Яблони на Луне.. Глава Четвертая.

Яблони на Луне.

Глава Четвертая.

О ты, кто небрежен был к превратности случая

И близости с милыми достигнуть бессилен был,

Ты хочешь, обманутый, достигнуть Медведицы,

Но светлого месяца не мог ты достичь еще.

Так как же надеешься и хочешь быть близок к нам

И жаждешь счастливым быть, сжимая наш тонкий стан?

Забудь же ты эту цель, страшась моей ярости

В день мрачный, когда глава седою становится.

Тысяча и одна ночь. Сто тридцать четвертая ночь.

Я живу каждый день, не задумываясь о своей реальности. Она и существует вокруг меня, и одновременно нет. Я работаю, учусь, ем, принимаю душ, но я не на Луне, не в секторе японцев. Меня, изгоя, отчуждение общества не задевает. Почти мистическая связь с друзьями из давно утраченного детства оберегает от боли повседневности. Возможно, Таня и Эрик мертвы, их тела - куски мусора на орбите Земли или кто-то из них выжил и топчет сейчас поверхность Луны, как и я. Это неважно. Я чувствую незримую связь, она протягивается с кончиков моих пальцев в прошлое, в яркие солнечные летние дни, пропитанные непринужденностью, удивлением, доверием, познанием и играми, невозможными в нынешней жизни. Я живу в этих тонких нитях, как паук в своей паутине, кокон счастливых воспоминаний защищает меня от обид. Действительность проявляется только в теплицах, где под чутким руководством сэнсэя я изучаю механизмы и учусь, учусь, учусь. Еще мою реальность составляют книги и знания. Я сосредотачиваюсь на них так сильно, что порой проваливаюсь в мир уравнений и геометрических построений, только они реальны, а окружающая действительность подернута серой пеленой.

Суровую жизнь в японском секторе я выдерживаю только благодаря непростым урокам отца. Для человека старше пяти лет быть самым младшим в японском секторе означает подчинение – всем и всегда. Взрослые пользуются моими услугами непринужденно: я просто младше, поэтому обязан подать, принести, ответить, поклониться, сдержаться, поблагодарить. Впрочем, как и все остальные подростки. Драгоценных взрослых осталось на Луне немного. Их любят и берегут, и они отвечают взаимностью, всегда подсказывают верное решение и выслушивают наши тревоги и волнения. Немногие взрослые японцы жалеют и считают своими детьми всех моложе двадцати. Но когда у тебя десять тысяч детей, ты вряд ли уделяешь достаточно внимания каждому. Основной массой жителей лунной Японии стали подростки. И не просто подростки, а дети начальников.

Когда миру потребовалось переехать на Марс, все нации объединились для постройки промежуточной лунной базы. Большие и важные вопросы решали сообща, но каждая страна разрабатывала свои программы. Разнообразие подходов гарантировало, что какой-то из них окажется самым жизнеспособным. Идея японских ученых первыми отправить на Марс подготовленных подростков была очень логичной. Подростки лучше приспосабливаются к изменениям, быстрее учатся и дольше живут. Но лунная программа превратилась в аттракцион для богатых и влиятельных, за возможность ненароком уронить на официальном приеме «Мой сын провел год на Луне» платились целые состояния. А дети в таких семьях воспитываются в атмосфере превосходства и гордости. Их с детства учат ставить себя выше других, и только капля милосердие позволяет им изредка бросить взгляд на жизнь менее удачливых людей. Только религии на Луне вымерли.

К моему величайшему несчастью, именно такие подростки и составляли теперь японскую нацию. Даже после катастрофы, когда деньги и влияние больше не имели значения, они мерялись состоянием и должностью умерших вместе с планетой родителей. Сын председателя стоял выше сына начальника отдела, дочь владельца концерна считала детей директоров ниже себя. Любой физический недостаток высмеивался: «У тебя важный и богатый отец! Жаль, что ему достался такой неполноценный ребенок». Поводом для насмешек становились родинки, слишком светлые волосы, другой оттенок кожи. Эти подростки цеплялись за привычный мир, уходя от жестокости обрушившейся на них катастрофы. Я, японец-полукровка, прибывший с русским кораблем, подвернулся им очень вовремя. Они сделали меня единственным вассалом среди десяти тысяч князей. Ни должность моего отца, ни знатность моего рода, не имели значения, ведь я не стал частью японской лунной программы. Я был беженцем, спасшимся в последний момент. Я летел на Луну не на роскошном лайнере, снабженном современными туалетами и зеркалами со встроенной подсветкой, а на консервной банке, забитой всякой гаджинской чернью. Даже если ты стоял ниже всех в иерархии, всегда оставался Ватая Оясе. А я и был тем самым Ватаей Оясе. Сразу по прибытии меня назначили работать пчелой. Мне очень повезло: в теплице, в которой я не только работал, но и спал, устроил свое рабочее место сенсей.

