ПЕРВЫЕ ШАГИ. Жак Фейдер

ПЕРВЫЕ ШАГИ

Мы были настоящими профессионалами, и, подобно старым живописцам, сами растирали краски для нашей черно-белой палитры.

Жак Фейдер

Жак Фейдер (его настоящее имя Жак Фредерикс) родился в Брюсселе 21 июля 1888 г. Семейство Фредериксов имело давние и вошедшие в традицию связи с искусством. Дед Фейдера был именитым бельгийским театральным критиком, другом Виктора Гюго и Сент-Бёва. Его литературные труды составили несколько томов. Отец Фейдера, хотя и не был профессиональным литератором, живо интересовался искусством и в течение ряда лет руководил художественным обществом «Серкль артистик де Бельжик».

С юных лет Жак был завсегдатаем брюссельских театров. Родители не возражали против этого увлечения, но не хотели, чтобы искусство стало основным занятием их сына. Молодого Фредерикса предназначали то для юридической, то для дипломатической, то для военной карьеры.

В 1908 г. Фейдер оставил военную школу (куда поступил незадолго до этого) и уехал в Париж, где решил испытать свои силы в области драматургии. Ежегодно он писал по несколько пьес, но ни одна из них так и не увидела света рампы, если не считать маленькой одноактной пьески, которая была поставлена и провалилась.

Одновременно Фейдер начал выступать в качестве актера, и здесь его дела пошли гораздо успешнее. Он играл на сцене парижских театров «Мишель» и «Порт Сен Мартен». Во время гастролей в Лионе в 1913 г, он познакомился с актрисой Франсуазой Розе, ставшей вскоре его женой.

В кино Фейдер снялся впервые в 1912 г. Он дебютировал в одной из феерий Жоржа Мельеса, прославленного мастера сказочных и фантастических фильмов. Сотрудничество с Мельесом оказалось непродолжительным, и дальнейшая кинематографическая судьба молодого актера определилась благодаря встрече с Луи Фейадом — художественным руководителем студии «Гомон». Несмотря на внешнюю грубоватость, Фейад был культурным и талантливым режиссером. Он относился к фильмам как к произведениям искусства, хотя часто маскировал свои художественные устремления подчеркнутым практицизмом. У него вызывали ироническую усмешку усилия некоторых театральных деятелей, пришедших в кино затем, чтобы «облагородить» это «простонародное» развлечение. Подобное начинание было предпринято в 1908 г. обществом «Фильм д’Ар», начавшим выпуск «художественных серий» по произведениям признанных в то время литераторов и с привлечением знаменитых театральных актеров. Однако вместо того, чтобы направить свои усилия на поиски собственно кинематографических художественных средств, авторы «художественных серий» пошли по линии подчинения кино условностям академического театра и академической литературы.

В противоположность художественным претензиям «Фильм д’Ар», на студии «Гомон» не любили разговоров о «высоких материях». Там подчеркивали плебейский характер кинозрелища, а в сотрудниках больше всего ценили профессиональную хватку; и вместе с тем в процессе работы постепенно нащупывали (пока еще в чисто эмпирическом, ремесленном плане) возможности киновыразительности в области темпа, ритма, изобразительного решения, актерской игры. На студии «Гомон» не гнались за знаменитыми актерами и светилами сцены, не стремились подражать пышности театральных постановок. Фейад очень ценил изобретательность и выдумку, а также точность и правдоподобие деталей и обстановки, каким бы неправдоподобным ни был сюжет фильма. Он подобрал и воспитал труппу настоящих актеров, которые гораздо лучше ощущали своеобразие кинематографической игры, чем актеры, пришедшие из театра. Театральным актерам, если только они хотели работать с Фейадом, надо было переучиваться, овладевать новыми профессиональными навыками. Механического перенесения в кино театральных приемов Фейад не терпел. Эти и многие другие требования Фейада, которые сегодня выглядят как нечто само собой разумеющееся, тогда были ясны далеко не всем.

Работа на французских киностудиях в то время характеризовалась своеобразным сочетанием духа практицизма и романтики. От фильма требовалось связное изложение событий, хорошее качество фотографии и стоимость не выше предусмотренной. Таковы были прозаические требования фирмы. А на практике постановка чуть ли не каждого фильма выливалась в занимательное приключение. Еще не было разработанной техники комбинированных съемок, многие рискованные сцены разыгрывались «взаправду», и часто от смелости, ловкости и находчивости исполнителей зависел не только успех фильма, но и их собственная жизнь. Это был «героический период» истории кинематографа, о котором участники и очевидцы, не устают рассказывать анекдоты и слагать легенды.

