ГЛАВА II.

ГЛАВА II.

ПРОИСШЕСТВия 1811-го года.

Письмо Наполеона к Государю. – Ответ. – Разговор Наполеона с Чернышевым. – Продолжение спора. – Приготовления Наполеона к войне – Разговор его с Князем Куракиным.– Ответ ГОСУДАРЯ. – Донесения Князя Куракина и Чернышева о непременном намерении Наполеона вести воину. – Австрия и Пруссия предлагают свое посредничество. – ГОСУДАРЬ не принимает оного. – Вооружения Наполеона продолжаются. – Дела Турецкие.

Описанное в предыдущей главе происходило в 1810-м году и Январе 1811-го. Наполеон не мог тотчас начать войны, еще не совсем приготовясь к ней. Для выиграния времени, он притворствовал, говорил о желании сохранить мир, о дружбе к Государю. В сих уверениях и переговорах о спорных статьях прошел весь 1811-й год. В каком положении были дела в начале сего года, в чем именно заключались взаимные неудовольствия обоих великих соперников, красноречивейшим изображением тому служат собственные их письма, писанные по случаю назначения Генерала Графа Лористона Послом в Петербург, на место Герцога Виченцского, Коленкура.

Письмо Наполеона, от 16-го Февраля 1811-го года:

«Слабое состояние здоровья Герцога Виченцского заставляет меня отозвать его. Я искал между окружающими моими такого человека, назначение которого могло бы наиболее быть угодно Вашему ИМПЕРАТОРскому Величеству, и способствовать к поддержанию мира и союза между нами. Я избрал Генерала Графа Лористона. Нетерпеливо желаю знать, удачен ли мой выбор.

Поручаю Чернышеву изъяснить Вашему Величеству мои чувства к Вам. Они не изменятся, хотя я не могу скрыть от себя, что Ваше Величество лишили меня Своей дружбы. Мне делают от Вашего имени возражения и всякиезатруднения на счет Ольденбурга, между тем, как я не отказываюсь от вознаграждения, а положение сей земли, всегдашнее средоточие контрабанды с Англиею, налагает на меня непременный долг присоединить ее к моим владениям, для выгод моей Империи и успешного окончания предпринятой борьбы. Последний указ Вашего Величества, в существе и особенно в изложении, направлен собственно против Франции. В другое время Ваше Величество не приняли бы подобной меры против моей торговли, не предварив меня, и я, вероятно, был бы в состоянии предложить Вам иные средства, соответственные Вашей главной цели, и не являющие Франции признаков перемены в Вашей системе. Так поняла дело сие вся Европа, и в мнении Англии и Европы наш союз уже не существует. Хотя бы в душе Вашего Величества был он так же ненарушим, как в моей, тем не менее такое общее мнение есть большое зло. Позвольте сказать Вам откровенно: Вы забыли пользу, принесенную Вам союзом, и между тем посмотрите, что произошло с Тильзитского мира? По Тильзитскому договору, Вы должны были возвратить Турции Молдавию и Валахию; вместо того, Ваше Величество присоединили сии области к Своей Империи. Валахия и Молдавия составляют третью часть Европейской Турции. Огромное приобретение сие, упирая обширную Империю Вашего Величества на Дунай, совершенно обессиливает Турцию, и даже, можно сказать, уничтожает Оттоманскую Империю, мою древнейшую союзницу. Не только не настаивал я в исполнении Тильзитского договора, но с величайшим бескорыстием, единственно по дружбе к Вашему Величеству, признал присоединение к России сих прекрасных и богатых стран; но если бы я не был уверен в продолжении Вашей дружбы, то даже несколько несчастных походов не заставили бы Францию согласиться на такое отторжение областей у древнего ее союзника. В то время, когда я возвратил Шведам сделанные мною у них завоевания, и согласился, что бы Ваше Величество удержали за собою Финляндию, составляющую треть Шведского Государства, и для Вашего Величества столь важную область, что после сего приобретения, можно сказать, нет уже Швеции, ибо Стокгольм теперь на аванпостах Королевства. Между тем и Швеция, не смотря на ложную политику Короля своего, была также одною из древних союзниц Франции.

