Тюменские «истории о привидениях»: городской фольклор

Тюменские «истории о привидениях»: городской фольклор

Л.В. Кайгородова

В 2002 году в Тюменском университете прошла Международная конференция, в материалах которой я впервые в Тюмени опубликовала статью «Тюменский городской фольклор как феномен коллективного бессознательного». В сборнике «Постмодернизм: pro et contra : Материалы Международной конференции «Постмодернизм и судьбы художественной словесности на рубеже тысячелетий» / под ред. Н.П. Дворцовой. – Тюмень: Издательство «Вектор Бук», 2002. – 292 с. – Текст непосредственный.

До моей публикации никто этой темой не занимался. Но вскоре в одной из тюменских газет, где работала журналист Елена Дубовская, появляются объявления с предложением присылать в газету истории о тюменских чудесах, интересных историях. В итоге получился интересный фотоальбом «Легенды и тайны Тюмени» (2013).

Тюменский поэт и историк, Владимир Маас в своей интернет- публикации с налетом провинциального снобизма крайне небрежно отозвался и обо мне и о моей публикации. Но статейку-то свою энциклопедически создал, развивая идеи, которые предварительно обхаял в моем тексте… В. Маас. Библиотека ТюмГУ https://neotyum-2.livejournal.com (Малая Тюменская энциклопедия).

Поэтому я решила переделать статью, но оставить главное для книги «Тюмень – столица деревень»

«Душа города, живущего сотни и тысячи лет и хранящего на земле и под землей неисчислимые ценности многих культур» (1, с.234), раскрывается не только в его названии, памятниках архитектуры или культурных традициях, но и в легендах, слухах и прозвищах.

Город существует одновременно на физическом плане – в пространстве и живет во времени (прошлое, настоящее и будущее города).

«Что ни город, то норов», – говорили наши предки, обобщая понимание того, что жители каждого города имеют что-то общее в характере, поведении, словечках и прозвищах. Все это швейцарский психолог XIX века Карл Густав Юнг называл «объективной душой», «коллективным бессознательным». Оно проявляется через систему знаков и символов, объединяющих как типические для любого города вообще черты, так и особенные, специфические, характерные только для данного города, в частности, Тюмени.

«Коллективное бессознательное» включает в себя память всего человечества. Оно присуще всем людям, передается по наследству и является тем самым основанием, на котором вырастает психика каждого из нас. Оно включает общечеловеческие древние, архаические первообразы, накопленные за миллионы лет эволюции, – «архетипы». Архетипы проявляются в сознании человека в виде мифов, сновидений, верований и суеверий, произведений искусства.

Коллективная «психика» или «душа города», формируется под воздействием постоянных феноменов внутреннего и внешнего мира. Ее формируют природно-климатические условия Тюмени, ее овраги и осыпающийся берег, ее грязь и занятия населявших данное место народов, глубина исторической памяти жителей, смена культур, исторические события, мифы и тайны города.

Например, в Тюмени существует легенда о том, что Вечный огонь монумента Победы (возле Областного краеведческого музея) зажжен на том же месте, где тысячи лет назад было языческое капище (священное место), где горел священный огонь, приносили жертвы, жгли огни-костры. Может быть, сторожевые. Поэтому после долгих поисков места, не зная легенды, вечный огонь в честь Победы зажгли на том же месте, что и тысячи лет назад. Сама легенда или байка появилась уже после создания монумента.

Этнокультурные архетипы определяют менталитет, особенности мировоззрения, характера, художественного творчества, фольклора, особенности исторических судеб народа и специфику использованных символов: Сибирь, сибирский тракт, каторга, раскол, казачество, православие, странники, клад. «Бессознательное» художника или рассказчика выделяет из хаоса обыденной жизни образы и оформляет их в разные жанры городского фольклора. В городском фольклоре проявляется городская символика, за которой в глубинах времен прячется архетип.

Город вообще, и Тюмень в частности, – это сложная символическая многоуровневая система. Каждый ее элемент (природный и культурный): река и мосты, мыс и овраги, улицы и перекрестки, дома и башни, старые деревья, церкви, заборы с воротами и калитками, резные наличники и многое другое имеет свое собственное символическое значение. Город и сам выступает как символ, как триединство Пространства (места), Времени и Архетипа. Их нераздельность и одушевление в Архетипе характерно для мифопоэтической традиции. Поэтому культурный текст почти каждого, особенно старого, города, можно прочитать как Миф и собрание баек или «волшебных» историй.

