Вечная/Любовь

Вечная/Любовь

Смерть – это просто выйти через дверь

и покинуть комнату, заполненную светом пары глаз

Миа Айвиде

Анна и Джозеф любили друг друга очень сильно. Они были вместе восемь лет, и все признаки указывали на то, что они продолжат в том же духе, пока смерть не разлучит их. Если работа или что-то еще разделяло их на день или больше, они оба начинали бесцельно слоняться с чувством того, что находятся не там, где должны быть. Жизнь становилась зыбкой, ненастоящей.

Они оба выросли в Стокгольме, и каждый из них – до того, как они встретили друг друга – вёл активный городской образ жизни, который выражался в частых походах по барам и кратковременных отношениях. Два года такой жизни отразились на их телефонных книгах. Половину имён они не могли сопоставить с лицами, девять из десяти номеров были ненужными. Они перенесли важные имена в другую записную книжку, а старые просто выбросили.

В ноябре этого года отец Джозефа скончался от сердечного приступа, прыгнув с пирса в море после сауны. Когда горе перестало пульсировать и причинять боль, и покой воцарился в груди Джозефа, отцовский круглогодичный коттедж показался им новой возможностью. Никакой ссуды, никакой арендной платы.

Всё самое важное и нужное было внутри них самих – так зачем нужен этот Стокгольм? А Согвикен был всего лишь в ста километрах пути, на случай, если им вдруг что-то понадобится.

Они устроили прощальную вечеринку для десяти процентов оставшихся имён, проговорили свои дежурные «Вы должны приехать навестить нас» и «Мы же не на другой континент уезжаем», хотя они прекрасно знали, что по факту так и есть.

Прошла пара лет, и всё устаканилось. У Джозефа, который был дипломированным учителем детей дошкольного возраста, было место в Норртелье, а Анна переоборудовала гараж в студию, где она работала в течение дня. По чётным неделям она рисовала разнообразные островные мотивы на деревяшках, которые летом можно было продавать туристам, а в другие работала над картинами, которые не предназначались для продажи – исключительно для себя.

Вечерами они читали друг другу вслух и пили вино. Смотрели телевизор. Или сидели и разговаривали. Иногда кто-то приходил, и им это нравилось, но потом они понимали, что чувствуют облегчение, когда снова остаются вдвоём.

Конечно, у них случались споры и трудные моменты. Например, как в тот раз, когда они собирались всей семьёй у родителей Анны. Джозеф ушёл порыбачить и вернулся за полчаса до того, как они планировали выехать. Когда он сел в машину, от него воняло рыбьими кишками. Они ехали молча пятьдесят километров. На магистрали Анна разогнала старую «Тойоту» до 140 километров в час. Она гремела и трещала, как старая сушилка. А затем у них закончился бензин. Из-за волнения Анна забыла до этого заправить машину.

Они сидели на обочине, каждый скрестив руки на груди. Никто не хотел начинать первым, потому что, если они начнут выяснять отношения, это затянется. Семья Анны, нежелание Джозефа. Как он ненавидел то чувство, когда его заставляли делать что-то. Как она ненавидела заставлять его. И так далее. Оба злились: чёрные, вязкие облака плавали в их головах.

Оба думали: Я хочу покончить с этим. Я не хочу так. При этом никто из них не имел это в виду. Всё было отвратительно и сложно, но всё было так, как и должно было быть. Всё пройдёт и придёт в порядок. Другой альтернативы нет.

Они заговорили, когда шли за бензином и продолжили после его покупки. Пятьдесят километров, сто километров. Первый смех пришёл на выезде из Норрчёпинга. В Линчёпинге они купили Джозефу новые брюки. Они опоздали на вечеринку на три часа, но все вокруг, как обычно, говорили, что они выглядят счастливой парой. На что Анна угрюмо отвечала: «Это потому, что мы принимаем одни и те же антидепрессанты». Джозеф только посмеивался над этим.

Их любовь была безграничной и сильной, но в ней жило два страха: дети и смерть.

Они могли лежать в постели, глядя в глаза друг другу, и думать: Вот она, моя радость. Пусть всегда будет так, как сейчас. Они не только что влюбились и понимают, что это значит. «Вот как я хочу», - вместе со всеми трудностями, во времена скуки или торжества жизни в целом. И они лежали там, четыре глаза, смотрящие друг на друга, изучающие и пытающиеся думать: Этот момент - вечность. Теперь это навсегда.

Но люди становятся старше, вещи меняются. Придёт время, когда болезни и хрупкость опустошат их тела. Старость, слабость, выпадающие зубы и скат для инвалидного кресла на веранде. Возможно, тогда они оглянуться назад на свою счастливую жизнь и почувствуют удовлетворение.