«Люди вкрадчивые и научаемые Англиею утруждают слух Вашего Величества коварными речами. Они говорят о моем намерении восстановить Польшу. Я был властен в Тильзите воскресить ее; через двенадцать дней после Фридланского сражения я мог быть в Вильне. Если бы я хотел восстановить Польшу, то в Шенбрунском мире вознаградил бы Австрию: она желала сохранить свои древние области и сообщение с морем, пожертвовав владениями в Польше. Я мог дать бытие Польше в 1810-м году, когда все Русские войска были заняты войною против Порты: следственно, я мог бы успеть и теперь еще, не дожидаясь, пока Ваше Величество заключите с Портою договор, который, вероятно, состоится в течение нынешнего лета. Ни при одном из означенных обстоятельств не приступал я к восстановлению Польши, следственно и не помышлял об нем. Но если я не хочу переменять положения Польши, то имею также право требовать, чтобы ни кто не мешался в дела мои по сю сторону Эльбы. Я должен однако же сознаться, что враги наши имели успех. Укрепления, воздвигаемые по повелению Вашего Величества на двадцати местах по Двине, протест в пользу Ольденбурга и указ Ваш о тарифе служат тому доказательством. Я не изменился в чувствах к Вам, по поражен очевидностью сих происшествий и мыслию, что Ваше Величество совершенно расположены подружиться с Англиею, коль скоро обстоятельства приведут к тому, а такое сближение возжет войну между двумя Империями. Если Ваше Величество оставите союз, и сожжете Тильзитские условия, война, очевидно, должна последовать через несколько месяцев. Такое положение недоверчивости и неизвестности имеет неудобства для Империи Вашего Величества и моей. С обеих сторон должно последовать напряжение всех способов к вооружениям. Такое положение дел весьма неприятно. Если Ваше Величество не имеете намерения мириться с Англиею, то почувствуете, сколь необходимо для Вас и для меня рассеять все сии тучи. Вы не наслаждаетесь спокойствием, ибо сказали Герцогу Виченцскому, что будете воевать на своих границах, а спокойствие есть первое благо обоих великих Государств. Прошу Ваше Величество, читая мое письмо, верить моему доброму намерению, видеть в нем только желание мира, удаления обоюдной недоверчивости, и восстановления между обеими нациями во всех отношениях той тесной дружбы, которая уже около четырех лет делала их столь счастливыми».

Император Александр отвечал Наполеону, 13-го Марта:

«Спешу отвечать на письмо Вашего Величества от Февраля. Весьма сожалею, что здоровье Герцога Виченцского не дозволяет ему продолжать своего посольства при Мне. Я был им чрезвычайно доволен, во всяком случае видев в нем величайшую преданность к Вашему Величеству и постоянную заботливость о скреплении уз, нас соединяющих. Благодарю Ваше Величества за выбор Генерала Лористона: кто пользуется вашим доверием, тот всегда будет Мне приятен.

Чернышев исполнил Мои приказания. С сожалением вижу, что вы Меня не понимаете. Ни чувства, ни политика Мои не изменялись. Я ничего не желаю, кроме сохранения и учреждения нашего союза. Напротив, не имею ли повода думать, что Ваше Величество изменились в отношении ко Мне? Почитаю долгом объясниться с такою же откровенностью, как Ваше Величество в письме ко Мне.

Вы обвиняете Меня за протест по Ольденбургскому делу; но мог ли Я поступить иначе? Небольшой клочек земли принадлежал единственному лицу, Моему родственнику; все потребные формы были им выполнены; он член Рейнского Союза, и потому состоит под покровительством Вашего Величества; владения упрочены за ним статьею Тильзитского договора, и он лишается их, между тем, как Ваше Величество ни одним словом не предуведомили Меня. Какую важность мог иметь для Франции клочек земли, и ваш поступок доказывает ли Европе дружбу вашу ко Мне? Все письма, отовсюду писанные в то время, свидетельствуют, что присоединение Ольденбурга к Франции почитали следствием желания Вашего Величества оскорбить Меня. Что касается Моего протеста, изложение его служит неопровержимым доказательством, что Я ставлю союз с Франциею превыше всех других соображений и ясно обнаруживаю, сколь ошибочно заключать из него об ослаблении Моего союза с Вашим Величеством.

