ПО ГИБЕЛЬНОЙ ДОРОГЕ

КАСАЦКИЙ Георгий Александрович. Родился в 1888 г. Уроженец и житель с. Колосовка Колосовского р-на Омской обл. Русский, крестьянин-единоличник. Арестован 28 июля 1937 г. Приговорен 2 сентября 1937 г.тройкой при УНКВД по Омской обл. по ст. 58-2-10-11 УК РСФСР к высшей мере наказания.Расстрелян 10 октября 1937 г. в Таре. Реабилитирован 17 августа 1960 г. президиумом Омского облсуда за отсутствием состава преступления. (П-8273)

ПО ГИБЕЛЬНОЙ ДОРОГЕ

В селе Колосовка Омской области в далекие царские времена проживала одна известная многочисленная семья Касатских (в некоторых архивных документах фамилия записана с буквой «ц» — Касацкие). Глава рода Александр Климентьевич Касатский обосновался в селе где-то в середине XIX века и, обладая большим трудолюбием и коммерческой жилкой, посредством купли-продажи накопил достаточно средств, чтобы построить в селе маслозавод, кожзавод, открыть лавку по продаже собственного производства. В общем, развернул дело по-купечески. В селе его так и называли купцом. Но формально купцом он не стал, не купил гильдию, а без нее ты просто торгующий крестьянин.

У него было три сына: Федор, Владимир, Георгий. Отец построил им добротные сосновые двухэтажные дома в центре села. И сам жил тут же, в таком же доме с видом на церковь и торговую площадь. Эти дома, украшенные незатейливой резьбой и крашенные красной охрой, более полувека создавали определенный эстетический облик села, являлись его достопримечательностью. Все сыновья в свое время служили верой и правдой царю и Отечеству. Сохранилась у их потомков групповая фотография, где все они в военной форме. Сыновья во всем шли по стопам отца, такие же деловые, трудолюбивые.

Торговое дело «купцов» Касатских простиралось далеко за пределы села, вплоть до Тары и Омска. У каждого сына – своя семья. У старшего Федора дети до Октябрьской революции жили уже своими семьями, вели свое крестьянское хозяйство. В таком большом производстве отец и сыновья, естественно, держали работников, которым платили, но и сами черной работы не сторонились, засучив рукава, работали в полную силу. А уж по праздникам щедро раздавали подарки бедным семьям. Жена главы рода славилась как мастерица разнообразного хлебопечения. А на Масленицу на конные соревнования братья выставляли самых резвых лошадей. И сами в разных торжествах были в центре внимания. Много хорошего видели жители села от этого делового знатного рода. Все его представители являли собой пример, как надо работать и жить.

Но пришло время экспроприатора – человека с винтовкой и маузером, обобщающего все в государственный котел. И власть – то красная, то белая. А еще продразверстка, продналог – и пошла жизнь по тряской гибельной дороге. Каких только грехов сельская беднота вместе с представителями новой власти не навешивала на род торгующих крестьян: и эксплуататоры, и мироеды, и даже душегубы, потому что колчаковскому режиму «помогали»: лошадей и хлеб отдавали. После всего этого маслозавод и кожзавод у них экспроприировали, часть лошадей забрали в Красную армию.

В селе создавалась коммуна, но люди из бедных семей, вошедшие в это трудовое сообщество, потащили этот тяжелый воз, как лебедь, рак и щука, и польза от этого была нулевой. Касатские в такие авантюры не лезли, хотя и давали советы, как надо организовать коммерческое дело, как вести учет. Сами продолжали жить в своих домах, правда, только на части своей жилой площади. В 1924 году был образован Колосовский район. Вот тут-то дома Касатских подошли в самый раз для разных административных организаций. В течение полувека в этих «купеческих» домах каких только контор не было: и аптека, и библиотека, и райфо, и районе, и много еще чего…

Старик Касатский умер. Все члены его рода, в том числе и два старших сына, предвидя худшее, побросав дома, уехали из села кто куда. И более полувека никаких сведений о них не было. Да и опасно было говорить что-то положительное об их жизни и деятельности в селе, а им самим появляться на родине – тем более.