Но всё это не то, чего они хотят. Нет! То, что у них есть сейчас, должно быть всегда. Это ошибка, что любовь должна быть такой же вещью, как смертная плоть. Что она должна завянуть и умереть вместе с ней.

Конечно, они могли бы поверить в рай. Но никто из них не верил. Какая жалость.

А Ребёнок? Это слово должно быть написано с большой буквы, потому что оно приняло воистину эпические пропорции. Во время семейных сборов все спрашивали: «Не пора ли? Вы так прекрасно устроили свою жизнь, и Джозеф так хорошо обращается с детьми, а ты, Анна, будешь такой замечательной мамой».

Всё так. Но они боятся.

Самые большие соборы – самые ненадёжные. Уберите пару камней из основания арены «Эрикссон-Глоб», и она покатится. Наверное. Они не знают. И не является ли свобода основой любви? Тот факт, что ты всегда можешь уйти.

Никто из них не хотел уходить, только не из-за всего хорошего, что было во второй половине царства, но возможность такая должна существовать. Итак, они выбрали друг друга не просто из необходимости, не для ответственности за детей и хозяйство, а потому что так хочется, каждый день.

Но ребёнок. Ребёнок…

Они никак не могли решиться, поэтому они позволили решать самой судьбе: единственное предохранение – заниматься любовь только до и после менструального цикла Анны. Если всё случится, то пусть так и будет. По правде говоря, они не очень тщательно следили за календарём в этом плане.

А потом это случилось.

У Анны случилась задержка. Джозеф купил тест на беременность по пути с работы. Анна пописала на палочку, потом они положили её на кухонный стол и, обнявшись, стояли три минуты с закрытыми глазами. Мир вокруг них притих и затаил дыхание.

Когда они проверили, на палочке была бледно-голубая линия – первый признак новой жизни.

Никто из них не засмеялся и не заплакал. Маленькая полоска наполнила их трепетом, лишила дара речи. В итоге первой заговорила Анна, которая нарочито высоким голосом произнесла: «Я хочу мороженого!»

Джозеф рассмеялся. Они вытащили литровую картонную коробку из морозилки, водрузили её на стол рядом с тестом на беременность, достали две ложки и приступили к поеданию содержимого. Когда язык затвердел от холода, Джозеф спросил: «Как ты себя чувствуешь?»

«Я хорошо. А ты?»

«Да. Тоже хорошо. Теперь всё будет как-то по-другому».

«Да, скорее всего».

Она слизала мороженое с его губ и залезла языком ещё глубже. Всё будет хорошо. Они будут счастливы теперь немного по-другому. Они отправились в постель, держась за руки, не смотря на задержку Анны. Теперь это не имело никакого значения.

Прошла неделя. Было бы преувеличением сказать, что они отдалились друг от друга, но каждый из них пребывал во власти своих собственных мыслей. Возможно, Паскаль был прав: человек не способен жить настоящим, только прошлое и будущее занимает нас.

Будущее изменило свой курс. Чтобы привыкнуть к этому, нужно время. Анна рисовала чаек на изъеденных солью камнях, даже не смотря на то, что неделя была нечётной. Ей нужно было много над чем подумать, а чаек она могла рисовать на автопилоте. Был конец сентября, и большая часть инвентаря была израсходована за летние месяцы.

Она замерла с кисточкой, занесённой над гребнем волны, которая должна была быть подведена бело-серым для изображения пены. Следующим летом. Смогут ли они путешествовать, учитывая заботу о ребёнке? Карьера? Смогут ли они продолжать жить как сейчас, сколько всего нужно будет изменить?

Джозеф ушел с работы пораньше и приехал домой от автобусной остановки на велосипеде, так как с машиной были проблемы. Что-то с карбюратором. После того, как они поели, он отправился со своей удочкой порыбачить на лодке – поймать парочку осенних окуней. Анна стояла у окна в кухне, наблюдая, как он уходит. Её пробила дрожь от страха, который зародился в матке и сковал её всю. Никогда не увидеть его снова. Она отважно вернулась к своим чайкам, играя красками следующие пару часов.

Когда она вышла из гаража, уже поднялся ветер и быстро темнело. Джозеф всё ещё не вернулся домой. Она прогулялась до причала, откуда всматривалась в грязно-серую воду. Спустя четверть часа она замёрзла.

Она вернулась в дом и сделала себе чашку кофе, расположившись рядом с окном на кухне.

Приди сейчас, не надо так…

Но он не пришел. Когда стало темно настолько, что она не могла различить причал, она позвонила 911, где её соединили с волонтёром ассоциации морских спасателей. Трубка дрожала у неё в руке, пока она разговаривала сквозь статические помехи телефонной линии с человеком с крейсера морских спасателей, расположенного в бухте Рефсфьянс.

«Вы знаете, на каком участке он может быть?»

