Желание Сабины

Желание Сабины

Сейчас речь пойдет о Сабине, которая раз в неделю наводит порядок в доме доктора М., его жены пани Йоли и дочери Кази. Наводит порядок она уже несколько лет, не одну сотню сделала этих уборок, как две капли воды похожих одна на другую. Кабинет доктора, приемная, где ждут пациентки, туалет. Потом комнаты, огромная кухня и спальни наверху: одна супругов М., вторая — Кази. Иногда — реже, чем остальные, — комната для гостей, в основном после праздников, долгих выходных, именин. Еще есть две веранды — открытая и закрытая. Там нужно подметать и мыть пол, выложенный гладким кафелем.

Пятьдесят с лишним уборок в течение года; пять-шесть раз в год Сабина моет все окна; пылесосит и натирает мастикой терракотовые полы примерно двадцать раз; выколачивает ковры три-четыре раза. Каждый закуток, каждый предмет знаком Сабине — даже слишком хорошо. Некоторые ей нравятся (деревянная столешница, торшер с витражным абажуром), иных она не выносит (медные сосуды, которыми заставлен весь камин, вечно заляпанная плита), а кое-какие — любит (розовый ковер в Казиной комнате, белоснежный кафель в ванной).

Сабина приходит в пятницу, когда у нее дома мальчики разогревают себе блинчики, оставшиеся с четверга. В доме доктора в этот день готовят рыбу — потом она оттирает пригоревшую сковороду. Появляется Сабина рано. Добирается на красном городском автобусе от Подгуже до элегантной виллы доктора М. Дорога через Валбжих доставляет ей удовольствие — Сабина воображает, будто едет на экскурсию. Ей всегда бывает жалко, что это путешествие из мрачного, обшарпанного, вонючего Подгуже в тенистый, пропахший жасмином Щавно такое короткое. Она садится возле окна, а когда много народу — не стесняется занять «место для детей и инвалидов». Потому что Сабина беременна. Чаще всего она беременна; в результате у нее пятеро сыновей — одни мальчишки! — и беременность Сабины — ее характерная черта, естественное состояние. У нее никогда не бывает тошноты, головокружений, резких перемен настроения, зверского аппетита. Она не старается поправиться или похудеть. Сабина не переживает из-за своего тела. Облачает его с утра в хлопчатобумажный тренировочный костюм или цветистое ситцевое платье и ходит так целый день, до самого вечера. Где-то там, внутри, под слоем ситца, ее тело живет своими собственными интересами. Не стоит из-за него переживать.

Теперь Сабина иногда останавливается перед большим зеркалом жены доктора в ее спальне, чтобы разглядеть свое тело; она смотрит, не выглядит ли живот иначе, чем обычно. Известно ведь, что, если должна родиться девочка, живот становится широким, похожим на купол, и мягким. Если мальчик — наоборот — выпирает, будто хочет пропороть мир, и на ощупь твердый, как мяч. Когда недавно за этим занятием ее застала пани Йоля, Сабина смутилась. Она покраснела и сделала вид, что протирает зеркало. «Беременность тебе на пользу, — сказала жена доктора. — Ты хорошо выглядишь».

Сабина бережно и аккуратно складывает брошенные на кресло вещи хозяйки. Блузки и платья берет за рукава так, словно они — живые существа, домашние животные. Вешает их на деревянные плечики в шкаф. Вдыхает запах, который там обитает и пропитывает весь гардероб. Это запах распустившихся цветов, Сабина не знает, каких. Аромат женственности, тонкий, дразнящий, недоступный. Менее охотно складывает она одежду доктора. Хотя рубашки и пиджаки сшиты из таких же мягких тканей, как платья и женские костюмы, прежде чем до них дотронуться, рука Сабины на мгновение застывает в замешательстве. Нет ни малейшей причины для этого замешательства, так что Сабина продолжает свое занятие. Как их назвать, эти полсекунды, когда пальцы сопротивляются прикосновению? Что это? Ощущение колючей мужской щеки? Грубость мужских рук? Четкая линия бровей? Отзвук тяжелых шагов на лестнице? Слабый запах алкоголя?

