Светлана Адоньева Дух народа и другие духи, серия Lyceum

Светлана Адоньева "Дух народа и другие духи", серия Lyceum

ОТ АВТОРА

О чем пойдет речь в этой книжке? О тех действиях, которые мы совершаем праздно, объясняя творимое обычаем или собственной вольной волей. И о тех чувствах, которые мы испытываем, думая, что они уникальны, что они — наши личные, особенные. А они тем не менее оказываются общими для многих.

Так, мне всегда почему-то трудно было строить планы на новогодние праздники. Новогодняя ночь стоит как стена: все должно происходить до нее или после, поскольку в ней самой есть трепет временнo´го разрыва, случая, но не несчастного, напротив — чуда, дара. Ты ждешь события, которое не ты планируешь, но — о тебе спланировано, причем спланировано теми, кто тебя любит. Я уверена, что мой читатель знает, о чем я, а следовательно, нас не так мало — чувствующих одно и то же в предлагаемых обстоятельствах и делающих — одно и то же.

Ну, например, пнуть табурет, о который больно ударился.

Или — сжечь фотографии изменника.

Или — менять старую жену на новую каждое десятилетие.

Или — сплести веночек и бросить в воду или туда же, в реку-окиян, — бутылку с посланием.

А еще — поехали себе отдыхать, ну, скажем, в Грецию, или в Крым, или в Вологодскую область. Остановились где-то в красивом месте и увидели родничок. А над ним дерево, все увязанное ленточками тесемочками. И люди приходят, и веревочки на наших глазах завязывают, а на вопросы «зачем?» не отвечают, стесняются. Дай ка и я привяжу, на счастье, хуже не будет.

Я впервые обратила внимание на эту традицию — с ленточками-веревочками, когда лет десять назад была в Истре, в Новом Иерусалиме.

Случился первый осенний заморозок, золотые, не успевшие побуреть листья издавали под ногой хрустальный треск. Было тихо, морозно и ясно. Когда мы вышли за стены монастыря и отправились к «иордани», к хрусту мороженого листа добавился еще один звук, похожий на хлопанье белья на ветру. Источник звука открылся скоро и поразил своей театральностью. В том смысле, что наблюдаемое могло быть только декорацией, чем-то сделанным специально для каких-то нам неведомых, но кому-то ясных целей. Все деревья и кустарник вокруг «иордани» были густо перевязаны лоскутами прозрачного полиэтилена, который, промерзнув, громко хлопал на ветру. Картине было дано объяснение: у паломников-туристовне случалось тесемочки, они отрывали лоскут от пластиковых мешков и привязывали его «на счастье». В отличие от ткани синтетика не тлеет, и за годы паломничества кустарник превратился в рощу с вечной листвой. Место более походило на кислотный арт-объект, нежели на святилище.

Итак, эта книжка о коллективных чувствах и коллективных действиях.

Мои дети, рожденные в девяностых, уже не видели учебный фильм «про собаку Павлова». Для тех счастливцев, которые не были травмированы с детства ужасом пробирки, вставленной в живую собачью плоть, я расскажу историю про условный рефлекс.

Собака видела лампу, которая зажигалась в тот момент, когда ей приносили миску с едой, и привыкла к этому совпадению событий. Лампа зажигается — появляется еда — выделяется слюна и капает в ту самую пробирку. Еду приносить перестали, а слюна продолжала выделяться в тот момент, когда зажигали лампу. Собака испытывала голод и готовилась к принятию пищи при виде предмета, совершенно неаппетитного. Это и был ее условный рефлекс.

Наши собственные коллективные чувства и действия суть такие рефлексы. Вопрос, на который я искала ответ, состоит в том, кто этот «Павлов», что в нас их выработал и за счет каких лабораторных постановок. Ответы не всегда оказывались однозначными, но на пути их получения удавалось обрести нечаянную награду, не только познавательную, но и психотерапевтическую. Осознать природу собственных действий и правил означает возможность ими управлять, а значит, не зависеть от них, освободиться. А свобода — всегда хорошее приобретение. Так, я могу лечь спать до двенадцати ночи 31 декабря: новогодние бдения утратили священный смысл. Не буду жечь фотографию изменника и смогу объяснить, что именно делает тот/та, кто сжигает.

Расскажу своим тридцатилетним приятелям, что в их страсти к новой секретарше мало личного.

Общим для текстов, объединенных в этом издании, является то, что внутренним мотивом к их написанию в каждом из случаев было желание понять факты той культуры, к которой я принадлежу. Такая позиция позволяла видеть связь между символической формой — высказыванием, действием, предметом — и ее эмоциональным, психологическим содержанием. Поклонение кумиру, «страшные истории», Дед Мороз, родильные дома и пионерские лагеря, гадания на суженого и пение застольных песен — личное прошлое, эпизоды личной биографии. Вместе с тем едва ли можно представить себе биографию гражданина СССР, рожденного в 1930–1980-х годах, лишенную всех составляющих приведенного перечня.

С тех пор как я обратилась к этим темам впервые, прошло десять лет. В результате моих исследований в 2001 году вышел сборник очерков «Категория ненастоящего времени». Некоторые мои коллеги сочли эту работу ненаучной, хотя я считала, что делаю нечто вполне «ученое». Значительная часть моих друзей и читателей, напротив, сочла ее слишком научной и поэтому трудной, хотя им всегда было интересно слушать мои рассказы. Эту книгу я написала для друзей.

12 Следующая ⇒