«Да, вроде бы. Это за… подождите минутку… Мне просто нужно…»

Названия островов, рядом с которыми Джозеф обычно рыбачил, растворились. Она встала, чтобы достать карту, но ноги подкосились. Сердце стучало с такой силой, что она едва могла дышать. Она доползла до книжного шкафа, достала карту и развернула её.

На месте сгибов были дырки, поэтому в этих местах карты, считай, не было. Она попыталась сфокусировать зрение, но буквы расползались, словно мухи по рвотной массе архипелага. Он был где-то там. Слабый голос позвал её: «Алло! Вы ещё там?». Она взглотнула, протёрла глаза и подняла трубку.

«Я думаю, это где-то на востоке… нет, на севере Гисслингё, там есть несколько маленьких островов, где он любил… Джозеф».

«Прошу прощения?»

«Джозеф. Это его имя».

«Понятно. Получается, близко к Фьордскёрету?»

Чтобы подтвердить, она посмотрела снова на карту. Та была нечитаемой и затёртой именно в нужном месте. Она представила её Джозефа там, подпрыгивающего среди тёмных волн, в месте, которого не существует, в самой дыре мира. Она заплакала. Сквозь статику телефонной линии она услышала, как завёлся двигатель.

«Не волнуйтесь. Возможно, у него просто заглох мотор. Мы выдвигаемся на поиски».

«Спасибо. Он… собирается стать отцом».

Пауза, слабый вздох. Затем: «Мы позвоним вам, как только что-то узнаем». Она оставила свой номер и повесила трубку. В тишине вздох перерос в холодный и угрожающий ветер. Она завернулась в одеяло, прислонилась лбом к стеклу и уставилась в ночь. Она была одна.

Через пару минут она стала шататься туда-сюда. Попыталась помыть посуду, чтобы привести мысли в порядок, но это было невозможно. Она ходила, ходила по дому, но в нём не было места, которые бы ей помогло.

Спасательное судно прибыло. Они прочёсывают воды.

Прожектора, скользящие по поверхности воды. Её ноги продолжали ходить. Вдруг она поняла, почему: они хотели привести её к причалу, чтобы она встала на самом краю, на границе между землёй и морем, и стала ждать, как тысячелетиями жёны ждали возвращения своих мужей. Это единственное место, где нужно быть. Но сейчас она жила в 2000-х, и её место было у телефона.

Им надо было купить сотовый телефон. Когда Джозеф вернётся, они наконец-то купят мобильник, и он сможет всегда брать его, когда будет уходить. Кто из них не хотел иметь сотовый? Это была она. Если бы у него сейчас был мобильник… это всё её вина.

После двух часов без новостей тёмное безумие овладело ей. Она встала на колени на кухонном полу, завернувшись в одеяло, всплеснула руками, прижала их ко лбу и начала бормотать: «Господи, просто позволь ему вернуться. Ты получишь всё, что захочешь. Абсолютно всё. Возьми дом, возьми все мои вещи… да, Господь. Возьми моё дитя. Я не хочу его. Ты можешь взять его себе, если позволишь вернуться Джозефу. Мне нужна только жизнь с Джозефом. Забери ребёнка сейчас».

Зазвонил телефон.

Она сбросила одеяла и подалась вперёд. Тепло одеяла сделало её руки потными, и она никак не могла схватить телефонную трубку. До того как она поднесла трубку к уху, она расслышала статику. Её сердце расширилось, заполняя грудную клетку.

«Да?»

«Это Магнус Янсон, спасатель. Он у нас. Он жив».

«Он…»

«У него гипотермия. Мы нашли его в воде. Вы говорили, что живёте в Согвикене?»

«Да…»

«Мы будем в Рефсфьянсе через десять минут. Скорая будет ждать на подхвате. Если вы встретите нас, то можете поехать с ним».

«Поехать с ним?»

«Да, его необходимо доставить в Норртелье на всякий случай. Не беспокойтесь, он будет в порядке, но, как я говорил, он был в воде, достаточно долго… чтобы быть в порядке».

Повесив трубку, она добежала до коридора и набросила куртку. К счастью, Джозеф утром накачал колёса её велосипеда, и она помчалась по насыпной дороге, издавая визжащие звуки генератором фонарика.

В «Вестнике Норртелье» она часто видела объявления о сборе средств на поддержку морских спасателей в память о тех, кто погиб. Только теперь она поняла, о чём была речь. Радость и облегчение внутри неё дошли до такой степени, что она готова была пропеть гимн, нарисовать картину и вообще сделать всё что угодно для морской службы спасения.

«Морские спасатели, - прокричала она. – Я люблю вас!»

Она выехала на основную дорогу, а, спустя триста метров, её обогнала скорая помощь. Она переключилась на третью скорость и привстала на педали. Дорожный знак сообщил, что действует скоростное ограничение в пятьдесят километров в час. Ей показалось, что она едет быстрее.

