ИСТОРИЯ ДЕССА

История Десса

Свидетельство очевидца Батаанского марша смерти и рассказ о пребывании в японском концлагере и побеге оттуда

Написанная подполковником У. Э. Дессом

Редакция и вступление биография – Чарльза Левелла

Американским героям Филиппин – живым и мертвым – и их храбрым филиппинским товарищам скромно посвящаю эту книгу.

Вступление

Во влажной жаре австралийского полевого госпиталя в один из июльских дней 1942 года, Байрон Дарнтон из «Нью-Йорк Таймс» (ныне покойный) разговаривал с лейтенантом Беном С. Брауном, летчиком-истребителем ВВС США. Браун, ожидавший легкую операцию, был одним из последних американских офицеров, эвакуированных с Филиппин.

- Я не хочу говорить о себе, - сказал Браун. – Я хочу рассказать о капитане Эде Дессе. Не думаю, что его история известна в Штатах, а она должна быть известна. Эд – парень родом из Техаса, шести футов роста. В этом месяце ему исполнилось двадцать шесть. Боже! Он был идеальным офицером.

Браун продолжал говорить, а Дарнтон писал заметки, хотя история эта произошла больше трех месяцев назад. Его статью напечатали газеты по всей стране, а потом она подзабылась и была погребена в грудах более поздних газет. Дарнтон три месяца спустя погиб в крушении самолета над Новой Гвинеей.

Но уже была приготовлена сцена для одной из самых драматических новостей времен войны. Девятнадцать месяцев спустя, в январе 1944, история Десса буквально взорвалась и вызвала шок у всей нации. Государственные деятели, священники, журналисты и весь американский народ считали ее историческим документом, который будет иметь решающее значение при составлении требований к Японии при заключении мира; ее ценность будет потом устанавливать сама история.

История Десса, его товарищей, тех жестокостей, что они видели, целые месяцы скрывалась правительством из страха, что ее публикация будет причиной смерти тысяч американских пленных, которые еще оставались в руках японцев. Но когда всякая надежда помочь пленным угасла, историю решили опубликовать.

Быстрое понимание важности истории Десса произошло во многом благодаря репортажу Дарнтона, который мог бы и не появиться, если бы Вторая мировая война не была бы самым хорошо задокументированным событием в истории. На войну отправилась целая армия газетных и журнальных репортеров, а также фотографов – их было больше, чем в любую из предыдущих войн. Они добрались до самых отдаленных и труднодоступных уголков, где шли боевые действия, и потому смогли сделать достоянием тысяч людей множество драматичных и важных событий. Именно поэтому Дарнтон прибыл в этот отдаленный австралийский госпиталь и встретил Бена Брауна.

Через год, в июле 1943 года, в газетах появилась небольшая заметка о том, что Уильям Эдвин Десс, майор военно-воздушных сил, пребывает в безопасности и добром здравии после того, как много месяцев был пленником императорской японской армии. В некоторых газетах записка появилась в таком же виде, как тут написано. В других ничего не появилось. Редакторы послали заметку в свои архивы с вопросом: «Кто это?» А когда им на стол легла статья Дарнтона, то тема Десса вызвала огромный интерес.

«Эд был командиром инженерного аэродромно-строительного батальона», - писал корреспондент «Таймс» со слов лейтенанта Брауна. «У Эда было много работы, но в девяти случаях из десяти он брался за самые опасные задания. Не было ничего, что бы пилоты не сделали для Эда, потому что он никогда не просил их сделать то, что не стал бы делать сам».

«Однажды мы услышали, что в бухту Субик в западной части острова Лусон зашли три 12000-тонных танкера и транспорта, крейсер и несколько эсминцев. Эд взял Р-40, подвесил ему под брюхо 500-фунтовую бомбу и полетел бомбить и стрелять в японцев. Он летал к бухте трижды. Я был его сменным пилотом, но он не позволил мне лететь. Он все сделал сам».

«Он сбросил бомбу мимо кораблей, но зато она упала на маленький остров, где хранились боеприпасы, и они взорвались. Стреляя из пулеметов, он подбил 12000-тонный корабль, посадил на мель другой и утопил два 100-тонных катера. Он стрелял по солдатам и докам, многих убил и ранил».

«А на следующий день по японскому радио передали, что бухту Субик атаковало множество больших четырехмоторных бомбардировщиков и сорок или пятьдесят истребителей. Это я вам рассказываю, чтобы вы поняли, каким парнем был Эд».

