П. Галисон

Вопросы философии. 2018. № 5. С. ?–?

Коллективный автор

П. Галисон

В настоящей статье делается попытка осмыслить изменения, которые происходят благодаря возросшему количеству авторов научных сообщений в физике элементарных частиц. Число авторов таких публикаций непрерывно растёт, достигая нескольких тысяч. Процесс этот объективен, поскольку информацию обнародуют большие коллективы-коллаборации исследователей и персонал технических систем, деятельность которых направлена на получении новых знаний о физике микромира. Рассматриваются способы создания коллабораций, построения их иерархий, механизмы определения состава авторов публикуемого материала. Длинные списки авторов порождают множество проблем. Одна из них – невозможность определить индивидуальный вклад того или иного учёного в достижение полученного научного результата. От величины вклада в науку зависит работа механизма вознаграждений, авторитет учёного, его карьера. Длинные списки – головная боль редакций специализированных журналов и руководителей организаций, направляющих своих работников для участия в исследовательской программе, после завершения которой вынужденных опираться не на оценку индивидуального вклада, а на субъективные мнения. Обосновывается вывод, что эти и многие другие затруднения не являются временными, поскольку добывание новых знаний становится делом коллективным не только в физике микромира.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: физика элементарных частиц, физики-экспериментаторы, авторство, ускорители, детекторы, команда, коллективный автор, протоколы авторства.

ГАЛИСОН Питер – профессор Гарвардского университета (Бостон, США).

Статья поступила в редакцию 16 октября 2017 г.

Цитирование: Галисон П. Коллективный автор // Вопросы философии. 2018. № 5. С. ?–?

Трансцендентальный автор

При создании коллабораций возникают практические вопросы, которые требуют ответов. Как оценить индивидуального ученого при приеме на работу или продвижении по службе? Как можно обнаружить ошибку, если ни один из членов научной команды не в состоянии судить о качестве окончательной публикации в целом? Вопросы, задаваемые здесь, не мои, по крайней мере, изначально. Моя цель состоит в другом. Я задаюсь вопросом о том, что буквально означает утверждение, что коллаборация знает что-то о мире, и я хочу задать этот вопрос применительно к наиболее технически изощренным коллективам из когда-либо существовавших – детекторным командам, окружающим ускорители, сталкивающие пучки частиц в конце двадцатого столетия. Вряд ли потребуется алгебраическая топология, чтобы оценить, что к концу тысячелетия подобными насчитывающими тысячи участников коллаборациями будут охвачены карьеры практически всех семи тысяч физиков-экспериментаторов, работающих в области физики элементарных частиц во всем мире. Мне представляется, что для ответа на вопрос, в каком именно смысле коллаборация может знать, аргументировать или показывать что-либо, может оказаться полезным обращение к Канту.

В самой основе кантовского проекта «Критика чистого разума» лежит аргумент, в равной мере направленный как против эмпиристов, так и против Декарта. Если Декарт начинает с попытки связать знание с cogito, «я мыслю, следовательно, я существую», то Кант стремится вопрошать о «Я» как таковом. Что, задается Кант вопросом, мы делаем, когда допускаем существование объединенного эго, из которого и вещает «Я»? «Итак, для нас невозможны никакие знания, никакая связь и единство их без того единства сознания, которое предшествует всем данным созерцаний и лишь в отношении к которому возможно всякое представление о предметах. Это чистое первоначальное, неизменное сознание я буду называть трансцендентальной апперцепцией» (1).

Здесь Кант настаивает на том, что все наши репрезентации мира должны отсылать к некоторому общему сознанию; без этого стягивания к исходной точке осознания фрагменты и части нашего восприятия оставались бы разделенными и объекты вокруг нас не представляли бы для нас ничего. Отсюда следует метафора (не кантовская): без обратной коммуникации с кем-то мириады индивидуальных наблюдателей за погодой – метеорологов, каждый из которых записывает ежечасные показания термометра, мы никогда не осознали бы существования погодных фронтов. Лишь когда один или более наблюдателей могут усмотреть в пространственных комбинациях этих изолированных температурных данных изотермы и изобары, может возникнуть холодный фронт как концепт. Без единства апперцепции каждый из нас был бы не интегрированной амальгамой отдельных некоррелированных наблюдателей. Но в отсутствие единства апперцепции в нашем мире недоставало бы много большего, чем только холодных, теплых и окклюзионных фронтов; в нем не хватало бы самого концепта объекта. Идея Канта была такова: единство наших индивидуальных сознаний – необходимая предпосылка единства любого проявления объекта, и очевидно, что, таким образом, единство сознания необходимо для существования для нас какого бы то ни было объекта вообще. Как подсказывает сама метафора погодного фронта, мое беспокойство связано здесь не столько с традиционным кантовским вопросом, сколько с такими коррелятами, как единство апперцепции в деятельности и очевидность коллаборационного исследования. Я задаюсь здесь следующим вопросом: что требуется от явления, чтобы быть чем-то для коллаборации? Иначе говоря, каковы специфические механизмы, удостаивающие существования то самое «мы», вызываемого к жизни, когда коллаборация сообщает о существовании новой сущности или эффекта в науке? Кто (или что) говорит тогда?

