Эрика-рабыня

Эрика-рабыня

Курт Франц, 23 июля 2021 г.

С вами Курт Франц.

Сегодня рассказ будет немного… неожиданным.

Я пришел к ней, как только она очутилась у нас – я хотел её встретить, посмотреть, как она, напомнить о вчерашних моих пожеланиях.

“Как, как.

Трудно”.

Она сумрачно посмотрела на меня.

“Лучше пожрать дай”.

“Ну…” – я развёл руками.

Она долго сидела, сумрачно высасывая из детей кишки.

То, что ей тяжело, я видел.

“Как у тебя там с этим?”

“Никак.

Он мудак”.

“Продолжишь разговор?”

“Зависит от желаний той моей фазы.

В любом случае, это лишь ничтожная тряпка”.

Я прижал её к себе.

“А я?”

“Ты комендант”.

Она красиво извернулась в моих руках.

“Но много о себе думаешь”.

В моей груди вновь заметалось что-то – освободиться.

Она решительно прижала меня к себе, щёлкнула зубами над ухом и сглотнула.

“Мой дорогой комендант”.

Я застыл.

Она снова отымела меня в задницу – имела долго и сладко, прижав за шею к земле.

Наконец, кончив, отпустила.

Я отряхнулся.

“И что это было?”

“А это за твоё дурацкое сопротивление”.

Она села на землю, расставив ноги, как ребёнок, и вновь насадила меня сверху на свой страшно торчащий орган.

Я захрипел.

Девочкой быть её естеству, похоже, не хотелось.

Девочку бы я не обидел – но Эльфрида пережила столько всего, что ей проще было вдолбить меня в землю этим своим толстенным псевдо-органом, чем заставить себя расслабиться и принять невинность.

Мне пришлось дождаться, пока она насладится и кончит.

“Может, попробуешь?” – простонал я.

Она отпрыгнула на четырёх конечностях, как хищник (она снова была женщиной), и посмотрела исподлобья.

“Да ну тебя, Франц.

Пойду евреев жрать”.

Потом мне рассказали, что она, отобрав по своим каким-то критериям часть рабочих, жестоко их мучила, вскрывая животы и загоняя пруты в зад.

Я почти не смотрел – у меня были дела в лагере.

Недавно я всё же решил навести в нём порядок, и, кажется, мне это вполне удавалось.

“Я не против порядка, - говорила мне Эльфрида, - но включите в этот распорядок МЕНЯ.

Так или иначе, я ваш будущий лагерь, я привнесу в него много богатств, а ты, ты, ты – за все мои труды и защиту мог бы просто меня кормить, не создавая перебоев с младенцами…”

Я тогда, помню, дико взглянул на её живот – я начал поставлять их ей без малого год назад, но при одной мысли о том, сколько там пропадает, во мне всё равно всплёскивалось живое, запредельное удивление, граничащее с ужасом.

Я до сих пор не привык.

“Что это, блин, за лагерь смерти такой, что вы этого боитесь…”

Я криво ухмылялся, вспоминая её давние слова.

Тогда она только что показала нам свою зубастую вагину в действии (первый эшелон детей), сказать, что мы были удивлены – ничего не сказать.

Мы были в ужасе.

Даже я, побледнев, потерял лицо.

…”Ну а что.

Ты помнишь,сколько дерьма я вам отгружаю?”

Да уж.

Столько, что оно подешевело.

В отличие от евреев, которых она ужасно презирает за их махинации и стремление не сделать мир лучше, но максимально нажиться, Эльфрида действует честно.

Срёт тоже честно.

Да и мы не можем оставлять весь этот ужас в лагере, чтобы не похоронить лагерь под толстенным, до неба, слоем дерьма.

Поля теперь удобрены, но мы не получаем столь большой отдачи.

Похоже, за богатства придётся воевать.

(Она на это указала, как на единственный выход – теперь я знаю, почему).

“Ты можешь так много не срать?”

Она презрительно фыркнула, и, повернувшись, наложила кучу мне прямо под нос.

“Привыкай.

Теперь лагерь работает по моим правилам”.

Я вздохнул.

Я знал, что это.

Трудный выход, но – такой, после которого нас хитростью уже не победить.

Я обнял её за плечо.

“Ты молодец”.

Она мягко вывернулась.

“Дела…”

Это было тогда, несколько дней назад.

Теперь же она мучила евреев.

Я пришёл к концу.

“Развлекается?”

“Угу”.

Я решительно двинулся вперёд.

Путь мне преградил Маттес.

“Ты просто посмотри, какая она голодная.