Жак Фейдер был захвачен атмосферой студии. При этом особенно привлекала его работа режиссера. «Во время перерывов на съемочной площадке, - вспоминает он, я слонялся по другую сторону камеры, где царит режиссер и его штаб... Я был любопытен, я терся возле ассистентов, операторов и аппаратуры, совершенно забывал о своем персонаже и жил своей собственной жизнью вместо жизни, которая мне предписывалась сценарием»{Jacques Feyder et Françoise Rosay. Le Cinéma notre métier. Genève, 1944, p. 15}. Вскоре Фейдер стал ассистентом режиссёра Гастона Равеля. Гастон Равель был призван в армию, и Фейдер закончил очередной фильм вместо него. Равель предложил Фейдеру соавторство на условиях, изложенных в следующем письме:

«Дорогой Фейдер,

с удовольствием сообщаю Вам, что господин Гомон согласился, чтобы мы произвели опыт совместной постановки. Вот условия

Сценарии должны быть предварительно представлены господину Фейаду и приняты им;

ввиду того, что я имею четырехлетнюю практику и хорошо знаком с запросами фирмы «Гомон», мое решение, будет решающим в случае, если между нами возникнут разногласия относительно выбора сюжета, артистов и т.д.;

наше сотрудничество будет продолжаться в течение всего срока моего пребывания в армии, иначе говоря, пока мои военные обязанности не позволят мне самому заниматься постановкой фильмов;

Вы будете получать 1 франк за каждый метр принятого негатива, не считая титров; моя доля будет составлять 0,5 франка за метр. Эти цифры будут постоянными, независимо от того, будет ли сценарий написан Вами, мной или нами обоими.

Я совершенно уверен в результатах нашего сотрудничества, так как я уже успел убедиться в том, что у Вас есть вкус, воображение и — главное — большое желание преуспеть на этом новом для Вас поприще.

Сообщите мне о Вашем согласии, и прошу Вас, дорогой Фейдер, верить в мою глубокую к Вам симпатию.

Гастон Равель»{«Jacques Feyder ou le cinéma concret», Bruxelles, 1949, p.80.}

3.ІІ.1916 г.

Это письмо открыло Фейдеру двери к самостоятельным постановкам, так как художественное руководство Равеля было, по-видимому, формальным.

Киностудия «Гомон», расположенная в парижском предместье Бютт-Шомон представляла собой сооружение из стали и стекла площадью в 900 кв. метров и высотой в 34 метра. Для освещения использовался солнечный свет, который регулировался с помощью темных занавесей, экранов и рефлекторов. Если дневного света было недостаточно, прибегали к искусственной подсветке дуговыми и ртутными лампами. Декорации были рисованными, с рельефными деталями и реальными аксессуарами на переднем плане.

В студии снималось одновременно несколько фильмов разными режиссерами. У режиссера был только литературный сценарий на нескольких страничках. Фильм создавался непосредственно на съемочной площадке, часто в порядке свободной импровизации. В то время процесс создания фильма не требовал столь узкой специализации, как теперь. Режиссер должен был сам заниматься сценарием, постройкой декораций, установкой света, организационными вопросами, руководством актерами, монтажом отснятого материала. Эпизоды снимались, как правило, один раз, после черновой репетиции. Фейдер работал увлеченно, овладевая приемами и проникая в тайны нового для него ремесла.

Фейдер приступил к работе на студии «Гомон» в период начавшегося упадка французского кино. Примерно с 1911 г. количество американских фильмов во французском прокате непрерывно увеличивалось, и в 1913 г. США вышли на первое место как по количеству прокатываемых картин, так и по их общему метражу.

Американская школа превосходила французскую более гибкой и выразительной режиссерской техникой, сдержанностью и естественностью актерской игры, простотой и динамичностью сюжетных построений.