В физике конца двадцатого столетия мы столкнулись с такими коллаборациями, как четыре детекторные команды на LEP, где каждый детектор обслуживался командой из около пятисот физиков из пятидесяти институтов вместе с сотнями техников и инженеров. В мусорной корзине недавней истории лежат две коллаборационные детекторные команды, которые намеревались строить свои машины на техасском SSC и насчитывали тысячу физиков каждая[1]. Еще больший размер у церновского LHC с его коллаборациями-близнецами, состоящими примерно из пятисот и двух тысяч участников. Что, можем мы спросить, означает для таких слияний институтов коллективно найти частицу или подтвердить теоретическое утверждение? Я хочу знать, что «мы» как таковое предполагает в выпущенном коллаборацией документе. Где находится информация, у кого, какой вид единства коллектива допускается, когда коллаборация постановляет, что нечто является фактом физического мира?

В продвижении от условий, при которых может быть изречено «Я», к условиям возможности «мы» необходимо, конечно, отклониться от кантовской позиции в нескольких направлениях. Во-первых, ясно, что меня беспокоит много более высокий уровень иерархии концептов – не условия, необходимые для отдельного человека, чтобы сказать «Я вижу ручку» или «что нужно нам, чтобы иметь понятие объекта вообще». Скорее те условия, при которых необходимо сказать «коллаборация OPAL измерила ширину Z-бозона» или «коллаборация UA1 видит первый распад W-бозона».

Во-вторых, с позиции Канта его трансцендентальный анализ единства апперцепции выявляет две особенности последнего. Первая – и в этом я следую Канту – трансцендентальный аргумент вопрошает, что считается само собой разумеющимся, в данном случае: «Что уже встроено в мыслящее индивидуальное эго?» или «Что уже встроено в коллективное эго?» Однако в то же самое время Кант использует термин «трансцендентальный» в другом значении, когда он принимает условия возможности за априорные (то есть предшествующие какому бы то ни было опыту вообще). Это он делает, споря с эмпиристами, когда на протяжении глав «Критики» доказывает, что мы никогда не могли бы извлечь единое «Я» из опыта, так же как никогда не дошли бы до понятия необходимости из встречи с опытом. С другой стороны, (продолжает он) единство апперцепции необходимо в первую очередь для того, чтобы в опыте нам были даны явления, так как сама возможность восприятия (интуиция) предполагает, что мы уже имеем некоторое представление о пространстве и времени. Таким образом, Кант принимает свое единство апперцепции за априорную истину, и поскольку оно не извлекаемо из индивидуального опыта, то с тем большим основанием исторически неизменчиво. В отличие от этого (и это часть моего аргумента), а) коллаборации в каждый конкретный момент времени структурируют свое чувство «Я» по-разному, и б) произошел широкий и очевидный сдвиг в природе коллаборационного эго от работ послевоенного периода с пузырьковыми камерами к огромным коллаборациям вокруг сталкивающихся пучков. Они возникли в 1980-х и 1990-х гг., и возможен еще более странный сдвиг, уже заметный на горизонте с появлением так называемых мобильных агентов.

Несмотря на эти синхронические и диахронические несоответствия между коллективным «мы» и индивидуальным «Я», дух кантовского вопроса присутствует. При всем экстраординарном богатстве физики высоких энергий, какие же допущения о единстве «мы» лежат в основе коллаборационных деклараций? Что за процесс, столь тщательно прорабатываемый коллаборациями, стоит за составлением коллективного эго? Что такое «мы» и какое отношение оно имеет к эпистемологическим утверждениям, которые людям вне коллабораций предлагается принять?

