Мед и корица

Мед и корица

Автор: Contesina

Пейринг: СС/ГГ

Жанр: Romance

Дисклаймер: все - тете Ро, не претендую

Саммари: Рождество в заснеженном уголке Шотландии

Комментарии: АУ, флафф. Страшно сказать, даже наверняка ООС. В подарок Талине.

Он уже почти сердился на себя за то, что поддался минутной слабости и решил пройти эти полмили до дома пешком. Ветер, нещадно бивший в лицо и раздувавший мантию, сменился яростным снегопадом, и теперь снежинки падали на волосы, залетали под воротник рубашки, прилипали ко лбу, заставляя его раздражаться из-за непогоды и собственной непредусмотрительности. Дом стоял на окраине деревни, на невысоком холме, окруженный редкими елями, тоже припорошенный и сверкающий, и только знание, что скоро в этом доме для него зажгутся окна, примиряло его с метелью и побуждало покорно протаптывать дорожку в покрывале снега с тайной надеждой, что скоро метель утихнет, и тогда этой дорожкой сможет воспользоваться не только он. Он еще раз взглянул на приближающиеся очертания дома и поглубже засунул руки в карманы. Хорошо, он согласен терпеть непогоду, только встретьте его тишиной и спокойствием.

Он притопнул перед порогом и открыл тяжелую дубовую дверь. Защитные чары узнали его прикосновение и безропотно пропустили внутрь, в уютное обволакивающее тепло. В большом камине в гостиной огонь вспыхнул еще ярче, и за спиной раздался писк домового эльфа:

— Мастер Снейп, все готово к вашему приезду.

— Я вижу, Финки, — рассеянно отозвался он, разматывая шарф и оборачиваясь. Эльф, напряженно вытянув уши, просиял и бросился поднимать шарф, громоздким черным пятном упавший на подлокотник кресла. Профессор Снейп сделал шаг к камину и протянул руки к огню, слегка улыбнувшись. Чары умиротворения, наложенные на дом еще пять веков тому назад, ничуть не утратили своей действенности. Он почувствовал, как вместе с приятным теплом в него вливается спокойствие, усталость и рассерженное настроение ушли, напоследок вспыхнув в пламени алой искрой, а взамен подступило ожидание чего-то обещанного и давно предвкушаемого.

— Накрыть ужин, хозяин? — тоненький голосок эльфа вырвал его из невесомого кокона мыслей.

— Пока только чай — сюда.

Он снял мантию и расстегнул и верхнюю пуговицу сюртука. Откинулся в кресле и сделал глоток из чашки, наполненной горячим, ароматным чаем с кардамоном.

Он давно хотел встретить Рождество здесь, в этом доме на холме, в заснеженном уголке Шотландии, где только небольшая волшебная деревушка среди гор да кельтские кресты вдоль полузабытых дорог напоминали о том, что где-то еще есть жизнь. Он уговорил последнего хозяина и последнего из клана не снимать чары, когда они заключали сделку о продаже. Он хотел быть уверенным, что особняк останется таким же навсегда. Темный камень и мореное дерево, массивная крыша и причудливые высокие окна. Пусть все остается как есть. Он желал сохранить тепло и очарование — и чтобы не только он смог это оценить.

Он вспомнил, как через год после смерти Волдеморта продал дом на Спиннерс-Энд. Он хотел избавиться от всего, что связывало его с прошлой жизнью — кровью, грязью, пытками и нежеланными встречами. Ему надоело исполнять приказы — пусть отданные в самой добродушной манере. Он более не желал просыпаться от кошмаров и запивать их зельем сна без сновидений, полубезумным взглядом обводя серые стены и разваливающуюся мебель, окружавшие его в родительском пристанище. Вот почему после собраний у Темного Лорда он всегда старался аппарировать не обратно к Хогвартсу, а в тот старый нелюбимый дом. Он хотел разделить боль и Хогвартс.

Он продал его. Через несколько недель, прибыв в окрестности маленькой шотландской деревни за травами, он набрел на одиноко стоящий особняк. И захотел здесь жить.

