Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Мировой пожар



 

В.Ерошенко

Ради человечества

Как все, вероятно, знают, что хотя мой отец и не слишком прославился, все же он был известным анато­мом. А так как почти все его друзья занимались иссле­дованием анатомии, среди них были те, кто использовал для экспериментов различных животных, и были те, кто, как и мой отец, не делал этого. Были еще и те, кто от­крывал клиники и ради своих экспериментов заставлял страдать тяжелобольных пациентов. В те времена я ча­сто слышал различные странные истории. То, что я по­ведаю вам сейчас - одна из этих историй.

На одной большой улице жил известный анатом по имени К. Своими исследованиями головного и спинного мозга он был известен не только среди отечественных ученых, но и среди ученых из далеких стран. В своей усадьбе этот ученый выращивал для своих эксперимен­тов несколько сотен кроликов, мышей и собак. Хотя лаборатория находилась далеко от улицы, прохожие часто слышали страшные, страдальческие крики этих животных, они как будто хотели сообщить человече­ству о своих чувствах, и крики эти проникали прямо в сердце. Прохожие сначала перепуганно замирали на месте, а потом говорили: «А-а-а, это исследования того ученого-анатома!» И они спешили поскорее уйти от его усадьбы. Но те, кто жил в самой усадьбе, и ближайшие соседи каждое утро слышали эти крики боли, и поэто­му, какими бы печальными ни были эти крики, разда­вавшиеся из лаборатории, ни одного из них это уже не трогало. И только маленький сын ученого никак не мог к ним привыкнуть. Когда крики были особенно жалоб­ными, он, заткнув уши руками, выскакивал из дверей и, словно сумасшедший, мчался, куда глаза глядят, не разбирая дороги, лишь бы подальше от этого места. Уз­нав об этом, ученый сильно разгневался и сказал: «Вот глупый ребенок! Дегенерат!» Он вглядывался в лицо сына, потом резко взмахнул рукой перед лицом, как будто отгоняя какую-то страшную мысль, и удалился в свою лабораторию. Пару дней он никуда не выходил, полностью погрузившись в свои опыты. В те дни крики животных были совсем жалобными, страдальческими. Даже соседи, не говоря уж о родных, ясно понимали, что ученый-анатом расстроен.

У мальчика была любимая собака по кличке Л. Это был самый замечательный и сообразительный пес из всех - и тех, что выращивались в усадьбе, и живших по соседству. Ученый каждый раз улыбался, глядя на его голову. Однажды (в этот день мальчику исполнялось девять лет) ученый был расстроен больше, чем обыч­но. Из лаборатории раздавались еще более душеразди­рающие крики боли. Мать, опасаясь, как бы маленький сын опять не убежал куда-нибудь, присматривала за ним. Мальчик изо всех сил затыкал руками уши, ста­раясь не слышать. В этот момент раздался страшный, пронзительный, полный боли визг собаки. Побледнев, мальчик спросил: «Мама! Это же Л.! Это Л.! Это Л.! Точно Л.!» Забыв обо всем, он вырвался из рук матери и помчался прочь. Он ворвался в лабораторию с крика­ми «Отец! Отец!», прыгнул к анатомическому столу и схватил острый скальпель. Глядя на сына - на его ши­роко открытые немигающие глаза, застывшее, словно лед, страшное выражение лица, на пену, выступившую на дрожащих губах, ученый в ярости заорал: «Тупица! Идиот! Дегенерат!» и огромным ножом ударил его по го­лове. Прибежавшая за сыном мать закричала: «Ты! Ты!» и повисла на руке мужа. Но она не могла остановить его - нож вонзился в голову мальчика. Тот охнул, обхватив окровавленными руками голову, и упал на анатомиче­ский стол рядом с собакой. Мать ошеломленно глядела на державшего в руках нож мужа, который как будто не видел собственного сына, лежавшего на анатомическом столе: «Ох! Ты..! Ты..!»

Ученый в изумлении смотрел на капли крови, сте­кавшие по ножу, и, не отдавая отчета в своих действиях, продолжал кричать: «Тупица! Псих! Дегенерат!»

«Ох! Ты..! Ты..!»

А рядом с собакой тихо лежал мальчик.

Однако ребенок не умер. Отец сам лечил его. Через три месяца мальчик был полностью исцелен, остался лишь широкий шрам, проходивший ото лба к затылку. Но мне неизвестно, залечились ли душевные раны маль­чика. Л. тоже не погиб. Спустя какое-то время он, как и прежде, с лаем носился по двору усадьбы. Но мне тем более было неизвестно, прошли ли и его душевные раны.

Ради лечения сына ученый три месяца не мог зани­маться своими опытами. Поэтому после полного выздо­ровления мальчика он с удвоенным усердием взялся за свои исследования. Полные боли крики животных после трех месяцев спокойствия, казалось, стали даже более нестерпимыми. Люди посмеивались над ученым, гово­ря, что он мстит невинным животным. Тем временем настроение ученого ухудшалось с каждым днем. Даже хорошо знавшие его друзья, глядя на его печальное и из­мученное лицо, нервно подергивавшееся время от време­ни, видя его острый взгляд, ставший таким из-за упрям­ства и усталости, чувствовали, что происходит что-то странное, что-то страшное.

