И СНОВА О ЧТЕНИИ

И СНОВА О ЧТЕНИИ

Разговор о чтении, состоявшийся 12 августа в литературной студии «Восьмерка» в библиотеке №8, не оставил меня равнодушным. Понятно, что в широком общественном смысле обсуждаемой проблемы чтение имеет глобальное значение. Общество читающее и общество, совсем не читающее, – это два совершенно разных общества, кардинальным образом отличающиеся друг от друга.

Но и общества читающие тоже могут быть очень неодинаковыми. Как мне показалось, внутренней пружиной, давшей обсуждению свою энергию, было очень ясное ощущение различия практик чтения в нашей стране до 1991 года и после пересечения этого рубежа. Именно этим ощущением были вызваны настойчивые вопросы друг к другу: что и как мы читали раньше и что и как мы читаем сейчас. Участники разговора обращались к читательскому опыту друг друга, стараясь отрефлексировать произошедшие изменения. Поэтому на повестку дня как бы сами собой встали вопросы о мотивации чтения и о смысле его для нашей частной жизни. Пытаясь осознать, что изменилось в нас самих, мы тем самым старались понять изменения, произошедшие в окружающем нас мире. Поскольку мне обычно приятнее больше слушать, чем высказываться, я старался не особенно часто прерывать нить разговора своими эмоциональными всплесками. Но разговор закончился, а эмоциональные всплески остались. Хочется бросить несколько слов вдогонку, пока не улеглись и не остыли вызванные разговором мысли. Поэтому попробую предложить собственное суждение на заданную тему. Не претендую на конечные обобщения и тем более на абсолютную истину. Это только мои мысли и только мой опыт. Но может быть, кому-нибудь будет интересно.

Итак…

ЗАЧЕМ МЫ ЧИТАЕМ

В детстве вообще не возникало такого вопроса. Читать нас учили взрослые. Чтение было важным элементом нашей социализации. Человек неграмотный или не читающий выпадал из своего круга читающих людей. Наверное, где-то далеко от меня существовали и общества, совсем не читающие, но мне в детстве такие не попадались. Семья, детский сад, школа, вуз, родственники, знакомые, – для всех окружающих чтение было неотъемлемой частью жизни, о необходимости которой никто толком и не говорил. Примерно так же, как никто не говорил о необходимости учиться ходить. Хочешь жить как все и иметь в жизни некоторую степень свободы – ходи! Не хочешь ходить – сиди и пользуйся крохами с пиршественного стола жизни. Понятно, что мне хотелось жить и получать от жизни все причитающиеся блага и радости.

Со временем чтение стало приносить удовольствие и вызывать интерес. Но этот интерес, ощущаемый как мой собственный и ничей другой, все-таки, как я теперь догадываюсь, был пересажен в меня извне. Не могу сказать, что сыграло в этом более важную роль, – влияние среды, воспитательные усилия родителей или объективная ценность и содержательность читаемых книг. Но все произошло совершенно незаметно, помимо моей воли, в точности по схеме классиков марксизма: производство рождает потребление, потребление порождает и формирует потребности. И эти потребности не замедлили возникнуть.

Чтение стало развлечением, отдушиной среди других сторон жизни, порой отягощающих душу своей обязательностью, и, понятное дело, отвлечением от этих обязательных нагрузок. Я стал читать, отлынивая от домашних обязанностей, потом осмелился читать на уроках, пряча книжку в парте. Учителя, конечно, знали об этом и иногда возмущались. Но у них хватало хлопот с другими учениками, а я учился хорошо и не доставлял им никаких проблем. Поэтому они больше терпели, чем боролись.

Про потребность невозможно сказать, зачем она нам дана. Хочется есть, и мы едим. Хочется пить – пьем. Захотелось размяться – идем гулять. Ощущаем сенсорный голод – ищем новых впечатлений. Захотелось пищи для ума – читаем. Впоследствии для определения этой потребности в чтении нашлись красивые слова: «духовная пища», «духовный голод». Когда в школе проходили стихотворение Пушкина «Пророк», первая строчка мгновенно стала для меня прекрасной формой выражения моего собственного жизненного опыта. «Духовной жаждою томим» – это значит давно ничего интересного не читал.

