Конец третьей части.

«Андрюша. Андрюшенька».

Бо приподнял голову от подушки. Звук доносился из угла, где стоял проклятый телевизор.

«Слышишь, собаки замолчали. Андрюша, сходи посмотреть, что там случилось?»

Голос был незнаком. Бо сел и руками нащупал очки. Картинка не хотела собираться воедино. Очертания комнаты расплывались и всё не могли собраться в единое целое.

«Андрей, сукин сын», — голос закашлялся.

В соседней комнате раздались звуки шагов. Дверь скрипнула и на пороге появился Бу.

Вид у него был помятый.

— Ты чего орёшь? — хмуро спросил он.

— Послышалось тебе, — ответил Бо.

— Хуй там. Ага, послышалось. Орёшь, словно режут тебя, — Бу начал озираться.

— Темно, блядь, не вижу ничего, — он на ощупь искал выключатель. Раздался щелчок.

— Ай! — Бо тихонько вскрикнул. По векам словно резануло острой бритвой. Он уткнулся в подушку и подождал, пока глаза привыкнут к свету.

— Ну, рассказывай, — устало присев на краешек кресла, сказал Бу. На руке у него виднелся прямоугольник пластыря с пластиковым зелёным концом иглы для капельницы. — Долго я провалялся?

— Да не особо, день всего.

— А мне показалось, что неделю. Но, я тебе скажу, эти капельницы — вещь, — Бу поискал на столе пачку сигарет и, вытянув оттуда одну, хрустнул зажигалкой. Набрал полные лёгкие дыма. Посидел несколько секунд и выпустил струю дыма вверх.

— Если бы не Зая, я бы, наверное, ёбу дал.

— Ты и так ёбу дал.

— Это правда, — согласился Бу. — Но всё не так плохо, как кажется.

Бо почувствовал укол возмущения в боку.

— В смысле «не так плохо»? Ты хоть понимаешь, что ты торчишь, бро? Ты уже вещи начал в скупку сносить.

Про то, что скупки не существует или существует, но не совсем, Бо решил пока умолчать, оставив эту информацию до тех времён, когда мозги Бу окончательно прочистятся от дурмана.

— Ой, не начинай. Как мама моя. Пиздец. Ну отнёс я микроволновку, — Бу снова затянулся. — Один хуй она стояла там, пылилась.

— Но это не нормально.

— А что нормально? — резко спросил Бу.

— В смысле?

— В прямом, — приятель провёл рукой вокруг себя, словно приглашая Бо взглянуть на окружающую действительность.

— Ты вот это считаешь нормальным? Или то, что мы живём в городе, где каждый второй прохожий на улице потенциально является клиентом психбольницы? Или ты считаешь нормой то, что нам с тобой обоим за тридцать, а мы снимаем на двоих хату в залупе на окраине и не можем себе позволить даже бабу сюда привести, потому что вот это, — Бу резко встал и подошёл к стене, — на соплях всё держится.

С этими словами он широким жестом оторвал полоску обоев и кинул себе под ноги.

— Не надо было, — грустно сказал Бо.

— Да насрать. Ты ещё не понял, что смысла нет ни в этих обоях, ни в том, что за окном происходит? — Бу устало уселся в кресло, с которого только что подскочил.

— А что ты хочешь?

— Я? — глаза Бу нездорово блестели. — Я хочу не чувствовать. Мне больно, старик. Мне больно. Мне каждый день эта жизнь доставляет такое количество боли, что я и колоться-то начал, чтобы хоть как-то ненамного её уменьшить.

Бо вдруг стало жалко друга.

— А тебе не кажется, что ты просто слишком сосредоточен на себе? — решил развить он тему.

— Нет, не кажется. У нас изначально не было шансов. Я приехал сюда из Воркуты. Ты знаешь, где это? Там люди рождаются и начинают пить, потому что делать там больше нечего. Те, кому повезло оттуда уехать, продолжают пить в других городах. До того момента, пока печень не рассыпается от цирроза. А знаешь, почему? — Бу был страшен.