Псевдо-Я

Тот факт, что коллективный экспериментатор отличается от научного автора предшествовавшего периода, стало очевидным еще в 1960-е, когда физика на пузырьковых камерах начала определять размеры коллабораций, увеличившихся от единиц до пятнадцати или двадцати человек. Алан Торндайк из Брукхевинской национальной лаборатории (BNL), руководитель коллектива, обслуживавшего одну из наиболее известных водородных пузырьковых камер в мире, описал эту перемену в 1967 г. следующим образом: «Кто такой “экспериментатор”, чью деятельность мы обсуждаем? Редко, если вообще возможно, это отдельная личность… Экспериментатор может быть руководителем группы из младших научных сотрудников, работающих под его наблюдением и руководством. Он может быть организатором группы коллег, принимающим на себя основную ответственность за доведение работы до успешного завершения. Он может быть группой, собранной вместе для выполнения работы, без четкой внутренней иерархии. Он может быть коллаборацией лиц или подгрупп, объединенных общим интересом, иногда даже объединением соперников в прошлом, когда сходные предложения экспериментов были слиты в одно более высоким авторитетом…

Таким образом, экспериментатор – это не одна персона, а их объединение. Их может быть три, более вероятно пять или восемь, возможно десять, двадцать или более. Он может быть рассеян географически, зачастую более чем в одной или двух организациях… Он может быть эфемерным, переменного состава и размера, с трудно устанавливаемыми границами. Это социальный феномен, непостоянный по форме и точно неопределяемый. Можно, однако, сказать, чем он точно не является. Это не традиционный образ отдельного ученого, работающего в уединении за своим лабораторным верстаком» (2).

В этом выдающемся отрывке Торндайк пытается обрисовать коллаборациюг-как-автора, и именно эта черта поразила меня в первую очередь. Можно задавать другие вопросы, например, о том, как отдельные индивиды принимают решение присоединиться к группе или как каждый из них взбирается по карьерной лестнице, но меня заинтриговал более радикальный вывод Торндайка: не представление о коллаборации как о «коллекции» экспериментаторов, а скорее ее определение как коллаборации-как-экспериментатора. Просто в силу того, что экспериментатор становится социальным феноменом, сущностью с неопределяемыми границами, широким географическим разбросом, вариабельной формой и произвольной внутренней структурой. Как бы это ни звучало семантически нелепо, Торндайк уловил нечто критическое в послевоенной физике, когда говорил, что экспериментатор стал «композицией».

Несмотря на всю свою композиционность, экспериментатор еще оставался тогда, в 1960-х, носителем индивидуального имени. Самая большая коллаборация того времени вокруг водородной пузырьковой камеры в LBL была известна всем как группа Альвареца. По аналогии с ней другая группа с пузырьковой камерой в ЛЛБ была известна также по имени руководителя как группа Триллинг-Голдхабера, или группа Пауэлла. И в Брукхевине – там, где был Торндайк – никто не затруднился бы назвать центральную фигуру группы – самого Торндайка. Хотя сложное управление пузырьковой камерой требовало разных видов компетентности, все подгруппы подчинялись единому центру и отчитывались перед ним же. Альварец был в такой же мере ответственным за анализ данных, как и за действия инженеров-криогенщиков или физиков. Принятие окончательных решений о публикации физических результатов было за ним, так же как и всё финансирование группы также приходило от него. По всем этим причинам я всерьез принимаю тот факт, что группа носила имя своего единоличного лидера. Коллаборация 1960-х гг. имела характер квазииндивида, отдельной персоны, которая могла принимать решения при консультативном участии других, и (по крайней мере, для посторонних) когда группа Альвареца нашла новую частицу, она действовала, в некотором смысле, как продолжение самого Альвареца. Альварец, таким образом, представлял собой имяобразующий центр группы. Даже на этапе, когда действия его команды расщеплялись на криогенную, сканерную, аналитическую и механическую подгруппы, «Альварец» служило референтом как индивидуального, так и «псевдо-Я» группы как целого.

Иерархии и отсутствующий центр

С ростом размеров (от экспериментов, стоивших порядка 10 миллионов долларов, до коллабораций с одним лишь оборудованием в диапазоне от 100 миллионов до миллиарда долларов) пришло и множество других изменений в структуре коллабораций. Группы, работавшие с пузырьковыми камерами, такие как Альвареца или Торндайка, относились к одной ведущей организации – LBL в первом случае и BNL во втором. Никто в LBL из числа работавших в группе Университета Джона Хопкинса не усомнился бы в 1967 г., что коллаборация не означает равного разделения авторитета: LBL была первой среди многих организаций, с которыми эта группа разделяла авторитет. Когда детекторы выросли в масштабах, такое локальное доминирование не могло более сохраняться: отдельные участники, группы и даже страны не могли более присоединяться к коллаборации в подчиненной позиции. Этот факт, несомненно, не был просто особенностью политической экономии физики частиц, он отражал изменения в отношениях между университетами США, между США и странами, с которыми они сотрудничали (например, Японией), и между различными странами, сотрудничающими в составе ЦЕРНа.