Сейя Мамору - крупный ученый в области исследования материалов. В голове пожилого невысокого человека с ухоженной седой бородой, который с трудом таскает стандартные свинцовые нагрузки, но мужественно отказывается от облегченного детского веса, умещалась целая вселенная. Он умел соединять металл и органику, понимал свойства кристаллов и плазмы, знал не менее пяти тысяч полных и точных формул различных веществ. Это именно он создал более эффективную солнечную батарею, он разработал прозрачное полотно для теплиц. Когда я вошел в теплицу первый раз с нарочито непроницаемым лицом, он спросил:

- Ты ведь Ватая?

Меня привел Номада примерно через неделю после моего прибытия в японский сектор. За это время я уже понял свое положение, научился прятаться от соотечественников, желавших показать свою власть и помучить меня бессмысленными трудновыполнимыми поручениями. Номада всю дорогу громко выражал недовольство необходимостью возиться «с таким никчемным мусором, как Оясе» и в конце пригрозил убить, если я буду плохо работать. Теперь я не только работаю, но и живу в теплице. Меня выселили, потому что я «воняю русской свиньей, самое место тебе среди дерьма теплицы». Я ответил:

- Да.

- Я слышал, что здесь собирается работать и жить гаджин.

Все внутри меня сжалось. Когда я сталкивался с взрослыми, они не издевались, и всегда проявляли доброту. Я надеялся, что если буду реже встречать подростков, живя в теплице, то получу меньше ударов. А этот взрослый с порога взял обидный тон. Неужели он тоже станет издеваться над моим происхождением? Но он удивил меня, сказав:

– Ты и правда нетипичный японец, - он внимательно посмотрел в мои серые глаза, - но вот что я тебе скажу: внешность и происхождение не важны. Важно только стремление к знаниям и красоте. В знаниях есть красота, а в красоте – знание, - сэнсэй оказался настоящим поэтом.

Я кивнул.

- Ты хочешь учиться? – спросил он меня.

- Да, - ответил я.

- Тогда зови меня отныне сенсей. Кстати, ты знаешь, почему я живу и работаю рядом с теплицей? Потому что в развитии жизни отображается энтропия любого вещества. Я понял, как электромагнитные волны видимого диапазона могут перестраивать структуру покрытия для теплиц, чтобы оно могло быть и прозрачным, и непрозрачным, глядя на распускающийся цветок ипомеи. Конечно, здесь такой роскоши, как декоративные цветы, нет, но рис тоже живой.

С тех пор я стал его учеником. Конечно, я выполняю все мелкие поручения, но делаю это с охотой, тогда как другим взрослым я подчиняюсь исключительно в силу необходимости. Я ношу ему еду из столовой, слежу за его одеждой, а в ответ он дарит мне все свои знания. Я изучал все подряд в почти хаотическом порядке. Сенсей говорит, что пока я собираю отдельные кольца, и неважно, какое я возьму первым, скоро кольца сплетутся в единую кольчугу и образуют целостное научное мировоззрения. Его очень уважают во всем мире. Только благодаря его открытиям урезанное человечество Луны все еще не вымерло от недостатка свежей пищи. Но в глазах подростков он всего лишь старый чудак: поселился в теплице, отказавшись от лучших апартаментов сектора, да еще выбрал в ученики изгоя Оясе, хотя любой был бы счастлив у него учиться. Его имя открывает многие двери, что несколько облегчает мою судьбу. В библиотеку, другие части сектора, лаборатории, столовую и прачечную я прохожу свободно, говоря, что по делам сэнсея. Без этого имени я так и остался бы вечной пчелой и мальчиком для битья: грязным, тупым и зажатым. Не все мне нравится в нем, часто он срывает на мне раздражение от неудачных экспериментов, но я все равно благодарен, искреннее и глубоко.