Ему стоило больших трудов убедить хозяина. Древний, как сам дом, и последний из гордого горского клана, веками повелевавший своим родом, он никак не собирался расставаться с семейным гнездом, где все свидетельствовало о былом могуществе. «Ты не смотри, — грохотал он гневным голосом, — что поместье маленькое. Здесь все мои предки жили!». Но единственная дочь, вышедшая замуж за наследника другого клана, неожиданно поддержала хмурого неразговорчивого покупателя, и грозный отец сдался. Дом перешел во владение профессора Снейпа, преподавателя школы Чародейства и Волшебства Хогвартс, полукровки и бывшего шпиона. Профессор перевез только книги и домового эльфа. И слегка изменил цвет.

Чары он тоже не стал снимать. Пусть. Пусть он бывает здесь не так часто и подолгу, как мечталось бы, пусть почти все время он проводит в классе и лаборатории в школе, но знание, что у него есть свой дом — свое место, там, где он по праву живет — придавало ему сил. Ради этого можно легко смириться с нерадивостью учеников и недоверием их родителей, которые и сейчас, спустя три года после войны, с опаской относились к мрачному и саркастичному декану Слизерина. Он привык игнорировать недоверие. У него есть эта гостиная с уютным камином. У него есть та, кто не обращает внимания на досужие сплетни и проведет с ним здесь уже третье Рождество подряд.

Важно скрипнула входная дверь, и через несколько секунд он услышал веселый молодой голос:

— Уф! Как метет! Я думала, что превращусь в большой пушистый снежок!

Профессор Снейп повернулся и быстро встал, встречая. Длинное темно-коричневое пальто, небрежно повязанный поверх красно-золотой шарф, а над этим — глаза цвета корицы и каштановые волосы с отливом в гречишный мед, и ясный лоб, который так хочется поцеловать. Он не удержался. Преодолел расстояние в пару шагов, легким движением отвел локоны с ее разрумянившегося лица и поцеловал в лоб, задев губами непослушную вьющуюся прядку.

— Гермиона.

Она счастливо засмеялась, прижавшись к нему, и сказала:

— Добрый вечер, Северус. Ты давно меня ждешь?

— Чай еще не успел остыть, — ворчливо отозвался он, воюя с ее шарфом. — Ты промокла. Финки!

— Я хочу поближе к камину, — сказала она и из-за плеча профессора подмигнула появившемуся с хлопком эльфу. Тот подпрыгнул на одной ноге и восторженно пропищал:

— Добро пожаловать, госпожа Гермиона!

— Чай, — приказала профессор Снейп. — Погорячее. И плед.

— Спасибо, Финки, — добавила Гермиона, и эльф испарился, нагруженный ее пальто и шарфом.

Он взъерошил ей волосы.

— О чем ты думала, выйдя в такую погоду?

— О тебе, — снова засмеялась она. Сбросила ботинки и с ногами забралась на кушетку.

Профессор Снейп сел рядом, и она сразу же устроила голову у него на плече. Он обнял ее за талию, притянув к себе. Эльф незаметно набросил на ноги клетчатый плед и так же незаметно исчез. Гермиона осторожно взяла горячую чашку и отпила.

— Ты похожа на кошку, — шепнул он ей в висок.

— Домашнюю или дикую?

— Домашнюю, — сказал он, стараясь, чтобы удовольствие в его голосе не было слишком слышным. Впрочем, не удалось. Гермиона тихо фыркнула и переплела его пальцы со своими, другой рукой удерживая чашку.

— Устала?

— Немного, — она смешно наморщила нос. — Хорошо, тепло. Я вижу, ты уже поставил елку?

— Это не я, это Финки, — тут же окрестился он, чтобы отвести от себя любые подозрения в подобном добросердечии. Елка действительно стояла в углу, опутанная серебряными нитями и — уступка гриффиндорскому упрямству — усыпанная алыми искрами. Каждый год, благодаря преданной любви Финки и попустительству профессора Снейпа, елка появлялась в гостиной, принося с собой горько-терпкий запах, державшийся все рождественские праздники. И с каждым годом профессору все менее казалось необходимым язвить по поводу романтических привычек одной непоседливой всезнайки и одного услужливого эльфа. Тем более что непоседливость и романтизм не ограничивались гостиной — он знал, что, поднявшись в спальню на втором этаже, обнаружит такую же, только поменьше, елку, украшенную непонятной золотистой пылью. Он признался себе с усмешкой, что уже привык.

— И в спальне тоже, — добавил он.

— А под какой елкой подарки?

