнали сразу по радио, по телефону из районного центра и от военнослужащих, части которых находились в деревне с окончания финской войны. Слушали по приемнику в деревенской библиотеке (с наушниками) речь Молотова.

С первых дней начала войны все, кто мог, молодые и старые, работали на оборонных [работах]. На берегу реки Войница очищали от леса полосу шириной 200–300 м и делали заграждение из колючей проволоки. Работали с 7 утра до поздней ночи. Это продолжалось до 4 июля. Были налеты вражеских самолетов, но к нашему счастью, обстрелов не было.

Об эвакуации нам сообщили в ночь на 4 июля. Велено было собраться без вещей (кроме продуктов на дорогу) и [взять] самое-самое необходимое. Объяснялось это тем, что ни машин, ни лошадей не было. Все основное количество лошадей было в лесу на пастбище.

Моя мать, как и другие соседи, сразу кинулась на озеро, где у нас всегда в летнее время держали коров. И оттуда с коровами на привязи отправились в путь, по дороге на Калевалу. Дома осталась я – самая старшая, мне было уже 16 лет, брат с 1926 г.р. и брат 1933 г.р., старенькие дедушка и бабушка. Надо было их поднять, собрать без паники в долгую дорогу. Старший брат Сергей где-то уже воевал на Кестеньгском направлении в партизанах. Отец находился на сплаве леса на озере Куйтто.

Деда и бабушку все же удалось посадить на подводу (телегу), а мы с братиком за руку [пошли пешком], а старший брат схватил охотничье ружье и собаку за веревку – и в путь на Калевалу пешком 55 км.

Лето было очень жаркое. По дороге без конца шли войска навстречу нам, везли орудия, боеприпасы. Поэтому нам все время приходилось двигаться по обочине. По дороге в Калевалу встретился со своим пулеметным расчетом наш военрук Калевальской средней школы Петр Игнатьевич (фамилии не помню), где я окончила 8 кл[ассов]. Догнали мать и других женщин со скотом. Несколько раз были [вражеские авиационные] налеты, поэтому нам со скотом приходилось сворачивать в лес и прятаться. Так мы шли, почти не отдыхая, до л/п Кис–Кис. Там нас встретила двоюродная сестра, накормила нас и устроила на отдых. Только улеглись, нас тут же подняли – срочно надо двигаться дальше, на Калевалу. Младшего братишку мы уже тащили по очереди на спине – устал, хочется спать. Осталось до Калевалы 15 км.

Недалеко от Калевалы нас встретил отец и очень удивился: почему мы пешком и без вещей. А вещички наши (для семьи) одно одеяло тонкое, одна подушка, пара полотенец и продукты. Этот маленький узелок уже, оказывается, провезли на военных машинах в Калевалу. Бабушку нашу одели знакомые в Калевале, а то она в одном платье легком приехала. Отец отправился в штаб погранотряда, чтобы получить разрешение – съездить домой, привезти вещи. Но ни машины, ни разрешения на выезд ему не дали. Боевые действия в Войнице начались через 4 суток.

Отца отправили со сплавом до Кеми, а нас (всю Войницу) устроили под 2–3 крышами в д. Чикшу (10 км от Калевалы). Оттуда же нас, молодых, сразу отправили на оборонные работы. Строили блиндажи, рыли окопы, траншеи по Ругозерской дороге. И также у ложного аэродрома Чикши делали то же самое.

Когда мы шли по дорогам Калевалы (мать с коровой, я с братом за руку), вдруг из рядов идущих войск выбежал прямо на нас военный. Оказался – двоюродный брат А.Н. Тимонен. Он направлялся на фронт в нашу родную Войницу, которую нам пришлось оставить. А отец еще раз приезжал к нам в Чикшу. Потом был призван на фронт и уже в эвакуации на имя матери получили извещение – пропал без вести в декабре 1941 г. Последнее письмо он написал в ноябре 1941 г. из-под Колпино Ленинградской области.

Из Чикши уже на машинах нас отправили дальше по кемской дороге и оттуда – в дер. Панозеро под руководством председателя с/с В.Ф. Кислевяйнена убирать урожай. Местные жители были эвакуированы. Следующая остановка наша была на ст. Шуерецкая. Нам очень повезло, мы не попали под бомбежку, увидели только страшные следы, где наших земляков немало погибло на ст. Кемь.

