Валентина ФЁДОРОВА (с. Заречное, Республика Крым, Россия)

Валентина ФЁДОРОВА (с. Заречное, Республика Крым, Россия)

Номинация «Малая проза»

Подноминация «О жизни и любви»

ОДИНОЧЕСТВО

Берег был пуст. Жёлтая песчаная полоса его простиралась до самого выступа отвесной каменной скалы, сужаясь у её подножия, до узенькой ленты, еле заметной, и до того узкой, что между скалой и морем оставался неполный шаг каменистой тропы, по которой мог ещё пройти путник. Волны катились одна за другою и, ударяясь о скалу, быстро уходили назад. Море, серое, огромное, ворочало своим нутром и устрашающе шумело, неся угрюмое торжество зимнего стояния. Было холодно. С неба свисала такая же серая мгла и давила на берег, на море, на скалы уныньем и тоскливым однообразием. Ветер, холодный, напористый, рвал пенистые верхушки волн и бросал их на шумящую морскую поверхность, летя дальше без тени сожаления.

В этом году зима показала себя, не на шутку. Она началась с середины ноября. Пошла сразу, нахраписто, как молодая кобыла, выпущенная на волю без узды и без седла. Пошла и пошла, и так, и сяк, и вкруговую. В конце ноября швыряла уже дождь со снегом вперемешку и дышала по утрам морозцем. Такого давно здесь не бывало.

Дед Андрей вышел из дома и тихо побрёл по улице, наслаждаясь чистым морозным воздухом, который так и лился родниковой струёй в его ослабевшую грудь. От потока свежести он закашлялся. Остановился. Постояв несколько минут, пошёл дальше. Узкая тропинка, спускающаяся к морю желтовато-грязной лентой, звала старого человека вниз. Дед Андрей не сопротивлялся. На середине пути, поскользнувшись, схватился за голый куст магнолии. Удержался. Постояв немного, снова двинулся в путь, теперь уже медленней, осторожней.

Море шумело. Оно, то плакало, то рыдало, а то смолкало на какой-то миг, чтобы зареветь с новой силой, показывая свою неугомонную мощь. Сквозь серую пелену мглы пробивался слабый солнечный свет. Но он был таким слабым, что не мог даже подбодрить старого человека, идущего к замёрзшему берегу моря, чтобы успокоить уставшую душу. С каких-то пор, дед Андрей сам не заметил, когда это случилось, душа стала дошкуливать его, не давая покоя сердцу. Особенно куражилась она по ночам, когда на улице бушевала буря. Так было и в прошлую ночь. Вечером он лёг спокойно, ничего не думая. Почти, ничего. Потом пришли в голову мысли. Одни. Другие. Вспомнил сына, дочку, внуков. Хорошие детки. И старшие, и младшие. Захотелось увидеть. Когда-то жили все вместе. Тесно, но все на глазах. Потом разъехались. Почему разъехались? Да кто ж его знает, почему взрослые дети разъезжаются с родителями. Взрослеют, наверно. Лучше хочется жить. Внуки, пока рядом были, прибегали. Скучали, видимо. Кровь-то, не чужая. Родство тормошило. А теперь далеко. Так старшие захотели. Зарплата, должности. Карьера. Карьеристы!

И тут неплохо было. Дома, машины, работа. А главное, на глазах! Заболит, было, душа, всё бросил и пошёл. Посмотрел на них, глядишь, и отпустило. Да и жена была под боком. Вдвоём и баран стричь легче. При ней вообще всё было по порядку: и в доме, и в огороде, и вообще. Да вот – не сберёг. Вовремя не берёг, а потом уже – поздно было. Лучше бы самому уйти. Женщина умеет приспосабливаться. Ей легче с детьми сладить. А мужик, как мужик. Рубанул – и полетели щепки. С тем и уснул.

Проснулся среди ночи. Ореховая ветка стучала в окно, сгибаясь и разгибаясь, под порывами ветра. В доме было тихо. Собака, маленькая, шустрая, Лайка, лежала в конуре и не подавала звука. И только ветер бросался на дом бестолковой своей натурой, не думая, что кто-то проснётся от его своенравных действий в четыре часа утра и больше не сомкнёт глаз. За три часа всё можно передумать. Дед Андрей встал, открыл дверь, посмотрел наружу.

- Вот чёртова канитель! Глянь-ка, как расходился! Крышу бы не повредил. Хватанёт и пойдёт! Лишь бы одну черепицу вырвать. Потом не удержишь. Полбока, так и отхватит. Самому не залезть. А больше некому.

От нового порыва ветра дверь хлопнула и затрещала. Дед матюгнулся. Схватив за ручку, потянул на себя.

- И как жить? – громко спросил он, обращаясь к жене ли, а может, к детям. – Как! Бросили одного, и дела никому нету. Вот оно, одиночество! А почему одиночество? Чем я провинился перед всеми ими, чтобы вот так доживать свои последние дни! Перед Дарьей ладно ещё. Может и виноват. Оно ж как. Молодой. Думаешь, таким всегда будешь. Женщины мудрее мужчин. При мудрой жене и жить легче: то пригрозит, то отругает, а ты задумываешься. И делаешь. И становишься на место, навроде коня, што ли. Тот тоже такой. Всё ему куда-то надо. Глаза выпучит, ухи настримпежит, вот-вот сиганёт. А куда, и сам не знает. Тут уж, хоть хошь, хоть нет, нужен хозяин. Натянет уздечку, да ещё и плеточкой. Оно и дай сюда! У людей так не получается. Сказала, сразу плохая. Чо там греха таить! Закусишь, бывало, удила и сидишь целый день, смотришь телевизор. Хозяин! Што хочу, то ворочу. А ей-то сидеть некогда. То стирка. То уборка. То сварить. То помыть. А теперь вот один. Слово некому сказать. Лучше бы она меня каждый день ругала, чем так жить.