Французские режиссеры пытались нащупать новые пути. Луи Фейад провозгласил в 1911 г. программу «перенесения реализма на экран, подобно тому, как это имело место много лет назад в литературе, театре и изобразительном искусстве…»{«Regards neufs sur le cinéma», Paris, 1953, p.27.}. Эта программа сформировалась под двойным влиянием: американского кино и традиций французского натурализма{В данном случае, употребляя термин «натурализм», я имею в виду не способ художественного подхода к действительности, противоположный реализму и состоящий в фиксации внешнего и случайного, а художественное направление во французском искусстве 80—90-х годов XIX века, представленное такими именами, как Эмиль Золя и Андре Антуан.}. Луи Фейад писал: «В этих сценах мы сознательно показываем куски жизни… Мы не позволяем себе ничего придумывать и изображаем людей такими, каковы они есть, а не какими им следует быть. Эти сцены, которые каждый может увидеть в жизни, гораздо сильнее пробуждают у зрителя стремление к высокой морали, чем пустые, бессмысленные историйки, полные фальшивых драматических эффектов и глупой сентиментальности, ничего не говорящие нашему сердцу и не оставляющие в нашей памяти никакого следа, так же как и на поверхности экрана»{«Regards neufs sur le cinéma», Paris, 1953, p.27.}.

На практике же в фейадовской серии «Жизнь как она есть» существовало разительное противоречие между внешне достоверным изображением бытовой среды и условностью банальных драматических ситуаций. Это было противоречие между стихийным реализмом Фейада-постановщика и конформизмом Фейада-драматурга. Очень скоро драматург «подавил» режиссера, и «сцены реальной жизни» превратились в обыкновенные мелодрамы, действие которых развертывалось на более или менее правдоподобном фоне.

По примеру Фейада другие фирмы и другие режиссеры также стали выпускать серии, где пытались изображать «жизнь как она есть». «Эклер» выпустил «Битвы Жизни» (режиссер Викторен Жассэ), «Патэ» - «Сцены суровой жизни» (режиссеры Зекка и Лепренс). Были поставлены фильмы по романам Золя: «Жертвы алкоголя» (по «Западне», 1911, режиссер Жерар Буржуа), «Жерминаль» (1913, режиссер Альбер Капеллани), и «Дамское счастье» (1913, режиссер Альфред Машен). Несмотря на частные удачи и отдельные нотки социальной критики, эти фильмы не вышли за пределы примитивного описания действительности, фиксации ее внешних признаков. Стоит ли удивляться, что реалистическое направление успеха не имело.

Впоследствии некоторые буржуазные киноведы стали утверждать, что направление «Жизнь, как она есть» в предвоенном французском кино потерпело неудачу вследствие своей чрезмерной приверженности к реализму. На самом деле слабость фильмов этого направления заключалась как раз в том, что они были недостаточно реалистичными, ограничивались поверхностной достоверностью изображаемого, вместо того чтобы вскрывать закономерности реального мира. «Разоблачительность» этих фильмов была чисто внешней. Поскольку режиссеры не затрагивали глубоких процессов жизни, они могли сколько угодно сгущать краски и нагнетать «жестокие подробности» в описании тех или иных частных случаев — их фильмы не становились от этого ни правдивее, ни убедительнее.

Причина неудачи Фейада и других режиссеров, пытавшихся изображать «жизнь как она есть», крылась не только в социальной и идейной ограниченности этих художников, но также и в непонимании ими эстетических законов киноискусства.

Выше мы отмечали, что режиссеры типа Фейада непосредственно, практически овладевали спецификой кинематографа. Нет ли здесь противоречия в наших оценках? Противоречия нет, и вот почему. Французским режиссерам удавалось эмпирически нащупать хотя и важные, но частные закономерности кинематографа, то, что лежало в сфере ремесла. Но они не задумывались над общими проблемами творчества, и потому закономерности более общего порядка ускользали от их понимания. Поэтому и в своей художественной практике они были ограничены областью внешнего, конкретного, непосредственно данного. Один критик того времени писал: «Только слово способно передать размышление, отвлеченную мысль, напряженную страсть... Кино ограничено областью конкретного»{Adolphe Brisson. Le Cinéma et le Théâtre en province. Cité d’après: Marsel L’Herbier. Intelligence du cinématographe. Paris, 1946, p. 105.}. Это высказывание вполне соответствовало практическим установкам деятелей французского кино, которые часто надеялись достичь жизненной правды за счет одного лишь внешнего правдоподобия.

Несравненно более удачными, чем серия «Жизнь как она есть», оказались приключенческие, авантюрные ленты Фейада, и прежде всего его знаменитый «Фантомас». Авантюрный жанр, мода на который незадолго до войны достигла апогея благодаря детективным романам, привился в кино и расцвел там пышным цветом. Большинство фильмов такого рода выходили сериями, и рассказывали о борьбе полиции с преступным миром, почему и получили название «полицейских серий».