«И вот пришло время, когда мы должны были покинуть Батаан. У нас было всего несколько самолетов и дело было швах. Эд отдал приказ, чтобы все его пилоты улетали. Но сам отказался эвакуироваться».

«175 рядовых и 25 офицеров не могли покинуть Батаан, для них не было места. И Эд отказался улетать, потому что они оставались. Я пытался его уговорить, но он не поддавался».

Десс стал признанным общеамериканским героем – на основании статьи Дарнтона – и потому всем хотелось заполучить его полную историю и опубликовать ее. А когда, в результате долгих усилий, журналисты узнали кое-что о его страшном опыте в японских концлагерях, борьба за возможность написать полную историю стала поистине эпической.

5 cентября 1943 года, когда Десс лечился в армейском госпитале Эшфорд в Уайт Сульфур Спрингс, Западная Вирджиния, после жестокой борьбы круг претендентов сократился до национального еженедельного журнала и «Чикаго Трибьюн», которая представляла сотню более мелких газет. «Трибьюн» победила, но не потому, что ее цена была выше, а потому, что она пообещала Дессу, который получил звание подполковника, ежедневный тираж в десять миллионов экземпляров и аудиторию в сорок миллионов читателей против трех миллионов экземпляров еженедельного журнала и аудитории в двенадцать миллионов читателей. Подполковник Десс очень хотел, чтобы мир узнал, как японцы по-варварски обращаются с американскими военнопленными, поэтому он выбрал газету с ее более обширным кругом читателей.

«Трибьюн» получила от военного министерства разрешение публиковать историю Десса. Однако всего через три дня военные отозвали свое разрешение и запретили Дессу разглашать детали своего пребывания в плену и побега. Журналисты «Трибьюн» уже записали всю историю, но понадобилось два с половиной месяца для того, чтобы добиться разрешения на публикацию. Колебания, нерешительность, сопротивление и явная враждебность официальных лиц на всех уровнях изрядно удлинили эту борьбу. Но в конце концов вся история была опубликована, и американский народ теперь мог прочитать ее полностью в газетах.

В июле 1943 года имелись веские причины, по которым редакторы газет и журналов еще не понимали всей важности истории Десса. Во-первых, сам Десс был практически никому неизвестен. Многие редакторы проигнорировали тот материал, что делал из Десса героя первой величины. Кроме того, в то время в Америку пришел шведский лайнер «Грипсхолм», чьими пассажирами были интернированные граждане Америки, которые наводнили газеты и журналы рассказами о японских жестокостях. Истории о плене у японцев перестали быть новинкой. Но для тех, кто читал статью Дарнтона, новость о Дессе была важной: Десс был человеком, который вернулся живым из-под той завесы тайны, которой японцы окутали судьбу сдавшихся на Батаане солдат, и он мог рассказать, что на самом деле случилось с остатками разбитой армии МакАртура, после того, как «Звезды и Полосы»* были спущены.

*Так иногда называют американский флаг (прим. перев.).

Я встретил Эда Десса в одно из тех великолепных осенних утр, которыми славится Западная Вирджиния. Он был бледным и худым. Светлые волосы у него на макушке были совсем редкими, хотя ему было всего двадцать семь. Это, как я узнал позже, было следствием долгого времени, проведенного под солнцем, варварского мучения, которому японцы подвергали пленных Батаана.

Герои редко выглядят героическими на постели в госпитале, но вообще трудно было поверить, что этот улыбчивый молодой человек почти год подвергался различным японским пыткам и был награжден Крестом за выдающиеся заслуги с дубовыми листьями, орденом Легиона Почета, Серебряным Крестом и отмечен в списках особо отличившихся двумя дубовыми листьями.

Черты лица у него отличались некоторой суровостью, голубые глаза горели холодным блеском, а в голосе слышались командирские нотки, лишь слегка смягченные протяжным техасским выговором.

Эд Десс говорил медленно, взвешивая каждое слово, особенно когда речь пошла о важных делах. Речь его была пересыпана сочными жаргонными словечками, иногда весьма образными. Разговор был обильно приправлен мягким юмором, который жители Запада и Юга, кажется, всасывают с молоком матери.

Этот молодой техасец, кажется, был из того же племени, что и протяжно говорящие, жестоковыйные южане, которые оставили свои дома в 1861 году, последовав за Стоунволлом Джексоном и Натаном Бедфордом Форрестом. Да, догадка была верной: с обоих сторон он происходил от людей, которые носили серую форму Конфедерации. И тут можно было задать вопрос, на который уже давали тысячу ответов: что делает человека героем?