В четырнадцать сенсей взял меня в качестве официального помощника. Он договорился с руководителями сектора – и я распрощался с работой пчелы. Труд пчелы утомителен и однообразен: обмахнуть, встряхнуть, обмахнуть, встряхнуть. Сенсей сердился за невнимательность, а я приходил к нему в лабораторию после десяти-двенадцати часов выматывающей отупляющей работы. В тот вечер он был особенно раздражен.

- Ватая-кун, почему ты такой рассеянный сегодня! - повторял он уже двадцатый раз.

- Сенсей, простите, но я десять часов махал кисточкой в теплицах, - не выдержал я впервые за пять лет, - я стараюсь как могу.

- Теплицы? – изумился сенсей. Истинный ученый, он просто не замечал, что я куда-то ухожу на полдня.

- Да, сенсей, я работаю пчелой.

- Ах вот почему ты так медленно учишься! Надо это исправить. Такой ум не должен тратиться вхолостую.

С тех пор я погрузился в мир чистой науки. Мне нравилось сплавлять в тиглях черный уголь и блестящий металл и получать совершенно новое вещество. Меня завораживала работа аналитического лазера, точность спектрометров, хаос коллоидных частиц. Часто наши исследования заводили в тупик: мы получали очень красивый лазоревый композит, совершенно непригодный для использования при свете, или прозрачный твердый состав, разрушающийся от пыли. Но случались и удачи. Например, именно сэнсэй при моей скромной помощи разработал клей, который изменил принципы построения куполов на Луне. Полученное нами вещество с легкостью прикрепляет прозрачные плиты материала для куполов к их металлической основе. Такой клей становится только тверже от низких температур и вакуума, а при попадании солнечного света растягивается вместе с тепловым расширением каркаса.

Японцы не строили своих куполов, я даже не знаю, почему император так решил. Закрытые границы не позволяли знаниям просочиться в другие сектора. Но мы все-таки обменивались товарами: по точности наши технологии пока никто не превзошел, а нам требовались еда и металлы, дерево и пресная вода. Свои леса и поля император запретил портить и вывозить на Луну. Мы отправляли только техников, станки и файлы с чертежами. Сенсею позволялось отправлять три опытных образца в месяц зарубежным коллегам и принимать от них столько же. Он точно знал, как нужен его клей всему миру, поэтому в очередную посылку вложил образец клея, соединенные с его помощью металл и «стекло» и формулу с подробным описанием технологии. В сопроводительном письме он просил не делать из него героя, а использовать изобретение для расширения жилого пространства. Так что весь мир знал имя Сейя Мамору, а в Японии его продолжали считать чудаковатым старикашкой. Мое имя, разумеется, даже не упоминалось.

До изобретения клея приходилось пользоваться громоздкой технологией буферных полимерных лент, купола с таким соединением требовали ремонта раз в десятилетие. Клей же служит по меньшей мере сто пятьдесят лет. За это время или придумают что-то иное, или все-таки переселятся на Марс.

Мы с Эриком с тех пор ни разу не расставались. Моя откровенность сблизила нас, мы стали друзьями. Все вокруг считали нас дураками, раз мы не пара. Мы заканчивали друг за другом фразы, всегда работали бок о бок, но не селились вместе и спали по отдельности. Между нами было доверие, понимание, поддержка, ласка, но не секс. В лице Эрика я обрела старшего брата. И кто бы сказал мне в девять лет, что именно он сбережет меня от бесчисленных опасностей, а я, как заботливая младшая сестра, буду занимать место в столовой и подсказывать, как соблазнять девчонок. Жалела ли я, что не сдержалась тогда, и теперь не я его девушка? Жалела, Эрик вымахал таким красавцем. Но потеря мамы, необходимость противостоять всему миру и наконец унижение первого секса переполнили меня. Мне требовалось убежище и утешение, а не любовник. И кто знает, не сошла бы я с ума, если бы не встреча с Эриком. Он превратился из мальчишки в мужчину совершенно внезапно: вчера я видела его ловким, но зеленым юнцом, а уже сегодня он высокий широкоплечий силач с карими глазами и копной пшеничных волос. Он даже спал со свинцовой нашлепкой на груди, отчего мышцы его пресса приобрели особенный рельеф.