Неизвестно, какая сила удержала в селе младшего сына – Георгия Александровича Касатского, может быть, потому, что он был беднее своих братьев? А, может, потому, что житейские обстоятельства заставили: умерла жена, и он женился на вдове. У него на руках – дочь, у новой жены – сын. Стали жить в ее доме. У них родилось двое детей. Подходило время коллективизации, и его записали в кулаки и лишили избирательных прав. В колхоз он вступать не собирался, да и его не приглашали, а определили в спецпереселенцы с полной конфискацией имущества и высылкой на Васюганские болота с семьей, вместе с десятками таких же несчастных «кулаков» из Колосовки и соседних сел. Высылке подлежали также жена и двое детей: дочь Тоня – шести лет и сын Витя – трех лет. Старшая дочь Клава незадолго до этого вышла замуж за тарского парня и под высылку не попала. Не коснулось это несчастье и приемного сына Павла, отправленного в город на учебу, и он потом где-то пропал без вести.

В дорогу спецпереселенцам разрешили взять только лошадь, сани, да еще что успели захватить из одежды. Все остальное: живность – колхозу, дом – районной администрации, имущество разобрали нуждающиеся, а, точнее, растащили, кто что мог. Спецпереселенцам говорили: там на месте по прибытию вас будут кормить, дадут жилье, но на деле оказалось все наглой ложью. Ничего этого не было, зато была вооруженная охрана, которая сопровождала длинный обоз по заснеженной равнине, по дороге, разбитой до голой земли. Везли их от села до села, сначала до Тары, а там через Иртыш – в тайгу, в болотистые гиблые места. Торопились, пока не вскрылась река и мерзлая земля не растаяла.

С этого трагического года о семействе Касатских или не говорилось ничего, или говорилось плохо. Но пришло-таки другое время, когда стало возможным говорить о том, что десятилетиями замалчивалось. В течение нескольких последних лет я жил мечтою найти хоть кого-либо из этого некогда знатного рода. И не только я проявлял интерес к историческому прошлому Колосовки, но и местные краеведы. Ведь история села не может быть полной и достоверной без правдивого упоминания о жизни и деятельности «купцов» Касатских.

Начало положила Книга Памяти жертв политических репрессий «Забвению не подлежит», где в одном из томов на букву «К» я обнаружил фамилию Касацкий, но написанную с буквой «ц». Имя, отчество и краткие биографические данные говорили, что этот человек из колосовского рода Касатских. По запросу редакции Книги Памяти я обратился в архив УФСБ по Омской области и получил возможность ознакомиться с уголовным делом. Оно оказалось групповым и достаточно пухлым. Многое в нем написано следователем Знаменского РО НКВД Цветковым как по трафарету. Главный виновник – Касацкий, «организатор антисоветской повстанческой группы». Он и другие значатся как кулаки, спецпереселенцы из трудартели «Новый мир». И еще – все «грешили» антисоветской и контрреволюционной агитацией среди населения артели. Касацкого и еще троих из этой «группы» тройка при УНКВД по Омской области приговорила к расстрелу, остальных – к различным срокам заключения. Все они в 1960 году были реабилитированы.

В конце этого дела я обнаружил запрос сына Виктора в прокуратуру Омской области с просьбой сообщить о судьбе отца, арестованного в 1937 году. Был и указан адрес: город Тула. А заявителю, как я подсчитал по материалам отцовского дела, исполнилось теперь уже 76 лет. Жив ли? И все же я написал ему письмо. Ответ пришел. Адресат жив! Завязалась переписка. Для пущей убедительности я послал ему ксерокопии вырезок из Колосовской районной газеты о «купцах Касацких», написанные местными краеведами. Виктор Георгиевич захотел посетить родные места.

И вот встреча в Омске на вокзале в августе 2003 года. Я ожидал всего, чего угодно. Может, его под руки надо водить, может, он за сердце держится на каждом шагу – возраст все-таки весьма почтенный! Но из вагона без чьей-либо помощи вышел живой, бодрый, интеллигентного вида мужчина, которого никак не назовешь стариком. Об этом своем удивлении я ему потом поведал. «А что удивляться, – сказал Виктор Георгиевич, – я давно веду здоровый образ жизни: не курю, к спиртному меня не тянет, а вместо сахара предпочитаю мед». На машине провезли его по улицам города, и гость все время восхищался: какой Омск большой и красивый! Сходили с ним в архив, где Виктор Георгиевич получил для ознакомления дело отца, прикоснулся к частице его духа, к его росписи на сфабрикованном деле. А на другой день на рейсовом автобусе отправились в Колосовку, здесь не был он 73 года, с марта 1930-го, когда их выслали «за болота». Устроились в гостиницу, первым делом пошли на бывшее кладбище, на могилу деда. Я знал, где она находится. На кладбище уже давно «ни креста, ни камня»: закрыто, застроено, но могила деда обозначена могучим величественным тополем, который когда-то, в 20-х годах, посадил сын Владимир. Выпили горькой, помянули, постояли, пока не сгорела поминальная свеча.