В конце октября нас погрузили в большие товарные вагоны, мне помнится, что их «бульманами» называли. В вагонах были сколочены из досок двухъярусные нары и была большая круглая печка железная – буржуйка, для отопления. На дорогу нам давали паек, очень скудный, по-моему, только хлеб и сахар. Спасибо нашей шуерецкой хозяйке – Клавдии Степановне – она наварила нам картошки и камбалы на дорогу. В Шуерецком похоронили мы дедушку, не выдержал дорожной муки. Да, в Кеми жила наша тетушка Настя, которая одела и обула моего младшего братика, дала братьям зимние шапки, две подушки и одеяло, и что-то из обуви.

Ехали мы по Обозерской дороге², ехали 18–20 суток до Котласа. Дорога эта никогда, наверное, не забудется, настолько она была тяжелой, мучительной. Было холодно, голодно. Умирали старики, малыши. И на наших руках умерла старенькая бабушка, одинокая (сестра моего дедушки), она ехала тоже с нами. Мертвых забирали на больших станциях – приезжали подводы, мы их заворачивали, у кого что было, и грузили на подводы. Горячую пищу нам давали всего раза два на всем пути. А так: воду добывали, иногда из снега, кипятили кипяток и хлеб черный.

Помню такой случай, когда хлеб кончился, особо страдали малыши, они вслух все высказывали. И один мальчик, лет 3–4, говорит маме своей (это семья Герасимовых из нашего района, д. Тихтозеро): «Мама, посмотри получше наш чемодан, там, наверное, хоть крошки остались, собери их мне в ручки». Тут мы увидели впервые слезы на глазах у наших матерей. Но все-таки они были выдержанные, умницы. Все ехали дружно, иногда шутили, это была большая моральная поддержка для всех обитателей «бульмана».

Нашей семье место в вагоне досталось напротив дверей у противоположной стены. Когда мои братья утром просыпались, у них шапки примерзали к стене вагона, приходилось оттаивать, чтобы не порвать шапки. Старший брат засмеялся и сказал: «Хорошо, что хоть голова не примерзла». Не помню, в каком городе, наш состав оказался рядом с составом москвичей, или каких-то других центральных городов. Они ехали в спальных вагонах, на столах у них была колбаса, булки, масло, сахар. Было, конечно, нам обидно, горько за наших малышей, которые иногда и крошек-то не находили. Но мы выдержали, спокойно проглотили слюнки и ехали дальше, не зная ничего – куда нас везут, ни где конец нашего пути. Бывали случаи, когда у нас кончались дрова. Топить нечем. На улице мороз и в нашем «бульмане» тоже. Тогда молодежь, нас было, наверное, человек около 10, собрались в поход за дровами, бригадиром объявила себя одна грузная (но боевая) женщина из Тихкозера нашего же района. Мы выбирались (была долгая стоянка) через 3–4 состава (под вагонами) и увидели в метрах 300 большущий склад дров под открытым небом и с военной охраной. Подождали пока караул скроется в другом конце, ринулись, схватили все по охапке и быстро в обратный путь. А наш бригадир-то застряла с дровами, на нее уже солдат с ружьем: «Бабка, стой! Стрелять буду. Бросай дрова!» Пришлось нашей бригадирше вернуться без дров. Она, конечно, по-деревенски нецензурно «завернула» солдатику, и потихоньку притопала. Мы хохотали от всей души, забыв и о холоде и о голоде – хорошо прогрелись. А доехали мы до следующей станции, хорошо протопив нашу буржуйку.

Еще расскажу один смешной случай, уж извините, это действительно было с нами в пути. На одном полустанке наш поезд остановился, велели набрать воды, т.к. следующая станция далековато, чтобы хватило до конца. А в вагоне было приготовлено большое ведро для маленьких и стареньких (для туалета). И вот наш староста, Архип Кузьмич, приготовился вычистить ведро прямо из дверей, опрокинув ведро дном кверху. И в это время из-под вагона трое железнодорожниц с лопатами вылезли, и все содержимое из ведра вылилось на их уши, на одежду. Что тут было! Как нас только не бранили, и что зря нас не разбомбил немец, и зря нам кушать дают, и чтоб нас опрокинуло. Мы, молодежь, стоим в дверях, гогочем от всей силы (кто же тут выдержит), а наш Архип схватил лопату и скоблит нечистоты с плеч женщин. Они беднягу чуть не убили. Вот такие веселые минуты тоже были, и они, видимо, всем помогли бодрее выдержать эту дорогу.

