ЗИМНИЙ ГОРОД

ЗИМНИЙ ГОРОД

Никто из них двоих не знал, как лучше начать, и они лежали голые на широком диване и просто трогали друг друга. Каждый думал о своем: она мечтала о сильных и уверенных руках; он мечтал видеть ее изнывающей от желания.

Одеяло было на полу. Белые подушки валялись рядом и мешали. Она стонала с закрытыми глазами, больше воображая себе, чем ощущая на самом деле. Ему же приходилось, преодолевая сонливость, постоянно щупать ее интимные места и наугад целовать.

Дверь была закрыта. Телевизор заглушал звуки, которые они издавали в попытке себя возбудить. Дети спали в соседней комнате. И все эти движения, словно часть ритуального танца многорукого существа, когда-то давно подарившие жизнь, теперь производились тайком, скованно, без лишнего шума.

Их руки искали по телу малейшие намеки на страсть. И с каждым разом четче и сильнее в монотонном дыхании чувствовались еле различимые ноты раздражения.

Все сложнее ей давалось фантазировать с закрытыми глазами, как и ему — наблюдать их силуэты в темном окне. Бледные угловатые тела, случайным образом запутавшиеся друг в друге.

Дурная и пошлая картина, которая могла бы вызвать гадливость и стыд, в случае если бы гадливость не стала привычной, а стыд вообще еще мог возникнуть. Он продолжал часто дышать, но отстранился и сел на краю постели.

— Ну чего ты? Давай. Я уже завелась. — Она попыталась вернуть его обратно и обхватила ногами.

Он ясно почувствовал, что внутри него больше ничего не осталось. Окаменело и тяжело откинулся спиной на диван, будто бы неожиданно вспомнив о стороннем деле.

Нет ничего. Работа, семья, какие-то отношения: все испарилось и улетело. Выветрилось. Теперь это просто странные слова. Бред. Глупое дело, конечно. Это просто смешно. Он решил улыбнуться, но мышцы лица застыли. Главное теперь, чтобы она не начала успокаивать. Его тело напряглось в страшном ожидании новой ласки или слов участия, как перед ударом, который может его прикончить.

Повисла странная пауза, и, так и не ответив на просьбу, он голым вышел на кухню. За окном немой зимний пейзаж и дом-близнец, стоит совсем рядом, впритирку. Дом вырос, как гриб, внезапно, за какой-то год, несмотря на общее недовольство. В нем теперь живут точно такие же люди. Тоже ходят на кухню и смотрят телевизор. Копируют их жизнь.

Он включил чайник. Появилась она. Схватила со стола вилки и еще что-то, начала мыть. Ее небрежно запахнутый желтый халатик подействовал как ручник. Стоп. Ничего не делать. Замереть. Она сухо произнесла: «Ты скоро?» Затем, не дождавшись ответа, ушла. Облегчение.

Он выключил свет и в тишине уставился в окно. Медленно, со скрипом открылись дверцы буфета. Это развинтились крепления. И неровный пол. И этот неровный вечер что-то развинтил внутри.

Задумавшись, сел, и холод от стула моментально обжег кожу, пробрался куда-то глубже, внутрь. Многочисленные мелкие бугорки в момент выступили сначала на ногах, потом переползли на руки. Щелкнула кнопка чайника.

«Даже странно, что она не попыталась что-то сказать. Дает шанс все забыть и начать снова. Ей тоже все равно... Тоже противно...», — навязчиво сверлило в мозгу. Он всегда так делает. Закрыть глаза, когда не получается, обязательно отшутиться. Ему тридцать восемь, ей тридцать шесть, поэтому можно уже начинать смеяться открыто. Все поймут.

Вроде совсем не так давно солнце заливало асфальт. Мятый «Москвич», набитый до отказа девчонками и мальчишками, летел по шоссе. Тогда впервые в сентябре они не пошли в школу, ощутили себя большими и летели со скоростью сто тридцать километров в час отдыхать за город. Они были прекрасны и бессмертны. Великие герои, покорители мировых вершин, олимпийские боги и нимфы — они любили друг друга и целовались, словно любовники.