На холме, спуск с которого вёл к пристани, она притормозила, используя педали. Скорая стояла там, бесшумно работали мигалки. Крейсер раскачивался на воде. Море позади него было чёрным. Подумать только, все этим машины и ресурсы существуют, чтобы позаботиться о двух хрупких сердцах. Она остановилась рядом со скорой. К ней подошёл мужчина средних лет в оранжевом жилете.

«Привет… Анна?»

«Да, я…»

«Конечно. Я Магнус. Мы те, кто…»

Велосипедный звонок звякнул, поскольку велосипед упал, когда она обняла Магнуса. Его жилет прилип к её вспотевшей щеке, и она прошептала «спасибо» в его плечо. Он похлопал её по спине и сказал: «Всё будет в порядке, все будет в порядке».

«Где он?»

«Мы как раз собирались… Идёмте».

Трап колыхался под её ногами, когда она шла следом за Мангусом, который шел вдоль перил к открытой металлической двери. Она попыталась идти также, но её линия зрения неожиданно сузилась, оставив ей узкую полоску посередине, через неё она могла видеть блестящий серый трап, который тоже пытался исчезнуть.

Она остановилась и взялась за перила, чтобы не свалиться. Закрыла глаза и сильно сжала руки вокруг металлического поручня. На секунду ей показалось, что её сейчас вырвет. Судно раскачивалось в такт с её внутренностями, казалось, будто они подошли к самому горлу. В темноте она услышала голос Магнуса: «Как вы?»

Она протёрла лицо рукой, затем продолжила движение навстречу судну, ночи, морю и смерти.

«Прошу прощения, слишком много… всего».

Магнус посмотрел на прожектор и кивнул: «Он у нас только пару лет».

Она не поняла, что он имел в виду, но волна в её животе сошла на нет. Поле зрение расширилось. Перед ней была открытая дверь. Рядом с ней висела металлическая табличка с надписью «Больная бухта». Анна вошла и встала на пороге.

Она почти не узнала его. У мужчины, сидевшего на койке и завёрнутого в тонкое одеяло, были влажные волосы и синюшное, распухшее лицо. За исключением лба, который был тёмно-красным. Все его черты лица были сосредоточены посередине и почти исчезали, когда он глотал. Но глаза были те же самые, что за четыре часа до этого смотрели на неё с пристани.

«Джозеф!»

Она бросилась в его руки, тело под одеялом было холодным и твёрдым, но она собиралась обогреть его. Его взгляд был далеко отсюда, но она собиралась вернуть его снова домой. Она обнимала его, растирала ему кожу и шептала: «Джозеф, Джозеф, никогда не делай так снова…»

Спустя пару минут, Магнус прочистил горло и сказал, что, наверное, им пора идти. Вместе они довели Джозефа до скорой, на которой она и Джозеф направились в сторону больницы в Норртелье. Через заднее стекло Анна послала воздушный поцелуй Магнусу.

Пока они ехали, Джозеф рассказал, что с ним произошло.

Метров за двести до его любимого места у лодки сдох мотор: отсоединился шланг подачи топлива. Он присоединил его обратно, подлил бензина и потянул за стартёр.

Но забыл при этом поставить движок на нейтральную передачу. Когда 20 лошадиных сил снова ожили, рыча на полных оборотах, лодку бросило вперёд, и Джозеф выпал из неё.

Всё было не так уж и плохо. Нахлебавшись морской воды, он проклял себя за тупость, но он был одет в спасательный жилет и до берега было всего около сотни метров. Проблема заключалась в том, что он по-прежнему давился морской водой, пытаясь убрать мокрые волосы с глаз, а опустевшая лодка нарезала вокруг него круги.

Последнее, что Джозеф помнил, это то, как он повернул голову в сторону приближающегося шума от мотора и успел подумать: «Неужели меня скоро спасут?», после этого его накрыла тьма.

Когда он снова открыл глаза, вокруг было темно, а шума двигателя больше не было слышно. Поднялся ветер. Голова пульсировала от боли, и он больше не чувствовал своего тела, было непонятно, где он находится и как долго был в отключке.

Он так и плавал, пока спасатели не нашли его. Они подобрали его, когда его уже относило в Аландское море, на расстоянии примерно одной морской мили от места, где он упал в воду.

Анна пыталась узнать подробности. О чём он думал, пока был в воде, через что он прошёл? Но Джозеф отвёл свой взгляд, надавил пальцами на лоб и сказал, что ему больно и сейчас он не хочет разговаривать об этом. Позже.