Реагируя на забавные ситуации, нестандартные постройки или странные судьбы и исключительные поступки, рефлексируя по поводу трагических страниц сталинской эпохи, коллективное бессознательное проявляет и фиксирует, отбирает и закрепляет в символах и знаках архетипические черты происходящего. Это делает их «родными», узнаваемыми на индивидуальном уровне конкретной личности.

Часто судьба человеческая воспринимается как жизненный путь, дорога. Тысячи людей судьба привела в Сибирь и Тюмень, которые стали началом или итогом неординарной жизни. На физическом плане путь – это Сибирский тракт, дорога, протяженность в пространстве, чреда перемен и встреч, целенаправленное движение к конечному пункту. В мифопоэтической и религиозной моделях мира «Путь» – образ связи, часто - трудности. Поэтому преодоление пути есть подвиг, подвижничество путника, который приобретает черты героя, особенно в народном сознании. Путь проявляет себя как смысл и образ жизни, в результате которой человек приобщается к ее главным ценностям.

Рассказ бабушки Ольги (87 лет). Жила в маленьком флигеле, во дворе дома по ул. Интернациональной № 95 и рассказывала, что «в течение почти всей своей жизни она, имея семью мужа и детей прибиралась, мыла полы, топила печи в церкви Всех святых, Всехсвятской. Домой идти было далеко, до Андреевского поселка, на Интернациональную, через центр, вокзал, темные улицы на краю города. Часто оставалась ночевать в церкви. Особенно зимой, в мороз. От печек тепло, на полу постелешь одежку, – чисто, лампадки, образа кругом. Лежишь, молишься. В этой церкви монахиня была, прибиралась, полы мыла, дрова колола, сама носила воду. Всю работу делала. При церкви и жила. На нее смотреть ходили. Она была красавица, молодая и богатая. Говорили, что единственная дочь, миллионерша. Увидела однажды сон, и пошла искать свою церковь. Тайком, в простом платье. Пришла в Сибирь, в Тюмень. Обошла все церкви и осталась у Всесвятской. За ней, говорят, отец приезжал, звал вернуться. Она потом монашество приняла. Долго жила, еще и при советской власти. А как началось гоненье, она куда-то и сгинула. То ли ушла, то ли арестовали».

Тема паломничества, поиска духовных ценностей, духовного пути, для Сибири и Тюмени архетипична: здесь проходил один из путей в Беловодье, легендарную страну свободы в русских народных преданиях 17–19 вв., «духовный центр мира».

Именно здесь, в городе Тюмени архетип духовного пути и приобщения сакральным ценностям православия воплотился в подвиг монашества старца Нифонта Казанского, основателя Преображенского (1616), позже – Свято-Троицкого мужского монастыря. Или митрополита Филофея Лещинского, чья жизнь завершилась монашеским служением в этом же монастыре.

Новая историческая эпоха большевистского террора, экспроприации ценностей, раскулачивания. Этапы ссыльных отправляли на север по воде, на пароходах и баржах. На берега высаживались, то ли потому, что приплыли к месту жительства и лесоповала, то ли по другой причине. Но это послужило поводом для следующей истории, рассказанной Валентиной Ивановной Кацнельсон (75 лет, грамотная, «культурная», как о ней говорили соседки-старушки).

«В начале пятидесятых годов улица Интернациональная была окраинной и застраивалась деревянными домами и землянками. Селились здесь разные люди: рабочие с железной дороги, изувеченные участники войны, эвакуированные, решившие остаться в Тюмени и, почти через дом,- «бывшие», сосланные: семья священника, семья бывшего полицая из Белоруссии, бывшие фабриканты, купцы. Детей было много, и жили все бедно. По соседству с нами жили Киселевы, дядя Миша и тетя Таня, их дети и очень старая бабушка. Дядя Миша работал конюхом. Суровый, неприветливый, его все побаивались. Жили они чисто, но очень бедно, на одной картошке. Старухи–соседки спустя несколько лет говорили (со слов тети Тани), что «все деньги он тратил на отпуск. Каждый год ездил он на север, искал свои богатства. Были они раньше очень богатые. Сосланные. И с собой везли, спрятанный сундучок с драгоценностями и золотом. Чтобы не отобрали и не потерять его, Мишенька тот сундучок закопал в приметном месте на берегу реки, под деревом. Прошло много лет, им разрешили вернуться из ссылки. Когда стали жить в Тюмени, он до самой смерти все ездил, искал. И не нашел. Берега изменились и деревья выросли. Не узнал места. Так и умер».