Физически сильными нас делала работа. Изнуряющие подъемы по уже связанным сотам, опасное висение на веревках, взаимные страховки, когда ты всем телом упираешься в железные балки, чтобы в случае отказа автоматического блока принять на себя вес партнера, делали из нас атлетов поневоле. Жизнь на Земле уже казалась нам, молодым строителям, новому поколению, нерациональной и расточительной. Зачем кому-то совершенствовать определенную группу мышц тела днями напролет, если можно стать строителем купола, тренировать все мышцы одновременно и падать от усталости каждый день? Зачем сидеть над книгами по истории, выясняя, ездил древний князь в Суздаль или нет, когда есть конкретные нерешенные задачи? Зачем искать смысл жизни, если необходимо эту самую жизнь удержать в агрессивных условиях Луны?

Однажды, сразу после моего восемнадцатилетия, мы с Эриком работали в верхней точке очередного купола, и я почувствовала, что Эрик недостаточно хорошо упирается.

- Эй, швед!

- Чего тебе, русская?

- Ты тянешь веревку слишком слабо.

- Точно. Наверное, устал.

- Обязательно отдохни. Сейчас сделаем небольшой перерыв. Как всегда, на счет три.

Мы с Эриком симметрично уселись на соседние балки.

- А этот марсианский корабль ничего. Полностью оборудован, наверное, был готов уже улетать.

- Это хорошо, что мы живем в марсианских кораблях. Раньше те, кто купол создавал, первым его и проверял. А что делать? Больше спать было негде. Опасность вроде как добавляла красок, но я очень боялась. А вдруг где утечка? А вдруг какая-то связь недостаточно прочная? В корабле лучше.

- Говорят же, что корабли пустят в расход, на металл.

- А сколько сил было потрачено.

- Это точно.

Мы помолчали.

- А ты слышал, что японцы новую технологию придумали?

- Про клей-то? А кто не слышал. Только вот…

- Да, каркасы старые, с мягким соединением. А нужны бы…

- Нужны бы жесткие, - закончил мою мысль Эрик, и мы замолчали.

Эта проблема не давала покоя всем, кто так жаждал места. Люди до сих пор жили в тесноте, каждый новый купол тут же приспосабливался. Правда, лидеры секторов решили отдать по одному большому куполу на страну под парк. Людям надо дать хотя бы крошечный уголок, где можно просто гулять, смотреть на солнце или звезды, свободно вдыхать аромат травы, а то и (какая роскошь) декоративных цветов. Купола-парки, естественно, тут же стали центрами притяжения. Они подарили задыхающимся в тесных каморках людям надежду, что когда-нибудь такие парки покроют всю Луну. Мы с Эриком очень хотели в ближайший отпуск съездить в российский общественный парк, но отпуска не предвиделось.

Да, благодаря и нашим с Эриком усилиям тоже, человечество на Луне получило так отчаянно нужное место. Но мы только-только начинали жить в неземной среде, мало того, среде агрессивной, с отчаянностью физического закона стремящейся отнять у нас отнятое у нее пространство. Обратный отсчет начинался сразу после сдачи купола, всех занявших в нем место через 10 лет выселят, сооружение будут капитально ремонтировать. А на время ремонта опять подземное общежитие, скученность, отсутствие личного пространства, длинные коридоры с несмываемым запахом железа… Новый клей был очень хорош, но для такой технологии требовалась совершенно другая основа из балок. Стекло, как мы его называли, и рама соединялись сквозными болтами, между стеклом и металлом прокладывалась мягкая пружинящая лента. Она не боялась перепада температур и вакуума, но из-за большого коэффициента расширения требовала, чтобы элементы каркаса могли двигаться относительно друг друга. Мы купола вязали, как большой металлический свитер. Клей уменьшал время монтажа конструкции с месяцев до дней, но мягкое соединение не давало нужной степени герметичности. А сварку в вакууме еще не усовершенствовали до производственных масштабов. Баллоны с газами разрывало от внутреннего давления, стержни припоя становились хрупкими при почти абсолютном нуле, а слишком мягкие металлы плавились на беспощадном лунном солнце. Ученые утверждали, что на разработку технологии жесткого соединения уйдут десятки лет.

- Пошли тогда на сварку? – предложила я.