Он легко щелкнул ее по носу.

— Девчонка! — получилось совсем не иронично.

— Да, девчонка, — согласилась Гермиона, — но я же должна знать, куда положить свой подарок и где найти твой.

— А что ты хочешь в подарок на это Рождество? — его голос понизился до ласкающего, бархатного шепота.

— Тебя, — она лукаво оглянулась на него. — Видишь, я уже третье Рождество не оригинальна в своих желаниях.

Он снова не удержался и поцеловал ее, на этот раз в губы, со вкусом кардамона и шоколада.

— Чашка! — ойкнула Гермиона, на мгновение прервав поцелуй. Он быстро взял чашку из ее пальцев, поставил на столик, и Гермиона неспешно обвила его шею руками, пригладила волосы и подставила губы для поцелуя, долгого и вкусного, — пока плед не сполз на пол, краем задев чашку, неловко стоявшую на углу столика.

Чашка со звоном разбилась, заставив прервать приятное занятие.

— На счастье, — произнесла Гермиона. — Как ты думаешь, это правда?

Он хмыкнул, проговорил «Репаро», склеив чашку, и убрал чай, растекшийся по пушистому ковру. Потом поднял плед и укутал ей ноги. Гермиона улеглась головой ему на колени.

Она часто поражалась, как выражение глаз меняло его лицо. Презрительный блеск выдавал учителя, готового наказать нерадивого ученика за любую провинность — по всей строгости. Холодная невозмутимость означала, что с расспросами лучше не подступаться, ибо раздумье прерывать чревато. Прищуренные и оттого острые глаза предупреждали, что сейчас разразится буря, а неубедительная досада… ее нельзя было упускать. Она была редкой гостьей, и тогда можно было делать что угодно. Потому что профессор Снейп не умел прямо выражать свои чувства, предпочитая действовать, и ей приходилось подстерегать и вылавливать, улучать момент и целовать в нос, губы, подбородок, щеки, настойчиво вытаскивая теплоту наружу, на поверхность этих глаз, мучась и даже плача поначалу. Это было так больно, что порой хотелось захныкать — но она добилась, наградив и себя и его нежностью, в которой уже не было горького послевкусия.

— Ты перепутала меня с подушкой? — это прозвучало скорее заботливо, чем обидно.

— Может быть, — отпарировала она. Гермиона уже давно выучила, что самые нужные слова будут сказаны окольными путями. — И что ты мне за это сделаешь?

— В таком случае — получай, — он наклонился. Черные волосы упали ей на лицо, перепутавшись с блестящими каштановыми прядями. Тонкие пальцы бережно пробежались по щеке, гладя нежную кожу, спустились к изгибу шеи, там, где кожа была особенно шелковистой и пахла старинными духами — лимонником и вербеной.

— Ты решил соблазнить меня еще до ужина? — спросила она чуть хриплым голосом.

— Чай ты уже выпила, — быстро шепнул он, поцеловав ее в мочку уха. Гермиона прыснула, уткнувшись лбом ему в шею, крепко обхватила руками и сказала:

— Не отпущу.

— А я так явно вырываюсь? — профессор Снейп поднял ее, прижав к себе еще сильнее. — Мисс Грейнджер, не подскажете, откуда на меня нашло такое затмение?

— От меня, — призналась она, — ой, щекотно! Северус! Это ты называешь тихим, спокойным Рождеством?

Он чуть ослабил объятие, и Гермиона отдышалась, смущенная и раскрасневшаяся.

— Спокойное Рождество — это отсутствие учеников, — проворчал он. — Как ты их терпишь?

— А как ты их терпишь? — она решила подразнить его. — Каждый год ты клянешься, что ноги твоей больше не будет в Хогвартсе, и каждый год рвешься туда пугать учеников, взрывающих котлы.

— Оставь старому человеку его причуды, — насмешливо ответил он, прищурив глаза.

— Старому? — ахнула она, принимая игру. — Старому? Я пожалуюсь Пивзу, и он забросает тебя снежками за такие глупости.

— Гм! — хмыкнул профессор Снейп. — Пусть только попробует. И кроме того…

Она не дала ему договорить. Перебила:

— Ты меня поцелуешь?