Рядом в десяти шагах строится магазин. Мы подумали: около магазина поставить ограду, создать, так сказать, культурный скверик-цветник и оградить бы тополь-великан от какого-либо мужика с пилой и топором, ведь тополь – это памятник не только первому предпринимателю села, но и всем гражданам Колосовки, похороненным здесь почти за два века. К сожалению, хозяйка новостройки отсутствовала, но мы через продавцов соседнего магазина передали ей нашу просьбу. Потом пошли к речке Оше, омыли руки ее теплой водой, постояли на берегу, глядя в светлые речные дали. Следующий день подарил нам с Виктором Георгиевичем встречу в районной библиотеке. Собралось много людей, желающих увидеть, задать вопросы, услышать потомка «купцов» Касатских. Виктор Георгиевич рассказывал о своей судьбе, а я сделал краткую запись его рассказа:

«Мне было три с половиной года. Что запомнилось? Помню церковь, много народа прощаются, плачущую мать и нервного отца, и мы с сестренкой не понимаем, что происходит, куда нас повезут, закутанных в одеяло. А потом – заснеженные равнины, леса, где-то ночевки в селах сотен таких же несчастных. В дороге я опасно заболел, и меня родители оставили по дороге в Таре у каких-то родственников или знакомых. Сколько я там прожил – не знаю. Спустя какое-то время отцу разрешили меня забрать к себе в далекий таежный край, куда их сопроводили и оставили на поселение.

Вспоминается какой-то барак, построенный на скорую руку, сырой, холодный, деревянные нары, на которых мы спали. Семья от семьи отделялась занавесками. Только и слышались разговоры о еде да о смерти. Много людей там умерло от голода и болезней. Наша семья выжила благодаря смекалке и деловитости отца и большому трудолюбию матери, которые не смалодушничали, сумели уберечь от гибели себя и детей. Уехать или убежать, кажется, было бесполезно: поселение хорошо охранялось вооруженными людьми, руководимыми комендантом, а вокруг – болота непроходимые, много хищных зверей, волков и медведей. А уж комаров, мошкары — ни глядеть, ни дышать нормально невозможно.

Через два-три года из выживших спецпереселенцев стали создавать трудартели. Нас перевели ближе к Васиссу. В пятнадцати километрах от него создавалась артель «Новый мир», где отец, как человек грамотный, деловой стал председателем. А до этого временно жили на хуторе Грузлик на каком-то постоялом дворе. Там отец был бригадиром бондарей. Когда он стал работать в трудартели, жить мы стали сравнительно неплохо. Мы с сестренкой ходили сначала в начальную школу в поселке Турки, а потом в среднюю школу в Васиссе. Жили на квартире, за постой платили дровами. Жили и не предвидели очередной беды. А она пришла.

Летом 1937 года в артель приехала машина с вооруженными милиционерами, отца и еще пятерых мужиков посадили в нее и повезли в Васисс. Помнится прощание отца с нами, я потом еще долго бежал за машиной, пока она не скрылась в дорожной пыли. Мы ждали возвращения отца, не видели за ним никакой вины, но он не вернулся ни через месяц, ни через год. И никакой весточки от него не было. Без отца я недолго проучился в школе, пошел работать наравне со взрослыми, зарабатывать на хлеб себе, матери и сестренке. А в 1942 году, когда мне исполнилось шестнадцать лет, пошел я на курсы механизаторов в селе Имшегал. Окончив их, сел за руль трактора. Пахал, сеял, таскал комбайн.

Еще где-то до войны нас разыскала старшая сестра Клавдия, пришло письмо от нее из Алма-Аты. Она проживала там с мужем после неудачной поездки на прииски. К ней маме удалось отправить сестру Тоню. Надо было ей учиться дальше, приобретать профессию и устраивать свою дальнейшую жизнь. Там она и прожила всю жизнь. А Клавдия, спустя годы, переехала с мужем в г. Струнино, поближе к дочери, которая жила в Москве и работала в радиокомитете. Мы с матерью остались вдвоем. Я работал на своем тракторе. Зимой 1944 года меня призвали на войну. Мать я оставил с хлебом. В Омске в клубе им. Лобкова формировались воинские части и отправлялись на фронт. Но нас, группу крепких парней, повезли на Восток и высадили у Байкала, на станции Слюдянка, где нас учили на водолазов. А потом привезли в 1-й Балтийский флотский экипаж особого назначения подводно-спасательных работ. В нашу работу входил подъем неразорвавшихся немецких бомб, осмотр днищ кораблей, причалов Кронштадта, бухт в разных местах Балтики. Работали, по пять часов не снимая тяжелого водолазного костюма.