Однажды анатом К. сказал пришедшим к нему друзьям:

«Мы ради наших исследований загубили столько лет жизни и многие тысячи животных, а в результате полу­чаем всего лишь гипотезы. Но, чтобы получить анало­гичный результат, всего лишь требуется две-три недели, чтобы успешно, методично...»

Друзья в удивлении смотрели на него. В их глазах явно читалось подозрение.

«...Если бы я мог вместо зайцев и собак использовать живых людей...» В его глазах мелькнул черный свет.

«Ох! Ты...! Ты..!» - только и смогла произнести его жена.

Ученый тихим голосом продолжил: «Если бы мне разрешили провести эксперименты над одним, всего лишь одним человеком, пусть это был бы даже умствен­но отсталый, то я за пару недель завершил бы мои иссле­дования мозга и представил вам! Как бы от этого выигра­ла наша страна, да и все человечество в целом! Нужен всего один, пусть даже слабоумный, всего один... Ради человечества...»

Взгляд его странно сверкавших черных глаз остано­вился на голове сына, послушно сидевшего в углу ком­наты. «Мама! Мама!» - инстинктивно закричал мальчик. Гости сидели как каменные и смотрели на ученого, бо­ясь пошевелиться. Супруга ученого дрожала всем телом, всеми силами пытаясь укрыть сына от взгляда мужа.

«Ох! Ты...! Ты..!»

Снаружи раздался пронзительный звук, горестный лай Л., казалось, проникал глубоко-глубоко в душу.

В тот вечер, собираясь ложиться спать, мальчик позвал мать, обхватил ее руками и прошептал на ухо: «Мама! Мама! Если ради человечества, то ничего! Скажи отцу. Е[усть и меня, как и нашу собачку... Ничего страш­ного, раз это ради всего человечества...»

Разве можно описать словами, что творилось на душе матери, когда она услышала эти слова? Я, по крайне мере, не могу это сделать. Она крепко прижала к себе сына и все повторяла и повторяла: «Сынок! Сынок!» В тиши­не ночи был слышен печальный, проникающий в самое сердце крик.

Это была темная ночь. Мальчик никак не мог заснуть. Он дождался, когда в комнате матери станет тихо, вы­брался из кровати и побежал на улицу. Там он стал звать своего пса: «Л.! Л.!» Словно привидение пес вылетел из темноты и внезапно заговорил с мальчиком: «Ох! Хозя­ин! Хозяин!»

Мальчик протер глаза и подумал: «Может, это сон? А если нет. Разве может собака говорить?»

Однако Л. продолжал: «Пожалуйста, господин, пой­демте ко мне, мне надо с вами поговорить...» Он говорил и тянул мальчика за подол пижамы в темноту.

«Можно и пойти, но почему ты разговариваешь? Если бы ты лаял, то это было бы привычнее».

«Разве такого никогда не может быть? Ничего страш­ного, если ты скажешь собаке пару слов».

«Если так, то можно и поговорить, но если это не сон, то это невозможно!»

Так, разговаривая, мальчик вместе с псом дошел до маленькой конуры. Самое странное, что мальчик спо­койно смог пройти в дверь конуры. Внутри сидела жен­щина сорока лет, похожая на его мать, а рядом с ней - мальчик-ученик средней школы, похожий на кузена. Л. сказал: «Мама! Я привел хозяина!»

«Хорошо», - мягко сказал женщина, поклонившись.

«Извините, что пришел на встречу в пижаме, про­шу прощения!» - смущенно ответил мальчик с покло­ном, а про себя подумал: «Вот ведь пес! Скотина! Зав­тра проучу его!» Он бросил взгляд на Л. Оказалось, что пес уже встал на задние лапы и стащил с себя собачью шкуру, словно школьник стаскивает форму, сапоги и перчатки, и превратился в симпатичного мальчика того же возраста.

«Да ты издеваешься!» - удивленно сказал первый мальчик.

Не обратив внимания на его слова, Л. сказал: «Зна­ешь, это моя мать?»

Женщина опять скромно и почтительно поклонилась: «Я - его мать, меня зовут X. Я бесконечно благодарна вам за то, что, сами того не зная, вы заботились о моем сыне».

«Что вы! Что вы!» - хотел ответить мальчик, но что- то как будто застряло в горле, и он не смог вымолвить ни слова.

«Я очень признательна вам за сегодняшние кости и хлеб».

«Нет, не стоит благодарности!» - опять хотел отве­тить мальчик, но слова застряли и он лишь слегка по­клонился в ответ.

«А это - С., мой кузен. Но только если его отец - наш пастуший пес, тогда он мне настоящий кузен, а если пес по кличке Иван, принадлежащий тому богачу, то он не имеет ко мне никакого отношения».