- А знаний хватит, дурья твоя башка? – Эрик легонько щелкнул пальцем в скафандре по стеклу своего рабочего шлема.

- Ну, ты же меня подучишь, если что? – я сложила руки в умоляющем жесте.

- Тогда завтра же попросимся на сварку.

Нас удивительно легко отпустили. Начальник стройки вообще сказал, что мы поздновато решились.

- Этот купол мы строим еще по старой технологии. И кто знает, сколько еще куполов построим по старой. А нужна новая, так что лучше пойдите и изобретите там что-нибудь, вы парочка смышленая. А я, глядишь, и доживу до момента, когда купола будем как горячие пирожки со слонятиной печь.

На курсах нам за три дня объяснили, как работает сварочный аппарат при нормальном давлении в кислородной среде. И рассказали, что в вакууме сварки еще не существует. Но уже построен полигон, где тысяча людей пробует при разных условиях создать более-менее надежную технологию холодной сварки металла прямо на поверхности Луны. И если мы хотим помочь, можем поехать туда и тоже пробовать разные варианты.

Начальник опытного сварочного участка, взрослый мужчина с глубокой морщиной между бровями, недовольно покосился на нас: Эрик был одет в простые хлопковые шорты и майку, на мне был обычный легкий сарафан. Улыбчивые и полные надежд, мы стояли перед ним вдвоем.

- Молодые больно.

- Так мы уже два года купола вяжем, - удивленно ответил Эрик. Все знали, что работают даже самые маленькие.

- И как таких сопляков на ответственные работы пустили?

- А взрослых маловато выжило.

Этот человек живет еще по земным представлениям. По его меркам мы пока ни к чему не годные школьники. «Ну что ж, покажем ему, на что школьники способны», - подумала я и толкнула Эрика. Он понимающе подмигнул.

- Женаты?

- Нет, мы просто друзья, - улыбаясь во весь рот, ответил Эрик.

- Значит, тебя, - он ткнул в меня пальцем, - в женскую бригаду, а тебя, - палец уперся Эрику в грудь, - в мужскую.

- Но мы привыкли страховать друг друга, так что работать хотели бы вместе.

- Так не пойдет! – указующий палец ткнулся строго вниз, как будто в несуществующую бумагу на воображаемом столе. – Здесь есть правила, знаете ли! Если не женаты, работают и живут порознь! Никакого разврата! Ишь, школьники! Приезжают и только твердят «безопасный секс, мы все знаем». А я говорю – не будет здесь этого, – он вздохнул. – На Земле в школе другому учили.

Эрик было дернулся вперед, но я жестом остановила его. Эрик покорно отступил на четверть шага.

- Михаил Вадимович, давайте я объясню, что такое высотные работы при строительстве куполов. Во-первых, надо взбираться по уже созданным металлическим конструкциям. Для того чтобы не сорваться вниз, при каждом шаге требуется отцепить страховочный карабин, прицепить его на балку повыше и сделать шаг. В это время партнер стоит на месте и страхует. Мы с Эриком стоим в паре вот уже два года и на 20 метров почти отвесного каркаса купола добираемся всего за 10 минут. Во-вторых…

Когда я дошла до «в-пятнадцатых», лицо начальника опытного участка выражало полную капитуляцию. Сначала он разозлился, ведь я иду против него и его правил, мол, и не таких ярых ломал, потом слушал с интересом, ужасом, и наконец, растерянностью.

- И ни одного замечания по технике безопасности? – переводя взгляд с меня на Эрика, спросил начальник.

- Ни одного, - кивнул Эрик.

- Но я же… Правила…

- Можете сказать, что мы брат и сестра, - добила его я с очаровательной улыбкой.

- Близнецы, - подключился к издевательству Эрик.

Опытное поле представляло собой круглый участок ровной лунной поверхности диаметром в километр с общежитием в центре. От него во все стороны как спицы колеса разбегались кабели, проложенные прямо по земле, вдоль кабеля на расстоянии двух метров друг от друга стояли небольшие столики. На каждом имелась розетка и простое устройство ввода чуть сложнее калькулятора. Нас с Таней отправили на самый безнадежный участок.

- Контактная сварка малоэффективна. Ее оставили на опытном участке на всякий случай, но все хотят на более продвинутые технологии: сварка трением, приваривание жгутом, сварка на сопротивлении. Там как-то надежды больше, - сказал Михаил Вадимович.