Вы предполагаете, что Мой указ о тарифе направлен против Франции. Я должен опровергнуть сие мнение, как ни на чем не основанное и несправедливое. Тарифа необходимо требовали чрезвычайно стесненное положение морской торговли,огромный привоз сухим путем ценных иностранных товаров, непомерные пошлины на Русские произведения во Владениях Вашего Величества и ужасный упадок нашего курса. Тариф имеет двоякую цель: 1), воспретив с величайшею строгостью торговлю с Англиею, даровать некоторое облегчение торговле с Америкою, единственной торговле, посредством которой Россия может сбывать морем свои произведения, слишком громоздкие для сухопутного вывоза; 2), ограничить по возможности сухопутный ввоз, самый невыгодный для нашего торгового баланса, ибо привозится множества весьма дорогих предметов роскоши, за который мы платили наличными деньгами, между тем, как наш собственный отпуск чрезвычайно стеснен. Вот весьма простые причины указа о тарифе. Он не более направлен против Франции, как и против других земель Европы, и совершенно соответствует континентальной системе, воспрещая и уничтожая предметы неприятельской торговли. Ваше Величество делаете замечание, что Я предварительно не спросил вашего мнения о сей мере. Как она принадлежит к действиям внутреннего управления, то думаю, что всякое Правительство властно принимать такие меры, какие ему кажутся выгодными, особенно когда они не противны существующим договорам. Позвольте сделать Вашему Величеству одно замечание. Справедливо ли упрекать Меня в том, когда вы сами поступили точно также, и ни мало не предварили Меня о распоряжениях ваших на счет торговли, не только в вашей Империи, но и во всей Европе? Между тем ваши постановления имели гораздо сильнейшее влияние на торговлю России, нежели какое Русский тариф может иметь на торговлю Франции: многочисленные банкротства, за ними последовавшие, служат тому доказательством.

Мне кажется, Я по справедливости могу сказать, что Россия точнее соблюдала Тильзитский договор, нежели Франция.Замечание о Молдавии и Валахии отнюдь не может быть вменено России в нарушение условий сего договора, ибо в нем постановлено, чтобы сии Княжества во время перемирия оставались не заняты войсками воюющих Держав. Моя армия отступила четыре марша от Дуная, и Я велел ей возвратиться туда, когда Турки сделали нападение, сожгли Галац и дошли до Фокшан. После того, Эрфуртская конвенция упрочила Мне обладание Молдавиею и Валахиею, следственно Я прав. Что касается до завоевания Финляндии, то оно не входило в Мою политику, и Ваше Величество припомните, что Я начал войну с Швециею только для приведения в исполнение континентальной системы. Успех Моего оружия доставил Мне Финляндию, точно так, как неудача могла лишить Меня собственных областей Моих. Следственно, и по сей второй статье Я полагаю быть правым. Но если Ваше Величество указываете на выгоды, принесенные России союзом ее с Франциею, то не могу ли Я с Своей стороны сослаться на пользу сего союза для Франции, и на огромные присоединенияк ней части Италии, северной Германии, Голландии? «Я неоднократно доказывал Вашему Величеству, сколь мало обращаю внимания на внушения тех, коих выгоды побуждают произвести между нами разрыв. Лучшим доказательством служит то, что Я каждый раз сообщал о них Вашему Величеству, всегда полагаясь на вашу дружбу. Но когда самые дела стали подтверждать слухи, Я не мог не принять мер предосторожности. В Варшавском Герцогстве вооружения продолжались безостановочно. Число войск в нем умножено без всякой соразмерности, даже с населением. Работы над новыми укреплениями не прекращались; воздвигаемые же Мною находятся на Двине и Днепре. Ваше Величество, столь опытные в военном деле, не можете не сознаться, что укрепления, сооружаемые в таком расстоянии от границы, как Париж от Страсбурга, суть меры не нападения, но суть чисто оборонительные. Вооружения Мои ограничились лучшим устройством существующих уже полков: и Ваше Величество не переставали заниматься тем же. Впрочем, к вооружениям понудили Меня происшествия в Герцогстве Варшавском и беспрерывное возрастание сил Вашего Величества в северной Германии. Таково настоящее положение дел. Укрепления Мои скорее могут служить доказательством, сколь мало Я располагаюсь к нападению. Тариф Мой, установленный только на год, не имеет другой цели, кроме уменьшения невыгодности курса и доставления Мне средств к поддержанию принятой и с постоянством сохраняемой Мною системы, а протест, предписанный Мне обязанностью пещись о чести Моего Государства и Фамилии, основанный на прямом нарушении Тильзитского договора, есть самый явный знак желания Моего сохранить союз с вами.