Пятнадцатилетний молодой человек по имени С. отвесил небольшой поклон, словно третьекурсник первокурснику. Мальчик подумал: «Какой неблагодар­ный! Скотина! Надо будет завтра пнуть разок...», одна­ко вслух ничего не сказал, лишь скромно поклонился в ответ.

Л. и мальчик поцеловались, и Л. сказал: «Хозяин, да­вайте померяемся силами. В этот раз я вам не проиграю!» И они начали играть, а С. был судьей и с криками бегал вокруг них. Потом мать наградила их, мальчик получил рыбью голову, а Л. - рыбий хвост. Мальчик из вежливо­сти отказался есть и отдал свой подарок С.

Хотя игра была очень интересной, мальчик никак не мог отвести взгляд от собачьей шкуры, сброшенной Л. Он даже воспользовался передышкой и взял ее в руки, очень осторожно и внимательно ее осмотрев. Увидев это, С. слегка улыбнулся, как улыбается взрослый малышу.

«Господин, чему вы удивляетесь? Ведь собаки, коро­вы, птицы и даже рыбы - все похожи на людей, отлича­ется лишь одежда», - сказал С.

«Какой невежливый!» - опять подумал мальчик.

«Несколько тысяч лет назад наша одежда была такая же, как и у рыб. Когда говорят о том, что наши предки но­сили одежду волков, так речь идет о гораздо более позд­нем периоде. Господин, хотя мы и не знаем точно, через сколько тысяч лет, но мы будем, так же как и ты, гордо расхаживать в европейских костюмах», - продолжил Л.

«Говорят, это и называется эволюцией...» - робко вставила мать.

«Но про людей нельзя сказать, что они все эволюцио­нируют, очень много тех, кто деградирует...»

Мальчик покраснел и подумал: «Скотина! Он же про меня говорит, он слышал, что говорил мой отец. Завтра точно надо будет побить его».

«Настоящих людей не так уж много. А вот деградиро­вавшие не могут просто сменить шкуру на собачью или тигриную и поучиться, как опять эволюционировать в че­ловека», - говоря это, С., не мигая, смотрел на мальчика.

Однако мать Л., глядя на покрасневшее лицо малень­кого господина, обеспокоенно утешала его: «Пожалуй­ста, не сердитесь. Это не касается вашего отца».

Мальчик не отвечал, он надел шкуру Л. Л., смеясь, кричал: «Как весело! Как весело!» и помогал ему одевать­ся. Мальчик надел перчатки и шапку, натянул сапоги, все в восторге зааплодировали: «Какая милая собачка!»

 

Яркое утреннее солнце заглянуло в комнату, где спал мальчик, его лучи радостно заплясали на красивом лице и на стене. «Ой! Как жарко!» - проснувшись, ска­зал мальчик. «Ох, ерунда какая! И людям снится всякая ерунда - что я надеваю собачью шкуру Л., например» - говорил мальчик сам себе. Он взглянул в зеркало на про­тивоположной стене, в нем отражался пес, в изумлении уставившийся на мальчика. «Ой! Беда! Я стал собакой! Мама! Мама! Я стал собакой! Стал Л.! Я - деградировав­ший человек! Мама!»

Его мать как раз подавала отцу еду. Она, услышав до­носившийся из комнаты крик сына, сказала: «Что он там делает?» И пошла в комнату мальчика. Остановившись у двери, она заглянула внутрь и увидела, что ее сын бегает по комнате, словно собака, и лает: «Гав! Гав!» или кричит что-то совсем неразборчивое.

«Сынок! Сынок! Что случилось?!»

Увидев мать, мальчик подбежал к ней, как собака, за­прыгнул к ней на колени и начал лизать ей руки. Из его рта вырывался лишь лай: «Гав! Гав!».

«Что там происходит?» - раздался голос отца из столовой.

«Ничего! Все в порядке! Не ходи сюда!» - с этими словами мать заперла дверь. Она крепко прижала сына к груди, пытаясь поцелуями прекратить этот страшный лай, чтобы он не достиг ушей отца.

Солнце было уже высоко, его лучи освещали все уголки комнаты, радостно прыгая и танцуя повсюду.

Ученый появился перед окном всего на мгновение, и этого мгновения ему хватило, чтобы оценить всю обста­новку, а потом он удалился в свою лабораторию. Вско­ре оттуда раздался полный боли и страдания вой соба­ки, которая, казалось, обезумела. Эти звуки составляли странный дуэт с лаем мальчика, и аккомпанементом зву­чал печальный голос отчаявшейся матери, повторявший «Сынок! Сынок!»

Яркий луч солнца соответствовал этому странно­му и печальному хору, быстро и весело танцуя по всей комнате.

Опять наступила ночь. Все вокруг погрузилось в глу­бокий сон. Уставшая мать мальчика, нежно обнимая лю­бимого сына, заснула прямо в одежде. Как будто дождав­шись этого, мальчик выскользнул из ее руки и поспешно побежал наружу. В темноте ночи он шел к дому своего пса. Там его уже ждали Л., его мать и С. Увидев его, они сказали: «Хозяин, хозяин! Скорее снимайте одежду пса! Какая вышла неприятность!» И они помогли мальчику снять одежду его друга Л.