Большинство «полицейских серий» состояло из низкопробных и вульгарных лент. Тем не менее фейадовский «Фантомас», поставленный по одноименному детективному роману Аллена и Сувестра, не случайно возбудил интерес широких кругов французской интеллигенции. Помимо увлекательности, он обладал своеобразной поэтичностью, которая возникала как результат сочетания причудливой авантюрной фабулы и романтических персонажей с совершенно реалистическим показом среды и жизненных обстоятельств.

Во Франции накануне первой мировой войны царило настроение благодушия и оптимизма. Обывателю окружающий мир казался хорошо и прочно устроенным. И вот в фейадовском фильме было показано, как среди обычных и примелькавшихся предметов, в обстановке всем знакомых улиц, предместий, вокзалов вдруг возникает фигура таинственного и неуловимого преступника, одетого в черное трико, черный плащ, и черную полумаску, сеющего вокруг себя ужас и смерть. Повседневная реальность вдруг оборачивалась своей неожиданной и тревожной стороной. В атмосфере фейадовского фильма было заключено смутное ожидание катастрофы. И катастрофа разразилась, но уже не на экране, а в реальной жизни — началась первая мировая война.

Работая под руководством Луи Фейада, Фейдер не мог не испытывать воздействия с его стороны. Подобно Фейаду, он в то время стремился быть прежде всего хорошим профессионалом. К более общим вопросам художественного творчества он придет через несколько лет, когда они будут подняты и выдвинуты на первый план самим развитием киноискусства.

Реалистическую манеру Фейада (именно манеру, а не метод) он освоил непосредственно и чисто практически, вне всякой связи с отвлеченными художественными принципами. Имела значение для Фейдера также его совместная работа с Тристаном Бернаром, известным в то время драматургом.

Тристан Бернар решительно подчеркивал свою приверженность традициям «Свободного театра» Андре Антуана, страстного борца за реализм на французской сцене. «Да, он (А. Антуан) ничего не выдумывал: правду не выдумывают, - писал Бернар. - Я без всяких оговорок утверждаю, что почти все драматурги теперешнего поколения никогда не могли бы стать и тенью того, что они есть, если бы Антуан не существовал»{ Цит. по статье Максимилиана Волошина «Современный французский театр». – «Ежегодник императорских театров», вып. 3, СПб, 1910, стр. 85. }.

В пьесах Тристана Бернара есть элементы социальной критики, хотя и он, подобно Фейаду, принадлежал к нисходящей линии французского реализма, которая уже не могла подняться до больших художественных обобщений.

Фейдер поставил по сценариям Тристана Бернара три фильма. В комедии «Компаньон» рассказывалось о том, как больной обрел здоровье, ухаживая за тем, кто был приставлен к нему в качестве «сиделки». Этот «обмен ролями» давал комические возможности, которые были хорошо использованы режиссером. Сатирическими чертами были обрисованы родственники больного, собравшиеся, чтобы делить наследство.

В фильме «Старухи из богадельни», также по сценарию Тристана Бернара, Фейдер обратился к эксцентрическому жанру. Директор богадельни, узнав, что ночью на его заведение собираются напасть грабители, нанимает несколько боксеров, и переодевает их старухами. Центральное место в фильме занимает побоище между налетчиками и переодетыми боксерами.

Третий фильм Фейдера по сценарию Тристана Бернара «Бездонная расщелина» рассказывал мелодраматическую историю об обманутом доверии. Богатый граф Артур де Ардель, страстный альпинист, составляет завещание в пользу своей крестницы, минуя более близких родственников. «Законные наследники» ― баронесса Адельфи и ее муж ― решают убить графа и завладеть наследством. Они подстраивают так, что граф во время альпинистского восхождения срывается и падает в бездонную расщелину. Баронесса и ее муж скрывают завещание и всячески притесняют крестницу. Но через полгода граф появляется (оказывается, он чудом остался в живых) и разоблачает козни злодеев.{Этот же сюжет с небольшими видоизменениями был использован Тристаном Бернаром для фильма «Маленькое кафе» (1919, режиссёр Раймон Бернар, в главной роли Макс Линдер).}

Фильм был снят почти целиком на натуре (его действие происходит во Французских Альпах), и критика отмечала, что прекрасно сфотографированная природа не только давала живописный фон, но как бы сама участвовала в действии.