Он подчинился, даже не сделав попытки поторговаться или подразнить ее. Просто поцеловал, наслаждаясь теплыми губами и желая доставить такое же удовольствие ей. Когда поцелуй закончился, она посмотрела на него сияющими глазами и сказала:

— Вот так-то лучше.

— Мастер Снейп, госпожа Гермиона, ужин готов! — доложил эльф, появившись возле камина и ничуть не смутившись увиденной сцене.

— На самом приятном месте, — прокомментировал профессор. Гермиона хихикнула, чмокнув его в щеку, и хитро пожаловалась:

— А я голодная.

Она приподнялась на локте и сказала с мягкой полуулыбкой:

— Знаешь, я, кажется, понимаю, почему ты так любишь этот дом.

Он лениво перебирал ее непослушные локоны.

— И почему?

— Эти чары, — она повела головой, — и это ощущение спокойствия — ведь его так трудно найти сейчас, да? Здесь все … правильно. Поэтому?

— Поэтому, — согласился он. — Но не только.

— А еще?

Возможно, это чары развязали ему язык. Или он наконец научился выражать свои чувства словами.

— Потому что я могу привести в этот дом тебя.

Гермиона положила голову ему на грудь. Рассыпавшиеся пышной волной волосы приятно щекотали кожу.

— Правда? — как маленькая девочка, спросила она.

Его пальцы рисовали на ее спине замысловатый узор, бережно прикасаясь к коже, оглаживая самыми кончиками, невесомо и почти волшебно.

— Не сомневайся.

— Знаешь, иногда я чувствую себя чересчур взрослой, — вдруг как будто невпопад заметила Гермиона.

— И сколько же вам лет, мадам? — спросил он чуть слышно. — Три года назад, когда я поцеловал вас в госпитале, вам было едва девятнадцать. Никогда не позволяй делать себя взрослой. Оставайся такой, какой есть.

— Со своими подростковыми идеалами, незрелой порывистостью и несвоевременной глупой справедливостью?

— Кто тебе это сказал? — он повернул ее лицо к себе и заглянул в глаза. — Кто?

Она неопределенно пожала плечами.

— Давай я скажу после праздников. Иначе ты тут же побежишь всех проклинать.

— И ты поверила в эту чепуху?

— Нет, — быстро ответила Гермиона.

— Правильно. — Он поцеловал ее в макушку, приподнял волосы с висков и снова поцеловал — в щеку, спустился к подбородку и проложил цепочку из поцелуев по шее к ключице. — Правильно. Никогда не верь этому. Ты заслуживаешь большего.

— Что… с тобой сегодня? — она прикрыла глаза, отдаваясь ощущениям. — Ты сказал мне так много…

Он быстро провел пальцем от ключицы вниз, к ложбинке между грудей.

— Считай это одним из моих подарков.

Они рассмеялись вместе, она — звонким и немного детским голосом, он — сдержанно и тихо. Гермиона села на кровати, накинув на плечи халат. Шелк сразу соскользнул с плеч, обнажив спину до лопаток, и она целомудренно стянула ткань на груди, придерживая ее рукой. Он усмехнулся, увидев этот робкий жест. Девочка, превратившаяся за эти годы в женщину, умную и блестящую, научившуюся отстаивать свое мнение. Смелую… смелость была в ней всегда.

— Что? — застенчиво спросила она, увидев его улыбку. Отблески камина ложились на кожу, придавая ей оттенок меда, прозрачного и тягучего, с мелкими солнечными искрами внутри.

— Любуюсь, — ответил он кратко и даже суховато, словно побаиваясь, что позволил себе ослабить защиту и стать откровеннее.

Гермиона на мгновение опустила глаза и вдруг спросила:

— Легче?

— Да. Ты не хотела когда-нибудь чего-то другого?

Она смотрела на него пристально, словно изучая каждую черточку.

— Ты имеешь в виду — кого-то другого? Ты очень ревнив, ты знаешь об этом?

— Как-то догадался, — неловко пробормотал он.

— Нет, кого-то другого я не хотела. Но хочешь признание? Насчет чего-то? Иногда мне хочется запустить в тебя заклинанием.

— Непростительным?

— Нет. Забавным. Вроде дыма из палочки или желтых перьев на мантии. Чтобы ты не был таким серьезным.