Поиск сокровищ, клада постоянная тема сказок, легенд и быличек. Из рассказов старожилов: «Дом Буркова – один из самых красивых и известных купеческих особняков, украшенных объемной деревянной резьбой, расположен на углу ул. Дзержинского (д.№30) и Хохрякова (д. №19). Во дворе особняка росли огромные старые тополя, то ли два, то ли три. Сейчас их уже нет, спилили: у одного было огромное дупло, другое сломалось во время грозы. Где-то в семидесятые-восьмидесятые годы приезжал пожилой мужчина и несколько дней изучал эти деревья и землю вокруг. Измерял, высчитывал, выстукивал. Проверял дупло, но ничего не обнаружил. Так и уехал».

Очередную историю рассказывает бывшая сотрудница Дома Буркова, Марина Былина. « А несколько лет назад приезжали уже двое мужчин. Они не тюменцы, какими-то психологами представились. Они тоже искали что–то с помощью рамки или прибора, как будто искали клад. Расспрашивали о деревьях. Какая–то тайна есть у деревьев. Одно из них целиком валялось на земле, еще не распиленное. Они тоже долго искали, но так и не нашли ничего. О них говорили, что они ищут клад, который спрятал сам старик Бурков. Про Буркова расспрашивали. Вроде как он был расстрелян прямо тут, во дворе. Больше не приезжали». Кстати, в Тюмени поговаривают и о кладах купцов Колокольниковых.

И в первом и во втором случае поиски сокровищ не увенчались успехом. «Клад ушел в землю, а земля клады не отдает». Этот архетип хранится в коллективном бессознательном. И поэтому рассказчики, независимо от уровня образования и возраста, жизненного опыта, свой рассказ завершают одним и тем же: клад не найден, а тот, кто искал – старик, мужчина, т.е. свидетель другой эпохи, участник « тех» событий умирает или уезжает, – во всяком случае, никогда не возвращается. Клад всегда ищет мужчина. И в сказках, и в жизни подчеркивается особая, деятельная роль мужчины.

Архетипические образы наделены огромной психической энергией, встреча с ними вызывает сильные эмоции, ведет к трансформации индивидуального сознания. Поэтому ситуации, выходящие на архетип, часто кажутся обыденному сознанию фантастическими, нереальными или выдуманными. К таким историям относятся рассказы очевидцев о «странных событиях», призраках, звуках, видениях, пережитых или наблюдаемых свидетелями рассказчиками историй. Иногда это явление воспринимал только данный человек и рассказывал со множеством оговорок, пытаясь что-то рационально объяснить то ли себе, то ли слушателям. Отсюда стремление рассказчиков, особенно, занимающих высокое положение в обществе, избежать огласки, просьба не называть фамилию.

Это «я» рассказчика откликается на ситуацию, обладающей собственной энергией, информацией и символикой. Как правило, ситуация восприятия энергии архетипа очень ярко эмоционально окрашена. Человек переживает потрясение, сильнейшие чувства: либо страх, подавленность, ужас – когда ему передается «запись» концентрированного страдания, смертных мук, агонии («истории» здания бывшего НКВД). Либо –просветление, удивление, восхищение.

Рассказывает бывшая сотрудница Дома Буркова: «Октябрь уже глубокий, мало листьев осталось. Я шла на работу по (улице) Дзержинского, по правой стороне и где-то за квартал увидела вдруг Дом Буркова. А над ним башенка церковная. Такая беленькая, светлая, с полукруглыми окнами или как бы колоколенка. Так чудесно! Говорят, где-то здесь церковь раньше была. Вроде бы Успенская, что ли…»

Вероятно, в каждом старом городе есть фантастические истории о проклятых или странных домах, о призраках, о звуковых фантомах. Подобные истории рассказывают и тюменские старожилы.