«Ох, какая беда приключилась! Никто не понимал, что я хочу сказать... Я так расстроен».

«Да, не представляю, как сильно расстроена твоя мать. Скорее возвращайся, доставь ей радость!» - сказала мать Л., провожая его до дверей.

«Приходи еще. Мама говорит, что сошьет тебе одеж­ду - такую же, как и у меня. И тогда мы сможем вместе играть в игры собак!» - сказал Л.

Мальчик вернулся к себе в комнату. Мать все так же спала одетой на кровати. Ее лицо, освещенное лампой, не сильно отличалось от лица матери Л. Разве что глаза были опухшими от слез, и от печали лицо побледнело. Мальчик какое-то время смотрел на лицо матери, потом потрогла ее за плечо и сказал:

«Мама! Я опять стал прежним! Еще не полностью де­градировал!»

Мать очнулась ото сна.

«Мама! Люди и собаки отличаются только одеждой, а на самом мы одинаковые. Я ничем не отличаюсь от Л. А его мать, X., похожа на тебя».

Мать с радостью смотрела ему в лицо. В ее глазах сверкали прекрасные словно яшма слезы, которые ти­хонько катились по лицу, капля за каплей.

5.

Исследования ученого-анатома потихоньку продви­гались вперед. И чем дальше они шли, тем дольше взгляд ученого застывал на голове у Л. Голова Л., его умный, со­всем человеческий взгляд - в глазах ученого именно это выделяло его среди других животных. Однако о том, что разлучить мальчика и Л. невозможно, знали все. Они, и правда, стали единым целым. Но однажды Л. пропал, и никто не знал, где он. А ученый, опасаясь, что как в про­шлый раз кто-то войдет в лабораторию и помешает его исследованию, повесил на дверь замок и крепко запер ее.

Вместе с Л. пропал и сын ученого. Мать, словно обе­зумев, искала его повсюду, в поисках ей помогали соседи и даже полиция, однако мальчика так и не нашли.

Спустя пару дней мать появилась в лаборатории мужа.

«Эй, нашего сына не нашли».

Ученый не отвечал.

«Эй, а что с Л.?»

Ученый, по-прежнему молча, указал на стену, где ви­села шкура собаки.

Мать взяла шкуру в руки и пристально вгляделась в нее, внезапно она сказала мужу, указывая на то место, где была голова: «Эй, взгляни! На голове Л. не должно быть такого шрама! Посмотри!»

На голове отчетливо виднелся шрам от огромного скальпеля с передней части к затылку. Ученый молчал, однако шкуру изучил.

«Посмотри! Такого шрама ведь не должно быть на голове Л.!»

«Ты - сумасшедшая!», - пробормотал он дрожащими губами.

«А если я сумасшедшая, то можно и меня вскрыть, на пользу исследованиям мозга, ради счастья всего человечества!..»

Через какое-то время и жена ученого пропала, и ее больше никто не видел. Даже среди друзей никто не знал, где она. Однако служанка соседей говорила, что жена ученого не выходила из лаборатории. Соседи и друзья думали, что мальчика увезли к родственникам, которые теперь воспитывают его. Однако служанка со­седей и рабочий говорили, что в тот день, когда мальчик пропал, они отчетливо слышали его печальный, полный боли крик, доносившийся из лаборатории. А некоторые еще утверждали, что видели в усадьбе духов мальчика и его матери.

Спустя две недели после этих событий было опубли­ковано новое исследование, посвященное мозгу и при­надлежащее перу анатома К. Оно стало революционным событием не только в этой стране, но и во всем мире. Ког­да единомышленники проводили съезд, посвященный различным исследованиям, К., присутствовавший там, сказал следующее: «То, что я смог за кратчайшее время закончить исследование, для которого требуются десять лет, это полностью заслуга нашего домашнего умнейше­го пса». Все его друзья думали, что он имеет в виду Л.

Спустя какое-то время во время очередного опыта К. укусила бешеная собака, и он умер. После его смерти на столе нашли такое письмо:

«Меня укусил бешеный пес, я точно умру, и все из- за маленькой, милой собачки... Когда я был полностью сосредоточен на своем эксперименте, она тихо вошла в лабораторию. Зачем? Ее остановившийся взгляд, широко открытая пасть с высунутым красным языком и мутно­белой пеной, капавшей с нее - любой, кто бы ни взглянул на нее, понял бы, что эта собака - бешеная. И я, есте­ственно, понял это и схватил огромный анатомический скальпель. Но мои руки, которые до этого вскрыли тыся­чи сильнейших псов, никак не могли побороть силу этой собаки. Я мог бы сбежать, но стоял, не двигаясь. Почему? Я не знаю, я не психолог, я всего лишь анатом. И тогда маленькая, милая собачка укусила меня. А спустя мгно­венье она улеглась у меня на коленях и даже облизала мне руку. Я даже своих детей не часто целовал, но эту собачку я поцеловал несколько раз. И в этот момент мне впервые в жизни захотелось написать стихи. Мне захо­телось попробовать сыграть ноктюрн Шопена или «Про­буждение весны» Грига. Я удивлялся, почему я никогда не рассказывал прекрасные сказки. Я умираю, обняв эту маленькую собачку, напевая «Аве Мария» Шуберта...»