— Серьезным? — он схватил ее в охапку, сорвав тонкий халат, и опрокинул на спину, прижав к кровати. Его губы искривились в усмешке. — Мисс Грейнджер, с вами я легкомысленен как никогда. Иначе как вы объясните то, что я нахожусь здесь с вами в одной постели, не слишком обремененный одеждой…

— Абсолютно не обремененный, — перебила Гермиона, смеясь.

— … пусть так, и вы тоже не особенно озабочены соблюдением приличий в этом отношении…

— Совсем не озабочена, — согласилась она, — и ничуть об этом не думаю.

— А я еще волновался за твою скромность, — приглушенным голосом отозвался он, лежа головой у нее на груди, — и, как оказалось, с чего бы?

Она поцеловала его в макушку.

— Ну, если вспомнить… не ты ли заявил в мой первый год после Хогвартса: «Мисс Грейнджер, для нового ассистента преподавателя Защиты от Темных Сил вы слишком целомудренны и пугливы»? Потрясающая откровенность.

— Если мне не изменяет память, я заявлял и не такое, — без тени раскаяния сказал он, перевернувшись на спину. Она обняла его за плечи. — Хотя с тех пор…

— Я перестала быть слишком пугливой?

— Или я смягчился сердцем?

— Это напоминает мне о подарках, — вдруг сказала она и потребовала: — Что ты мне подарил на это Рождество?

— Не скажу. Мы же договорились — утром, — и получил кулачком по плечу. Он перехватил тонкое запястье и поцеловал с готовностью раскрывшуюся ладонь.

— Даже не намекнешь?

Он остался таким же — резким, строгим, часто несправедливым, но с этой немногословной деятельной заботой, к которой сначала так трудно было привыкнуть. Сперва она не могла понять, когда посреди упоительного чтения ее вдруг отрывали от книги и поднимали на руки, настойчиво и непреклонно констатируя, что — все, хватит на сегодня. Или быстро, почти не глядя, заправляли своенравную прядь за ухо, чтобы та не попадала в глаза. И без раздумий — значит, нужно, значит, возможно, — прикрывали щитом от проклятия. Гермиона приняла эту заботу, полюбив его еще сильнее и пытаясь понять, как дать знать, что она ценит. Он не умел принимать благодарность — тоже поначалу; суровые, почти грубые реплики в ответ получались рассеянными и неудобными. Тогда вместо очередного объяснения она просто принесла ему чай в кабинет. Ароматный чай с тонкими нотками кардамона в светло-коричневой чашке со слегка потускневшим золотым ободком — память о матери, как она узнала впоследствии. Она умудрилась поставить чашку у него на столе, посреди кипы бумаг, исписанных острым почерком, и старых книг с пожелтевшими страницами. Чашка уверенно заняла свое место рядом с пером, а она получила взамен удивленный взгляд — даже не удивленный, а какой-то новый, с глубоко скрытой признательностью. Она поцеловала его в щеку, улыбнувшись, и вышла.

Она угадала с чаем. Почти неуловимые знаки внимания, почти невесомые прикосновения, молчаливое понимание и важные беседы — они учились жить вместе, каждый со своими привычками и порой противоречащими мнениями. Это было так странно — почти отчаянно, и так близко. Она уже не представляла, как сможет жить без него. И была уверена, что он чувствует то же самое.

— Даже не намекнешь?

Он покачал головой.

— Не хочу испортить неожиданность.

— Но… это будет волшебно? — она знала, что вопрос звучит нелепо, но отказаться от искушения не могла.

— Да, — ответил он тихо, — я надеюсь.

— У меня будет бессонница.

— Что вполне совпадает с моими планами.

— Северус Снейп! — Она вдруг поняла, что краснеет. — Я, конечно, понимаю, что многолетняя привычка не спать по ночам…

— … Пригодилась мне и на этот раз, — шепотом закончил он и поцеловал ее в губы, медленно, тягуче, с той сдержанностью, что заставляла просить еще. И Гермиона попросила, закрыв глаза и благодаря всех — Рождество, снег, этот дом и даже ту чашку с золотым ободком — за то, что находится здесь.

Уже в полудреме, чувствуя тепло его тела, она прошептала:

— С Рождеством тебя.

— Угу.

Гермиона счастливо улыбнулась.

— Это значит — и меня тоже с Рождеством?

Он нежно поцеловал ее в висок.

— Именно.