Если ты сделаешь ещё шаг, я тебя задушу”.

Сила одного Маттеса была меньше моей, но на его стороне были остальные.

Выстроившись полукругом, они враждебно смотрели на меня.

Я сел и сжал голову руками.

“Мои евреи…”

“Не жалей евреев, Франц.

Она ещё и нас должна будет съесть.

Чтобы взять своё…”

“О чём разговор, мальчики?” – Эльфрида, таща за руку кровавый кусок еврея, в крови рот и белая грудь (я снова невольно возбудился), подошла к нам.

Ей коротко объяснили.

“Ах, вот оно что?”

Мыслью облачив ногу в облегающий чёрный сапог с острым каблуком, она придавила меня им.

“Придётся мне и тебя съесть”.

Она исполнила угрозу – ела меня отстранённо, как богомол, зажав в руках – на миг мне там и показались богомольи лапы, или они там и были, куски моего тела.

Доев, обернулась к моим и сыто рыгнула.

“Что ж…”

…Они были вынуждены её ублажать.

Впрочем, похоже, их непритязательная любовь у всех была искренней.

Я, привыкнув к утончённости Эрики, ещё иногда забывая, что сам создал эту пустышку, не развив её истинные качества, которые в ней есть – в общем, после всего этого никак не мог привыкнуть к моему милому “Хакенхольту в юбке”.

Кто не читал предыдущее – Хакенхольт довольно грубый мужик.

Ну и лишь поэтому я сидел у неё в желудке, я лишь один.

Быть милой девочкой, требующей своё, ей ещё трудно.

Не буду говорить о причинах – недоразвились и мы, и в целом мироздание, создаваемое ею, ещё слишком нестабильно.

…Итак, насладившись моими братьями, она пошла в лазарет и – вытолкнула меня из себя прямо в яму.

Я не хотел лежать на гниющих трупах.

Я стал выбираться.

Она ухмыльнулась и затолкала меня обратно сапогом.

Я плавал в мерзкой жиже, получившейся от жары, и уныло думал, что лучше бы накануне их жгли.

…Наиздевавшись, Эльфрида вынула меня и приказала переодеться.

Я переоделся во всё чистое и решил вообще больше не выходить из барака.

…Как бы ни так.

Она меня нашла, и, пригвоздив руками к косяку, пристально взглянула мне в глаза.

“Отлыниваешь?”

Не дожидаясь ответа, она снова влепилась в меня поцелуем.

Я смотрел на неё в недоумении – она была ужасно красива, я не знал теперь, что мне в ней не нравится – но, всё же, ужасно бесцеремонна.

Повалив меня на пол и сделав своё дело – на этот раз, слава богу, как женщина – она повернулась задом и, ухмыльнувшись, пригласила.

Я должен был трахать эту чёрную пещеру.

Она поглощала меня ею.

Я почти не мог удержаться на поверхности.

Она села на меня задом, свалив на пол, и ещё оттрахала сверху.

Получив ужасающий анальный оргазм, она затихла у меня на члене, и вскоре встала.

“Франц.

Ты, конкчно, гад, но я в тебя влюблена.

А ещё мой животик периодически любит твоё мясо”.

“…”

“Пошли”.

Она ухватила меня за руку и потащила на плац.

Там, на гремящем чёрном ночном плацу, под холодными звёздами, я был вынужден командовать евреями – для её удовольствия.

Она смотрела на меня восхищённо.

“Пусть ты меня и не особо любишь, - сказала она, - но пока ты у меня в лапах, я могу наслаждаться картиной того, как ты действуешь…”

“Я любил тебя больше, когда ты ещё казалась мне девочкой…

Теперь я не знаю.

Ты как бездушная машина”.

“Ты предал меня.

Мне пришлось отрастить зубы.

Ты предал бы меня ещё и ещё, если бы я тебя не держала в своих когтях”.

Я внезапно почувствовал себя жертвой – вместе со столь маленькой Эрикой, против них всех.

“Отдай мне Эрику в рабыни, - сказала она. –

Туда.

Там я позабочусь о том, чтобы Эрика узнала, что такое ад”.

Я отдал дочь, скрепя сердце – в плотности даже малейшие раны были ужасны.

И всё было ничего до тех пор, пока Эльфрида не начала совать палец в девственную задницу Эрики (мы пока ещё не решались туда проникать, да и она сама не одобряла).

Эрика, как рабыня, терпела, но после этого мы решили Эрику спрятать.

Так Эльфрида её и не нашла.

Не знаю, что будет дальше.

Комендант лагеря смерти Треблинка

Курт Франц.