После войны участвовал в осмотре гидротехнических объектов, обследовал Волховскую ГЭС. Наград не получал: сын «врага народа»! За нашу опасную работу награды получало начальство. Как поощрение, нам давали отпуска. В 1945 году в трудартели в одиночестве умерла мама. Мне об этом сообщили в письме соседи. Но поехать туда я смог только на следующий год. А потом еще приезжал туда в 1963 году, привез железный памятник на могилу матери.

Семь лет я прослужил в водолазном отряде. Был старшиной водолазной группы. Уходя со службы, женился на ленинградке-блокаднице, и мы переехали в Алма-Ату к старшей сестре. До выхода со службы я значился под фамилией Касацкий. Для получения паспорта потребовалось свидетельство о рождении, которого у меня не было. Написал письмо в Колосовский архив, чтобы мне прислали документ о моем рождении. А когда прислали, прочитал и увидел, что моя фамилия пишется без буквы «ц», а с буквами «тс» – Касатский. Пришлось менять остальные документы. Когда-то фамилию отца со слуха неправильно записали, и мне такая фамилия досталась.

В Алма-Ате я пятнадцать лет проработал на механическом заводе. У нас родилась дочь. Потом переехали в украинский г. Мелитополь. А во времена перестройки и самостийности поменял украинский город на русскую Тулу, где и живу. Мало что знал я про своих родственников, проживавших когда-то в Колосовке, интереса большого как-то не было их разыскивать. Знаю, что братья моего отца Федор и Владимир умерли в 30-х годах в Омске. Значит, там и жили. А где живут их дети и внуки — не знаю. Да и в родные края особо не тянуло, да вот письмо из Омска всколыхнуло душу, появилось острое желание. И вот я на родине. А завтра моя дорога дальше, на Тару и Васисский край по той самой дороге великого страдания, по которой нас высылали, лишив навсегда родины».

На этом рассказ гостя закончился. По окончании встречи к нему подошла пожилая женщина, которая хорошо знала его старшую сестру. Оказывается, Клавдия с мужем где-то в 60-х годах приезжала в Колосовку и гостила у нее, и они вместе посетили тогда могилу Александра Климентьевича. Она пригласила нас в гости на чай, и мы с благодарностью приняли ее приглашение. На другой день, по договоренности еще в Омске, к определенному часу пришла машина. Водителей сразу двое: Юрий и Татьяна. Посадили нас в машину, и через два часа мы были в Таре. Я город знаю достаточно неплохо, бывал там не раз и провел для Виктора Георгиевича экскурсию. Постояли у бывшего здания НКВД (теперь это милиция), где когда-то велись допросы «врагов народа», а, значит, и его отца. Съездили к памятнику жертвам политических репрессий возле тарского кладбища. Кстати, камень для этого памятника остался от пьедестала памятника Ленину (лишним оказался!) Воистину символично. Здесь Виктор Георгиевич зажег поминальную свечу.

А назавтра рано утром ехали через паром в Пологрудово по дороге на Васисс. Дорога нам, как говорят, не улыбалась. Накануне прошли ливни. Не без трудностей, но наш «Жигуленок» преодолел это долгое и уязвимое пространство. А от Васисса до бывшей трудартели «Новый мир» – рукой подать. Но дорога была хуже некуда. Два раза садились «на брюхо», но везло: другие, более проходящие машины вытаскивали нас. Местность на этих безлюдных километрах так изменилась, что наш гость не мог ее узнать. Засыхающие тополя, покосившиеся, полусгнившие столбы, крапива говорили о том, что здесь когда-то было поселение. После долгого гадания: то это место или не то, Виктор Георгиевич все же сказал: «Очень похоже, но как изменилась местность за сорок лет!». Кладбище мы искали долго и дружно, но так и не нашли то, что являлось конечной точкой отсчета нашей поездки – могилу его матери.

А время шло к вечеру. И отправились мы в обратный трудный путь в несколько грустном состоянии. И только в ожидании парома, когда на берегу Иртыша Виктор Георгиевич зажег последнюю поминальную свечу, размякли наши души и вернулось былое хорошее настроение. В три часа ночи приехали в Омск. А на другой день – проводы на вокзале и через два дня телефонный звонок: доехал благополучно, весьма доволен поездкой... А потом и письмо, где «тысяча благодарностей» и еще «буду лелеять мечту и хранить здоровье, чтобы снова посетить дорогие места детства и юности. А пока буду собирать родословную нашего рода Касатских».

Владимир Новиков