Он уже не помнит, кто там был и что они делали, но помнит, как было хорошо. И дома напротив еще не было. Все собирались уехать насовсем из этого района. Все равно куда: в жаркие страны навстречу приключениям или куда-то еще.

Он потягивал чай, и становилось тошно от собственных мыслей. Вспомнилось, как где-то говорили, что сейчас пьют БАДы, чтобы в голове все было на своих местах. Ну, или...

Резко поднявшись, он зашел в спальню и, попутно одеваясь, негромко произнес повседневным тоном:

— Послушай меня внимательно и только не закатывай сцен. Ты мне противна... уже давно. — Она с испугом и напряжением посмотрела на него. — Мы живем вместе уже почти десять лет. И я не знаю, в каком мире ты живешь. Что для тебя важно, а что нет. Мне плевать, что ты высматриваешь в телевизоре и в Интернете ежедневно. Все равно, о чем ты сплетничаешь с подругами. Мне нет никакого дела до того, как ты выглядишь и что о тебе думают. Как сказать понятнее? Если я умру, ты можешь не приходить на мои похороны: мы чужие люди. Как женщина ты мне неинтересна, а домашняя прислуга мне не нужна. Ты сможешь ответить, почему мы живем вместе так долго? — Он вопросительно посмотрел на нее. — Я отвечу. Наша совместная жизнь — это жидкое вонючее говно, которое тебя устраивает, а я все эти годы жду, когда хоть что-то изменится. Достало!

— Ты хочешь уйти от меня? — Она вдруг отвернулась, машинально что-то поправляя. — У тебя кто-то есть?

— Ничего я не хочу! Вообще ничего! — неожиданно для себя он сорвался на крик.

— Тогда и ты меня послушай, — сказала она, будто выдавливая из себя каждое слово, видимо, борясь с накатившим комом в горле. — Ты меня не любишь? Об этом даже глупо говорить. За все эти годы ты ни разу не попытался даже сделать вид, что я тебе небезразлична. Если у тебя не получилось со мной сегодня, то вини только себя и свое отношение ко мне. Я нравлюсь мужчинам. Ко мне на улице знакомиться подходят.

— Да у меня не на тебя не встал! У меня на жизнь эту не встал! — Он начал ходить по комнате в поисках ключей.

— Не кричи на меня, пожалуйста. Я этого не заслужила. Я родила тебе двоих детей, если ты забыл! Кормила их вот этой грудью. Или тебя висячие сиськи не возбуждают? Ну извини. Для тебя старалась, муженек. Кормила твоих деточек любимых, которыми ты совсем не занимаешься. Я имею право на другое отношение, сволочь! — Ее лицо искривилось от волны ненависти и обиды одновременно.

— Завелась... — Он начал бубнить бессвязные фразы: — Какое право? О чем ты? Мы не любим друг друга. Все. Точка. При чем здесь твои права? Давай оформим брачный договор. Напишем там твои права: право выносить мозги, нести чушь, право тупеть и право перемывать косточки подругам. Какая же ты дура все-таки! Даже поссориться не можешь искренне, потому что не въезжаешь.

— Перестань так со мной разговаривать! Гад! Будь хоть немного мужчиной!

Больше кричать было не о чем, будто все встало наконец на свои места. Это финал. Она тут же с опаской посмотрела на стул, где были разложены его вещи: износившиеся турецкие джинсы и балахон из секонд-хенда с изображением мультперсонажа. Он, услышав ее всхлипывания, принялся торопливо надевать джинсы, пересчитал деньги в кошельке и засунул его в карман.

— Куда ты собираешься?

— Вечно вопросы эти... Я слышать тебя не хочу, видеть тебя не могу больше!

Как ненавистны эти разговоры, когда никакие слова не могут выразить то, что выразил бы простой удар ногой в дверь. Заорать и зарычать — вот чего ему хочется на самом деле. Бежать! Бежать отсюда!

— Как ты можешь так поступать? Я же ничего не сделала!

Хотелось с силой хлопнуть дверью и выйти, но в проеме застряла тапочка, и он поскорее выскочил, поджав губы, оставив дверь незакрытой, чтобы не продолжать разговор. Все прошло! Господи! Все прошло!

— Вот и вали, придурок! — запоздало послышалось вдогонку.