Еще случай расскажу. Наши матери, еще не старухи были (мой маме был 41 год), и они при остановке состава, боясь отстать от поезда, сели прямо у вагона по нужде. И вдруг откуда-то появился нестарый мужчина и предлагает купить мыло. А матери наши ему говорят, что не знали, что с собой надо брать деньги. Веселью нашему была опять причина.

Так мы доехали до г. Котласа Архангельской области. После Котласа нас по несколько вагонов стали оставлять на маленьких станциях Архангельской области и до Коми АССР. Встречали нас колхозники на подводах. Наша семья с двумя другими семьями попали в один колхоз маленький. Название колхоза «Искра», а дер. Горка, действительно, она стояла на горке. Это был Рябовский с/с Сольвычегодского р-на Архангельской области – у реки Вычегда.

Как нас встретили местные жители? Квартиры, конечно, всем были приготовлены в домах колхозников. Одни встречали нас с большим удивлением и недовольством: «Откуда таких голодранцев на нашу шею привезли?» Ведь у нас не было зимней одежды и никаких даже необходимых вещей для жизни – голодные и раздетые. Другие – с большим вниманием и жалостью. Помню, моему маленькому брату одна тетушка принесла горячую шанежку, он бесконечно радовался.

Наша хозяйка, куда нас определили на квартиру, была очень нелюдимая, недовольная нашей большой семьей. Была у нее дочь Нюра (старая дева). Вот эта Нюра нас очень охотно понимала, мы старались ей объяснить – откуда мы и почему привезли к ним. Хозяйка упорно не хотела нас приютить. Мы вскоре переехали в другой дом, где жила наша одна семья. В нашем колхозе жила еще одна наша семья с Калевальского р-на, или из деревни Тойкала, или из Панозера. Мать и дочь были очень болезненны, обе умерли, а сына забрали в д/дом г. Сольвычегодска.

Мать наша сразу же пошла работать в колхоз. Хорошо помню, и, наверное, никогда не забудется однорукий председатель колхоза Максим Байдин, его жена (конюх колхоза) Марфа Ивановна, их дочь – учительница Александра Максимовна. Очень душевные, добрые, отзывчивые люди. И морально, и продуктами, и всем, чем могли, помогали эвакуированным. Хотя колхоз их был маленький, бедный, и сами-то они не зажиточные считались.

Особенно тяжелой была первая зима, получали только паек хлеба в сельпо. Весной, когда растаял снег на полях, мы выкапывали прошлогоднюю картошку, пекли с нее лепешки, собирали из-под снега колоски, оставшиеся с прошлого урожая, сушили, перемололи, и очень было кстати нашему столу. Потом появился на полях щавель, на болотах прошлогодняя клюква. Но все это, конечно, не помогало нам избежать несчастья. Очень тяжело заболела старшая сестра, которая примкнула к нам еще в Карелии, по несчастью, покалечила руку в одном из колхозов, где она была оставлена убирать урожай. Заболела она тяжелой формой дизентерии. Спасла ее бабушка, не помню теперь, чем она ее лечила, но медиков не вызывали, да они и были за 8 км от нас. Через 3 недели сестра встала, стала поправляться. Подруги сестры из Карелии прислали посылками ее нехитрые вещи: постельные принадлежности, одежду, обувь и кое-какую посуду. Все это очень хорошо дошло до нас почтой, и было очень кстати.

Устроились мы с сестрой работать в сплавную контору рабочими на запань, стали сплавлять лес на Вычегде, пилить дрова для пароходства, грузили вагоны лесом в Котласе, строили п. Коряжму и [трудились] везде, куда нас только не посылали. И было очень трудно в том, что не было одежды, обуви, питание – хуже некуда. Мать разрезала старое байковое одеяло, сшила из него нам бурки, на них надели резиновые чуни (глубокие калоши). Потом, когда они уже совсем разорвались, нам выдали фуфайки и большие рабочие ботинки. Мы были довольны обновами, а лучшей тогда и в голову не приходило.