Из рассказов бывшей сотрудницы Дома Буркова: «Мы проводили как бы внутреннюю литературно-музыкальную гостиную, вечер для своих. Ну и разговаривали об истории дома, о купце Буркове. Рассказывали, что в доме есть как бы духи. Видели женщину, не старуху, во всяком случае. Еще видели мужчину худощавого с собакой. Он внизу всегда появляется, в холле. Ночевали, когда дежурили, слышали шаги, шарканье… Во всяком случае, никому не было страшно. Все эти образы очень добрые. Однажды уже поздно было, я уходила последняя, свет выключала после вечера. Явственно услышала, меня как бы шуткой испугать хотели: « Ух!» Сзади как будто кто–то пошутил, как бы шутливо напугать, но не страшно, а весело. Явственно так».

Проявляется архетип хранителя места, какой-то тайны. Как бы Хозяин хранит свои сокровища, охраняет свой мир, потому что дом или храм, церковь - это символы культурного мира, построенного или созданного человеком. Охраняет сакральные ценности этого рукотворного мира.

Подобный сюжет – шаги, скрипы ступенек лестницы, шаркающая походка, вроде бы «с палочкой» старик ходит, содержался и в рассказах сотрудников областной научной библиотеки, которая размещалась в здании Спасской церкви (до переезда в 1981 году в новое, специально построенное здание на улице Орджоникидзе). На втором этаже Спасской церкви было книгохранилище и читальный зал. Сотрудники говорили, что «кто-то» ходит в хранилище даже днем. Страха перед этими явлениями у сотрудников не было, хотя читальный зал работал в то время до девяти вечера, освещение было не ярким и сама атмосфера бывшей церкви с толстыми стенами, полукруглыми арками – окнами с широкими подоконниками, старой мебелью, запахом и странной таинственностью задействовали бессознательное каждого из присутствующих.

Кстати, к вопросу об архетипах и бессознательном, управляющем нашими решениями и поступками. В сказках и мифах в символике мирового древа проявляется архетип трехчастного деления мира. Крона древа принадлежит миру сакральному, высшему, небесному. В этом же контексте прочитывается и воспринимается символика дома и церкви. Поэтому в избе - чердак, а в храме – купола, колокольня, тоже принадлежат «иному» миру и доступ туда был открыт только для посвященных (всегда запрещали детям играть в подполье и на чердаке), а на колокольню посторонних пускали редко, в основном, на пасху. Вот в этом-то сакральном и тайном месте и хранились в течение десятилетий сотни запрещенных и изъятых из фондов библиотеки книг, т.н. «спецхран». В колокольне, продуваемой ветрами, дождями и снегом, засиженной голубями… Высоко над городом Тюменью, за сколоченными из досок щитами, закрывавшими бывшую звонницу Спасской церкви хранилось некое «тайное слово», запрещенные властью книги. Физически эти книги как бы не существовали, их как бы не было в этом времени и мире. Феномен реально существующей, но «непроявленной», по идеологическим причинам информации.

После переезда библиотеки, здание бывшей Спасской церкви передали областному краеведческому музею под хранилище экспонатов. И уже музейные работники в наши дни рассказывают о шагах и шаркающей походке, которые иногда слышатся в тишине, о поскрипывающих ступеньках, о старческом покашливании. Называют фамилию купца Текутьева, который пристроил к церкви двухэтажный придел, был старостой этой церкви и, якобы, похоронен на территории, где-то в ограде этой церкви. Но надгробье исчезло, и место захоронения затерялось. А хозяин все ходит, проверяет, охраняет.

Тайна захоронения становится одним из главных архетипических сюжетов тюменских быличек, историй, рассказанных очевидцами. Из рассказов бабушки Ольги: «Когда большевики стали отбирать ценности в церквях и закрывать церкви, они раскопали могилу в Троицком монастыре. Там был захоронен митрополит. Думали найти богатства, а он был монах. Кости из могилы достали и выбросили. Все боялись, что арестуют, если начнут хоронить эти кости и они долго валялись во дворе. Однажды ночью, в дождь, в ненастье одна женщина тайком проползла во двор монастыря, собрала кости монаха в мешок и тайно их там же похоронила. Говорят, она то ли монашенкой была, то ли старухой, что ли…» Все происходит по законам сказки: и время, и место, и герой события - страшной темной ночью, во время дождя. И поступок совершает личность, лишенная бытовой конкретики, - монахиня или старуха. Действует архетип.