«Посему, Ваше Величество, отбросив мысль, что Я жду только благоприятной минуты для перемены системы, сознаетесь, если хотите быть справедливы, что нельзя с большею точностью соблюсти системы, Мною принятой. Впрочем, не завидуя ни в чем соседям, любя Францию, какая Мне выгода желать войны? Россия не имеет надобности в завоеваниях; она может быть, без того уже слишком обширна. Военный гений, признаваемый Мною в Вашем Величестве, не позволяет Мне скрывать от Себя трудности борьбы, могущей возникнуть между нами. Сверх того, самолюбие Мое привязано к системе союза с Франциею. Я сделал ее правилом политики для России, для чего должен был довольно долго бороться с противными старинными мнениями. Основательно ли будет предполагать во Мне желание разрушить Мое дело и начать войну с Вашим Величеством? И если вы так же мало желаете войны, как Я, то без всякого сомнения, ее н не будет. Являя вам еще одно доказательство, Я готов предоставить Вашему Величеству решение Ольденбургского дела. Поставьте себя на Мое место, и определите сами, чего можно желать в подобном случае. Ваше Величество имеете все средства устроить дела таким образом, чтобы еще теснее связать обе Империи, и сделать разрыв навсегда невозможным. Я с Своей стороны готов содействовать вам для сей цели. Повторяю: если будет война, то она возгорится по вашему желанию; сделав все для ее отвращения, Я буду уметь сражаться, и дорого продам Свое существование[1]. Если, вместо того, желаете признать во Мне друга и союзника, то найдете те же чувства привязанности и дружбы, которые Я всегда питал к вам. Прошу Ваше Величество, читая сие письмо, также верить Моему доброму намерению, и видеть в нем только решительное желание примирения».

Наполеон, прочитав до конца письмо, врученное ему Чернышевым, сказал: «Кто угрожает вашему существованию? Кто намерен атаковать вас? Не ужели я до такой степени не понимаю моих выгод, что без всякой причины начну войну с сильною Державою, имеющею огромные способы и войско, готовое храбро сражаться за отечество? Вы говорите об искреннем желании Императора сохранить мир; но повеление, данное нескольким дивизиям выступить из Валахии к западным границам, не есть ли сильнейший повод к объявлению вам войны? Что скажете вы, если я велю войскам моим идти в северную Германию, и не имели ль бы вы права принять это за объявление войны? Я желаю мира: он для меня выгоден; но если дела ваша останутся в нынешнем положении, то даю честное слово, когда вы сами не начнете войны, не нападать на вас прежде четырех лет. Выжидать значит для меня выиграть».

Наполеон исчислял все свои войска и денежные средства. Те и другие были в самом деле огромны, но Наполеон увеличивал их еще более, в намерении устрашить Россию. Потом начал он опять уверять в своем миролюбии, и говорил Чернышеву, что не может ничего выиграть в войне с Россиею, что войною не вознаградятся издержки, употребленные на вооружение, что его жизнь слишком драгоценна для его потомства и народов, и он не желает подвергать ее опасности в походе за столь маловажные предметы[2]. Такое внезапное расположение Наполеона к миру произошло от неблагоприятных известий, полученных им о действиях Французских войск в Испании и Португалии. Неудачи до такой степени озаботили Наполеона, что он отсрочил разрыв с Россиею, доколе война на Пиренейском полуострове не примет лучшего оборота. Он также запретил печатать оскорбительные статьи на счет России, уже совсем готовые для помещения в журналах, ибо, приступая к какому-нибудь предприятию, Наполеон имел обыкновение заблаговременно приготовлять общее мнение в пользу своего предначинания. Личина, под которую он старался скрывать свои намерения против России, не ввела однако же в заблуждение ни нашего Посла в Париже, ни Чернышева, который безотлучно находился при Наполеоне, сопровождал его на смотрах, на охоте, и ежедневно находился в самом тесном кругу у сестер, родственников и сановников Французского Императора. «Еще в Петербурге имел я счастье докладывать ВАШЕМУ ВЕЛИЧЕСТВУ», доносил Чернышев ГОСУДАРЮ, «что Наполеон только ищет выиграть время; настоящие обстоятельства совершенно подтверждают это мнение. Все доходящие до Наполеона известия о наших вооружениях тревожат его, и заставляют медлить разрывом с Россиею, не потому, чтобы он не мог теперь же соединить против нас 250.000 человек, но по той причине, что война на севере лишит его возможности устроить дела в Испании»[3].