Убрав все, Сабина закрывает шкаф, стараясь не глядеть на свое отражение в зеркале на дверце.

Когда она заканчивает уборку в спальне, возвращается из школы маленькая Казя. Ее слышно уже из холла. Словно Казина мама, Сабина бежит вниз поздороваться с девочкой. На минуту она забывает обо всем остальном.

Казя сидит на полу и развязывает шнурки. Отвечает на мамины вопросы. Улыбается Сабине. У Кази светлые немного вьющиеся волосы до плеч, веснушчатое личико, светлые ясные глаза. Рот небольшой, словно предназначенный не для того, чтобы есть, а для птичьего щебета; губы тонкие, бледные. У нее крупные зубы — это трогательно. Так считает Сабина. Она берет у девочки ранец, чтобы отнести его наверх. Уборку Казиной комнаты она начнет с того, что положит ранец на место. Казя пока пообедает, а потом придут учитель английского и две соседские девочки, и начнется урок. Внизу, в гостиной, Сабина слышит только голоса мужчины и девочек, иногда — телевизор, обрывки диалогов на чужом языке, абсолютно неразборчивые гортанные звуки. И только «yes» Сабина понимает, к собственному удовольствию.

Тем временем наступают самые приятные для Сабины минуты. Комната Кази, комната Кази — слова, сладкие, как гоголь-моголь, как халва. Казина комната розовая, совершенно розовая. Мягкий ковер под ногами вызывает у Сабины благоговение. Никогда она не осмелилась бы ступить на него в обуви. Стоя на коленях, она выбирает из ковра детали конструктора, крошки печенья. Потом пылесосит его два-три раза. Случается, в минуты слабости или грусти, или как это там называется — Сабина не умеет давать название таким вещам, — особенно в те минуты, когда… ах, лучше об этом не думать, одним словом, иногда она ложится на этот розовый ковер — на бок, чтобы живот не мешал, — и лежит некоторое время. Комната с пола кажется ей еще безопаснее, еще уютнее. Она могла бы так лежать и лежать, перебирая пальцами мягкий розовый мох. Помечтать, почувствовать тепло внутри, заснуть неглубоким сном, в котором мысли появляются одна за другой и меняются местами. «Yes, yes», — слышатся снизу девчоночьи голоса. Сабина поднимается, потому что у нее еще много дел. Она меняет постельное белье в детской кровати; белье чистое, невинное. Долго взбивает подушку, чтобы Казиной голове было на ней удобно. Встряхивает одеяло, чтобы пух лежал ровно. Потом, подумав, с удовольствием выбирает цвет наволочки — в шкафу у Кази их несколько: розовая с зонтиками, светло-синяя со слониками, белая, розовая сатиновая, гладкая, как лед, и комплект из жатой ткани с веточками сирени.

Потом Сабина наводит порядок на письменном столе малышки — раскладывает цветные карандаши и точилки, тетради, исписанные корявым почерком. Убирает огрызки яблок, фантики от конфет, апельсиновые корки. Вытирает пыль. Аккуратно укладывает кукол в кроватки и коляски. Следит, чтобы у них были оба ботиночка, платья застегнуты на спине. И это тоже приятные минуты каждой пятницы — прикасаться к куклам, поправлять им волосы, рассаживать их на полках. Сабина не знает даже, как об этом подумать, только улыбается про себя. Однако она видит, что ее пальцы, негнущиеся и немного распухшие, не справляются с завязками и крючочками на кукольных одежках. В этот момент всегда заходит пани Йоля. Делает вид, будто что-то ищет, но на самом деле она беспокоится, когда Сабина в Казиной комнате.

«Сабина инфантильна, — сказала она однажды мужу. — Похоже, она там играет в куклы». — «Не выдумывай, — ответил он равнодушно. И добавил: — Скажи ей, чтобы проверила гемоглобин и что я могу ее обследовать на следующей неделе». Пани Йоля: «Поставил бы ты ей спираль». Он: «Видишь ли, я никогда не успеваю. Только соберусь — а она снова беременна. Скажи ей, пусть придет на УЗИ».