Большинство сценариев для своих фильмов Фейдер писал сам, причем нередко он обыгрывал странные, парадоксальные ситуации. В короткой сцене «Молочный брат» герой взламывает ящик несгораемого шкафа. Зрители уверены, что происходит ограбление. Но в последний момент выясняется, что герой производил взлом исключительно с целью достать булавку, скреплявшую пачку банковских билетов, и заколоть ею свой галстук.

В фильмах Фейдера мы нередко встречаем элементы пародии на современную ему кинематографическую продукцию. В годы войны огромным успехом пользовался американский серийный авантюрный фильм «Похождения Элиан», шедший на французских экранах под названием «Тайны Нью-Йорка». Фейдер поставил фильм в четырех сериях «Скрюченная нога», пародирующий «Тайны Нью-Йорка».

Первая серия рассказывала о том, как очаровательная Элиан, уже спасенная 1975 раз мужественным и изобретательным Клареном, снова ускользает от козней злодея благодаря «беспроволочному микрофону».

Вторая серия: дьявольские лучи превращают героиню в ужасную негритянку.

Третья серия: вернувшись к своей первоначальной окраске, Элиан спасается от действия «веселящего газа» и преследования целой банды китайских преступников.

Четвертая серия: Элиан отказывается должным образом вознаградить влюбленного в нее отважного Кларена. В действие вмешивается таинственная Скрюченная нога, что вызывает еще целый ряд головокружительных происшествий. Все заканчивается свадьбой.

Характерный для пародийного стиля этого фильма кадр показывает героиню в момент, когда на нее готовится нападение злодеев. Причем один из них спрятался в шкаф, другой выглядывает из корзины, а третий на четвереньках подбирается к телефонному аппарату, чтобы ножницами перерезать шнур.

Призыв в армию заставил Фейдера на время покинуть киностудию. Демобилизовавшись после ранения, он в 1919 возвратился к работе кинорежиссера.

Фильм «Атлантида» (1920) выдвинул Фейдера в число наиболее известных французских режиссеров. Однако высокий профессиональный уровень фильма находился в разительном противоречии с ограниченностью (и даже пошлостью) его художественных задач.

В то время в известных кругах кинопредпринимателей существовало мнение, что французское кино сможет восстановить свои пошатнувшиеся экономические позиции на мировом рынке, создавая большие, дорогостоящие фильмы, рассчитанные на международный успех. Фильм «Атлантида» и был задуман как такой международный «боевик», чему должна была способствовать популярность литературного первоисточника ― романа Пьера Бенуа.

Роман, а вслед за ним и фильм, рассказывали увлекательную историю о том, как два офицера французской армии ― капитан Моранж и лейтенант Де Сент-Ави во время экспедиции в Центральную Сахару попадают в таинственную страну Атлантиду, о которой упоминают античные писатели, и которая, оказывается, существует до наших дней, отделенная от всего мира зыбучими песками и неприступными горными кряжами. Атлантидой правит окруженная тайной, прекрасная, чувственная и безжалостная Антинея. Всех пленников она сначала делает своими любовниками, а затем убивает и превращает в Мумии, которые украшают главный зал ее дворца.

Фейдер огромное значение придавал натурным съемкам, которые он проводил в течение двух с половиной месяцев в Сахаре и различных районах Северной Африки. Для съемок интерьеров была оборудована импровизированная студия в каменоломне недалеко от Баб-аль-Уэда. Интерьеры (в частности, знаменитый Зал с мумиями и покои Антинеи), высеченные в камне и украшенные экзотическими драпировками и аксессуарами, производили величественное, необычное впечатление, особенно если учесть, что во французских студиях все еще продолжали рисовать декорации на холсте.

Изобразительное решение фильма пленяло воображение современников. В частности, известный кинооператор Луи Паж вспоминает об «Атлантиде» как о самом ярком впечатлении своей молодости: «…Я был захвачен изображением пустыни, верблюдов, белых бурнусов, красотой кадров, их композицией, короче говоря, пластикой, которая была в то время моим коньком. Впервые я увидел на экране не похищения, преследования и акробатические трюки, а нечто иное. Я проникал в мир, обладавший такой убедительностью, что она становилась реальнее самой реальности. И также впервые у меня возникло ощущение, что всё это было заранее продумано, скомпоновано, построено, что передо мной произведение искусства»{«Jacques Feyder ou le cinéma concret», p. 59.}.