На этом письмо обрывалось. Самым непонятным в смерти К. его друзья считали то, что собака, которую об­нимал ученый - это был Л. Тот самый умный пес, кото­рый, как считали друзья, помог К. в кратчайшие сроки закончить его исследования.

 

Это случилось несколько лет назад. Я отправился навестить одного известного ученого-анатома, который с университетских времен относился ко мне с любо­вью. Построенная им больница и лаборатория обладали не сравнимой ни с чем славой. Он только что закончил свои эксперименты и стоял, опершись на анатомический стол, а я полулежал на кушетке и смотрел на него. На его вечно усталом, изможденном, бледном лице горел огонь творчества. Этот ученый также занимался изучением мозга и поэтому я, естественно, заговорил о К.: «Труд­но найти кого-то, кто обладал бы такой же глубиной и тщательностью в исследованиях, как он. Возможно, и через пару сотен лет вряд ли найдется что добавить к его трудам. У него действительно был непостижимый дар. Это правда. Но если внимательно изучить материалы его исследований, то чем больше вчитываешься, тем боль­ше кажется, что он использовал не такие материалы, как остальные анатомы».

«Материалы?»

«Да, материалы». Я в недоумении посмотрел на него.

Ученый загадочно улыбнулся. Я опять недоуменно взглянул на него, он шепотом продолжил: «К. совершен­но точно для своих экспериментов препарировал, как ми­нимум, двух живых людей. Это точно. Ты ведь слышал о его жене и сыне?»

«Слышал. Отец рассказывал, что сын пропал еще маленьким, а через пару дней после его исчезновения и жена уехала».

«Ну да... - он как бы думал вслух - Как минимум двое...»

Я молча опять уставился на него. Ученый сказал, ни к кому не обращаясь:

«В современном обществе приличных молодых людей убивают ради земли и коммерческой выгоды, для удовлетво­рения амбиций политиков и военных, и никто не считает это чем-то особенным. А ради человечества, ради счастья лю­дей, ради научных экспериментов талантливого и трудолю­бивого ученого не разрешают убить даже одного умственно­отсталого человека, это и есть наша гуманность. Это наша цивилизация двадцатого века, которой мы так гордимся...»

Он насмешливо улыбнулся, а в руке у него был скаль­пель. Он взволнованно вскочил и инстинктивно запер дверь лаборатории.

«Так называемые образцовые граждане убивают лю­дей ради выгоды, власти, в борьбе за женщин, они идут на любое преступление. А ради прогресса и счастья все­го человечества нельзя убить одного идиота. Это и есть мораль современных просвещенных людей!» В его гла­зах горел сумасшедший огонь, а скальпель, зажатый в его руке, причудливо сверкал перед моими глазами.

Бежать было некуда, да я и не думал бежать, а лишь на уровне подсознания, инстинктивно прикрыл руками голову.

«Если ради человечества, то ничего страшного... Од­нако, если это сделать, будет плохо... Нельзя, чтобы кто- то узнал, чтобы узнала полиция...»

Ученый внезапно успокоился. В его глазах уже мож­но было разглядеть ту теплоту и любовь, которую я ви­дел в университетское время. Он опустил скальпель и, как обычно, обнял меня:

«Я пошутил, ты ведь понимаешь?»

«Конечно, понимаю».

«Всего хорошего», - сказал он, открывая дверь и по­жимая мне руку.

«Но, - я крепко пожал его руку, - если ради человече­ства, то я готов в любое время. В случае необходимости тайно известите меня... Потому что я готов, как та собач­ка... Только не надо никому говорить, надо хранить все в секрете».

Вернувшись домой, я сразу же прошел в лаборато­рию отца.

«Отец, что же все-таки случилось с ребенком и же­ной К.?»

«С ребенком и женой К.? - отец испуганно посмотрел на меня. - Как я тебе всегда говорил - они оба исчезли».

«И ничего более?»

«И ничего более».

«Но ведь если изучить его исследования, то видно, что он использовал в своих экспериментах, по меньшей мере, двух живых людей».

«Хм-Хм... Это все слова твоего друга-ученого. Ты спроси его, скольких он сам убил ради того же самого».

«И что же в результате?» Я, ничего не понимая, смо­трел на отца.

«Все так запутано. Даже построив большую больницу и убив сотни больных, можно не извлечь никакой пользы. Но если есть талант, то и мышей достаточно. Все эти слова о прогрессе, который возможен только при нужных мате­риалах, могут говорить только бездарные люди».