ПОЛЬЗА И ВРЕД ЧТЕНИЯ

Как и все остальное в жизни, чтение накладывает отпечаток на характер и в целом на душу человека. Чтение погружает нас в чей-то реальный или воображаемый жизненный опыт, что серьезно расширяет наши внутренние горизонты. У нас внутри элементарно оказывается больше материала для сравнения и размышлений, больше примеров на разные случаи жизни. Причем этот чужой опыт предоставляется нам не «в сыром виде», как в собственной повседневной жизни, а очень хорошо обработанным в творческой лаборатории писателей. Мастера духовной кулинарии на своих писательских кухнях очистили сырье жизненных впечатлений и фактов от всего лишнего, потом долго жарили и парили их на огне творческих печек, чтобы сделать более съедобными для наших слабых умов. Полученные таким образом полуфабрикаты соединили в какой-нибудь суп или винегрет с единым сюжетом, придали блюду аппетитную форму, набросали специй печали, радости и прочего удивления, а для совсем тупых и неразборчивых развесили в разных местах этикетки морали и авторских комментариев к употребляемому блюду.

Упакованный в книгах концентрат смыслов оказывается куда более питательным и привлекательным для умов, чем бедный, порой однообразный и плохо приготовленный собственный жизненный опыт. Читатель научается хорошо читать и разучивается хорошо жить. Типичный образ читателя рисует нам неловкого человека в очках, знающего массу ненужных сведений, но беспомощного в самых простых житейских ситуациях. Это одинокий мечтатель, оторванный от жизни, значительную часть своей жизненной энергии вырабатывающий в обширных глубинах своего непомерно развитого воображения. В этих же непостижимых глубинах его энергия и расходуется на какую-то непонятную, невидимую внешнему наблюдателю работу. Поэтому читатель нередко оказывается плохим собеседником, не способным разделить не достаточно красиво оформленные мысли и чувства окружающих, не очень хорошим другом, нестарательным работником на своей работе. Это все для него лишь внешняя, не очень важная и значительная оболочка жизни, отвлекающая его от истинного бытия в идеальном мире книг. Только с подобными себе путешественниками по вымышленным мирам читатель способен войти в глубокий ментальный контакт и разделить с ними недоступные другим впечатления от совершенных интеллектуальных путешествий и пройденных читательских дорог. Чтение может превратиться в страсть, ничем принципиально не отличающуюся от алкоголизма, наркомании, игромании и прочих злоупотреблений теми или иными радостями жизни. Но если дело не зашло так непоправимо далеко, читатель вполне может адаптироваться в реальном мире и даже приносить в нем некоторую пользу. Он хорошо усваивает новую информацию и может стать посредником между миром общечеловеческого опыта, законсервированного в книгах, и теми людьми, которые нуждаются в крупицах этого опыта для решения конкретных актуальных проблем.

БЫСТРО ИЛИ МЕДЛЕННО

Когда-то в юности я всерьез воспринял лозунг, ставший заголовком популярного журнала: «Знание – сила». Быть сильным хорошо. Силу можно и нужно накапливать. Я старался вместить в себя побольше информации. Совершенно логично и своевременно на глаза попалась реклама заочных курсов быстрого чтения. Как и всякая реклама, она обещала легкое и доступное решение моих проблем. Я решил ввязаться в это сомнительное дело. Больше полугода штудировал присланный мне учебник, занимался быстрым анализом текстов, отучался от внутреннего проговаривания, медитировал на какую-то индийскую мандалу, шептал соответствующие мантры, тренировался в экзотическом сочетании энергичности и расслабленности внимания. Организаторы курсов были людьми очень хитрыми. Проверку результатов обучения они доверили самим обучающимся, которых несколько месяцев изнурительных тренировок сделали людьми крайне заинтересованными. Мне тоже очень хотелось получить хороший результат от проделанной работы. Поэтому я оказался нестрогим экзаменатором. В конце обучения я милостиво выбрал себе для экзамена книжечку не самого большого формата и с не самым мелким шрифтом. Бегло просмотрев ее, я ответил сам себе на десять обязательных вопросов и решил, что моя новая скорость чтения – 100 страниц в час. Это было меньше обещанного на курсах, но на большее я вряд ли был способен. Осталось похвалить себя за старания и приступить к использованию новых умений.