Казалось, лифт уже никогда не спустится: так долго пришлось ждать, изнемогая от переполняющей его ярости. В кабинке мальчик и девочка улыбались и подавали несуразные знаки друг другу, боясь прыснуть от смеха при постороннем. Он с ненавистью посмотрел на них. Девочке стало не по себе, и она украдкой одернула своего спутника.

Темные коридоры вокруг, завывающий в пролетах здания ветер. Выйдя на улицу, он остановился, чтобы осмотреться. Далеко за полночь, и непонятно, куда идти. Улица дунула на него декабрьским ветром, и разгоряченное тело пробрало до дрожи. Звонить было некому, все знакомые уже спали.

Надо перевести дух. Как там написано в этих журналах? Медитация, концентрация и что-то еще в этом роде. Думать о хорошем. О чем хорошем? Лучше уж ни о чем не думать. Любовь еще какую-то себе выдумал. Как будто мне двадцать и я только из армии вернулся. Дебил. Руки почувствовали жгучий холод, и он натянул на них рукава балахона. Ветер стих, и можно было насладиться наступившей зимней тишиной ночного города. Захотелось пройтись по пустой дороге вдоль зданий.

На миг представилось, что открывается дверь в подъезде. Она, в слезах, без головного убора и пальто, выбегает за ним, как в старых фильмах. Начинает кричать и смотрит на него с побелевшим от холода и слез лицом.

Он грустно улыбнулся своему воображению. А ведь у нее и подруг нет никаких. Так, пустышки какие-то. И не любит он ее, бедняжку. Может, дети любят? Будет сидеть, как дура, перед телевизором всю жизнь. Вместе с ним. Все пусто, и всегда было пусто. Каждый тянет на свою сторону, но, в сущности, в этом нет никакого смысла: мы не интересны даже друг другу, выросли уже из этой «женитьбы», превратились в какой-то виртуальный знак «семейная пара». Следим, чтобы соответствовать: зарплата, отдых, вещи, квартира, машина, дача. Общий набор, скрепляющий двух разных людей, и если его нет, то они перестанут быть семьей. Смотрите скорей! У нас все хорошо! В Сети она манящая тигрица, а он успешный весельчак, глава семейства. Каждое фото пронизано флюидами счастья. Само счастье представить сложно, и на самом деле нужен только его знак: фотография после отпуска — это единственное, что имеет значение. Смотреть и верить, что там, на картинке, действительно было оно.

Район укутался в звездное небо, и он прислушался к скрипу собственных ботинок на снегу, дивясь, что до сих пор не замечал наступления зимы. Решил пройтись в соседнем скверике, видевшемся ему таким убогим днем и таким родным этой ночью.

О чем они думали на свадьбе много лет назад? Хотели что-то выгадать? Сделать «как все»? Он чувствовал себя в тот день очень важным. В великолепном костюме, окруженный близкими людьми. Начало новой жизни. Она обязательно родит от него. Горько! Они никогда не постареют. Счастья молодым!

Он переживал. Ему тогда показалось, что мать с отцом сидели слишком далеко друг от друга и смотрели в разные стороны в единстве своего безмолвия. Вот и сейчас для него наступает время, когда молчание связывает, а слова, наоборот, разъединяют.

Огороженный сквер имел только один вход. В холодном мраке стало одиноко, несмотря на живописную зимнюю картинку. Раздосадованный, он повернул назад, не представляя себе, что необходимо такого сделать, чтобы жизнь снова обрела свои потерянные смыслы. Уехать на другой материк? Развестись? Завести любовницу? Заболеть раком? Сменить ориентацию? Стать бомжом? Разбогатеть? Умереть за идею? Наплодить еще детей?

Нельзя убежать от того, что возникло внутри. И сколько ни выбегать на улицу, всегда наступает время возвращения, потому что этот дом, и она, и зимний город, и даже этот сквер — это и есть то, что невозможно просто вырвать или забыть, как нельзя вырвать воспоминания о юности, потому что это — он сам! И нет ничего больше.

Он тихо пришел домой, когда она уже спала. Долго сидел на стуле и вглядывался в черноту ночи. Замерзший, залез под одеяло, обнял, неловко уткнулся ей в ухо, и нежно поцеловал.