«Однако, отец, есть ли у вас неоспоримые доказа­тельства того, что К. не убивал своего сына?»

«Есть! Есть неопровержимые доказательства».

«Что за доказательства?»

Отец странно посмотрел на меня, я инстинктивно дву­мя руками обхватил свою голову. Но голове был шрам, шедший ото лба к затылку, только сейчас я осознал это.

«Отец! Сын господина К. - это я? А тот ученый - мой двоюродный брат?»

«Я ничего не говорил. Разве я открывал рот?»

«Отец, это ложь! Когда это отец хотел меня вскрыть собственными руками?»

«Это возможно...» - говоря себе под нос, отец обер­нулся ко мне.

Елядя на эту сцену, я надолго замер в недоумении.

 

Страна Радуги

Хиноко была хорошей девочкой. Она всегда слуша­лась папу и маму, любила свою куклу Куми и кошку по имени Тама и всегда о них заботилась.

Родители Хиноко, как и все родители, были хороши­ми людьми. Они целый день трудились, не пили вино, не курили, зря не тратили ни копейки. Они обожали Хиноко, однако девочка никогда не наедалась досыта. А уж сладости она ела меньше, чем три-четыре раза в год - только в Новый год, в праздник Уллабана и другие праздничные дни.

Старшая сестра, старший брат Хиноко и два ее млад­ших брата умерли, не дожив до семи лет. Доктор сказал, что это все от недоедания.

Хиноко исполнилось десять лет. С каждым днем она таяла, словно свеча. Глядя на нее, мать печально говори­ла отцу: «Наша девочка тоже родилась под несчастливой звездой, и имя у нее не предвещает счастья. Давай дадим ей другое имя, как ты на это смотришь?»

«Мы все несчастливые, все родились под несчастли­вой звездой. Но есть более понятная причина наших несчастий!» - отвечал отец, грозно размахивая кулаками, его глаза страшно сверкали.

Однажды одна богатая женщина сказала: «Жаль, что такая сообразительная и добрая девочка живет в такой нищете. Она захотела удочерить Хиноко. Женщина го­ворила, что даст Хиноко любую еду, какую та пожелает, сошьет любую прекрасную одежду. Родителям Хиноко было горько расставаться с дочерью, однако, если думать о самой девочке, то ей лучше жить в богатой семье, а не в такой бедной. Поэтому они согласились сделать так, как говорила эта женщина. Услышав это, Хиноко расстрои­лась и сказала: «Если я не могу жить с мамой и папой, то лучше умру!»

Отец попытался ее соблазнить: «В богатой семье каждый день можно есть пирожные и фрукты, носить красивые платья, весело играть с другими девочками, похожими на куколок, в роскошной гостиной». Хиноко по-прежнему не обращала внимания на эти слова.

«Если папа и мама не могут есть досыта, то мне не нужны красивые платья. А если бы они у меня были, то не доставляли бы радости. Я не хочу, чтобы меня дарили той богачке. Скорее откажитесь! Почему, если она такая сердечная, то хочет увести меня? Ох, скорее откажитесь! Я не хочу! Не хочу!» - говорила Хиноко.

Девочка постепенно чахла. Доктор сказал, что это малокровие, вызванное недоеданием, и поправиться она может, если будет много есть.

Богатая женщина, которая уже считала Хиноко своей дочерью, узнав, что девочка больна, послала ей пастилу из боярышника, пирожки с персиками и другие вкусные сладости. Бедная Хиноко увидела все эти подарки и ра­достно заулыбалась. Мать подогрела воду, бросила в нее чайные листья, а сладости положила в красивую миску, подаренную в марте для куклы[1], и сказала Хиноко: «По­ешь побольше!» Отец тоже улыбался, глядя на эти по­дарки. Поначалу дочка взяла одну пастилу, но тут лицо ее внезапно стало печальным, и она положила пастилу, которую хотела съесть, обратно в тазик. Мать грустно спросила: «Что случилось, Хиноко? Почему не ешь?»

«Я не могу это есть. Я чувствую себя виноватой, что не могу есть все эти сладости вместе с Ханако, Аико и Митико. Мне кажется, что я не должна есть эти подарки одна, без друзей», - твердо сказала Хиноко.

Отец с матерью переглянулись, однако мать ни слова не промолвила и вышла наружу, а отец обнял дочь и по­гладил ее по голове.

«Папа! А где есть страна, в которой рабочие не бед­ствуют? Где есть такая страна, в которой дети рабочих едят досыта, носят красивые платья и живут в домах, крыша которых не протекает и которые не пропускают холод и стужу?» - спросила Хиноко у отца.

«А... - сказал отец, слегка наклонив голову. - Есть, такая страна действительно существует и называется она - Страна Радуги».

«А мы, папа, сможем, туда попасть?» - спросила Хи­ноко, сверкая глазами.

«Конечно!» - уверенно ответил отец.

«Когда мы сможем попасть туда?»