Фильм имел огромный успех во Франции, где он побил все рекорды кассовых сборов, и за границей. Вновь выпущенный на экраны в 1928 г., фильм пользовался таким же успехом, как и в 1921-22 гг. В 1932 г., когда вышла на экран звуковая «Атлантида» Пабста, фильм Фейдера был возобновлен в третий раз, причем успех снова был столь велик, что продюсеры и прокатчики звукового фильма испугались и судебным порядком добились того, что фильм Фейдера был изъят из проката и все его прокатные копии уничтожены.

Огромная популярность фильма не должна, разумеется, помешать нам объективно оценить его историческое значение для французского кино. В идейном и художественном отношении «Атлантида» Фейдера следовала в фарватере колониально-экзотической литературы (Пьер Лоти, Клод Фаррер, Пьер Бенуа), которая пользовалась шумным успехом у французских обывателей. Один критик того времени, расхваливая фильм, невольно дал ему уничтожающую социальную характеристику: «…Этот фильм большого масштаба удовлетворяет нашей потребности ускользнуть хоть ненадолго от нашей буржуазной жизни. Краткое знакомство с персонажами, полными страсти, отвлекает нас от нашей скучной и упорядоченной любви. Приобщившись, так сказать, к этой напряженно-романтической жизни, мы чувствуем затем большее удовлетворение от нашего реального существования»{André Delpeuche. Le Cinéma, 1927, p.120.}. «Атлантида» уводила французское кино от реальной действительности. Она вызвала целую волну «экзотических» фильмов. Что касается самого Фейдера, то перед ним открывался путь к коммерческим успехам, идя по которому он легко мог превратиться в постановщика блестящих, эффектных, но чисто развлекательных картин.

Однако, закончив «Атлантиду», Фейдер не торопился приняться за следующую постановку. Он бездействовал в течение целого года. Чем был вызван этот перерыв ?

После исключительного кассового успеха «Атлантиды» у режиссера не могло быть недостатка в деловых предложениях. Этот период видимого бездействия был связан с тем, что Фейдер ощутил необходимость обдумать свой дальнейший путь, отдать себе отчет о тех задачах, которые стояли перед ним как художником. Должен ли кинематограф оставаться «художественным ремеслом» (как, например, ремесло краснодеревщика или ювелира) или же ему суждено стать искусством в высоком смысле этого слова? Фейдер колебался в выборе пути. На распутье находилось и все французское кино.

Это был период, когда начиналось обновление французского кино. Первая мировая война самым жестоким и беспощадным образом обнажила трагические противоречия капиталистического мира, которые до поры были скрыты под флером мнимого благополучия предвоенных лет. Перед кино, как и перед другими видами искусства, выдвинулась задача художественного отображения новых пластов реальности, открывшихся в результате исторического катаклизма. А для этого необходимо было обогатить весь арсенал художественных средств.

В послевоенные годы среди французских киноработников началось движение за повышение художественного уровня кино и за осознание специфических возможностей кино как искусства. В этом стремлении к отказу от коммерческих штампов, к правдивости и естественности кинообраза сказался, хотя и в ослабленной форме, общий демократический подъем, охвативший Францию в первые послевоенные годы. В 1918 г. появилось такое антивоенное произведение, как «Я обвиняю» Абеля Ганса, и первые теоретические декларации Луи Деллюка.

Луи Деллюк очень точно подметил характерное для капиталистического кинопроизводства противоречие между киноискусством и кинопредпринимательством.

В своих статьях и книгах Деллюк яростно бичевал торгашей от искусства; но его занимала также и другая сторона проблемы. Он видел, что многие режиссеры честно стремятся создавать художественные произведения, но терпят при этом неудачу в силу того, что специфические законы киноискусства совершенно не изучены. Таким образом, Деллюк подошел к разработке некоторых существенных вопросов эстетики кино.

Разумеется, Деллюк пришел к этим проблемам не в силу некоего «наития», а потому, что они объективно назрели в процессе развития киноискусства. Необходимо было преодолеть эмпиризм и ремесленничество, во власти которых находилось подавляющее большинство французских режиссеров, видевших свою главную задачу в том, чтобы «рассказать историю», т.е. последовательно, связно и по возможности увлекательно построить внешнее действие.

Французское кино, как я уже отмечал выше, было ограничено областью конкретного. Зрителя стремились увлечь перипетиями фабулы и внешним колоритом изображаемой среды, будь то светский салон, бандитский притон или восточный гарем. Следствием такой установки была примитивность драматургии. Характеры действующих лиц были психологически неразрабо-танными. Изображение играло в основном информационную роль: кадр показывал обстановку, излагал событие, объяснял ситуацию - и хорошо еще, если это делалось в кадре, а не в титре! Время от времени и обычно вне всякой связи со смыслом происходящего зрителя пытались поразить «красивой» фотографией, эффектным освещением, роскошным интерьером и т. д.