Когда брату исполнилось 15 лет, его колхоз тоже отправил на сплав леса. Работал он на системе, на воротах³. Однажды был такой случай, что он упал в реку, в холодную воду вместе со своим багром, чудом вытащили, отправили домой, после, конечно, все сказалось на здоровье.

Вспоминается, как по-разному к нам относилось начальство запани. Технорук Конушин был душевным человеком, с пониманием относился к нам, эвакуированным, никогда не бранился, спокойно доводил до нас все задания, как и где поступать по технике безопасности. Но и мы были очень дисциплинированные, не отказывались ни от каких дел, старались изо всех сил. Начальник запани Ширяев – полная противоположность нашему техноруку. Грубый, суровый и беспощадный. Не было у него ни капли человеческого тепла, жалости к людям. Был у нас такой случай – нам не выдали хлебные пайки, и мы отказались выйти на работу в ночную смену. Нас, 12 человек, оформил наш начальник под суд. Надо было ехать в районный центр – Сольвычегодск. Были среди нас карелы, белорусы, украинцы, поляки (спецпереселенцы), они там жили уже до нас целыми поселками. И вот суд нас всех оправдал, а начальник наш вынужден был платить нас всем средний заработок за 3 дня. А спас нас парторганизатор Тарасов (видимо, тоже из эвакуированных), работал он в главконторе и приехал специально разобраться [в этом деле].

Был и такой случай со мной. Прибыл катер с мешками крупы, муки, овса. Надо было срочно выгрузить в склад. Я была маленькая, худенькая. А надо было грузить мешок на плечах по двум доскам, которые были спущены с катера на берег. Когда мне свалили мешок на плечи, я упала и не могла вылезти из-под мешка, но рядом оказалась моя старшая сестра, она была здоровей меня, быстро откинула мешок и не на шутку поругалась с начальником. Меня, конечно, освободили от этой разгрузки, но в дальнейшем, до последнего дня нашей работы там, начальник нам мстил. Даже когда надо было похоронить нашу бабушку, он не пустил меня на похороны, а послал работать на дальний участок.

Еще вспомнился случай, когда я работала с багром в руках на системе, вытаскивая разного рода древесину по кошелям. Однажды неумело, неудачно взмахнула багром и мимо бревна – упала прямо в систему и плыву среди бревен прямо в станок, где сбиваются большие пучки огромными железными лопастями. Тут мои напарницы такой крик подняли, все подбежали ближе ко мне и вместе с бревном, за которое я крепко уцепилась, вытащили меня. Это были девушки из Карелии со ст. Летняя, украинки, из спецпереселенцев – сестры Булгаковы, кажется.

Вот такие мы были сплавщики на первых порах, и всякое там со всеми случалось. Силенок и навыков не было, питались плохо, одежда и обувь наша быстро рвалась, а новая не выдавалась, ее не было. Но были мы удивительно терпеливы. Работали все годы без выходных, без всяких отпусков, с 6 утра до поздней ночи. Никаких отгулов, тем более прогулов (это было подсудное дело) и, что удивительно, без больничных.

Часто нас посылали на всякие «прорывы». Так мы были посланы на строительство п. Коряжмы Архангельской обл. Строили фундамент для какого-то завода. Мы рыли глубокие ямы (котлованы). Земля была мерзлая, а норму надо было выполнять. Жгли костры, чтобы земля оттаяла. Мы рыли, долбили тяжелыми ломами и вытаскивали землю на поверхность. Пайка, конечно, не хватало, поэтому мы утром шли на работу без завтрака, чтобы плотнее поесть в обед (давали нам горячий обед в столовой), ведь надо было еще работать больше полсмены до окончания рабочего дня.

А жили мы в бараке, где кишели клопы и тараканы. У сестры появилась куриная слепота, как солнце сядет, она ничего не видит, пришлось мне ее за руку всегда домой вести, и дома для нее все делать. Но это продолжалось недолго, одна местная нам помогла, достала печень молодой лошади (растерзал волк и пришлось зарезать), рассказала как ее сготовить. Я все это для нее сделала и после этого больше вроде не повторялось, она стала и ночью видеть.