Есть еще одна «чудесная» история, связанная с именем Филофея. По рассказам Войновой Натальи Васильевны, директора музея в церкви Петра и Павла (бывшая надвратная церковь Свято-Троицкого монастыря), портрет митрополита, писаная маслом на жести парсуна, была обретена случайно и тоже архетипично. «Протекла крыша (в монастыре размещался «Водоканал») – прохудилась жесть, покрывающая один из куполов Троицкого собора, построенного из камня по ходатайству и при участии Филофея Лещинского. Когда залезли на купол, отодрали проржавевший жестяной лист, на обороте его увидели портрет священника с седой бородой. Потом выяснили, что это изображение митрополита Сибирского и Тобольского». Само событие свершилось по законам сказки: чудесное обретение, единственное изображение, случайная находка в средоточии сакрального места – оскверненного большевиками храма, на куполе. Купол церковный – христианский символ неба. На куполе – на небесах, был «спрятан» портрет священника, как книги «спецхрана» – на колокольне, чтобы проявиться в нужное время. В сказке объективируется архетип – в образе героев, событий. Коллективное бессознательное города придает жизни и смерти Филофея Лещинского черты архетипические. В разных символических системах вода – это символ текучего времени и, одновременно, бессознательного. Поэтому протекание крыши в здании «Водоканала» носит черты не только чудесного, но и символического явления: наступило время проявить тайное знание.

Тайна определенного места, особенно, «ужасного», часто связана с насильственной смертью. Человек бессознательно воспринимает «непроявленную» информацию, а психические феномены могут вызвать эмоционально-деятельностную реакцию личности. В результате происходит процесс объективации архетипа в образ - символ, известный по сказкам и легендам. Проявление феномена происходит в одном и том же месте, в разные периоды времени, в постоянных символических формах. Воспринимается разными людьми: например, архетип старца в образе призрака, «мужика без головы».

Десятилетиями рассказывали шепотом, а потом и вслух, что в роддоме на улице Холодильной появляется призрак – мужчина без головы. Видели дежурные медики и, особенно часто, беременные женщины, которые народным сознанием воспринимаются как медиум, причастный тайнам и закрытой информации. Ребенок, которого она носит – дает ей связь с космосом, с Богом, с иррациональным. В этом состоянии бессознательное крайне активно. На физическом плане место, где был построен этот роддом, в ХIХ в. использовалось как скотомогильник. То есть, было «проклятым, нечистым». Естественно, здесь свершались преступления, «губили невинные души». Призрак – это материализованная тайна, объективированное, проявленное в этот мир «инобытие».

Старожилы рассказывают: «Дело было в двадцатых или начале тридцатых годов ХХ века, когда Троицкий собор был разорен и в нем размещался воинский склад. Однажды ночью стоит на карауле солдат и вдруг видит: идет на него монах. Солдат, как положено, крикнул, что стрелять будет, но монах не остановился. Солдат выстрелил. Монах исчез. Никого. Перепугался. Прибежало начальство, переполох. На следующую ночь его опять отправили в караул, в наказание. И вновь он смотрит: идет монах. Солдат опять выстрелил. А на третью ночь, увидев монаха, он с ума сошел». Возможно, таким образом проявился глубинный конфликт между тайной религиозностью, подавляемой и загнанной в подсознание христианской верой и страхом перед осквернением сакрального, священного места – монастыря. Тем более, что это сопровождалось святотатством, кощунственным разорением и осквернением могилы монаха – митрополита.

Кстати, рассказывают, что неоднократно видели призрак в доме купцов Колмаковых, на первом этаже, якобы в том месте, где был убит один из братьев. В этом здании сейчас размещается поликлиника № 3, на углу ул. Республики (бывшей Царской) и ул. Первомайской (бывшей Голицинской).

Рефлексия городской «души», городского бессознательного проявляется в городском фольклоре. А для Сибири и Тюмени, каторга- тюрьма – смерть мученическая – это сюжет архетипический и, безусловно, самостоятельная тема городского фольклора. Не случайно и старый тюремный замок (в колонии строгого режима) расположены в самом центре города, образуя своеобразный символический треугольник: власть (административные здания), деньги (рынок, ЦУМ) и тюрьма. Рассказывают, что в помещении старого тюремного замка (в следственном изоляторе) есть постоянно закрытая камера, в которую никого не садят. Там «слышатся» такие жуткие женские крики, стоны, плач, что психика не выдерживает. По местной (тюремной) легенде, в этой камере охрана забила насмерть девушку.