На военных фронтах Америки, протянувшихся на тысячи миль, было множество людей, которые, как и подполковник Десс, считались идеальными офицерами и военными. И что же так закалило их уверенность в себе, твердость характера, отвагу, так что они стали людьми выдающимися даже в лучшей в мире армии?

Может, дело в воспитании? В том, что они росли в свободной Америке? Или дело в их предках? Большинство авторитетов считает, что военное обучение играет наименьшую роль. Обучение может вскрыть неявный потенциал, но на пустом месте ничего не появится. Изучение жизни и окружения Эда Десса показывает, что все эти факторы понемногу играли роль в том, что он стал героем.

Что касается происхождения, то первым Дессом в Америке был Джон, родом из Уэльса, который осел в Джорджии, в колонии Оглторп в 1733 году. Это был пра-пра-прадед Эдвина. Его сын, тоже Джон, был плантатором в Джорджии и участвовал в вытеснении индейцев-семинолов в Эверглейдс. Джон Джордж Десс, дед Эдвина, тоже родился в Джорджии и воевал на стороне Конфедерации в Гражданской войне.

Подполковник Десс был не первым мужчиной в семье, кто испытал судьбу военнопленного. Его дед попал в плен, когда выехал на разведку к железной дороге в Пенсильвании, его держали в лагере рядом с Чикаго. Он отказался от освобождения под честное слово, потому что с него хотели взять обещание больше не воевать. Вскоре после этого дедушка Десс подложил пороховую бомбу в печку, которая отапливала офицерские бараки. От взрыва разрушилась сама печка и вылетели стекла в окнах. Поскольку никто не был ранен, южанин отделался одиночным карцером.

Это прекрасно отвечало его истинным планам. Через пару дней он точным ударом вырубил единственного охранника, забрал его винтовку и бежал на юг, где присоединился к армии генерала Джозефа Э. Джонстона и сражался до конца войны.

Джадж Десс, отец подполковника, по его собственным словам обладал двумя важнейшими достоинствами, чтобы быть избранным президентом Соединенных Штатов: родился в бревенчатом домике поселенца и отправился на запад в повозке, запряженной быками. В этой повозке он проделал путь от места своего рождения, возле Александрии в Луизиане, до западного Техаса.

Джадж Десс обучался в старом колледже Барлесона, в Гринвилле, Техас, посещал Бэйлорский университет и колледж Джона Тарлтона, готовясь стать учителем. Первым местом работы у него было такое, куда никто не хотел идти. Слишком озорные «школьники» уже заставили бежать двух учителей. Школа искала поистине отважного учителя и предлагала шестьдесят пять долларов в месяц вместо сорока.

Десс, новый учитель, пришел в школу, сбил спесь с самых отпетых хулиганов и завершил год без единого инцидента. Позже он получил лучшее предложение о работе в округе Шекльфорд, перешел туда и встретил там мисс Гэлли Грэхем из Оглсби, Техас, на которой и женился. В 1914 году он был избран налоговым инспектором и прослужил два срока. Был избран окружным судьей и пробыл на посту десять лет. C 1928 года он был окружным налоговым инспектором.

Отца миссис Десс звали Эммет Грэхем, он происходил из Миссури и переехал в Техас во время Гражданской войны. Ее дед, Ной, служил в армии Конфедерации и погиб в бою.

Олбани, поселение, в котором вырос подполковник Десс, это типичный городок усадеб и коров. Фермеры из западных и южных частей округа Шекльфорд торговали в Стемфорде и Абилейне, но работники с ранчо и ковбои собирались в Олбани. Эти люди в широкополых шляпах и звякающих шпорах были такой же частью обычного пейзажа, как и трехэтажное здание суда, стоявшее на продуваемой всеми ветрами площади среди кедров и москитовых деревьев.

На Главной улице висит бронзовая табличка, увенчанная лошадиной головой, на которой написано: «В память о Перегоне Скота в Додж-Сити и другие северные поселения: 1875-1890». Главная улица, которая сворачивала на восток, а потом на юге пересекала железную дорогу, была частью этого пути.

Возле нее висит еще одна табличка, с маленькой нефтяной вышкой. Она подписана: «В память о первом нефтяном фонтане в западном Техасе: завершено в 1919г.»