Так мы были командированы в г. Котлас для погрузки вагонов двухметровыми бревнами. Это все, сказали, для обороны. Днем пилили, ночью грузили в вагоны. Днем и ночью вагоны шли, а мы работали в две смены, таскали бревна, когда одни, когда вдвоем. А паек все тот же, да и мы не просили больше, т.к. знали, что неоткуда дать. В какое-то время хлебный паек давали белым хлебом. У меня сестра обессилела совсем, не могла смотреть на белый хлеб, тогда мне пришлось идти в деревню, выменять белый хлеб или на картошку, или на черный хлеб. Раз удалось купить на рынке буханку черствого черного хлеба. Отдали мы за нее 300 руб. Деньги у нас были, сами получали, да и брат ежемесячно высылал с фронта по аттестату по 400 руб. Жители продукты меняли только на вещи, а у нас никаких лишних, даже необходимых вещей не было.

Пилили дрова для пароходства. Там были жесткие нормы на день, и мы не уходили, пока не делали норму, не уложим дрова в поленницу. Там наш обед был – жареный кусок хлеба с горчицей и солью на костре, горячих обедов не было, кроме кипятка. После работы шли домой, еле таская ноги. И утром опять. Это продолжалось месяца 2–3.

Вот какие это были годы! И все трудились, не жалуясь, не требуя ничего, знали, что время такое. Кто пережил, тот счастлив, а многие не выдержали, остались там навечно.

Случались у нас и минуты душевного отдыха и от тяжелого физического труда. Работая на окатке древесины на берегах Вычегды, мы собирались у костра, пекли картошку, которую выкапывали на колхозных полях тайком, конечно (пусть подруги меня простят, что выдаю тайну), да и время, наверняка, меня и всех простит, и распевали такие песни и военные, и про тоску по родине, про любовь верную, разлученную войной.

Была среди нас молодая женщина-украинка, сильно она тосковала по мужу, который воевал. Она прекрасно запевала, звали ее все Максимовной (имя и фамилию не помню), так ее все звали, была годами старше нас. Запомнился ее задушевный голос. Слушая ее мы хоть ненадолго забывали о своих невзгодах. Это были хорошие минуты отдыха. Иногда девчата и в пляс пускались и частушки пели, например: «Пошла плясать, дома нечего кусать, / Сухари да корки, а на ногах опорки» и т.д.

Врачей у нас не было. На 10 колхозов был один фельдшер, а больница маленькая была за 8 км в поселке, где жили спецпереселенцы. Врачей нам заменяла наша бабушка, пока была в силе. Когда-то, в молодости, она в Финляндии окончила какие-то курсы медиков-акушерок. Она была финка. Она очень много помогала людям избавляться от недугов, особенно, когда еще жили дома. Она хорошая акушерка была, отличная массажистка, лечила желудок, зубную боль, глаза, поправляла вывихи, могла наложить жгут – одним словом лечила людей не колдовством, а именно своими знаниями, делала и лекарства из разных трав и ягод (настаивала их на водке). Еще хочется ее вспомнить добрым словом – она была в деревне активной читательницей в библиотеке (по-фински), не пропуская ни одного собрания в родной Войнице, пела на торжествах наизусть «Интернационал» по-фински. Выписывала и читала газеты. И вот в эвакуации особо тяжело было ей, моей бабушке. По-русски она не знала ни одного слова. Когда выдавалось немного времени, мы с сестрой старались переводить ей разговоры с доброй Марфой Ивановной или ее рассказы местным. В эти минуты она была особо оживленной и радовалась. Так она ждала скорейшей Победы – быстрей вернуться на родину в Карелию, но силы ее оставили – весной 1943 г. она умерла.

Горестных событий, как у всех, так и на нашу долю, хватило сполна. В марте 1942 г. получили извещение об отце – пропал без вести в декабре 1941 г. Тяжело был ранен под Старой Руссой старший брат Сергей, пролежал долго в госпитале в г. Дзержинске, после его на фронт уже не брали. Следующим горем нашим была смерть брата Василия. Был послан колхозом на лесозаготовки возчиком выполнять план колхоза. Там он тяжело заболел. Одет он был плохо, не по-зимнему, питание плохое. В результате тяжелое воспаление легких, куриная слепота и т.д. Привезли его оттуда, но никто уже ему помочь не мог. Шел ему 17-й год, готовился идти на фронт, но не пришлось. Вслед за ним весной умер младший брат Лео, причины те же, лечить было некому и нечем. Мы с сестрой боялись за мать. Но она, бедняга, все перенесла, сваливалась сколько раз, обессилевшая от горя, но опять вставала, до последнего дня работая в колхозе, вернулась с нами на родину и дожила до Победы.