Но вернемся в один из самых страшных периодов в истории города – период сталинских репрессий. Бывшее здание НКВД на углу улицы Семакова и Республики. Здание, которое тюменцы боялись и обходили по другой стороне улицы. Дом и место, с которым связаны рассказы об ужасах пыток, допросов, расстрелов, – всем тем, что сопровождало деятельность сталинской тайной полиции.

Из рассказов бабушки Ольги: «Церковь Знаменская была закрыта. И там заключенных содержали. В два этажа, как полати были сделаны внутри. И священники там же были, и монашки. Ночами водили на допросы, под ружьем. Как их мучили! На Семакова, на углу, рядом». Насколько это соответствует правде, покажут будущие исследования историков. Но крайне интересным кажется то, что в коллективном бессознательном два сакральных места – лобное» (тюрьма) и «святое» (церковь) оказались связаны единым путем, путем физических страданий, «адских мук» на земле. И опять путь – и выбор, и смерть и молитва. И обретение. Для города и его бессознательного это повод для страшных легенд, для рефлексии и конкретизации архетипа в рассказах очевидцев. Эти истории «описывают» бессознательные процессы, компенсирующие сознательную, историческую ситуацию. Они «изображают работу духа, который выводит наше мышление за границы « (2,с. 334), установленные официальной идеологией.

Впервые я (автор этой статьи) попала в это здание на Семакова где-то в 1970 году, когда училась в Педагогическом институте. Там размещалось студенческое общежитие – «общага» и жила моя однокурсница, Наталья Смирнова, дочь секретаря по идеологии одного из городов Тюменской области. Когда я вошла внутрь здания, меня поразило множество ступенек: по одной – две вверх, вниз, поворотов, каких-то тупичков, коридорчиков и – полумрак даже днем. Этакий лабиринт. Я сказала, что какое- то «странное» и неуютное здание, что-то «не то», тревога какая-то, тяжесть на душе. После этого моя сокурсница рассказала, что ей здесь страшно, особенно вечером и ночью. Что-то мерещится, какие – то тени, стоны, кровь видится. И от нее я впервые узнала, что здесь раньше размещался следственный отдел НКВД. Вскоре она переехала из общежития на квартиру. Проходит более двадцати лет. «Перестройка», открываются архивы, тайны истории. В 2002 году был дословно записан следующий рассказ бывшего директора педагогического училища № 2, Клары Александровны Баклановой, филолога по образованию. «Когда я поступила в Тюменский педагогический институт в 1952 году, то в этом здании на углу Семакова был еще НКВД. Но мы с опаской мимо ходили, никогда по той стороне, особенно, я из семьи репрессированных. Там всегда стоял у входа дежурный. На филологическом факультете нужно было много читать. Библиотека размещалась в подвале красного кирпичного здания, где сейчас административный корпус и работала до 1 часу ночи. Когда мы выходили из библиотеки, то окна в том здании всегда горели, особенно на первом этаже. До 1955 года мы жили в общежитии на Казанке, двухэтажный дом за строительной академией. А потом было распоряжение ректора, что все студенты четвертого курса всех факультетов должны жить в новом общежитии на Семакова. Этот дом освободили раньше, окна уже не горели, но туда долго никого не пускали. И поскольку наш факультет считался привилегированным, мы жили на втором этаже, с окнами на Республику, в комнатах по восемь-десять человек. А на третьем – девочки с иностранного. Там несколько комнат всегда были закрыты». Опять, как в сказках: есть тайная комната, которую нельзя открывать под страхом смерти. Возможно так наша индивидуальная психика, наше сознание «ощущает», осознает присутствие индивидуального бессознательного, которое проявляется в образе закрытых комнат, хранящих ужасное тайное знание («море крови», Кащей Бессмертный). А коллективное бессознательное «вписывает» их в городские легенды, связанные с тюрьмой.