Им пришлось подождать, пока врачи начнут проводить тесты. К ногам и рукам Джозефа, которые недавно были волнующе бледными, стал возвращаться нормальный цвет, однако теперь они жутко зудели, поэтому Джозеф сострил, что лучше бы он вообще ничего не чувствовал. Анна принесла ему горячего шоколада из автомата, и он быстро выпил его, после чего стал изучать узор на бумажном стаканчике, поглаживая его пальцем. Некоторое время спустя улыбка расплылась по его лицу, и он протянул стаканчик Анне.

«А красивый узор, правда ведь?»

Анна взглянула на жёлтые ромбики на коричневом фоне, которые выглядели как безумные изображения из семидесятых, и пожала плечами.

«Неа, не совсем».

Она посмотрела из-за стаканчика на Джозефа, потом опять на стаканчик, потом опять на Джозефа. Его лицо излучало благоговейный трепет.

«Ты живой», - произнесла она.

Не отводя глаз от стаканчика, Джозеф произнёс, медленно и ясно: «Анна. Я знаю, как мы можем жить вечно».

Она очень хорошо расслышала то, что он произнёс, но всё равно переспросила: «Что ты сказал?»

Джозеф поймал её взгляд, вынул руки из-под одеяла и приложил ладони к её щекам. Его руки горели от лихорадки.

«Я знаю, что мы можем сделать. Не умирать. Никогда».

Она накрыла его ладони своими и прошептала: «Не говори так громко. Если врачи услышат, то убьют тебя. И благодаря тебе станут безработными».

Джозеф шутки не оценил. Он отдёрнул свои руки, но она успела схватить их и сжать до того, как он успел бы спрятать под одеяло.

«Прости, но всё это звучит очень странно, как ты, наверное, понимаешь».

Джозеф сидел какое-то время выпрямившись, как статуя. Затем кивнул.

«Да, конечно. Но это правда. Мы можем жить вечно, если захотим».

Появилась медсестра и назвала его имя. Анна помогла ему подняться на ноги, и вместе они прошли в смотровую.

Анна смотрела, как они кололи, слушали и ощупывали его. И всё это время его глаза были полны радости.

Позже врач пришел проверить тесты Джозефа. Он был под два метра ростом, с тонкими бровями, которые он сводил вместе с настороженным видом, пока изучал заключение.

«Вы должны остаться как минимум на ночь, - сказал он, возвращая заключение сестре, - Чтобы мы могли приглядеть за вами».

У него был добрый басовитый голос, который не допускал никаких возражений, но Джозеф всё-таки дерзнул оспорить мнение врача. Джозеф сказал, что чувствует себя нормально, у него всего лишь зудят руки и немного болит голова.

Врач остановился в дверях, посмотрел на сестру, как бы для того, чтобы удостоверится, что он действительно услышал это сейчас, затем сделал два длинных шага к Джозефу и наклонился к нему.

«Когда они выловили вас из воды, температура вашего тела была двадцать два градуса по Цельсию». Он сделал паузу, чтобы смысл его слов дошёл до Джозефа. Когда Джозеф никак не отреагировал, он продолжил: «Вы понимаете, что это значит? Это значит, что вы были мёртвым. Очень мёртвым. Так что одна ночь в больнице – не так уж и плохо. Альтернатива может быть куда хуже».

Анна опустила руки на плечи Джозефа, будто хотела защитить его. Но жест выглядел как потакание доктору. Тот взял обратно у сестры бумаги, посмотрел на них ещё раз и покачал головой.

«Вы должны были…,- он взглянул на Анну и начал заново, - Вам обоим улыбнулась невероятная удача». Он кивнул собственным словам, дал повисеть им в воздухе и закончил разговор следующими словами: «Увидимся с вами завтра», после чего поспешил прочь.

Джозефу помогли лечь на кровать-каталку, а Анне разрешили довезти его до палаты. Этим вечером было необычно много тяжело больных пациентов и не хватало персонала. Анну проинструктировали, на каком лифте и до какого этажа ей необходимо довезти Джозефа, и они начали свой путь.

Когда они добрались до лифтов, двери одного из них начали открываться.

Из лифта появилась каталка, которую великодушно толкала седая женщина в цветастой блузке. Возраст женщины мог быть от семидесяти до девяноста. На каталке лежал мужчина, вернее, остатки мужчины. Уставившись в никуда, он лежал на боку в позе эмбриона, накрытый голубой простынёй. Его тело было измучено болезнью и неподвижностью. Скелет, обтянутый кожей, с суставами, выпирающими сквозь простыню – это всё, что осталось от него.

Женщина кивнула им, улыбнулась и вытолкала каталку из лифта. На ней были резиновые ботинки, и шла она уверенным шагом. Скорее всего, они направлялись на какое-то обследование.

«Анна!»

Дверцы лифта уже закрывались. Она прыгнула вперёд и просунула руки между ними, и они снова открылись. Она закатила Джозефа внутрь и нажала кнопку четвёртого этажа. Они не сказали ни слова друг другу, пока поднимались наверх.