Дед Андрей сел на кровать, почесал затылок.

- А дети чо ж? – продолжал думать дальше. Мы с матерью души в них не чаяли. Всё им. Сначала им, а потом уж себе, што останется. Это они щас стали умными, карьеристы хреновы. И туда они, и сюда они. Забыли, как родители наизнанку выворачивались. Времена-то были, ай да ну! Эти ж чёртовы перестройщики всё у народа отняли. Копили люди, копили, а они – тяп! И оставили нас, в чём были одеты! Себя-то не забыли. Нагребли, девать некуда. Банки трещат от ихних миллиардов. А народ последний кусок доедал.

Дед Андрей крепко сжал губы. Посмотрел в окно. И ничего не увидев, продолжал думать.

- И хто ж знал, што так оно получится? Кинули страну в пропасть. За кордон весь капитал вывезли. Вспомнить страшно, што делалось. И до чего дошли! Хлеб! Уж чо там! Пшеничка-то, никуда не девалась. Люди пахали и сеяли. Старались. А хлеба уже, считай, не было. В руки – одну булку. Вот тебе и государство. Вот тебе и вожди. Сами продались и страну продали. Куда ж оно всё девалось? Так было спланировано. И больше ничего. А ещё, жадность! Добрались до бесплатного. И давай, хватать! Забрали, вывезли за границу, и отдали в чужие руки. Центробанк придумали! А теперь вот, рассчитаться между собой не могут. Все денежки там! За кордоном! Захотят, дадут. Не захотят, санкции какие-нибудь придумают. Держи карман шире. Думали, будут жить спокойно. Кого там! Деньги везде любят. И там, и тут. Жалко только, что народ наш лопухнутый. Пока дотямает, а уже всё сделано. Обидно. Время проходит, всё забывается. Только время, оно ж для всех время. Оно всех чистит потихоньку. Не только нас, но и их. Вон какие воротилы были. Миллиардеры. И где они щас? Да там же, где мы все будем. Один Сорос, этот старый удав! Сто лет, а он всё миром ворочает. Говорят, шесть раз сердце пересадил. Голову б ему пересадить надо, чтоб думал, зачем ему всё это. И не боится ж ничего. Одна война на уме.

Дед Андрей вздохнул, откинув одеяло, лёг, закрыл глаза. Где-то там, далеко, замаячили дети. Прошли мимо, не обращая на отца внимания.

- Живут. Как живут? Дочка ещё звонит. А сын совсем забыл, что отец его жив ещё. И сердце не болит. И душа не волнуется. Как будто меня нет!

В думах, тяжёлых, как ненастная погода, пролежал дед до семи часов. Зазвонил будильник. Он звонил всегда в семь. Ни раньше, ни позже. Вставало утро, поднимался дед Андрей. Готовил себе завтрак, кушал и выходил во двор, чтобы поздороваться с наступающим днём и накормить Лайку. Сегодня было, как всегда. Его всё устраивало: и тучи, и ветер, и дождь, что спускался несколько раз, тарабаня по железу, висевшему над входной дверью. Однако, сегодня сердце барахлило по-новому. Обычно, оно давило грудь. Так сожмёт, что дохнуть нечем. А сегодня, как будто, спотыкалось. Рванувшись, останавливалось на секунду, другую, и, отдохнув, снова входило в ритм.

Дед вытащил нитру. Так называл он своё лекарство, названия которого никак не мог запомнить. Запил водой из небольшой полиэтиленовой бутылки, торчащей из глубокого кармана зимней куртки. Поморщился. И пошёл. Дождь со снегом прекратился. Но сама непогода не хотела покидать занятые ею пространства и висела серой пеленою над морем, над горами и над этой дорожкой, спускающейся с горы к берегу. Она виляла меж камней, круглых и мокрых, меж кустов, голых и бедных, и вела деда Андрея к морю, что громыхало под ветром, неся холодные волны на жёлтый песок. У самой воды дед остановился. Посмотрел вдаль и как-то незаметно для себя двинулся в сторону скал. Мыслей никаких не было. Они как будто покинули его, оставляя старого человека в дремлющем покое. Он подошёл к скале, потрогал рукой каменную глыбу. Вода хлюпала у ног, то заливая, то освобождая узкую тропку над морскою бездной.

- А што, если! – мелькнула холодная мысль и завертелась, и закружилась как седая волна, только что схлынувшая с обледеневшей тропинки.

- Папка! Па-ап! Крик летел откуда-то сверху.

Он осторожно обернулся. По берегу бежала дочка. Дед Андрей узнал её сразу. Бежала без платка, в распахнутом пальто.

Што ж она делает! Простынет ведь! Надо же! Приехала! Сердце заколотилось, захныкало.

– Вот те раз! А я говорил!

Дед развернулся и быстро зашагал ей навстречу.