И в этом городке вырос Эдвин. Подростком он присоединился к движению бойскаутов. Однако, он не мог приходить на еженедельные встречи. Но он всегда находил время, чтобы посетить карнавал, который надолго останавливался в Олбани. Однажды Эд принес домой табель с низкими оценками по школьным предметам и поведению. Джадж Десс вызвал его к себе в комнату для разговора. Когда он закончил свою речь, сын ответил:

- Все будет хорошо, папа. Мне это совсем не понадобится, когда я вырасту. Я буду работать на карнавале.

Подростком Эд доставлял и продавал газету «Форт Ворф». Потом он работал на автозаправке за восемьдесят долларов в месяц. Все заработанные деньги он клал на счет в Первом национальном банке, а тратил деньги, которые получал дома.

В то же время Эд брал уроки у случайно проезжавших через Олбани летчиков. Он работал на нефтепроводе Хамбл, когда встретил молодого парня, только что «списанного» с аэродрома Рандольф.

Эдвин поступил в Тарлтон-колледж, Стивенвилль, Техас, желая стать адвокатом. Летом он подумывал записаться в Техасский университет. Но, встретив пилота с аэродрома Рандольф, он решил стать летчиком.

Джадж Десс всегда хотел, чтобы Эдвин стал летчиком; он в 1927 году был очень впечатлен историческим полетом Чарльза Линдберга Париж-Нью-Йорк. Судья и его сын впервые сели на хлипкий старый аэроплан, случайно оказавшийся в тех краях, в 1920 году, когда Эду было четыре года. Так что когда Эд вернулся домой и объявил отцу в гостиной, что хочет подать документы в Военно-воздушную академию, отец только ответил:

- Сынок, если тебе суждено летать, ты будешь летать.

Эд был зачислен в академию. Он отправился в Сан-Антонио, на аэродром. И именно здесь он начал постигать ту философию, которая позволила ему пройти через японские концлагеря. В самом начале его обучения его лучший друг погиб из-за несчастного случая.

Эд видел тело. Он отказывался признать, что его друг мертв. Он предпочел думать, что его перевели на другой аэродром. Позже, видя падение Батаана, Эд Десс развил свою философию. Он считал, что Филиппины потеряны только временно. Он был уверен, что их отвоюют обратно – как это и случится – и обрел в этом душевный покой.

Эд закончил обучение на аэродроме Келли, недалеко от Рандольфа. Назначенный вторым лейтенантом резерва он был отправлен на аэродром Барксдейл, Шривпорт, Луизиана, в 20-ю истребительную группу. Когда его перевели второй раз, на аэродром Гамильтон в Калифорнии, то повысили до первого лейтенанта и включили в 21-ю истребительную эскадрилью.

Во время жизни в Калифорнии Эд встретил и влюбился в Мэриэнн Стевик, младшего соиздателя (вместе со своей матерью) «Ньюс-Газетт» в Шампейне, Иллинойс. Они поженились незадолго до того, как Эд отплыл со своей эскадрильей в Манилу.

В последний раз Эд приехал домой в мае 1941 года. Следующей новостью, которую узнали об Эде родные, была новость о его попадании в плен.

Вскоре после этого в Вашингтоне объявили, что ничего не могут сделать для американских солдат, попавших в плен. Джадж Десс и его друзья-земляки, услышав это, не могли сидеть, сложа руки. «Есть один верный способ добраться до Эда и вызволить его», - говорил судья перед группой горожан из Олбани, которые обещали поддерживать его во всех начинаниях. «Если бы мы могли послать туда подводную лодку, то она бы спасла Эда и его товарищей! Я сейчас же пойду писать генералу МакАртуру».

Именно так он и сделал! Генерал ответил, что план хорош, но в его осуществлении есть много трудностей. Джадж Десс попытался еще раз. Он хотел отплыть из одного из техасских портов, надеясь добраться до Тихоокеанского фронта и на месте придумать какой-нибудь более удачный план. Но возраст не позволил ему это сделать. Решимость Джаджа Десса, несмотря на практически полное отсутствие шансов на успех, можно сравнить с решительным отказом его сына покинуть младших офицеров и рядовых на Батаане, хотя и там шансов выжить было немного.

Я пытался добиться от Эда Десса подробного рассказа об этом его решении, но мало преуспел. Это была одна из двух загвоздок, которые случились во время наших бесед в Вайт-Сульфур-Спрингс. Другим трудным местом – однако, здесь мне удалось добиться подробностей после долгих расспросов – была история о рейде в бухту Субик, коротко рассказанная Беном Брауном Дарнтону. Десс не хотел рассказывать, потому что ему бы пришлось слишком много говорить о себе. Позже, проглядев черновик главы о бухте Субик, Эд сказал, покачав головой:

- Вашей пишущей машинке понадобится несколько сменных букв «я». Странно, что вам здесь не пришлось ее менять!