Несмотря на большое количество обращений в скорую, на четвёртом этаже было полно места, и Джозефу досталась отдельная палата. Дополнительная кровать была подготовлена и для Анны, на что она пошутила, что её завтрак будет оплачен по семейному тарифу. Как только они остались наедине, Анна придвинула свой стул ближе к кровати и положила свои руки на её край.

«Та вещь, про которую ты говорил до этого, - произнесла она, - что это было?»

Пару секунд Джозеф молчал, затем спросил: «Ты хочешь знать? Я хочу, чтобы ты хотела знать, но… ты хочешь?»

«Да, конечно».

«Это…,- Джозеф обвёл палату глазами, будто стараясь зацепиться за что-то, что поможет начать рассказ, - Это как бы…то, как я должен объяснить это, это как бы…ну, поразительно».

Она промолчала. Джозеф вжался в кровать и закрыл глаза.

«Ты спрашивала до этого, о чём я думал, когда я лежал там, в темноте. Кажется, что я о многом и не думал. Я был очень спокоен. Это странно. Я всегда думал о такой ситуации, как об одной из самых ужасных вещей, которая может случиться. Ведь у тебя полно времени, чтобы обдумать тот факт, что ты умрёшь. Паника, волнение, вся эта фигня.

Но на самом деле всё не так. Конечно, я думал и о тебе. Как счастливы мы были. Мне было жаль того, что ты будешь грустить, когда узнаешь, что я умер. Да, именно это было болезненным. Что ты будешь грустить. Такой твой образ. Возможно, всё это было от того, что я был измучен. В конце концов, я не чувствовал своего тела».

Джозеф рассмеялся.

«На какой-то миг я подумал, что я – это просто голова, которая раскачивается из стороны в сторону. Но я постарался согнуть шею и слышал, как моя борода скребётся о спасательный жилет. Я не чувствовал этого. Как будто звук был только у меня в голове, потому что кроме этого я ничего не слышал. Будто в моих ушах всё замерзало. Иногда вода попадала мне в глаза, это единственное, что происходило. Если бы не это, я то я бы подумал, что нахожусь в открытом космосе.

Но единственное, что меня беспокоило, что вдруг я буду выглядеть ужасно, когда меня найдут и тебе придётся меня опознать. Я надеялся, что меня найдут и что тебе…».

Анна разрыдалась. Джозеф положил ей руки на голову: «Прости. Я знаю, должно быть, это было… Я только могу себе представить, что если бы ты…».

Анна закачала головой, стряхивая слёзы: «Да... Продолжай».

Джозеф вздохнул.

«В общем, если не брать в расчёт эти мысли, я был спокоен. Никакого страха смерти или чего-то подобного. И спустя какое-то время, я начал думать о ловушках для насекомых, которые делал, когда был маленьким. Стеклянные банки, зарытые в землю. Как можно их усовершенствовать. Потом…»

Джозеф протянул к Анне руку. Она взяла её и стала сжимать. Его кожа была всё ещё сухой и горячей, а сама рука дрожала. Она взглянула на него: его широко открытые глаза уставились в стену напротив.

«… и потом пришла смерть».

Джозеф зажмурился, затем снова открыл глаза: «Это очень тяжело объяснить. Это было, будто я был перчаткой, а смерть… просто надела меня. Это вошло в меня медленно и…».

Джозеф остановился и выпустил руку Анны. Его глаза всё ещё пытались рассмотреть что-то невидимое на стене или просверлить её, чтобы устремить взгляд куда-то туда, далеко за море. Анна спросила: «Ощущал ли ты это, как будто тебе стало теплей?»

Он тряхнул головой.

«Наоборот. Я не мог больше ощущать холод моря, но смерть пришла как ещё больший холод внутри. Я думаю, она прокладывала себе путь от ногтей больших пальцев и пробиралась выше».

Джозеф закашлялся. Захватил воздуха не в то горло и закашлялся ещё сильней. Он наклонился вперёд, продолжая кашлять до рвотных позывов. Анна начала стучать ему по спине, но он замахал рукой и произнёс между кашляньем: «Я в порядке».

Как только приступ закончился, и Джозеф снова опустился на подушки со слезящимися глазами, Анна сказала: «В этом нет ничего странного. Это должно быть, как ты и сказал, поразительно, но…».

Он прочистил горло: «Всё не так. Я полностью уверен, что она пришла не изнутри моего тела. Когда я сказал, что я был как перчатка, которую надела смерть, именно это я и имел в виду. Понимаешь?»

«Да, возможно, что именно так это и должно ощущаться».

Джозеф покачал головой.