Порядок наведен. Теперь Сабина пьет на кухне чай и ест печенье. С сахарной глазурью или кокосовые. Пани Йоля в обтягивающих легинсах почти не ест, потому что она всегда на диете. Время от времени они разговаривают. Сабина рассказывает о своих мальчиках, о том, что самый старший уже учится в техникуме, а самый младший только начинает ходить. Пани Йоля путает их имена, но делает вид, что помнит. Еще она помнит о том, что не нужно спрашивать Сабину про мужа. Она знает, что Сабина станет врать, скажет, что все в порядке, что он работает, что повесил дома карнизы, даже испек пирог, что подвязал помидоры на их участке возле железной дороги, что в воскресенье они ходили в костел, что ездили на автобусе за город на пруды, чтобы дети могли искупаться. Что он не пьет. Нет, не скажет, что не пьет. Даже не упомянет ни о пьянстве, ни о многом другом. Ведь того, о чем не говорят, не существует. Это тот самый тренинг на умолчание. Редкое умение глотать слова, прежде чем они появятся, сорвутся с языка. В такие моменты пани Йоля украдкой бросает на нее взгляд. Сабина подносит к губам стакан. Ее руки кажутся удивительно тонкими, хрупкими.

После чая — глажка. Груда чистой, жесткой от стирки одежды. Кухонные и купальные полотенца. Постельное белье. Сосватать носки, свернуть их в мягкий комок. Расправить простыни. Пришить пуговицы, оторвавшиеся во время стирки. Гладильная доска — стойка, из-за которой Сабина наблюдает, как проходит вечер.

Девочки прощаются с учителем и идут наверх. Вторая — темноволосая, большеглазая. Третья — светленькая и полная, с палевыми волосами. На лестнице они обсуждают правила игры. Делят между собой мир. Сегодня у меня Бланка и Цыганка. У тебя — Принцесса и Сусанна. Ты будешь учительницей, я — врачом. Ты ко мне приходишь с детьми. Нет, давайте в дочки-матери. У каждой дом и дети. Будем приглашать друг друга на гриль. Будем ездить в Тунис.

Сабина все время посматривает на них краем глаза. Утюг оставляет гладкий след, расправляет то, что неровно.

Девочки раскладывают игрушки, руками очерчивают каждая свою территорию. Теперь, пересекая невидимую линию, нужно говорить: «Здравствуйте», перед именем добавлять: «пани».

Сабина наблюдает, как они кладут кукол на розовый ковер, как развязывают тесемки на их платьях, те самые, которые она недавно завязывала, как раздевают кукол догола. Ах, нет, не догола, кукла никогда не бывает голой. Розовая, туго натянутая кожа стройных, насекомообразных Барби. Не могут они быть обнаженными, потому что у них нет различия между тем, что внутри, и тем, что снаружи, в этом их совершенство. Они — как драгоценности.

Девочки не перестают болтать, но Сабина их не слушает. То есть не вслушивается в слова, ей достаточно самой мелодии этого щебета, птичьей, ритмичной, нежной. Движение утюга замедляется, становится механическим. Белой простыне под ним скучно. Что бы стало, если бы Сабина вдруг бросила этот утюг, побежала, радостно подпрыгивая, к девочкам? Если б села с ними на розовый ковер, позволила увлечь себя пластмассовой нежности, надежной, придуманной материнской любви? Если бы начала готовить обед в маленьких кастрюльках и подавать его на тарелках размером с пуговицу? Что бы произошло? Мир перевернулся бы? Ай, Сабине нужно быть внимательнее, она чуть не прожгла воротничок рубашки доктора.