Следующий год стал контрольным. За это время я успел прочитать таким образом около трехсот книг, тщательно записывая их названия на карточках. Это не очень много, но больше, чем я успевал прочесть в любой прошлый период жизни. Особенно если учесть работу, неожиданно появившихся маленьких детей и тяжелые потрясения в стране. Хуже было то, что, перебирая однажды карточки, я обнаружил, что почти ничего не помню из прочитанного. Названия помню, схемы анализа содержания помню, а самих впечатлений, воспоминаний вкуса и аромата прочитанных книг совершенно не осталось. Но это еще было полбеды. Я еще мог приходить к знакомым и третировать их именами авторов и названиями прочитанных книг. Но потом я попал в зал каталогов Ульяновского дворца книги и обнаружил, что даже в библиотеке небольшого провинциального города содержится несколько сотен тысяч названий. Это было своего рода потрясением. Прикинув примерную продолжительность оставшейся мне части жизни и умножив количество лет на триста, я совсем приуныл. Надежд на энциклопедизм и осведомленность во всех областях совсем не осталось. Стоит ли тогда жертвовать радостями чтения, если от необъятного пирога знаний человечества я все равно смогу откусить лишь ничтожный кусочек?

Из этого мрачного и безнадежного состояния меня опять вывела книжка. На глаза попались воспоминания Д.С.Лихачева. В частности, он рассказывал, что в Санкт-Петербургском университете он посещал семинар по медленному чтению. На этом семинаре под руководством знаменитого профессора студенты полгода читали пушкинского «Медного всадника», тщательно вдумываясь в содержание не только каждого слова, но и связанных с ним ассоциаций. Это было для меня новостью. Оказывается, можно читать не только быстро, но и медленно. При этом точно уже ничего не позабудешь. Я забросил схемы моментального анализа текстов и медитации на мандалу. Тем более, что накануне я пришел к православной вере и крестился. А медитации перед мандалой и молитвы перед иконами явно противоречили друг другу. Впоследствии у меня появилась возможность проверить на практике медленное чтение, описанное Д.С.Лихачевым. Несколько лет я руководил группой по изучению Евангелия, которая собиралась сначала в библиотеке им. С.Т.Аксакова, а потом при кафедральном соборе. Более чем за пять лет еженедельных занятий мы так и не успели прочесть целиком «Новый завет». А я понял, что текст хорошей книги, не говоря уже о Священном Писании, заслуживает долгого и вдумчивого всматривания в детали. И это всматривание производит в душе такой невообразимый объем содержания, который невозможно даже представить при других способах чтения.

Что в итоге? Конечно, я отказался от быстрого чтения, хотя не совсем и не навсегда. Перед прочтением новой книги я могу бегло ее пролистать. Таким поверхностным проглядыванием «вполглаза» я пытаюсь предварительно познакомиться с ее содержанием, а потом уж решить для себя, что с ней делать дальше. Некоторые книги заслуживают спокойного развлекательного чтения, некоторые заставляют подумать над ними подольше, а иные прямо требуют напряженного труда и умственных усилий. Читать быстрее я точно не могу. Скорее, я предпочитаю читать как можно медленнее, если для этого находится время.

Но зато я осознал ограниченность моих возможностей. Мне совершенно точно не стать уже энциклопедически образованным человеком. Лозунг «Знание – сила» оказался не для меня. Но я также не могу поднимать штангу, не могу бегать стометровку и выполнять массу других спортивных упражнений. И ничего, оказывается, можно прожить и без этого.

ДЛЯ СЕБЯ ИЛИ ДЛЯ ДРУГИХ

Говоря о способах чтения, я забыл упомянуть еще об одном обстоятельстве. Мы можем читать книги не только для себя, но и для передачи их содержания другим людям. В тюрьме, в армии, в пионерском лагере, в любом другом коллективе вынужденно соединенных друг с другом людей хорошие рассказчики ценятся и приобретают большой авторитет. В детстве я думал, что прочитать и рассказать книгу, – это почти одно и то же. Но в детстве у нас нет внутренних тормозов, а у взрослых людей они почему-то появляются. Вдруг оказывается, что пересказать какую-то книгу так, чтобы привлечь к ней внимание других людей, – это очень сложная задача. Как написано в Псалтири, «прильпе язык гортани моей». Чтобы быть понятым, книгу буквально приходится переводить на другой язык. Переходить с авторского на язык, понятный слушателям.