Стараясь привести к окончанию спорные статьи, сущность коих заключалась в двух предметах, Ольденбурге и тарифе, ГОСУДАРЬ предложил Французскому Двору: о первой из сих статей начать переговоры в Петербурге, пригласив к тому и Данию; в отношении же второй согласиться в изменении тех статей нашего нового Положения о торговле, которые для Франции казались обидными, и даже со временем заключить с нею торговый договор, потому что через восемь месяцев должны прекратиться действия тарифа, изданного только на один год. Наполеон, имея в виду единственно отсрочку войны, отвечал, что не противится вступить в соглашение об Ольденбурге, но предоставляет России назначить вознаграждение, какого она желает для Герцога. С нашей стороны возражаемо было, что предложение должно последовать от Наполеона, насильственно захватившего Герцогство; что Эрфурта Государь не принимает, но хочет, чтобы Герцогу возвратили Ольденбург, или назначили в замен такую область, которая, по местному положению своему, могла бы находиться под непосредственным покровительством России; что Государь не просил у Наполеона милости, или способов существования для Герцога, но взирает на присоединение Ольденбурга к Франции, как на нарушение Тильзитского договора, и требует, чтобы Наполеон сам представил средства загладить свой насильственный поступок.

Желая как можно более протянуть дело, Наполеон говорил, что нашему Послу в Париже, для вступления в переговоры, необходимо надобно было дать новое полномочие. Государь отвергнул сие требование, отвечая, что звание Посла само по себе достаточно уполномочивало Князя Куракина выслушать предложения Французских Министров и рассуждать об них. Между тем ни один из двух могущественных соперников не соглашался первый объявить, в чем должно было состоять вознаграждение Ольденбургского Герцога, и оба продолжали свои вооружения. Bcе возможные меры строгости приняты были Наполеоном к поспешнейшей конскрипции. В разных местах Франции устраивали лагери для сбора войск. Множество артиллерии, снарядов, комиссариатских вещей отправляли к Рейну и далее в Немецкую землю. Туда же тянулись из Франции, по разным дорогам, в большом числе отдельные команды всякого рода войск. В Германии учреждали магазины, покупали лошадей, усиливали гарнизоны Данцига и Прусских крепостей. Владетели Рейнского Союза умножали свои вспомогательные корпуса, запасались оружием. Наполеон оказывал особенное расположение не только находившимся в Париже Австрийцам, но даже Пруссакам, обходившись с ними после Тильзитского мира со всею кичливостью победителя. «Минута великой борьбы приближается», доносил Чернышев. «Буря, угрожающая нам, остановлена только тем, что Наполеону неудобно теперь открывать поход; опасность очевидна и уже не далека. Наполеон упорствует в промедлении переговоров, под предлогом, что первые предложения должны быть сделаны нами»[4].

Отозвание пяти Русских дивизий с берегов Дуная соделалось главным предметом жалоб Наполеона. Уничтожая и сей предлог, ГОСУДАРЬ велел сказать ему, что возвратит дивизии в Валахию, если Наполеон уменьшит Данцигский гарнизон в половину. Французское Министерство отвечало, что уменьшение требует времени и размышления, и может быть исполнено не иначе, как в следствие переговоров, долженствующих прекратить все возникшие недоразумения. Наполеон не согласился убавить войск в Данциге, и велел объявить нашему Послу, что усиливает армию в Немецкой земле, «однако не для угрожения России, или из политических видов, но единственно в намерении обеспечить северные берега Германии от нападения Англичан, подкрепить таможенную стражу, общественное спокойствие в сем новоприобретенном крае, и наконец, потому, что там дешевле содержать войска, нежели во Франции».