— Почему?

— Потому что нам с самого детства твердят одно и тоже: «хочешь быть человеком — надо работать». Только те, кто это говорят, забывают упомянуть, что работать придётся не для того, чтобы добиться чего-то, а для того, чтобы всю жизнь вот это вот снимать, чтобы по акциям и распродажам еду покупать. Вот для чего.

Бо не был согласен с приятелем.

— Бро, ты болен. Это болезнь такая. Ты не видишь ничего. У тебя тоннель.

— Да иди ты на хуй со своим тоннелем! — вскрикнул Бу.

После этих слов он встал и зашаркал в свою комнату. Хлопнула дверь. Бо остался лежать с включённым светом.

Да, тяжело другу. За последнее время Бо прочитал много литературы на тему зависимости. С чем-то соглашался, где-то ставил под сомнение прописанные строки.

В одном он был солидарен с авторами: зависимость — это болезнь, которая лишает воли и замутняет рассудок. Человек впадает в состояние жалости к себе, и это является очень мощным оправданием того, что заболевший собственноручно направляет поезд под названием «Жизнь» с прямых путей по направлению к обрыву. Есть и смысл, и возможности, только не увидеть их самостоятельно. Иначе тогда не будет смысла употреблять. Как он сказал? «Заглушить боль»? Один нюанс: ту боль Бу создаёт себе сам.

Неожиданно размышления Бо были прерваны. Опять этот голос.

Он исходил из угла, где стоял телевизор. Бо осторожно поднялся и на цыпочках подошёл к экрану. На нем мерцали еле видные помехи. Чёрно- белые полосы двигались сверху вниз.

«Вот ведь, ещё одна загадка века», — с замиранием сердца подумал Бо.

«Андрюшка! — вдруг крикнул телевизор. — Попался! Это ты, не ври мне».

Бо неосознанно выпрямил спину и встал по стойке смирно.

«Ну что, балбес? Узнал у Ивана, в чём там дело?»

Бо хранил молчание. Если история с космонавтом на орбите действительно произошла (а в этом не было сомнений, потому что есть живой свидетель, Зая), то кто мог вещать с той стороны экрана на этот раз, было совершенно непонятно.

«Да кто угодно», — ответил Бо внутренний голос.

Ну, хотя бы оно не может выйти сюда, как в классике азиатских ужастиков, где обиженная на всех людей девочка восставала из колодца, куда её упекли однажды не очень приличные родители, и, пройдя через экран, разбиралась с жертвами самыми экстравагантными способами. Хотя, проникнуть в реальный мир через экран телевизора — уже достаточно хитрый ход.

«Не бойся, через этот экран оно разве что просунет кулак, не больше», — успокаивал внутренний голос. Но легче не становилось.

— Так и будешь молчать? — поинтересовался голос.

Вдруг помехи стали пропадать и на экране появилась фигура. Принадлежала она мужчине (определённо), одетому в видавший виды сюртук. Под сюртуком была надета не самая свежая рубаха. На вид мужчине было за пятьдесят. Клочковатая неряшливая борода, глубокие залысины на лбу, глубоко посаженые глаза, словно утопленные вглубь черепа, и украшенные глубоко залёгшими под веками мешками. Нос не толстый, не тонкий, а среднестатистический такой, обычный нос мужчины. Однако была у него большая родинка на щеке. Она вызвала воспоминания у Бо. Где-то он её видел. Вспомнить бы, где. Определённо, на портрете. На портрете? Это уже интересно. Кем мог быть этот незнакомец, призывающий к ответу какого-то Андрюшку?

Бо напрягал память, но чёткого ответа не было.

— Ну что ты смотришь на меня, как солдат на вошь? — хитро спросил дядька и приблизился к экрану. Его цепкий взгляд словно проникал под одежду Бо. Это было неприятно.

— Андрюшка, это не ты. Кто ты? — вдруг спросил незнакомец.