Но о Марше Смерти и своем пребывании в лагерях он рассказывал более охотно. Ведь там вместе с ним страдали тысячи других американцев. Они были частью истории, которую он хотел поведать миру.

- Если вы утроите мои трудности и умножите все это на семь тысяч, вы приблизительно представите, что там происходило, - заметил Десс после окончания истории. – А когда вы это сделаете, вспомните, что я остался жив. Тысячи парней не могут этим похвастаться – и еще тысячи умрут.

Когда Эд Десс выписался из госпиталя в сентябре, ему оставалось жить три месяца. И на него наложили ограничения, которые многие сочли бы невыносимыми. Ему было запрещено давать журналистом какие-то сведения о себе – а это были новости, которые хотели узнать тысячи американцев. В армии узнали, что подполковник Десс вернулся домой – а он не мог ответить на сотни писем, которые ему писали.

Когда мистер и миссис Десс поехали в Шампейн, навестить мать миссис Десс, они почти что тайком проникли в город и все дневные часы сидели в большом доме на Армори-стрит. Их приезд никак не был описан в «Нью-Газетт» миссис Десс. Подполковник Десс, хотя и был национальным героем, оставался военной тайной. Но не это раздражало его больше всего. Он беспокоился о публикации своей истории: он надеялся, что это поможет американским солдатам, заключенным в японских лагерях, и побудит людей активно сражаться на Тихом океане.

Тем временем история Десса была дописана и ему был выплачен гонорар. Подполковник Десс положил деньги на специальный счет, с которого ничего не тратил. «Если мою историю не опубликуют, я ничего больше не хочу», - сказал он. «Я не беспокоюсь о деньгах, а только о том, чтобы мой рассказ выслушали».

Подполковник Десс понимал, что его история должна стать достоянием людей, а плату принял только с тем, чтобы передать эти деньги в качестве пожертвования американскому Красному Кресту и ВВС, а также как помощь своим товарищам, что вместе с ним были на Батаане, в японских лагерях, а потом бежали.

Чтобы эти пожертвования были как можно больше, «Трибьюн» и другие газеты опубликовали историю Десса, отказавшись от собственной прибыли. «Трибьюн» таким образом составила договор о продаже книги, чтобы плата агенту не уменьшала суммы этого пожертвования. Дж. П. Путнам и сыновья, продолжая подобную политику, заплатили авторский гонорар по самой высшей ставке. Пожелания подполковника Десса были выполнены миссис Десс, которой он поведал свои намерения.

Визит в Шампейн подходил к концу и подполковника Десса уведомили, что после окончания отпуска он будет нести службу в 4-м Воздушном соединении, на западном побережье. По пути туда он навестил – этот визит так долго откладывался – свой родной Олбани. В поселении тогда насчитывалось две тысячи жителей. По окрестностям разнеслись вести – и город наводнили хозяева ранчо и их ковбои в высоких сапогах и сомбреро. Когда телефонные провода передали весть, что подполковник Десс обратится к собранию земляков вечером следующего дня после возвращения, из Вашингтона позвонил встревоженный офицер по связям с общественностью. Но праздник прошел так, как и было намечено. Эд Десс не открыл ничего, что было запрещено говорить – даже своим родителям. Он полагал, что праздник должен быть посвящен тем американцам, что еще томятся в японских тюрьмах. Толпа долго аплодировала Эду, когда он занял свое место за микрофоном, а он то с трудом сдерживал слезы, то улыбался в свете направленных на него ламп. Сначала он сказал, что чувствует себя, будто проглотил ковбойскую шляпу, и если уж ему приходилось в жизни отступать, то больше он не отступит. Потом воздал должное херфордской говядине округа Шеклфорд и заявил, что мясо батаанских буйволов ему и в подметки не годится. «Вам следует положить камень в кастрюлю и когда он начнет таять, тогда это мясо станет мягким». Он сказал, что парни Тодзио* уже бегут и если покупать облигации военного займа, то они побегут еще быстрее. После чего он пожал руки всем присутствующим и на этом вечер закончился.

*Хидэки Тодзио – премьер-министр Японии в 1941-44гг. (прим. перев.).

Через несколько недель подполковник Десс вернулся на службу. Теперь он летал на P-38 «Лайтнин» - двухмоторном истребителе, чья высокая скорость очень нравилась Дессу.