Сомнительное положение дел между двумя Империями не могло быть скрыто не только от проницательных наблюдателей, но и от Европы. Все видели приготовления обоих Императоров к войне, но никто не знал настоящей причины взаимных притязаний их. Сущность переговоров сохранялась в тайне, и была известна только кабинетам Петербургскому и Тюльерийскому. Наполеон прервал молчание первый. В день его именин, 3-го Августа 1811-го года, был, по обыкновению, большой съезд при Дворе. Наполеон подошел к Князю Куракину, остановился подле него, и в присутствии Дипломатического Корпуса, ровно два часа говорил Послу о своем миролюбии, о всех подробностях спорных статей, выражал беспрестанно одни и те же мысли разными оборотами речей, усиливаясь доказать правоту своих мнимых жалоб на Россию. В заключение он сказал: «ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР не шлет вам полномочия для переговоров, а между тем не прекращает вооружений. Я не хочу вести войны, не думаю восстановлять Польшу, но вы помышляете о присоединении к России Варшавского Герцогства и Данцига. Без сомнения, у Императора есть какая-нибудь скрытная мысль; доколe тайные намерения вашего Двора не будут объявлены, я не перестану умножать войск в Германии»[5].

Настоящая цель сей пространной речи состояла в желании торжественно перед светом выставить Россию начинательницею войны. Но личные свойства Наполеона и его страсть к завоеваниям были всем известны. Потому слова его не ввели никого в заблуждение, и послужили только к обнаружению, до какой степени был близок разрыв с Россиею. Государь, получив донесение о сем разговоре, велел отвечать Наполеону, что не находит достаточных причин изменить Свои политические правила, остается непоко-лебим в союзе с Франциею, старается устранить все, могущее ослабить сей союз; что таково было главное основание политической системы Его Величества со времени Тильзитскаго мира, и таковы останутся Его расположения к Франции до тех пор, пока будет справедливая взаимность в поступках сей Державы, что Государю нет причин делать какие-либо предложения, хотя Он готов выслушать их со стороны Наполеона, для прекращения спорных предметов, возникших между обоими Дворами. В заключение изъявлено неудовольствие Императора на слова Наполеона о желании России приобрести Данциг или часть Герцогства Варшавского. Отвечали, что Государь не постигает, как могло возникнуть подобное, неосновательное предположение, и объявляет самым утвердительным образом, что не простирает своих видов ни на Данциг, ни на какую-либо часть Варшавского Герцогства; что довольный пространством и могуществом Империи, Провидением Ему вверенной, Его Величество не желает чужих владений, и помышляет только о сохранении тишины и общего спокойствия, необходимых для излечения ран, произведенных двадцатилетними бедствиями[6].

Объяснения сии, сообщенные в Октябре месяце Французскому Министерству, не произвели своего действия. Приготовления к войне были кончены уже в Сентябре, и если не открыл тогда же похода, причиною тому было позднее осеннее время. «Война решена в уме Наполеона», доносил Чернышев; «он теперь почитает ее необходимою, для достижения власти, которой ищет, цели, к коей стремятся все его усилия, то есть, обладания Европою. Мысль о мировладычестве так льстить его самолюбию и до такой степени занимает его, что никакие уступки,никакая сговорчивость с нашей стороны не могут уже отсрочить великой борьбы, долженствующей решить участь не одной России, но всей твердой земли»[7]. Действительно, в продолжение остальных зимних месяцев 1811-го года, Наполеон не давал удовлетворительного ответа на счет своих вооружений. Послу нашему в Париже обявили даже, что не войдут с ним ни в переговоры, ни в объяснения, доколе не будет он снабжен новым полномочием[8]. ГОСУДАРЬ, с своей стороны, почитал полномочие излишним, по причинам, изложенным выше. Поступки Наполеона доказывали, что полномочие не могло явиться средством к примирению: если бы он в самом деле желал мира, то не усиливал бы армии в Немецкой земле, и давно сделал бы требуемые от него предложения, могущие послужить основанием к переговорам.