- Да как так-то? – начала возмущаться Таня.

- Все ждут прорыва. Мы обещаем назвать технологию в честь открывшего самый выгодный способ. А если у технологии шансов мало, то и называть ничего не будут. А раз нет шансов дать свое имя технологии, зачем идти на участок? Зато вас там не потревожат.

- То есть никто не увидит, что мы работаем вместе? – съехидничал я.

- А нечего! Вы меня уговорили, что будете работать вместе? Уговорили. А ничего больше я вам не обещал. Вот список уже подобранных и отбракованных условий. Параметры своих экспериментов вводите на стойке каждый день. Держите электроды и образцы. Результаты вводите вот сюда, если ничего не получается, - Михаил Вадимович махнул рукой в сторону компьютера, стоящего в небольшой нише в коридоре. - А если получится, - он помолчал, - доложите лично мне.

Мы шли вдоль кабеля к самой дальней стойке. Я тащил образцы, Таня – электроды. Нас связывал совершенно ненужный здесь страховочный трос: начальник настоял.

- Знаешь что?

- Что, Эрик?

- Мы с тобой счастливчики, Тань.

- Это еще почему же? В такую даль переться…

- Ты когда была со мной вдвоем наедине? – прервал ее я.

- Да никогда, - помолчав, удивленно ответила Таня.

- То-то же. Всегда рядом люди, кто-то слышит и видит тебя, каждый шаг, каждое действие, а здесь – раздолье. Хотя я, когда думаю об этом слове, скорее представляю поля Земли, чем пыль лунного реголита.

- А точно же. Тихо. Даже в эфире тихо. Непривычно.

- А знаешь что еще?

- Ну что?

- Давай выходной себе устроим.

- А как же работа?

- А сама-то как думаешь?

Таня сделала три шага в тишине, потом, так же размеренно шагая, вздохнула.

- Бессмысленно. Мы, похоже, сами себе подложили свинью. Это так странно. Что плохого в том, что мы хотим работать вместе? Как будто в вакууме можно раздеться и придаться прелюбодеянию.

Ее шутка, хоть и пошлая, разрядила обстановку. При упоминании земных пейзажей у меня портилось настроение. Я представил себе, как спустя сутки находят наши заледеневшие статуи в неприличных позах и не смог сдержать смех. Она, наверное, поняла, о чем я думаю, но оставалась мрачной.

- Выходной, говоришь? А что делать будем?

- Ну, точно не безнадежную технологию отрабатывать. Давай… лежать и смотреть на звезды.

- Только половина из этих звезд – куски Земли, - грустно заметила Таня.

- Не, их всегда можно отличить, они блестят и движутся очень быстро. А звезды неподвижные. Будем смотреть на них и представлять, что, кроме них, в небе ничего нет.

- Говорят, блестят из-за воды. Много-много воды.

Мы дошли до нужного места, бросили оборудование под стойку и улеглись прямо в пыль.

- Если не смотреть вбок, кажется, что лежишь среди земных скал, - рассеянно протянула Таня.

- А вокруг тихо шуршит поле со спелой пшеницей.

- А вдалеке море шумит, волна за волной.

- И запах сосен, они за день нагрелись и еще сильно пахнут.

- А вон бабочка пролетела. Мохнатая такая и большая.

Я услышал тихий вздох. Потом еще один.

- Таня, ты плачешь?

- Да. Я наконец поняла, как по всему скучаю, - она закрыла рукой шлем.

- И я плачу. Я тоже скучаю. Я хочу обратно, в наш двор. К маме с папой…

Слезы катились из глаз сами собой. Я не мог их остановить. Пожалуй, я плакал за нас обоих: те же самые слезы обжигают сейчас Танины щеки.

- Дурак, шлем запотеет – обратно не дойдешь, - она ругалась только ради бравады, голос срывался.

- Сама дура, первая начала.

Таня засмеялась. Она так смеялась только однажды, когда мы увиделись впервые на Луне. Но тогда смех сквозь слезы был натянутым, вынужденным: она не знала точно, что я за человек, кем стал на Луне, можно ли мне доверять. Нынешний смех звучал искренне и свободно, она перестала меня бояться. Ее смех подарил мне немного времени, я успел перевести дыхание.