До самого конца он настаивал на том, чтобы его извещали о каждом шаге на пути к публикации его истории. Вероятно, он был единственным, кого не обескураживали постоянные препоны. Надежды его основывались на простом умозаключении: все эти препятствия – временны, а история его имеет слишком большое значение, чтобы долго оставаться тайной. Он предчувствовал серьезные последствия этого сокрытия для тех, кто запрещал публикацию, и был уверен, что со временем они изменят свое мнение.

Подполковник Десс не дожил до осуществления своих надежд. Через пять недель после того, как он погиб при крушении самолета в Бербанке, Калифорния, в сотнях газет от одного побережья до другого появились длинные статьи, озаглавленные: «История Десса, рассказанная им самим!» Не дожил он и до того, чтобы узнать о присуждении себе высшей военной награды: Почетной медали Конгресса. Судье, миссис Десс, а также всем горожанам об этом объявил бригадный генерал Рассел Э. Рэндалл, командующий 4-м воздушным соединением, пока они все стояли на продуваемом ветрами кладбище в Олбани 27 декабря. Миссис Десс мягко, но настойчиво убедила всех, что ее сын должен лежать рядом с домом, где вырос, а не на Национальном кладбище в Арлингтоне, как предполагалось изначально.

То, что история Десса оказала на весь народ не меньше влияния, чем события в Перл-Харборе, не подлежит сомнению. Об этом свидетельствуют множество горячих читательских откликов в сотнях газет, которые напечатали эти статьи, а от Конгресса требовали усилить наши войска на Тихом океане. 27 января, когда объединенное начальство армии и флота сняло все ограничения на публикацию, госсекретарь Халл опубликовал в адрес Японии резкое предупреждение. За те преступления, что были совершены в отношении американских военнопленных, будет заплачено сполна, сказал он. Секретарь Халл имел в виду конкретные преступления и назвал имена жертв, извлеченные из официальных показаний Десса, которые он читал. Без сомнения, он рассказал свою историю, чтобы отомстить за товарищей, что еще не были освобождены, и приблизить день отмщения.

ИСТОРИЯ ДЕССА

Глава 1

С задней палубы нашего корабля-транспорта я взглянул через Золотые Ворота на сверкающие огнями улицы Сан-Франциско. Я думал, что случится с этим старым добрым городом и со мной, когда я вновь его увижу.

Это был поздний вечер 1 ноября 1941 года. Мы отплыли по направлению на Филиппины, в Манилу. Со мной было тринадцать пилотов и наземная команда 21-й Истребительной эскадрильи, ВВС США, а я был капитаном и их командиром. Остальные наши парни ждали приказа о назначении около Сан-Франциско, он должен был поступить через несколько дней. Также на борту были пилоты и техники 34-й Истребительной эскадрильи, которыми командовал первый лейтенант Сэмюэл Маратт.

Обе наши группы грузились в спешке, без самолетов. Новые машины уже ждали нас на аэродроме Николс, куда мы направлялись.

Должен сказать, что несколько недель кряду нас убеждали в неизбежности войны с Японией. И мягкое подшучивание наших гражданских друзей никак не могло нас разубедить.

В следующие недели мы часто вспоминали их смех. Он выражал мнение всей нации. Частично это объясняло те шок и замешательство, что охватили Америку после бомбардировки Перл-Харбора. Но все же мы не знали ничего такого, чего не знали бы гражданские. Газеты публиковали каждый ход в этой трагической шахматной партии: растущее напряжение между Вашингтоном и Токио, резкую корреспонденцию, посылаемую из одной столицы в другую, каждая нота становилась все более грубой и угрожающей. Все зашло так далеко, что когда мы погрузились на корабль 1 ноября, то волновались из-за малейшей задержки, потому что боялись, что военные действия начнутся до того, как мы прибудем на место. Мы не сомневались, что Манила будет первой целью японцев.

Боюсь, мы упустили все красоты путешествия по Тихому океану. Я только смутно припоминаю солнечные дни и лунные ночи. Но хорошо помню, что мы чутко прислушивались ко всем новостям по радио и горячились, отпуская едкие комментарии, когда объявляли, сколько корабль прошел за сутки.

Мы высадились в Маниле 20 ноября и с облегчением узнали, что война еще не началась. На аэродроме Николс к нашему удовольствию шли лихорадочные приготовления. Сразу же стало очевидным, что мы будем участвовать в важнейших событиях, с каждым днем обстановка в мире становилась все накаленнее.