— Я Бо, — ответил Бо, покрываясь шагающими от макушки к копчику мурашками.

— Бо? Странное имя какое-то. Не русское? — спросил дядька.

— Это прозвище, — поспешил объяснить Бо.

— А, понятно. Басурман, значит. У вас это в порядке вещей, знаю, — кивнул дядька.

Откуда он знал эту родинку, силился вспомнить Бо.

— Русский я, — не согласился Бо.

— Русский, а куда ты Андрюшку дел? — спросил дядька и постарался заглянуть через экран в комнату.

— Да какого Андрюшку-то?

— Мальчика. Полового. Он второй год у меня служит.

— Не было тут никакого Андрюшки никогда.

— Опять врёшь. Вечером он взял сапоги почистить. Да и слинял с ними, — всплеснул руками дядька.

— М-да, с Фёдор Тимофеевичем не разгуляешься, — вдруг сказал дядька и как-то печально посмотрел куда-то.

— Не понял.

— Не утруждайте себя, молодой человек, — сказал дядька.

— Да я не то чтобы… — начал Бо.

Недавно я написал письмо Михаилу Никифоровичу и с нетерпением жду ответа.

— Да-да, — решил подыграть Бо.

— Он человек чуткий, должен понять мой замысел. Ведь в том убийстве и заключается основа, — продолжил дяденька.

Бо испытал страх. Убийство? Каждый день теперь всё интереснее предыдущего. Вот ещё и убийство в повестке появилось. Космонавт, Михаил Никифорович, колдуны в скупке и вот теперь убийство.

— Простите за мою наглость, — осторожно начал Бо, — но о каком убийстве вы только что говорили?

— Ах, вы же не в курсе. В ходе повествования студент убивает титулярную советницу. Это позволит ему помочь матери и сестре….

— Ну, вы прям Достоевский, — сказал Бо и тут же осёкся.

Дяденька странно среагировал. Он как-то сжался весь и лицо его вытянулось. Глаза забегали, словно он долгое время уходил от погони и сейчас оказался загнан в угол, словно заяц на охоте.

— Откуда вы знаете мою фамилию? — подозрительно спросил дядька.

«Да блядь. Давайте всё до кучи», — подумалось Бо.

Неожиданно он решил, что всё происходящее — не что иное, как чей-то дурацкий розыгрыш. Ну конечно же. Все эти фокусы в скупке, космонавт. Ой, да сложно что ли сделать трансляцию? А он, дурачок, повёлся на дешёвый трюк. Развесил уши. Теперь вот дед этот, типа Фёдор Михалыч. «Ну ладно, поиграем», — решил Бо.

— Так известно, откуда. Вы же великий писатель. Как можно вас не знать?

— Молодой человек, я гораздо вас старше. И если бы вы были воспитаны должным образом, то не позволили бы себе подобных шуток. Вас подослал Стелловский?

— Не имею чести знать, о ком идёт речь.

— Не юлите. Раз проговорились, то давайте будем честны. Вас подослал Стелловский. Понятно. Ему не терпится уже получить рукопись. Но я не могу быстрее. Его условия и так, скажем честно, кабальны для любого здравомыслящего человека…

Или не розыгрыш? Лицо Бо покрыла испарина. «Мне нужно выспаться. А когда я проснусь, всё будет как обычно».

Но Бо понимал, что с появлением этого чёртового телевизора жизнь стремительно летела под откос. Реальность давно смешалась с вымыслом и различить теперь грань не представлялось никакой возможности.

— Я всего лишь попросил выслать мне переводом сто тридцать рублей, но нет. Он не считает нужным. А мне, извольте видеть, надо что-то есть, — начал речь классик.

В том, что это был он, не было никакого сомнения. Да, эта родинка на щеке. Портрет Достоевского, так глубоко любимого учителем литературы, висел прямо напротив места, где Бо просиживал положенные школьной программой часы три раза в неделю.

И тут страшная мысль закралась в голову Бо.

— Фёдор Михайлович, — осторожно начал он.