Луи Деллюк со всей решительностью заявил, что французское кино идет по неправильному пути. Он выдвинул перед кинематографистами новые, несравненно более сложные задачи: раскрывать средствами кино красоту в реальной действительности, выражать сложные идеи, создавать поэтическое настроение, выявлять скрытые движения человеческой души. В своих сценариях и фильмах он стремился практически, художественно решать эти задачи.

Деллюк утвердил во французской кинокритике понятие «фотогении» как определение особого аспекта красоты в окружающих предметах, который исключительно или по преимуществу может быть раскрыт средствами кино. «Фотография выявляет красоту линий кушетки или статуэтки, а не создает ее из ничего. Тигр и лошадь будут очень красивы в свете экрана, потому что они красивы по самой своей природе... Человек, красивый или уродливый, но выразительный, сохранит свою выразительность на фотографии, причем фотография усилит ее»{Louis Delluc. Photogénie. Paris, 1920, p. 11—12.}.

Истинной фотогеничностью может обладать только то, что осмысленно и разумно. Деллюк резко выступал против бессмысленного украшательства. Фотогеничная натура — это не просто красивая и изысканно снятая местность, а пейзаж, обладающий определенным настроением, раскрывающий смысл происходящего на экране, играющий драматическую роль. Точно так же и декоративный фон должен помогать развитию действия, раскрытию психологии. Фотогеничное освещение — это прежде всего осмысленное освещение: свет должен «объяснять и излагать драму».

Все элементы художественного произведения должны быть подчинены единому авторскому замыслу. Без единства мысли фильм никогда не будет обладать стилистической завершенностью. «Техника не может расходиться с идеей, иначе произведение получится холодным, бесформенным и бесполезным»{Louis Delluc. Photogénie. Paris, 1920, p. 16.}.

Деллюк акцентировал внимание на значении ритма, определяющего композицию фильма во времени. Ритм пронизывает все компоненты произведения, но источник его — драматургия. Если в самом сценарии не заключено движения, порыва, зрительного ритма, то что могут сделать оператор и режиссёр?

Большое значение придавал Деллюк проблеме актера. Фотогения человеческого лица — это вовсе не миловидность, а характерность и жизненность. Актер должен обладать маской, т.е. лицом, выражающим сущность, характер изображаемого персонажа. Создать маску — это необходимое, но недостаточное условие актерского творчества. Маска — всего лишь экран, на котором отражаются душевные движения.

Теория «маски» была направлена против актеров, лишенных творческой индивидуальности, против красивости их поз и чрезмерного мимирования. Деллюк прекрасно понимал, что лицо-маска годится не для всех фильмов и не для всех персонажей. Маска — это всегда стилизация. Деллюк предупреждал против чрезмерной стилизации, которая может вступить в противоречие с реализмом действия, обстановки, декораций.

Деллюк призывал к тому, чтобы кино включило в поле своего зрения все предметное богатство современного мира, передало ритм современности. Но дело, конечно, не в том, чтобы изображать предметы ради самих предметов. Кино «должно обладать исключительной прозорливостью, дабы увидеть, что в окружающем мире проходит и что остается»{Louis Delluc. Photogénie. Paris, 1920, p. 97.}.

Кино, по мнению Деллюка, может успешно проникать во внутренний мир человека, делать достоянием зрителя мысли и чувства героев, их сновидения, фантазии и кошмары.

Деллюк призывал к более свободному обращению со временем, к усложнению драматургической структуры фильма, к сопоставлению настоящего, прошедшего и будущего, реальности и мечты, действительного и фантастического.

Основной смысл теории Деллюка — в борьбе за расширение возможностей кино как реалистического искусства. Правда, теоретическая мысль Деллюка (как и его художественная практика) страдала существенным недостатком: он не понимал социальной функции искусства, роли искусства в борьбе идей. Он выступал с требованиями «разумности «простоты», «жизненности», «хорошего вкуса». Такой абстрактный, узкоэстетический подход к явлениям искусства предопределил односторонность ряда оценок Деллюка.

Несмотря на свою идейную ограниченность, Деллюк сыграл прогрессивную роль в развитии французского киноискусства. Он оказал положительное влияние на таких художников, как Жермена Дюлак, Жан Эпштейн, Жак Фейдер, Абель Ганс, Марсель Л’Эрбье.