26 ноября США потребовали от Японии выйти из Оси и уйти из Китая, прекратив всякую агрессию. Из Токио пришел резкий ответ: не согласны.

Через несколько дней Япония собрала войска на границе Таиланда, дабы противостоять угрозам президента Рузвельта. Правительство запретило продавать нефть Японии и заморозило японские счета в США. Одновременно мы начали собирать войска и припасы на Филиппинах. Это уж точно означало скорое начало войны.

История, которую я хочу рассказать, охватывает двадцать месяцев между нашим прибытием на Филиппины и моим возвращением в США. Надеюсь, я смогу здесь показать беззаветную храбрость тысяч – всего нескольких тысяч – американских и филиппинских солдат, которые сдерживали ярость японцев четыре долгих месяца.

Я хочу показать во всех деталях варварскую жестокость, которая обрушилась на выживших после битвы в японских концлагерях; ужасы голода и жажды, болезней и плохих условий жизни, ежедневного существования, в котором вид и запах смерти был обычным делом.

Но хуже, чем ужасы лагерей, был варварски жестокий Батаанский марш смерти, путь длиной в 85 миль из Маривелеса, провинции Батаана, до Сан-Фернандо, Пампанга, пройденный под безжалостным тропическим солнцем. Он начался 10 апреля 1942 года, через день после нашей сдачи в плен. Беспричинная казнь одного американского пехотного капитана, которому отрубили голову в начале этого марша, стала символом всех последующих ужасов.

Потом я видел, как японцы протыкали штыками слабых от приступов малярии американцев и филиппинцев, которые пытались удержаться на ногах на покрытой пылью дороге в ад, по которой их гнали, будто стадо. Я видел как американскому полковнику так исполосовали лицо, что его нельзя было узнать.

Я видел, как вопящие и смеющиеся японцы выставляли штыки с проезжающих грузовиков, чтобы проткнуть едва бредущих пленных.

Я видел, как японские грузовики ехали по телам потерявших сознание американских и филиппинских военнопленных.

Я видел и испытал на себе печально известную пытку жарой, которая может сломить и сильного человека. Тысячи американских и филиппинских пленных, большинство с непокрытыми головами, заставили сидеть в полдень, когда солнце в зените, под открытым небом, пока самые стойкие из нас не почувствовали желание сдаться, а сотни больных и слабых не впали в беспамятство и не умерли.

Во время этого марша смерти большинство из нас шли без крошки еды шесть дней, а другие – двенадцать, и у нас не было воды, кроме нескольких глотков из прудов для питья скота.

Я собираюсь описать до мельчайших подробностей повседневную жизнь, все те ужасы и мучения, что сопровождали каждый день из 361 дня, которые я провел в лагерях и на тюремном корабле; голод и насилие, которые забрали жизни 6000 американцев и тысяч филиппинцев из тех 50000, которые сдались в плен на Батаане. А в конце я расскажу, как нескольким из нас удалось бежать.

Но больше всего я хочу поведать вам правду о том, что случилось с американскими солдатами и их храбрыми филиппинскими товарищами, после того как Звезды и Полосы были спущены на Батаане.

Первый раз я рассказал свою историю генералу Дугласу Макартуру в его штабе на Тихом океане прошлым летом. Когда я закончил, он пожал мне руку и поздравил с успешным побегом. Потом добавил:

- Это история, которую должен узнать американский народ. Но боюсь, капитан, люди здесь, дома, с трудом поверят вам. Но я вам верю. Не думайте, что не верю. Я знаю японцев.

Через несколько дней, вечером, после того, как я быстро пересек растянувшийся Тихоокеанский фронт, я снова увидел огни Сан-Франциско. Даже с высоты 5000 футов было ясно, что старый город сильно изменился с того вечера в ноябре 1941 года. Огни, что сияли тогда на склонах холмов, потускнели или вообще исчезли.

Стараясь отвлечься от шума четырех ревущих моторов бомбардировщика, я смутно размышлял о том, как я сам изменился за двадцать прошедших месяцев. И пока мы шли на посадку, я пришел к выводу, что изменения будут ясно видны лишь когда пройдет время.

Еще до конца недели я доложил о своем прибытии вышестоящим офицерам в Военном министерстве в Вашингтоне, округ Колумбия, и рассказал им мою историю. Более трех часов они слушали меня в полной тишине. А в конце сказали так:

- Эта один из важнейших моментов в истории войны. Американцы должны об этом узнать. Но как вы думаете, поверят ли они в такую меру жестокости? Посчитают ли историю правдивой?