«В другом крыле, этого общежития, по улице Семакова, жили историки и мальчики. Нам почему-то не разрешалось общаться друг с другом. И внизу всегда сидели две дежурные. Два крыла общежития, здания, были связаны каким-то двором и железные ворота закрыты. Окна во двор были заколочены, закрыты щитами и нам было сказано к окнам не подходить. Ворота были закрыты, но по ночам машины что-то вывозили, крытые машины. Слышно, что ворота скрипят и выезжают машины. Вроде крики, приказы. Может быть, это наше воображение было, но я сама слышала. Однажды вечером, все уже спали, я стала спускаться по лестнице. Вдруг рядом кто–то громко застонал. Мужской стон. Я оглянулась, – никого нет, а потом как тень проплыла мимо меня. Я подумала, что может, кто–то прошел мимо меня, но потом, когда я спустилась к дежурной, то у нее такой испуганный вид был. Она меня спросила: Ты ничего не слышала? Я сказала: «Нет». Я знала, как себя вести и что отвечать, раз из семьи репрессированных. И еще были разговоры, крики, стоны… Начинают говорить: «Я ничего не знаю», или вдруг просыпаюсь от крика: «Не знаю, я ничего не знаю». Или просто крик от боли, страшный. Конечно, об этом никто никогда не говорил, мы даже боялись обсуждать. А парни, которые жили в другом крыле, говорили, что видели, как из подвала выводили немного людей и сажали в эту закрытую машину. А может быть, им это казалось. А где-то к весне 56-го щиты убрали, но во двор мы никогда не выходили. На первом этаже на стенах в коридоре проступала кровь, но мы сначала думали, что краска. Несколько раз видели – я и наши девочки. Ее смывали или убирали и все это закрашивали. Где мальчишки жили, там больше было, они говорили.

Конечно, может быть там и не было того, чтобы кровь, но это, наверное, Бог показывает место, чтобы узнали.

А бывало такое, что железные ворота начинают скрипеть, даже когда машины не выезжали. Иногда ночью так заскрипят с каким–то стоном…Этот год был такой тяжелый для всех, даже не было выпускного вечера. Мы сами попросили, чтобы быстрее уехать».

В настоящее время на физическом плане этого здания уже нет. Место освятили. Построили новейшее здание библиотечно–информационного центра ТГУ. Но архетип места «проклятого», сакрального остается в бессознательном города. И красные кирпичи на первом этаже невольно напоминают о прошлом этого здания. Появляется уже третье поколение рассказчиков. Некоторые сотрудники новейшей библиотеки рассказывают, что в помещении происходят странные вещи: то вдруг книги обнаружат сброшенными на пол, то двери хлопают. «Даже днем, через каждые два часа требуется выйти на улицу, т.к. слишком тяжело. А вечером вообще бывает страшно–страшно”.

Горожане, старожилы Тюмени, считают, что на этом месте должна быть построена часовня или небольшая церковь, «отмаливать».

Кстати, в Тюмени есть еще одно место, связанное с жертвами сталинских репрессий, где информация о расстрелах воспринимается и конкретизируется в образе следов от трассирующих пуль, крови, которые проявлялись в детской комнате одной из квартир многоэтажного дома по улице Федорова. По рассказам хозяйки, это снилось во сне, «мерещилось» не только ночью, но и днем. И квартиру, и подъезд освятили по христианскому обычаю, но память об этом и эмоциональная реакция жителей осталась.

Сюжеты и персонажи быличек, рассказанных старожилами, можно рассматривать как образы и символы, представляющие те или иные стороны коллективной души города, как проявления коллективного бессознательного Тюмени. Городской фольклор, как и всякое художественное творчество – это особая форма обобщенного отражения действительности, говорящая на специфическом языке символов. Раскрыть его своеобразие невозможно без обращения к проблеме бессознательного. В акте творчества всегда существует опора на бессознательное, которая обеспечивает художнику специфическую остроту видения.

«Поскольку фантазия никогда не является обрывком нереальности, поскольку она выражает архетипические эмоциональные и творческие аспекты личности и является первой реальностью человека, то, фокусируясь на фантазии, мы прикасаемся к тому, что реально работает в душе» (3, С.26.).

Литература:

1. Каганов, Г. Город как личное переживание / Г. Каганов // Искусствознание. – 1999. – № 2. – С. 209–239. – Текст непосредственный.

2. Юнг, К. Г. Душа и миф : шесть архетипов / К. Г. Юнг; пер. с англ. – Москва – Киев : Порт-Роял – Совершенство,1997. – 384 с. – Текст непосредственный.

3. Юнг, К. Г. Психология бессознательного / К. Г. Юнг; пер. с нем. – Москва : Канон,1994. – 320с. – Текст непосредственный.