- Знаешь, Эрик, ведь мы с тобой впервые говорим о Земле. Я такое облегчение чувствую!

- И я. Я же инструктор, строгий и ответственный. Кто бы понял, если бы я вдруг слезы лить начал…

- Слушай, Эрик, а как ты думаешь, наш двор, - Таня помедлила, - он еще существует?

- Представь себе, сквозь синюю пустоту плывет наш дом на малюсеньком кусочке планеты, бешено вращается, но продолжает быть целым. Мне кажется, если он и есть, то точно из-за тебя.

- Из-за меня? Почему?

- Ты была мелкой упрямой занозой, все делала назло всем. Вот и наш двор тоже весь в тебя: назло катастрофе продолжает существовать и вертеться.

- Значит, в моей комнате все еще лежат краски?

- А в нашей квартире все еще сидят за столом папа с мамой – красивые, замороженные.

- Представляешь, я реально о красках жалела.

- Конечно представляю! Я жалел вообще о Ватаиных динозаврах, что он их не откроет никогда.

- А Ватая… Он, думаешь там?

- Надеюсь, катастрофа не застала его в момент отцовских закидонов. Не хочу думать, что он сидит в позе покорности и теперь уже вечно слушает лекции о том, как правильно быть японцем. И вечно крутится на замороженном кусочке нашего двора. Хотя он был очень странный последнее время. Не разговаривал со мной, даже голову не поворачивал в мою сторону. Когда отец отвозил меня на корабль, я видел Ватаю.

- И что он делал?

- В машину садился. Я его даже за руку схватил. Вот какой импульсивный и несдержанный был.

- Ну, ты же не знал, что тебе придется первым делом учиться успокаиваться.

- Да мне и не пришлось особенно. Шведы такие ребята, они стойко отнеслись к катастрофе. Горевали, как и все, но горя своего не стеснялись. Как не стеснялись и храбриться. Смешили друг друга, по спинам хлопали. Знаешь, говорили «ничего, переживем». Как-то они сейчас там?

- А что, не пишут?

- Не особенно. Все заняты. Только Ульрик иногда. А ты по кому-нибудь скучаешь? Из своей прошлой жизни?

- По родителям. По Ватае. И по краскам.

Она немного помолчала, потом, как будто решившись, спросила.

- А Ватае сильно влетело тогда, когда мы с мамой улетали на Луну?

- Похоже, да. Отец перевел его в японскую школу, выпускал их с матерью из дома только в супермаркет за покупками, и, в общем, был задницей. Соседи сплетничали, что он что-то сделал с его мамой, тетей Светой. Она последние четыре недели ходила как тень.

- Будь я тогда сильной, как сейчас, я бы его побила, этого Ватаиного отца. Честное слово. Ну как так можно!

- Да, тогда ты довольствовалась только битьем меня.

- Ах ты, поганец! Я и сейчас могу тебя побить!

- Ну тебя, - притворно рассердился я. – Давай лучше на небо смотреть.

И мы уставились обратно в небо. Хоть в скафандре это и не особенно удобно, я закинул руки за голову. Надо мной сверкали немигающие звезды. Они тонули в черноте неба. Вот говорят, с поверхности Луны небо черное, а мне кажется, оно темно-темно-темно синее. Настолько темно-синее, что еще на полтона темнее – и черный. Но все-таки не черный. Я слышал дыхание Тани в ее скафандре, и этот звук успокаивал. Она рядом. Она со мной. Пока мы вместе, пока я могу ее защищать, я не бессмысленный сгусток жизни, случайно зацепившийся за Луну. Я смотрел на звезды, и, мне казалось, я плыву среди них. Протяни руку – сорвешь целую гроздь. Если бы я мог это сделать, я бы выжал из звезд сок и преподнес стакан Тане. Или сделал самую красивую в мире заколку. Хотя у нее и короткие волосы, в этой черной копне звездная заколка смотрелась бы очень красиво.

- Слушай, мне надоело валяться, - разрушила магию момента Таня.

- Не хочешь выходной?

- Не хочу.

- Ну, тогда давай вставать и разбираться с безнадежной контактной сваркой.

- Ладно уж. Выручу неуча, покажу как надо.

- Что?! Да это я самый умный всегда был!

- Это Ватая был самый умный! А я – самая сильная.

- Ты была наглая, а не сильная!