В августе 1944 г. мы получили разрешение Карельского правительства вернуться на родину. Но препятствия нам устраивал наш начальник запани Ширяев, не хотел подписывать документы на расчет. В октябре, наконец, мы выехали, но опять застряли в Котласе на несколько суток. Без разрешения Сольвычегодского райисполкома в Котласе не выдавали билеты на поезд. Пришлось сестре возвращаться за разрешением. Из Котласа мы прибыли на ст. Коноша, где сели в купейный вагон втроем: я, сестра и мать. Братья, бабушка и дедушка остались там. Ехали мы в надежде, что отец все-таки найдется, в конце-концов, хоть могила. Но, увы!

Домой мы ехали в вагоне вместе с моряками, они следовали до Мурманска. Щедро нас угощали из своих сухих пайков. А мы их квашеной капустой домашнего соления, они с большим удовольствием угощались и похваливали. Ехали мы и радовались, на сердце пришло какие-то облегчение, надеялись, что жизнь наладится. Но сна не было, пережитое, смерть братьев легла на нас тяжелым горем на всю жизнь. Мать не скрывала своих слез, это были слезы горя, тяжелой утраты.

В Кеми нас встретили работники Калевальского исполкома райсовета, приютили нас на отдых в здании школы, а потом на грузовых машинах отправили в Калевалу. Автобусов тогда еще не где было взять.

На всю жизнь запомнились нам эти годы, такое было время, все пришлось испытать в молодые годы. Мы с благодарностью вспоминаем добрых людей, которые своим участием помогли пережить годы потери родных и все невзгоды этих лет. И хотя подорвано было здоровье, мы все-таки довольны тем, что трудились честно все годы, без отдыха, и счастливы тем, что выдержали все, с сознанием того, что в общей Победе есть долечка и нашего труда…

Когда кончилась война, находилась здесь, в Петрозаводске. Помню радость и торжество наших людей, улицы и площади были заполнены. На площади Ленина выступал маршал Мерецков⁴. Радости нашей не было предела. Возвращались фронтовики, возвращались эвакуированные на родину.

У нас с сестрой образовались свои семьи, дети, внуки. Думаю, что у них жизнь тоже наладится под мирным нашим небом, с тяжелейшей перестройкой, на которую мы питаем великую надежду.

Еще хочу добавить, что за годы, прожитые в эвакуации, перед нами никто ни разу не выступал с пропагандистской или разъяснительной целью, хотя бы о событиях на фронте. Мы сами добывали их. И вот еще мне запомнились высказывания некоторых местных о временах интервенции, что англичане их снабжали хорошо и одеждой, и питанием. Это, видимо, в связи с тем, что мы приехали такие голодные и раздетые⁵. Мы с сестрой получали множество писем от родственников, подруг и знакомых. С Ухтинского фронта⁶ нам писали совсем незнакомые бойцы. И вот однажды нам прислали фронтовую газету, где была написана песня, посвященная жителям Калевальского края. Полностью текст песни не запомнился, автора тоже не помню, последние куплеты приведу:

«Дорогие карелы–сограждане

Потерпите немного еще,

Скоро ринемся в бой мы, отважные,

Тогда будет врагам горячо.

Вы вернетесь в края эти милые

Любоваться родной стороной,

Вам торжественно Куйтто обширное

Голубою заблещет волной».

Жили мы в эти годы, не теряя надежды на победу, как бы тяжело не было. Счастливы те, кто вернулся с фронта и пережил такие годы в тылу.

Ну вот, я рассказала то, что запомнилось с военных лет. И поверьте, пережила еще раз все сначала до конца, и пролила немало слез. За ошибки прошу простить, думаю, что самое основное у меня получилось.

21 апреля 1990 г.

О.Иванникова

АКНЦ РАН. Подлинник рукописный.

12 Следующая ⇒