«Не «должно ощущаться», а это так и есть. Смерть – это нечто, что приходит извне. Огромный паразит, который забирается в тело, остаётся там какое-то время, собирая всё, что нужно, а затем покидает его. Тогда ты и умираешь. Вот как оно происходит».

Джозеф медленно кивал сам себе, потирая уголок простыни между пальцами. «Оно бесцветно. Бесформенно. По крайней мере, в воде. Оно может думать. У него есть язык. Ты можешь говорить с ним».

«Ты разговаривал?»

Джозеф внимательно посмотрел в глаза Анны, выискивая последние следы иронии в них. Он покачал головой: «Нет. Оно итак всё слышало. Говорить было нечего. В той ситуации». Он пососал уголок простыни и продолжил: «Мы, люди, просто корм для них».

Анна осторожно спросила: «Что ты имеешь в виду, когда говоришь для них?»

Джозеф взглянул на неё, быстро отведя глаза в сторону, будто она задала неприличный вопрос, потом ответил: «Да, их много разных, конечно же». Потом фыркнул и добавил: «Это большая планета».

Он собирался добавить ещё что-то, но остановился, затем продолжил: «Прости. Должно быть, всё это сложно принять. Я понимаю это, прости». Он снова взял её за руку и умоляюще произнёс: «Но ты знаешь… вот так оно и есть. Я полностью уверен. Смерть, Анна, - это разумное существо. Есть способы договориться с ней».

Анна кивнула и поднялась со стула. Немного позади себя она слышала сухой щёлкающий звук изо рта Джозефа, когда тот говорил. «Хочешь немного воды?», - спросила она. «Или…?»

Джозеф улыбнулся.

«Я не боюсь того, что оно выскочит из-под крана или что-то в этом роде, если ты об этом. Да, пожалуйста».

Анна неуверенно хихикнула и направилась к раковине, где наполнила водой бумажный стаканчик, затем передала его Джозефу, который осушил его одним глотком. Его движения теперь казались более лёгкими, а взгляд прояснился. В нём снова была радость. Анна была бы рада переключить разговор на другие, более приятные темы, чем всё это. Однако она продолжила: «Но ты жив. Сейчас ты сидишь здесь».

Джозеф кивнул: «Да. Меня спасли до того, как оно успело закончить. Оно оставило меня. Когда подплыла лодка… когда я увидел лодку, то подумал, что я, в конце концов, останусь жив, в этот момент оно начало вытягиваться из меня. Медленно. Как будто… как когда мы занимались любовью, и я выходил из тебя медленно, чтобы не сделать больно. Вот так».

Одна мысль сменила другую. Он взглянул на живот Анны и спросил: «А как ты себя чувствуешь?»

Анна рассеянно погладила живот. Где-то там внутри была жизнь, маленькая, как пылинка, как галочка.

«Не знаю. Я чувствую себя… пустой. Пустой и счастливой».

В ту ночь они спали мало. Непривычная среда, а также дрожь в ногах и руках Джозефа заставляли их бодрствовать. Подавленные, они лежали в кровати Джозефа, рассказывали по очереди дурацкие истории и играли в двадцать вопросов. Утром Джозефа выписали из больницы.

Анна не была сомневающимся человеком по натуре. Габриэлла, единственная подруга из академии искусств, с которой она ещё поддерживала связь, как-то раз призналась ей, что она была готова спрыгнуть под поезд метро. В последний момент чья-то большая рука остановила её и вытолкнула обратно на платформу. Габриэлла подумала, что это был её ангел-хранитель. Анна не спорила. Она не верила в ангелов и тому подобное, но возможность такую исключать нельзя.

Что смущало её в видении Джозефа, так не сама часть об умирании, а вечная жизнь. Это вызывало больше вопросов, чем встреча с приведением.

Со временем они поговорят об этом. Джозеф испытал нечто, что разделило их. Им понадобятся вечера бесед, чтобы вернуться в привычную канву. Но они вернуться. Они обязаны.

Прошел день. Второй, третий. Директор школы понял, что Джозефу необходимо время, чтобы восстановиться и прийти в себя. Минимум, неделя больничного.

Днём он оставался дома, но Анна была неспособна общаться с ним. Он понемногу работал в саду: приносил водоросли, которые потом раскладывал под кустами и в овощном саду. Он получил обратно свою лодку от морских спасателей и пытался отремонтировать двигатель. Он проводил много времени у причала, просто смотря на море.

На четвёртый день по почте пришёл толстый конверт. Он был набит рисунками от детей; «ВЫЗДОРАВЛИВАЙ» и «НОДЕЕМСЯ ТЕБЕ СКОРА СТАНЕТ ЛУЧШЕ» - корявыми буквами написали те, кто умел. На большинстве рисунков были изображены маленькие красные домики, солнце и деревья. На парочке была нарисована фигурка, лежащая в волнующемся море. Очевидно, детям рассказали о случившемся.