«Хоть сейчас!» - отец говорил тихим, но резким го­лосом, губы его дрожали.

В этот момент в комнату вошла мать вместе с деть­ми соседей. Дети болтали с Хиноко, поедали сладости, пили чай. Отец Хиноко гладил детей по голове и рас­сказывал им историю о Стране Радуги. Ребятишки, от­крыв от изумления рты, с интересом слушали удиви­тельную историю.

Отец продолжал свой рассказ: «Путь в эту страну труден. Чтобы туда попасть, надо перейти мост из Раду­ги, а это очень тяжело. Но не обязательно туда идти. Ког­да вы вырастете и будете трудиться, наша страна будет такой же, как Страна Радуги». Слушавшие его дети по­том играли до самой ночи.

После этого здоровье Хиноко продолжало ухудшать­ся. Мать плакала, прислонившись к плечу мужа. А отец, глядя на спящую в кровати Хиноко, лишь сжимал кула­ки и печально молчал.

Хиноко, лежавшая на больничной койке, смотрела через окно на небо. Она молчала, положив рядом с собой куклу Куми и кошку Тама. Доктор выписывал ей разные лекарства и говорил, как и раньше: если она будет много есть, то полностью поправится.

После этого прошло три дня, и все это время шел дождь. В полдень четвертого дня небо наконец прояс­нилось. Солнце, словно сочувствуя людям, страдающим от дождя, показало из-за облаков свое лучистое лицо. Хиноко страдала без солнца и поэтому была очень ему благодарна. Купленные отцом розы опустили головки, источая аромат, как будто жалея о короткой молодой жизни.

Хиноко любила эти розы. Она сокрушалась о том, что завтра они, возможно, завянут, и поэтому поцело­вала их. Девочка подняла голову и увидела, что через все небо прямо к окну ее палаты протянулся мост из Ра­дуги. Она подумала: «Как красиво!» На какое-то мгно­венье она растерялась. Ей показалось, что мост сейчас исчезнет, но тот не исчезал. Эта Радуга была удиви­тельно прекрасна, она постепенно становилась все бо­лее яркой. Хиноко вспомнила, как отец рассказывал, что в Страну Радуги можно попасть, перейдя по мосту Радуги. Возможно, больше не будет такой возможности попасть в Страну Радуги, к тому же этот мост пересе­кает небо и подходит прямо к моему окну. Если сегодня не пойти, то потом вряд ли представится такой случай! Хиноко встала с кровати и подошла к окну. В этот мо­мент мост засиял еще ярче всеми семью цветами, будто приветствуя девочку. Опершись о подоконник, Хиноко поставила одну ногу на мост. Мост из Радуги даже не шелохнулся, он казался очень надежным. Тогда девоч­ка второй ногой ступила на мост, пошла, тихо считая шаги: «Раз, два, три...» Дрожа от страха, она шла по мо­сту из Радуги все дальше.

Поначалу Хиноко была смущена, на душе было тя­жело, казалось, ее вот-вот вырвет. Но стоило ей только поднять глаза, как все тревоги исчезли. Хиноко подба­дривала себя словами: ничего страшного, не надо бо­яться упасть, а можно было бы идти и еще быстрее. Ее переполняла энергия, она упорно шла вперед, чувствуя, что ноги становятся все сильнее. Как будто во время со­ревнований в школе, девочка размахивала руками, ее во­лосы развевались на ветру, она шла и смеялась, глядя на луну. Через какое-то время Страна Радуги смутно пока­залась вдали.

Хиноко говорила сама себе: еще немного, еще не­множко! И наконец она дошла до Страны Радуги. Обер­нувшись назад, она, смеясь, сказала:

«Мама! Я уже в Стране Радуги!»

Мать Хиноко, увидев, что дочка крепко спит, поду­мала, пусть поспит, пока отец не вернулся с завода, и по­шла готовить ужин.

Приготовив ужин, мать немного отдохнула, а потом зачем-то подошла к окну и увидела огромный и прекрас­ный мост из Радуги, который упирался в окно.

Эх, какой красивый радужный мост!

Мост, по которому можно попасть в Страну Радуги.

...Счастье... Оно есть только там...

Мать волей-неволей подумала об этом.

В ее непонятно из-за чего печальных и красных от усталости глазах стояли слезы.

В оцепенении она смотрела вдаль.

Ей показалось, что на другом конце радуги она видит силуэт Хиноко.

Это же действительно Хиноко!

Хиноко беспрерывно махала матери рукой.

Послышался ее голос: «Мама! Я уже в Стране Радуги!»

«Ох, как странно!» - с такими словами мать пришла в себя. Мост, который она только что видела, исчез, и только слышен был крик Хиноко.

«Ай... ай...»

Мать вошла в комнату, на ходу спрашивая дочь:

«Хиноко, ты уже встала?»

Она вглядывалась в лицо дочери. Оно было исхудав­шим, спокойным, словно восковым, но оно сияло от ра­дости, которую уже ничто не могло стереть с него. Белая роза, стоявшая рядом, благоухала, как будто жалея о рас­ставании с молодой жизнью.