В начале 20-х годов французское кино совершило резкий качественный скачок. Авторы лучших фильмов этого периода{ Помимо фильмов самого Деллюка — «Лихорадка», «Женщина ниоткуда», здесь следует назвать фильмы Жермены Дюлак «Испанский праздник» (1919, по сценарию Деллюка) и «Улыбающаяся мадам Беде» (1922); «Я обвиняю» (1918) и «Колесо» (1922) Абеля Ганса; «Кренкебиль» (1922), «Детские лица» (1923) и «Образ» (1924) Жака Фейдера; «Верное сердце» (1923) и «Прекрасная нивернезка» (1924) Жана Эпштейна; «Человек просторов» (1920) Марселя Л'Эрбье; «Менильмонтан» (1924) Дмитрия Кирсанова и др. Собственным путем, но также в направлении художественного обогащения кино и сближения его с жизнью шел Андре Антуан («Корсиканские братья», 1916; «Земля», 1920; «Арлезианка», 1921).} вместе с Деллюком (и отчасти под его влиянием) стремились к решению сравнительно более сложных художественных задач. Кино расширяло свой взгляд на мир. Происходило предметное обогащение кадра: горы, облака, дрожание листвы, солнечные блики на воде, морская гладь и птицы в небе — все это вырвало французские фильмы из пропыленных декораций, внесло в них трепет живой природы. Французское кино жадно стремилось запечатлеть облик окружающей жизни, внезапно ощутив вкус к документализму. А вместе с лачугами и лохмотьями, баржами и паровозами, ярмарками и каруселями, улицами и площадями кинорежиссеры открывали изнанку современной цивилизации, вторгались в новую социальную сферу.

Жак Фейдер примкнул к новому направлению во французском кино. К своей деятельности кинорежиссера он с самого начала относился очень честно, с чувством большой профессиональной ответственности. Но к пониманию задач своей профессии он пришел не сразу. Рождение Фейдера как художника со своей особой творческой индивидуальностью, со своим собственным взглядом на мир произошло только в 1922 г., с выходом на экраны его фильма «Кренкебиль».

Литературный источник (рассказ и пьеса Анатоля Франса), несравненно менее «эффектный», чем роман Бенуа, не сулил большого успеха у публики. И если Фейдер обратился к «Кренкебилю», то только по соображениям принципиального порядка. В «Кренкебиле» Фейдера привлекли (и дальнейшая эволюция его творчества подтверждает это) глубокий гуманизм и сочувственное внимание к судьбе маленького страдающего человека, а также возможность дать глубокую психологическую разработку образа.

Рассказ «Кренкебиль» — одно из первых художественных произведений Анатоля Франса, в котором писатель, отказавшись от позиции скептического наблюдателя, перешел к открытой и прямой социальной критике. «Кренкебиль» был инсценирован для театра «Ренессанс» известным актером и режиссером Люсьеном Гитри, который исполнял в спектакле заглавную роль. Рассказ был переделан в пьесу самим Анатолем Франсом при активном участии Люсьена Гитри. Эта пьеса, наряду с рассказом, послужила литературным первоисточником для фильма Фейдера.

В пьесе был более подробно, по сравнению с рассказом, разработан второй план парижской улицы; торговцы, хозяйки, прохожие, мальчишки. В несколько отвлеченный, интеллектуальный стиль Франса были введены конкретно-бытовые подробности.

В пьесе появился новый персонаж — уличный мальчишка по прозвищу Мышь. Своей проказливостью и остроумием он вносил оживление в спектакль. По ходу действия он завязывал дружбу с Кренкебилем и в решительный момент спасал его от самоубийства.

В рассказе мотив самоубийства отсутствовал. Тема одиночества, покинутости старого зеленщика получала в нем не столь открытое, как в пьесе, но по существу более жестокое и ироническое решение: желая вновь попасть в тюрьму, старик прибегает к магическому заклинанию «смерть коровам!» — оскорбительному выкрику в адрес полиции, который на этот раз не производит ожидаемого действия. Эта сцена в пьесе сохранена, но за ней следует не очень убедительный «успокоительный» финал.

С введением мотива несостоявшегося самоубийства и дружбы между стариком и мальчиком пьеса приобрела оттенок мелодраматизма и сентиментальности.

Утонченная ирония франсовской п

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 Следующая ⇒