Моя мама была учителем литературы. Она рассказывала мне, что в слабых классах дети с трудом воспринимают стихотворный текст. Для таких трудных учеников она стала пересказывать «Евгения Онегина» прозой. Не знаю, насколько точно этот прозаический перевод передавал мысли и образы оригинального текста, но другого способа сообщить их ученикам просто не было. В детстве я удивлялся тому, что мама каждое лето перечитывала «Войну и мир», «Отцы и дети», «Преступление и наказание» и прочие произведения школьной программы. «Зачем ты это делаешь, разве ты их не помнишь почти наизусть?» – спрашивал я маму. «Помню, но я должна оживить их в памяти», – отвечала она. Я, конечно, не соглашался и относил это на счет профессиональной деформации личности (классики марксизма сказали бы об этом: «профессиональный кретинизм»). Но спустя много лет мне самому пришлось начать читать лекции на темы педагогики, философии и религии. Я понял, как трудно рассказать другим людям то, что самому вроде бы совершенно ясно. Понял, как трудно найти нужное выражение, связать мысль с мыслью и при этом не сбиться с намеченного пути рассказа. А в детстве казалось, что стоит только открыть рот, и содержание прочитанного само польется неудержимым потоком. Как написано про Царевну-лебедь в «Сказке о Царе Салтане»:

«А как речь-то говорит,

Словно реченька журчит».

Теперь, готовясь к занятиям, я могу прочитывать главы учебников и фрагменты первоисточников по пять-десять раз. При этом удается каждый раз открывать в них что-то новое и примечательное. И так из года в год. Мама, как ты была права!

НА РОДНОМ ИЛИ НА ИНОСТРАННОМ

В прежнюю эпоху наша страна была очень закрытой и самодостаточной. Мы почти не вступали в контакты с другими народами и государствами. А если вступали, то это делали какие-то специально назначенные и обученные люди. А прочую массу народа эти международные контакты никак не затрагивали. Поэтому уроки иностранного языка в школе носили какой-то ритуальный и символический характер. Разучиваемые там искусственные фразы никак не соединялись с жизнью и были никому не нужны. Примеры из далекого прошлого, когда, скажем, большое количество текста в «Войне и мире» напечатано по-французски, казались нереальной сказкой или чудачеством автора. Но присутствие этих образцов хотя бы в истории как-то напрягало и формировало чувство собственной неполноценности.

Ситуация резко изменилась после перестройки. В составе самодеятельного хора я вдруг оказался в Германии. Самым большим изумлением для меня было то, что вынесенные из школьного курса ритуальные фразы оказались вполне себе живыми и хорошо работали. Когда я говорил простыми предложениями из учебника за 5-й класс – «Я иду гулять» или «Сегодня хорошая погода», – натуральные немцы отлично меня понимали. Я, правда, плохо понимал, что они мне отвечали, но это было уже не так важно. Лед тронулся: иностранный язык оказался не ритуальной тарабарщиной, а чем-то реальным и притягательным.

Я решил выучить язык получше. Для начала приобрел себе томик прозы Пушкина на немецком языке. Подумал, что на русском я эти произведения знаю хорошо, поэтому на немецком тоже как-нибудь разберусь. И тут начались настоящие чудеса. Не сказать, что я не понял содержания. Но на немецком языке это были совершенно другие книги. Герман из «Пиковой дамы» оказался офицером и солдафоном, прямо каким-то штандартенфюрером СС. Он жил в казарме, вставал по звуку трубы и ходил в караулы. Когда я читал эту повесть по-русски, его солдафонство совершенно не ощущалось. Наоборот, по воспоминаниям сцен из одноименной оперы Чайковского, этот герой казался очень штатским человеком, вдохновенным, порой возвышающимся до высоких лирических нот. То же самое ощущение не оставляло меня при чтении «Капитанской дочки». Куда делась удалая стихийность казаков-разбойников? Разговоры Пугачева со своими товарищами-атаманами стали напоминать заседания военного совета какого-нибудь штаба немецкой армии. А всего-то сменились звучания слов да их порядок в предложениях. Появилась немецкая логика: Объект-субъект-предикат. И знакомая живая жизнь вдруг зазвучала другими голосами, на других инструментах и, кажется, совсем в другой тональности. Я стал подозревать, что знакомые и любимые с детства в русских переводах книги Конан Дойла, Жюля Верна, Вальтера Скотта и Диккенса на самом деле написаны совсем по-другому и рассказывают о чем-то немного другом, и я люблю вовсе не их, а те истории, которые написали вместо этих авторов замечательные переводчики.