Наполеон перестал роптать на тариф, казавшись сначала раздраженным сею мерой, и обращаясь единственно к Ольденбургскому делу, сознавался, что в присвоении Ольденбурга поступил с излишнею поспешностью, и присоединяя область сию к Франции, не знал о правах на оную Российского Двора. Протест называл он вызовом к войне, а вооружения свои оправдывал постепенным умножением Русских войск на западных границах. Его не убеждали повторные возражения о невозможности ГОСУДАРЮ равнодушно смотреть на сбор Французских армий в северной Германии, где число их в то время возрасло уже до 300.000 человек, о необходимости принять меры к обороне, когда гарнизоны крепостей в Пруссии и Варшавском Герцогстве усиливалась, и во всех концах обширной Империи Наполеона и областях его данников готовились вооружения. Отрицательные отзывы Наполеона не колебали Императора Александра, и Его Величество постоянно отвечал одно, что Наполеон первый нарушил Тильзитский мир, а потому первый должен объявить, какие за то представляет вознаграждения.

Австрия и Пруссия, предвидя близкую войну, последствия коей непременно должны были разразиться и над ними,предложили Государю свое посредничество. Император не принял его, и известив о Своем отказе Наполеона, говорил ему, что возродившиеся взаимные недоразумения должны прекратиться не посторонним посредничеством, но одною силою приязни, соединяющею Его с Наполеоном, и обоюдными выгодами их Империй[9]. Новое доказательство доверенности Государя принято было Наполеоном благодарно, но не имело влияния на укрощение враждебных замыслов его против России.

Париж оглашался военными слухами: повсюду явно и громко говорили о скорой, неминуемой войне. Столица Франции походила на лагерь, где беспрестанно производились смотры войск, отправлявшихся к Рейну. «С сожалением должен я повторить», доносил Князь Куракин от 18-го Декабря, «что война не подвержена уже ни малейшему сомнению. Все разговоры Наполеона, по общему о них утверждению, исполнены негодованием и горечью против России. Адъютантам своим он приказал выдать на подъем деньги, как то обыкновенно бывает при начале похода. Для охранения морских берегов, во время своего отсутствия, устроена им таможенная стража, в числе 214-ти рот, а для обороны границ Италии национальная гвардия. Конскрипция нынешнего года дойдет до 200.000 человек; вскоре объявится новая конскрипция в Италийском Королевстве. Военный Министр, в откровенном разговоре с одним приятелем своим, сказал, что Франция, готовясь теперь к войне против нас, никогда еще не имла столь обильно и попечительно снабженной армии, как числом людей и лошадей, так артиллериею и всеми возможными запасами и снарядами, ибо имела время для вооружений и не тратила его даром. Великие силы и способы изготовлены Наполеоном к ополчению против нас. Нам уже нельзя льстить себя пустою надеждою на мир. Наступает время, с мужеством и непоколебимой твердостью защитить достояние и не прикосновенность границ России».

Русские Посланники, находившиеся при Дворах, союзных с Наполеоном, столь же положительно доносили об их вооружениях, равно как и Чернышев, успевший получить самые подробные строевые рапорты и сведения о местах расположения Французских войск. «Наполеон ежедневно более и более ожесточался против нас», доносил Чернышев, от 6-го Декабря. «Нет, никакого сомнения в вероятности скорого разрыва; нельзя ручаться за два или за три месяца мира; даже можно ожидать, что Наполеон, сегодня или завтра, вдруг отправится к армии. В Министерствах Военном и Финансов неутомимо занимаются снабжением армии в Германии. Внимание Наполеона особенно обращено на артиллерию и конницу, надеясь ими сломить наши войска. В арсеналах Майнском, Страсбургском и Лаферском работают с величайшею деятельностию; дороги в Страсбург, Майнц, Кобленц и Везель покрыты фурами с артиллерийскими снарядами. Гвардия получила повеление быть готовою к выступлению; на днях осматривали ее ружья, что обыкновенно делается пред началом войны. Более ста верховых лошадей Наполеона отправлены в Кассель; экипажи его ждут приказания тронуться. Наполеон только и мечтает о раздроблении России».