«Хиноко! Хиноко! Хи..но..ко...» - несколько раз по­звала мать, но Хиноко не отвечала. Ее милый, нежный голосок уже больше никогда не прозвучит в этом мире.

Уже все поняв, мать сказала: «Эх, она улыбается... Она уже в Стране Радуги! Будь же весела и счастлива!..»

И она опять подошла к окну.

«Я дома!» - раздался голос отца.

«Что случилось?» - спросил он, увидев жену, стояв­шую у окна.

Мать ничего не сказала, а лишь указала рукой на Хиноко.

«Ох... Она умерла?»

«Нет! Она ушла в Страну Радуги!»

На лице отца отразилась радость, он посмотрел на спокойное лицо дочери, он встал на колени и с нежно­стью поцеловал ее в холодный лоб.

«Для тебя это действительно хорошо... По сравнению с жизнью...»

Отец говорил тихо, но глаза его сверкали.

Мать нежно положила руки на плечи мужу, тоже по­дошедшему к окну:

«Эй!»

«Что?»

«Давай разведемся...»

«А, ты с ума сошла? Почему ты заговорила об этом именно сегодня?» - изумленно спросил отец.

«Нет, я не сумасшедшая! - мать указала рукой на тело Хиноко, - это уже пятый... Дети умирают с голода, я не хочу больше рожать детей. Ведь все заканчивается оди­наково. Я поняла, что не должна больше давать жизнь де­тям, чтоб они не умирали с голода. Ведь это же жестоко! Ведь это же безнравственно! Так, возможно, поступают звери, но не люди! Я считаю, что мы, рабочие, не имеем права рожать детей!

Я не разлюбила тебя, я люблю тебя так же, как и рань­ше! Но уже пятый наш ребенок умер от голода, это невоз­можно вынести. С меня достаточно! Это уже слишком! Ты можешь взять в жены другую женщину, а я готова одна прожить всю оставшуюся жизнь!»

Глаза отца странно сверкнули, его кулаки дрожали, яркая кровь упала с прикушенной губы на татами [2].

Заходящее на западе солнце было красным, словно кровь.

Муж и жена продолжали молчать, глядя на закат.

Отец тихо сказал: «Эх, возможно, завтра к утру на­строение переменится и станет другим!»

Лицо Хиноко было чистым, спокойным и счастли­вым. Маленькая белая роза, стоявшая рядом, благоухала, как будто жалея о расставании с молодой жизнью.

 

Мировой пожар

Эх, одинокая ночь! Темная и холодная... Когда же она закончится?

Молодой господин, милый молодой господин, не мо­жете заснуть? Как бы ни старались заснуть, никак не по­лучается, эх, противная ночь! Что же делать в такую ночь? Хочется попробовать разные способы, чтобы уснуть, а тех, кто уснул, хочется заставить встать, проснуться.

Эх, тоскливая ночь! Все темнее и темнее, совсем не похоже на то, что когда-нибудь рассветет...

Дома, кажется, что блуждаешь по бескрайней пусты­не, а сядешь к огню, кажется, что дует холодный ветер, и сердце словно покрывается льдом.

Эх, страшная ночь! Что же делать в такую ночь?

Однако, молодой господин, как бы ни было одино­ко этой ночью, как бы ни было холодно, плакать нельзя! Идите сюда, я вытру вам слезы, посажу на колени, креп­ко обниму, приласкаю, возможно, станет теплее.

Говорят, счастье во сне?

Возможно и счастье... Будучи запертым в тесной клетке, тоже можно видеть сны о свободе, как бы ни было холодно, можно видеть прекрасные сны о теплой весне.

Однако в такую ночь, если уж проснулся, то больше не заснешь.

Молодой господин, не выкурив опиум, не вколов морфий, невозможно заснуть, уже проснувшийся - это...

Опиум, морфий - все, что угодно подойдет, чтобы вы могли уснуть? Эх, бедный господин, как с вами быть? Я обниму вас еще крепче, запечатлею долгий поцелуй на ваших дрожащих губах и печальных глазах, только не надо больше говорить мне об опиуме и морфии. Твое же­лание принимать опиум обоснованно, естественно твое желание видеть сны о теплой весне и свободе. Но вместо того, чтобы курить опиум, уж лучше умереть, ведь тог­да ты никогда не проснешься, можно вечно видеть сны о теплой весне и свободе.

Еще немножко...

Даже такая ночь когда-нибудь закончится, и рассветет...

Все крепче и крепче обнимаю молодого господина, поцелую вас долгим поцелуем и в ожидании рассвета расскажу вам какую-нибудь интересную историю.

Рассказы о древности, боюсь, вам не по вкусу, расска­жу что-нибудь современное, детективное...

 Однажды мне по делам пришлось поехать в го­род С. Все гостиницы были переполнены, не было ни одной свободной комнаты, я совершенно не знал, что делать. В одной крупной гостинице один американец, увидев мое трудное положение



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.