И я ответил, что не знаю. Я слишком хорошо помнил, что во время марша смерти и в лагерях бывали моменты, когда я едва верил своим глазам и ушам. И я сказал, что людям просто придется поверить на слово, что бывают такие жестокости, которых мы не видели со времен войн с индейцами.

C военной основательностью они проверили все подробности моего рассказа. Допросили моих товарищей, а также произошли проверки по независимым источникам. Но все оказалось правдивым до последнего слова; ужасающе правдивым. Итак, вот моя история.

Первый раз я ощутил всю близость войны с японцами в пятнадцать драматичных минут в главном штабе на аэродроме Николс, 6 декабря 1941 года. До нападения на Перл-Харбор оставалось два дня, для нас это произошло 8 декабря, по дальневосточному времени.

Была середина утра, нас вызвал в штаб бригадный генерал Гарольд Х. Джордж (ныне покойный). Тогда он еще был полковником, главным командиром наших ВВС. В мрачной тишине он смотрел, как мы входим в длинную комнату и рассаживаемся по стульям и скамьям.

Он был невысок, а из-за широких плеч казался еще ниже. Он стоял со скрещенными на груди руками, и при встрече заглянул каждому из нас в лицо. Затем он произнес:

- Парни, вы еще не из эскадрильи самоубийц, но отчаянно близки к этому. Через несколько дней начнется война с японцами. Может, даже через несколько часов.

Мы сидели в напряженном ожидании. Снаружи раздавался рев самолетных моторов, которые проверяли на земле. Внутри комнаты царила тишина, раздавался лишь голос нашего командира.

- У японцев не меньше трех тысяч самолетов, которые они могут послать на нас с Формозы (на 600 миль севернее) и с авианосцев, - продолжал он. – Дорогу они уже разведали. Когда они вернутся, то наверняка начнут бомбить.

Мы уже поняли, что так и есть. Несколько ночей японские самолеты летали над Лусоном и другими островами Филиппинской группы. Наши самолеты поднимались, чтобы помешать им, но ничего не добились – служба оповещения о воздушных налетах была слишком медлительна.

Затем полковник Джордж рассказал нам, сколько самолетов нужно, чтобы защитить острова от японцев. Мы были поражены.

- Да, - закончил он, - теперь вы знаете, сколько самолетов мы можем поднять в воздух. Вот вам задача, которую вскоре вам предстоит решить.

Никто из нас даже не усомнился в истинности его сведений и серьезности ситуации, и мы отправились к ангарам, где принялись за спешную работу, чтобы подготовить наши самолеты к боевому вылету. Когда прибыла наша эскадрилья, мы получили довольно потрепанные Р-353. Мы летали на них до 4 декабря, затем отдали 34-й эскадрилье, а сами получили Р-40, прибывшие из Штатов. Из пулеметов мы пока не стреляли. Надо было их установить и выверить прицелы.

Когда выверяют прицелы, то стреляют из пулеметов, пока пули не начинают ложиться рядом с меткой, на которую нацелен прицел. У нас были проблемы с этим из-за острой нехватки боеприпасов 50-го калибра. Для прицеливания можно было сделать лишь несколько очередей.

Когда японцы атаковали, у нас появилось несколько новых Р-40, и тут я на самом деле имею в виду новые машины. Ни одна из них еще не поднималась в воздух. Части пулеметов еще были упакованы и лежали в густой смазке. Техники-филиппинцы, которых назначали нам в помощь, скорее мешали, чем помогали. Подниматься в воздух на машине, над которой поработали эти парни, было сродни смертельному аттракциону.

В 2.30 ночи 8 декабря – работы еще оставалось много – нас назначили на посты на шесть следующих дней. Ни один из наших восемнадцати самолетов не пробыл в воздухе больше трех часов. Мы видели их призрачные силуэты сквозь открытую дверь штабной палатки, где мы собрались в тусклом свете затененной газовой лампы.

Юноши вокруг меня мало разговаривали. Многие из них всего лишь несколько месяцев назад окончили летную школу. На них легла серьезная ответственность; их роль в защите островов была решающей. И они отнеслись к этой задаче как настоящие ветераны.

Они знали, что час ноль был совсем близко. Он настал через два дня после того, как полковник Джордж заявил, что это «дело нескольких часов». Зазвонил телефон.

Я хорошо помню удивленные взгляды и восклицания, когда я рассказал о нападении японцев, которые <