СМЕНА ЭПОХ

Осталось только высказаться о том, что изменилось в чтении за последние тридцать лет, с 1991 по 2021 год. Не знаю, кто больше изменился: страна, мы вместе с ней или наше чтение. После окончания школы и института, где я прослушал небольшие курсы русской и зарубежной литературы, казалось, что все литературные горизонты мне уже более или менее известны. Конечно, почти ничего толком еще не прочитано, но, казалось, уж сориентироваться-то в литературной ситуации я более или менее смогу. Оставалось только выписать «Новый мир» и «Юность», читать «Литературную газету», и можно было быть спокойным за собственную современность и осведомленность. Совсем как в песне модной тогда группы «Машина времени»:

«Быстрей чем погода меняется мода,

Попробуй за ней уследи!

Я жил по старинке, я слушал пластинки

И думал, что всех впереди».

Как и у героя песни, мои иллюзии тоже вскоре рассеялись. После перестройки появились книжные развалы. Попав на один такой развал в Москве, я испугался. Меня поразило огромное количество книг и имен авторов, о которых я совершенно ничего не знал. Я даже не догадывался, что все это изобилие может существовать на свете. Я испугался и заблудился. Заблудился физически и умственно. Мой уютный и хорошо обжитый с детства литературный мир рухнул в одночасье. Он рассыпался, оставляя после себя совершенно неизвестные, незнакомые мне дикие и пугающие джунгли. Продавцы наперебой хвалили гениальные книги всемирно известных, как они утверждали, авторов. Я ринулся в эти джунгли очертя голову, как ныряют с закрытыми глазами в неизвестный и опасный океан. Метался от Габриэля Гарсиа Маркеса к Карлосу Кастанеде, от Дейла Карнеги к Карлу Попперу, хватал все, что попадалось под руку.

Постепенно оказалось, что многие авторы, даже отмеченные премиями и признанием мировой публики, мне совершенно не близки. Например, тот же Карнеги сначала заинтересовал своими секретами успеха, а потом вызвал стойкое отвращение удивительно наивной безнравственностью и бесчеловечностью. Вторым открытием стало то, что, несмотря на открывшееся многообразие, лучшие и классические образцы литературы все-таки были нам известны. Конечно, новые имена авторов постоянно открывались. Но их книги оказывались чаще всего не лучше старых знакомых. Например, много было сказано о тайной русской литературе советского периода, о негорящих рукописях, десятилетиями пролежавших в издательских столах и не допущенных к публикации цензурой. Познакомившись с некоторыми из этих шедевров, я подумал, что советская цензура иногда бывала права. На развалах я впервые увидел книги ранее не знакомых мне русских философов: Соловьева и Бердяева, Ильина и Лосева. Но, посмотрев на выходные данные и названия издательств, понял, что при большем старании я вполне мог их найти в советских библиотеках. Просто я был моложе и ничего про них не знал.

В общем, все возвращается на круги своя. Раньше мы жили возле прекрасного книжного озера. Теперь я ощущаю себя на берегу огромного книжного океана. Я давно понял, что совершенно ничего о нем не знаю и никогда не узнаю чего-то важного и главного. Но в этом состоянии я могу быть подобен Сократу, который почти две с половиной тысячи лет назад сказал примерно то же самое. Это утешает. Когда-то мы имели за душой горсть интеллектуальных монет, а теперь оказались почти совсем нищими. Но, согласно Нагорной проповеди, духовная нищета может ощущаться и как блаженство. Мне никогда не выпить это книжное море, никогда не стать в нем китом, акулой или другой вызывающей уважение рыбой. Но я могу поплавать в нем маленьким карасиком, найти какую-нибудь блестящую жемчужину и порадоваться своей находке.

Жизнь полна неожиданностей. Не исключено, что когда-нибудь в моем читательском мире все опять изменится. Тогда вновь потребуется разговор вроде этого, чтобы осознать происшедшее.

Дмитрий Савельев,

протоиерей