Валерия ИСМИЕВА (г. Москва, Россия)

Валерия ИСМИЕВА (г. Москва, Россия)

Номинация «МАЛАЯ ПРОЗА»

Подноминация«Для детей и юношества»

Total War

Я росла в местности, где война никогда не кончалась.
По ночам от грохота пушек содрогались стены дачного домика (финский проект, щитовая сборка), автоматные очереди рассыпались между стволов ёлок и сосен соседнего леса…
– Ну, в этот раз что-то разошлись, – говорила мама, когда между выстрелами слышались голоса, отдававшие команды стрелять, или так мне казалось. – Спи.
Её высокий голос звенел в темноте песенкой про Дон Кихота или про тачанку(она часто и охотно пела мне на ночь) под аккомпанемент взрывов …
- Па, а что это у тебя? – спрашивала я, трогая белые шрамы на папиных плечах.
– Это следы от выстрелов, дочка, – папа втыкал лопату в грядку и вытирал пот.
– Пап, немецких?
– Да.
Он носил в своём теле 27 осколков от снарядов, врачи вынули только семь самых крупных.
Но самый страшный шрам был у папы на животе, шёл сверху вниз строго посередине и с множеством поперечных полосок с точками вроде застёжек.
– А это тоже ранение?
– Нет, это операция.
– В войну?
– Нет, потом…
Тогда я ещё не знала, что можно захлебнуться собственной кровью и в мирное время – от предательства близких, но тогда до моих ушей доходили лишь неясные отголоски той истории.
– У меня тоже есть шрам, – говорила я, показывая белый серпик на ноге повыше колена – след от ножниц…
Я была маленькая, и мне ещё никто не успел объяснить, что женщин боевые шрамы не красят. Зато я помнила слова мамы: "Бойцы не плачут и мужественно переносят пытки". И я не плакала. Тот след от глупой случайности остался на всю жизнь...
– Ляля, Ляля, беги скорей сюда! – позвала из сада мама, когда хруст неба от нарезавших широкие круги реактивных истребителей и буханье винтов боевых вертолётов расколол воздух над самым нашим участком.
Я сбежала по ступенькам и задрала голову: верхушки больших деревьев дрогнули и наклонились, затрепыхались, простираясь ниц, кусты сирени, полегла ботва – низко-низко над нашим участком, оглушительно стрекоча железным винтом и мелко потряхивая широким брюхом, медленно перемещалась по воздуху, зависая, железная стрекоза в зелёной боевой раскраске.
– Надо же, как низко! – кричала мама.
– А он не упадёт на нас?
– Нет, что ты! Ну вот, улетает…

...Любимой нашей детской игрой была война. Мальчики почему-то всегда хотели быть фашистами, девочкам больше нравилось быть «нашими». Но обычно всё решал жребий.
Днём, если мы не играли в войну, мальчишки частенько отправлялись собирать в окопах гильзы.
Один вернулся с немецкой каской.
Другой подорвался на мине.
– Не вздумай лазить с ними в окопы! – предостерегала мама. – Вот что бывает!
Что бывает, я узнала, когда стала старше: мальчишки нашли старый блиндаж и водили туда девочек для каких-то непонятных игр, о которых бабушки и мамы говорили друг другу шёпотом и делали страшные глаза, кажется, девочкам это нравилось, зато очень не нравилось взрослым, они говорили, что это безобразие и сажали дочерей и внучек под замок.
Меня в блиндаж не тянуло: лес – это комары, от укусов которых у меня вспухали и страшно зудели неделями красные волдыри, а мама почему-то считала вредным давать мне таблетки от аллергии. Гильзам я не завидовала. На каску смотрела без интереса: зачем мне этот ржавый котелок, когда у меня дома живой папа-ветеран войны!
– Пап, это опять пушки?
Промельк знающей улыбки и кивок.
– Нет. Гаубицы. 155-калиберные.
Надо запомнить, думала я. Грохот отдачи после выстрела докатился не сразу. Стёкла в окнах дребезжали, у соседей справа закудахтали куры, у соседей слева загавкала собака. Бабушка невозмутимо чистила картошку на крыльце.

Я и мои подружки ждали игру в войну как праздника: не всегда удавалось собрать большие «армии», а без этого какая ж война!
Самым важным, что я усвоила из тех игр, было умение затаиваться в засаде и быстро бегать. В плен попадать было не страшно: из плена можно было убежать. Но самых злостных врагов, молчавших на допросе, расстреливали.

… В тот день война затянулась. Палящая жара сменилась ленивым предвечерним оцепенением. Парило. Полегла половина бойцов, кое-кого родители уже позвали к полднику.
Я неслась вдоль берега речки и думала, что успею. Не успела. Командир сказал моему преследователю (когда тот привёл меня в штаб, руки за спиной, дуло автомата между лопаток):
- Расстрелять!
И мой преследователь повёл меня на расстрел. Война в лесу затихла. Я стояла на берегу озера, щурилась на отраженье солнца в воде и думала: сейчас я узнаю, как это – умереть. Мне было интересно.
И тут мой палач захотел поцеловать меня перед смертью.
– М-можно? – спросил он.
Надо же, и зачем это ему? – подумала я с недоумением.
– А потом расстреляешь?
– П-приказ ес-сть приказ.
Ну, раз всё равно смерть, то какая разница?
– Хорошо. Целуй.
Оба мы были серьёзны и почти суровы. Руки у меня за спиной были связаны, я повернулась к нему и подставила лицо. Его потрескавшиеся от жары губы (преследуя меня, он от волнения всё время их облизывал), на мгновенье прижались к моим губам.
В эту минуту наша война закончилась.

Мы вернулись, держась за руки, и Серёжка объявил, что мы выходим из игры.
Сначала нас не поняли, но потом кто-то крикнул, что видел, как мы целовались.
Новость не понравилась никому.
В лесу грохнула гаубица. 155-калиберная: на полигоне в Кубинке возобновлялись учения – генералы опять готовились к какой-то войне.
– Лучше бы уж в войну играли! – сердито буркнула бабушка моего спасителя, когда мы вернулись домой.
– Чего надумали, надо же! – возмущённо качала головой моя бабушка и призвала к ответу маму. – Ира, я ведь тебя предупреждала!
– Жених и невеста! – улюлюкали мальчишки.
Мне было семь лет. В тот день я поняла, что война гораздо более привычное и приятное для людей занятие, чем поцелуи и дружба.
С Серёжкой мы продержались три дня. Тот поцелуй был единственным. Но мы ходили гордые и упрямые, воевать не соглашались. Велено было общаться под присмотром взрослых, под их насторожёнными и неодобрительными взглядами. На четвёртый день, когда его обозвали девчонкой и кинули через забор тряпичную куклу в бантиках, с надписью фломастером «Сергей» на голом пузе, мой друг сломался.
– Ляля, – сказал он мне из-за калитки, хмуро глядя куда-то себе в очки, – иззв-вини, но это б-была ош-шибка.
Я не стала уточнять, что именно он считал ошибкой.
– Отойди от меня, фашист, – сказала я с презрением, быстро развернулась и пошла прочь. Конечно же, не оглядываясь – чтобы он не видел, как слёзы брызнули у меня из глаз и потекли по щекам.

Подноминация «О жизни и любви»

12 Следующая ⇒