Всякий раз, когда гладит, Сабина играет в одну игру. Такая невинная забава. Никто не может этого заметить, потому что игра происходит в воображении, в мыслях, к тому же ее трудно описать. Но я все же попробую. Итак, Сабина воображает, что она — та самая кукла, которая лежит на ковре. Она уже знает, каково это — лежать на ковре, поэтому ей не составляет труда вспомнить ощущение мягкого и в то же время упругого розового настила под спиной. Знает, как пахнет ковер, поэтому сейчас даже может почувствовать этот синтетический запах. Знает, что видно с ковра, поэтому легко представляет себе ставший вдруг огромным мир, раскинувшийся под ножками стульев и письменного стола, вплоть до коробок под шкафом. И видит склонившиеся над ней гладкие личики девочек и слышит их болтовню, обрывки не разговоров, а щебета, слышит, как они беззлобно одергивают друг друга, слышит бархатные вздохи, чувствует тонкий яблочный аромат их губ. И — самое главное — ощущает прикосновения их рук, ручек, легкие касания маленьких пальчиков, похожие на птичьи следы, на трусцу ласки. Эти пальчики застегивают и расстегивают пуговицы на ее халатике, завязывают тесемки на шее. И тогда она чувствует, как мир начинает уменьшаться. Все становится условным, нестойким, течет, точно вода из испорченного крана, и меняет свой облик. Все может случиться, хотя почти ничего не происходит. Наверное, это и есть счастье.

Под мягкими прикосновениями детских ручек Сабина вдруг начинает ощущать свое тело, ощущать так, будто оно — карта мира, будто на нем есть реки и озера, и горы, будто по нему бродят стада антилоп, слонов, его обжигает солнце пустынь и остужают холодные ветры всяких там антарктид. Ее кожа оживает — отзывается приятной дрожью. Рука, в которой Сабина держит утюг, расслабляется, теряет силу (тогда она ставит утюг в безопасное место), волосы надо лбом словно деревенеют, во всяком случае, она их чувствует и удивляется, как это можно чувствовать свои волосы. Руки трех девочек одевают куклу.

Глажка — последний пункт программы. Начинаются новости. Семейство М. сейчас будет ужинать. Звонок в дверь оповещает о том, что за соседскими девочками пришли их мамы. Они разговаривают на пороге.

Сабина прячет деньги в карман тренировочного костюма, берет свой пластиковый пакет — ей предстоит еще сделать покупки в Бедронке. Она купит курицу к субботнему обеду, маргарин и несколько буханок хлеба. «Они едят столько хлеба», — со смехом сообщает она в дверях пани Йоле, а через минуту шорох ее шагов уже раздается на гравиевой дорожке.

— Сабина, — окликает ее пани Йоля. Помявшись, она говорит: — Сабина, через некоторое время ты не сможешь работать (Сабина нахмуривается). Мы с мужем подумали, что… придумай какое-нибудь желание, праздничное или непраздничное. И мы его исполним. Пожелай для себя что-нибудь. В разумных пределах, — поспешно добавляет она.

Сабина не понимает, она склоняет голову набок и смотрит с недоверием.

— Ну, что-нибудь такое, что тебе хочется иметь, что-то только для тебя, не для твоих мужчин, только для тебя, — уточняет пани Йоля, а Сабина смеется и краснеет. Хорошо, что уже темно и этого не видно. Она красная как рак.

Я не буду рассказывать о том, что произойдет в этот вечер. Упомяну только ужин на скорую руку. Мытье сковороды после блинчиков, поиски недоеденных бутербродов в ранцах ребят. Мальчишки возятся на полу. Пуляют друг в друга из вилок, как из рогаток. Стол, накрытый клетчатой клеенкой, на нем лужица разлитого молока. Ну и достаточно.

На следующей неделе Сабина приходит в новом платье для беременных. Посвежевшая, от нее приятно пахнет. Волосы она выкрасила в рыжий цвет, собрала в небрежный пучок. Пани Йоля открывает ей дверь — сегодня какая-то торжественная. Удивляется виду Сабины. Наливает ей в стакан апельсиновый сок и говорит: «Ну что? Придумала желание?» Но Сабина не спешит с ответом. Она потом скажет, уберется и скажет. В дверях появляется даже доктор М. со стаканчиком в руке.