Анна готовила омлет на обед. Вдруг она услышала, как Джозеф взорвался хохотом, это был первый настоящий смех, который она услышала от него за четыре дня. Она выключила плиту и направилась к нему. Он до сих пор посмеивался, протягивая ей рисунок.

Скетч, который, должно быть, сделал один из детей, изображал человека в воде. Ребёнок явно был талантливым, поскольку человек на рисунке был всё-таки больше похож на человека, а не на палку, а то, что это Джозеф было понятно по коричневым волосам средней длины.

Поверхность воды была изображена голубым цветом – волнистая линия, пересекающая фигурку человека на уровне груди. В левом углу лодка продолжала свой путь на картинке. Ничего примечательного. Самое забавное было располагалось под фигуркой. Акула. Огромная акула с широко раскрытой пастью, нацелившаяся на ноги человека. Ото рта человека отходило облачко с одним словом: «ПОМОГИТЕ! ПОМОГИТЕ!»

Джозеф снова рассмеялся. Анна улыбнулась и положила ему руку на шею. Он посмотрел на неё со слезами на глазах. Показал на рисунок, произнёс «помогите, помогите» и снова зашёлся смехом.

Он раскачивался взад и вперёд, держась за живот. Смех превратился в протяжный вой, который затем перешел в рыдания. Анна упала на колени рядом с Джозефом и приобняла его. После того, как рыдания стихли, он выхватил руки из её объятий, а затем сам обнял заново. Стало тихо. Анна погладила его по спине и сказала: «Ты жив. Ты живой. Ты здесь, со мной».

«Это слишком. Я не могу».

«Джозеф. Ты чуть не погиб. Ты должен дать себе время».

Он сильно затряс головой, будто пытаясь отогнать дурные мысли: «Всё не так. Просто теперь я знаю… что делать».

«Делать что?»

«Не умирать. Никогда. Это сводит меня с ума».

Анна сделала глубокий вдох. Анна пыталась поговорить с ним, как он себя чувствует, много раз за последние пару дней, пыталась поговорить с ним о несчастном случае, но он избегал этих тем, давая односложные ответы, либо заявляя, что он не хочет говорить об этом сейчас.

Итого: Джозеф до сих пор был убеждён, что он открыл ключ к тайне, над которой человечество билось столетиями, но Анна знала, что всё это просто невозможно. Между ними была стена.

Знала?

Ничего она не знала.

С некоторым усилием она очистила разум от предвзятости и подготовила себя для того, чтобы выслушать его, более того, даже чтобы поверить ему. Она спокойно произнесла: «Окей. Расскажи мне».

«Ты не поверишь мне».

«Мы это проверим. Если всё так, как ты говоришь, и я могу поверить в это, нам нужно обсудить, что мы должны делать. Вместе».

Джозеф долго механически раскачивал головой, затем сказал: «Мы не можем говорить об этом. Есть только одна вещь, которую я должен знать: ты хочешь жить со мной вечно?»

Вопрос был поставлен бескомпромиссно. Анна на мгновение задумалась, а затем произнесла единственную вещь, которую могла. Она сказала: «Да».

Джозеф отрывисто кивнул. «Окей». Его взгляд вернулся к рисунку. Анна забрала его.

«Джозеф, я не могу так. Ты должен рассказать мне, что происходит».

«Ты не поверишь мне, если я расскажу. До тех пор, пока не увидишь».

«Увижу что?»

Джозеф протянул руку; она подумала, что он хочет погладить её по щеке и уже собиралась отстраниться – ей не хотелось, чтобы с ней обращались как с ребёнком, который чего-то не понимает. Но его рука прошла ниже, к рисунку. Он указывал на акулу. Его указательный палец расположился посередине её раскрытой пасти.

«Это».

●

Осень уступала зиме.

Летние отдыхающие больше не выходили из своих домиков. Пирсы в бухте вмёрзли в серое море, больше не украшенные лодками. Большие лодки были перевезены на зимнее сохранение в Gräddö Marina, маленькие просто вытащили на берег, где они лежали, как беспомощные жуки, перевёрнутые вверх дном.

Первый снег пришел ночью в середине ноября.

Когда Анна во время утренней прогулки проходила около летнего домика, она увидела следы диких зверей: заячьи, оленьи, возможно и лисьи – куча следов пересекало друг друга. Она улыбнулась заячьим следам, которые вели к огороду, где сейчас, в основном, хранилась уличная мебель, накрытая брезентом. Следы доходили до искусственного холма из мебели, где они исчезали. Но на тонком снежном покрове холмика были видны отметины. Будто заяц пытался взобраться на него. Или скатиться с него. Ночью, когда никто не видит.

Анне нравилась идея, что зимой звери хозяйничают