Немедленному открытию войны препятствовала зима, и то, что Наполеон не успел еще условиться с Швециею, Австриею и Пруссиею, войска которых хотел он присоединить к своим для нашествия на Россию. Пока не были кончены переговоры с сими Державами, и в намерении воспользоваться временем, остававшимся до весны, Наполеон всячески старалсяподстрекать Султана не заключать мира с Россиею. Шестилетняя наша война с Турциею еще не прекращалась. Четыре наши Главнокомандующие: Михельсон, Князь Прозоровский, Князь Багратион и Граф Каменский, один за другим предводительствовавшие против Порты, не одержали блистательных успехов и не могли принудить Султана к выгодному для России миру. Слава нанести решительное поражение Туркам, уничтожить все ухищрения Наполеоновых происков в Константинополе, и положить конец войне, в ту минуту, когда России грозило нашествие, досталась в удел полководцу, имя коего не умрет в памяти благодарного Отечества – Кутузову.

В 1811-м году принял он начальство над сорокапятитысячною армиею. По превосходству в числе Турков, Кутузов действовал оборонительно, и велел срыть бывшие в руках его крепости на правом берегу Дуная, за исключением Рущука, сохраняя его вместо предмостного укрепления. Июня 22-го произошло сражение под Рущуком. Кутузов одержал победу, но, не смотря на успех, почитая себя не всилах держаться за Дунаем, разорил укрепления Рущука, и возвратился на левый берег реки. Ликовал Наполеон, узнав об отступлении Кутузова; Султан праздновал оное на равне с победою; но радость Наполеона и Махмута была не продолжительна. Турки переправились вслед за Кутузовым. Дав им перейдти через Дунай, наш полководец отрядил корпус на правую сторону реки, с повелением напасть на Турецкий резерв, там стоявший. Резерв был разбит, и Турецкая армия, лишенная сообщения с правым берегом, была со всех сторон окружена. При первом о том известии, Наполеон воскликнул с негодованием: «Concoit-on ces chiens, ces gredins de Turcs, qui ont eu le talent de se faire battre de la sorte! Qui auroit pu le prevoir et s'y attendre?».[10] Ho такие ли еще неожиданности должен был впоследствии испытать Наполеон от Кутузова!

Немедленно послан был курьер из Парижа в Константинополь, для увещания Порты к продолжению войны. Между тем Кутузов привел окруженную им Турецкую армию в такое изнурение, что она должна была питаться конскою падалью.Великий Визирь, желая спасти войска от неминуемого плена, от верной смерти, предложил Кутузову перемирие, вызываясь немедленно приступить к переговорам о мире. Военные действия прекратились, и Полномочные обеих сторон имели первое совещание 18-го Октября, в лагере под Журжею. Но вскоре произошло промедление в переговорах от разногласия в мирных статьях, что было вожделенною вестью Наполеону. Он отправлял в Константинополь одного нарочного за другим, уведомляя о скором разрыве своем с Россиею, повторяя, что для Порты настало благоприятнейшее время воевать против России. Для быстроты сношений с Турциею, велел он учредить эстафеты от Парижа до Царяграда. Так прошел 1811-й год, предвестником войны грозной и близкой.

[1] «Je vendrai cher mon existence».

[2] Донесение Государю Чернышева, от 9-го Апреля 1811-го года.

[3] Донесение Чернышева, от 8-го Апреля 1811-го года.

[4] Донесение ГОСУДАРЮ, от 5-го июля 1811-го года.

[5] Донесение Князя Куракина, от 3-го Августа.

[6] Отношение Графа Румянцова к Князю Куракину, от 25-го Сентября 1811-го года.

[7] Донесение Чернышева от 7 го Сентября.

[8] «Sa Majeste se reserve de s'cxpliquer sur ses vues, lorsque vous aurez recu des pleins pouvoirs», сказал Князю Куракину Министр Иностранных Дел Маре.

[9] «L'Empereur Alexandre a juge superflue toute intervention etrangere tendant a concilier les differends, qui d'apres son opinion s'applaniroient par la seule force de l'amitie qui unit les deux souverains et de leurs interets reciproques».

[10] Донесение Чернышева, от 6-го Декабря.