— Мы уже знаем, кто у тебя родится, — дразнится пани Йоля, пока Сабина складывает грязные тарелки в посудомоечную машину. — Странно, что ты не хочешь этого знать. Я бы на твоем месте хотела, — продолжает пани Йоля и начинает рассказ о том, как она была беременна Казей. Все женщины, рано или поздно, рассказывают друг дружке о своей беременности и родах. Так уж они устроены.

Сабина убирает ванную, и когда пани Йоля наконец уходит, когда ее голос стихает в просторных комнатах, Сабина поднимает руки и нюхает под мышками. Потом смотрит в зеркало на свое лицо и мягкой туалетной бумагой вытирает лоб, чтобы не блестел. Она торопится и, против обыкновения, не думает о том, что делает. Даже не заметила, как вымыла ванну. Убирает Казину комнату, как всегда, с нежностью, но сегодня у нее такое ощущение, будто она застилает кровать для себя, будто она будет спать на розовом, невидимом постельном белье. И глажка идет как по маслу, чах-чах-шу-шу. Сабина напевает, сбрызгивая водой жесткие воротнички доктора. Псссс — жалуются воротнички.

Ей удается закончить уборку, как она и намеревалась. Девочки на лестнице снова распределяют роли, устанавливают правила своего мира. Сабине сверху видны их макушки. Ангелочки, перепелки, весенние сережки орешника, тополиный пух.

Теперь только она спускается в кухню. Пани Йоля курит сигарету и читает какой-то журнал. Она будто ждет Сабину, эта добрая волшебница. Минуту спустя появляется ее муж. «Ну? Уже можно?» — спрашивает пани Йоля. И Сабина говорит. Смело, с каждой минутой все увереннее, став вдруг высокой и стройной. Мыши, думает пани Йоля, беременной женщине нельзя отказывать, потому что в чем ей откажешь — то съедят мыши.

Желание Сабины. Она хочет поиграть с девочками, хочет побыть куклой, лежать на ковре, а они чтобы причесывали ее и до нее дотрагивались, чтобы расплели ей волосы, чтобы завязывали у нее под шеей платочки и бантики, чтобы раздели ее и одели (вот, у нее с собой кофта, специально взяла), чтобы гладили ее по рукам и чтоб прикладывали ухо к ее животу и слушали, как он там дышит. «Я знаю, опять будет мальчик», — говорит она доктору М. Сабине нужна девчоночья ласка, она хочет слышать их щебет, не издалека, а над самым ухом, хочет быть их куклой, большой теплой беременной Барби, пусть таких и нет в игрушечных магазинах. И еще чего-то ей хочется: Сабине кажется, что когда-то так уже было — хоть она и не способна это описать, — что она уже была маленькой беззащитной вещью, и, чтобы жить дальше, это должно повторяться, как причащение в костеле. Ведь один раз не гарантирует спасения. Нужно подчиниться своей самой большой слабости, чтобы потом быть сильным. Поэтому ей хочется лежать на розовом ковре и смотреть на мебель снизу, заглядывать под диван и письменный стол, позволить предметам вырасти до небес, а людям превратиться в две ноги в тапочках, и снова не понимать, что они говорят. Еще она хочет — напоследок, — чтобы никто не удивлялся этому желанию, никто над ним не смеялся, и если это желание трудно исполнить, то она сразу о нем забудет и пожелает дезодорант «Импульс», или толстые колготки, или серебряное колечко, или платье из India Shop.

Доктор М. (со стаканчиком в руке) фыркает. Пани Йоля знаком сердито его одергивает. Долго смотрит на Сабину с очень серьезным выражением лица. Ее губы, слегка сжатые, чуть подрагивают. Она берет Сабину за руку и, не говоря ни слова, ведет наверх. Только теперь Сабина заливается краской — становится красной, как пион, как роза, как мак, как вино, как ее собственный язык, как все ее нутро.

Перевод О. Чеховой