— Да?

— А какой сейчас год?

Писатель задумался. На его лбу пролегли глубокие морщины. Он закатил глаза и тихо что-то забормотал себе под нос.

— А какое это имеет значение, молодой человек?

— Да нет. Просто хотел уточнить.

— И какой же сейчас год? — с издёвкой спросил автор.

— К вашему сведению, сейчас две тысячи девятнадцатый год от Рождества Христова. А следовательно, вы давно умерли, — торжественно сказал Бо и застыл. И что дальше? На этом розыгрыш закончится? Но ведь уже понятно, что он говорит с классиком русской литературы, который, кажется, в данный момент пишет свой роман «Преступление и наказание». На это дело у писателя ушло несколько лет, насколько помнил из школьной программы Бо.

Мысль о том, что прямо сейчас он может немного изменить ход истории, хотя бы изменив сюжет великого произведения, заставила ноги его подкоситься. А ведь и правда, сейчас он наплетёт этому деду всё, что угодно. Почему бы и нет?

— Занятно, занятно, — усмехнулся Достоевский. — Тогда если, с ваших слов, я умер, с кем вы в данный момент разговариваете?

— Не знаю, с голограммой, компьютерной игрой, не понимаю.

— Вот и молчите, прежде чем начнёте понимать, юноша, — назидательно молвил Фёдор Михайлович.

За спиной у Бо раздался шум. Он повернулся и увидел Бу. Тот стоял, оперевшись рукой о кресло. На лице его блуждала рассеянная улыбка.

— Я же говорю, ты тут не один, — сказал друг.

Бо напрягся. Что ответить? Что он общается с Фёдором Михайловичем Достоевским по старому советскому телевизору?

— Ну, где гости-то? — вопросительно задрал бровь Бу.

— Я ж говорю, тебе показалось, — начал Бо, но его прервали.

— Мы, я так понимаю, не одни?

Друзья замерли. Бо в смущении. Бу торжествующе.

— Показывай, где прячешь, — сказал Бу и направился к углу, где стоял телевизор.

— Тебе это может показаться немного странным, — начал издалека Бо.

— Ага, — невозмутимо ответил Бу и заглянул за коробку. Не найдя никого, он сделал обиженное лицо и уселся на пол.

— Только не пойми неправильно. Тут такое дело. Помнишь, мы обнаружили, что эта вещь работает… ну, сама по себе?

— Ну.

— Так вот. Всё оказалось не очень просто.

— Да уж понятно. Слушай, старик. Я не очень хорошо понимаю всё сейчас. Но, ответь мне, с кем ты тут пиздишь в третьем часу ночи?

— Молодой человек, потрудитесь выбирать выражения! — раздался голос с экрана.

Лицо Бу вытянулось, и он подполз к телевизору.

— Дед, ты кто? — спросил он.

— Во-первых, какой я тебе дед? — зло ответил классик. Во-вторых, сперва представьтесь сами.

Бу кивнул в сторону писателя.

— Мне это кажется, да?

Бо отрицательно покачал головой.

— Увы.

Бу тихо засмеялся.

Неожиданно лицо Федора Михайловича начало трансформироваться. Его глаза потухли и стали чёрными. Приглядевшись, Бо с ужасом понял, что теперь глаз нет, а просто две чёрные дыры черепа смотрят на него. Улыбка оскалилась кривыми и жёлтыми зубами. Волосы в момент поредели и стали снежного цвета. Количество их стремительно уменьшалось. Фигура писателя отдалялась, и друзья видели, что вокруг головы материализуется стеклянная пластина, которая была не чем иным, как щитком шлема. Космического шлема.

— Кириллыч, — вымолвил череп голосом Федункова, — Кириллыч, приём.

Бо почувствовал, что у него кружится голова. Он попытался схватиться за стол, но промахнулся и рухнул на пол. Последним, что он увидел, было испуганное лицо Бу, который потянулся к приятелю. Далее наступила темнота.

Конец третьей части.