У этого размножения центров, которое одновременно было и техническим, и символическим, есть и еще одно измерение. В случае пузырьковой камеры сама экспериментальная установка обладала определенным единством: хотя она и представляла собой, в существенной мере, чан с жидким водородом, главную инженерную сложность составляло соблюдение его структурной и тепловой целостности. Может ли камера выдержать миллионы сжатий и разрежений, которые позволяли бы пузырькам сначала формироваться, а затем схлопываться обратно, подготавливая ее к следующему раунду взаимодействий миллисекундой позже? Можно ли поддерживать водород нагретым равномерно по всему объему, чтобы избежать конвекционных токов, которые могут превратить «истинные» прямые траектории частиц в искаженные ложные кривые? Технология развилась от пузырьковых камер к гибридным электронным детекторам, позволявшим улавливать обломки сталкивающихся пучков частиц и античастиц. После этого технологическое единство целого тоже начинало распадаться.

Две силы сошлись. С одной стороны, техническая гибридизация камеры упрощала разделение труда при планировании, строительстве, обслуживании и анализе данных между лабораториями. Одна из коллабораций на LEP, OPAL, разделила свой детектор так, что Болонский и Мэрилэндский университеты приняли на себя передний детектор, адронный калориметр и подводку пучка; Чикагскому университету достался электромагнитный детектор; университет Токио стал ответственным за электромагнитный калориметр, центральный детектор и триггерную систему. Другие группы – всего более десяти – поделили мириады оставшихся детекторных компонент. С другой стороны, такое разделение «имущества» имело и символическое значение: каждая группа должна была иметь что-то из результатов «на показ», идентифицируемую часть «недвижимости», которая могла бы быть показана на слайдах и в отчетах грантовым фондам, и, в отдельных случаях, национальным научным министерствам. Если аналитически удобно разделить эти два измерения, техническое и символическое, то в реальном мире физики это деление нечеткое: разделение технологических усилий на опознаваемые составные части представляет собой в одно и то же время и политико-символический акт, и практико-технический. Итог здесь такой: никакая группа в отдельности не может управлять такой мультиинституциональной и все более многонациональной коллаборацией. Научная политика и работа в конце 1990-х не позволяли большому детектору быть ни «американским», ни «немецким» и еще в меньшей степени «альварецовским» или «торндайковским». С началом такого расщепления группа как квазииндивида уступила дорогу более федеративной ассоциации частей; коллективное эго распалось как единство.

Такой сдвиг отразился и в имени лидера, от имени известного физика к эксплицитно корпоративному «исполнительному» или «коллаборационному» Совету. В детализованной структуре научных и технических протоколов мы видим во всех подробностях децентрализованное авторство, которое отражает новые условия производства знания. Сосредоточимся на некоторых специфических его участках и практиках авторства. Исследуя исключительно механизмы, посредством которых коллаборация присваивает свое имя результату, мы обнаруживаем как внутреннюю структуру коллабораций, так и способы, которыми она убеждает внешний мир.

Протоколы авторства

В самом конце двухмильного ускорителя SLAC располагается детектор SLD, который был запущен в начале 1990-х. Не желая быть застигнутым врасплох после начала работы, SLDсформулировал свою политику авторства за несколько лет до начала каких-либо измерений. Их первая и простейшая спецификация указывала, кто должен быть включен в список авторов. Если в публикации отводилось ограниченное место для имен авторов, они должны были перечисляться в алфавитном порядке; если же место не было ограничено, то участвующие организации должны были перечисляться по алфавиту, а внутри организаций – индивидуальные авторы, также по алфавиту. «У вышеупомянутого правила не должно быть исключений, таких как помещение фамилии студента первым по списку, если публикация представлялась как тезисы доклада, так как нашим главным приоритетом должна быть согласованность группы и фактическое признание того, что вклады в физический результат сделаны всеми коллаборантами разными способами» (3). Если тезисы были написаны одним участником, то это должно было быть отражено в первой сноске. Однако, как указывала структура, групповая согласованность – стабильность коллаборации как таковой, заметная за вкладами любых индивидуумов – становилась важным фактором для определения порядка перечисления авторов с самого начала.

«Кто должен быть автором?» – довольно невинно вопрошал Совет коллаборации SLD в июле 1988 г. Но ответ имел важные последствия не только для индивидов в коллаборации, но и для процесса написания и сертификацииш. Совет писал: «В случае физических статей авторами являются все члены коллаборации – физики. Кроме того, первая опубликованная статья должна включать также инженеров». Как это явствовало из необходимости определения «физических статей», существовали и другие формы публикаций, с другими протоколами авторства. Например, публиковались отчеты по оборудованию, и для них рассматривались три возможных случая. Если это была инновация, затрагивавшая всю систему (например, WIC), то все, как физики, так и инженеры, имевшие к ней отношение, должны были подписать статью. То же правило распространялось и на вклады в конструирование или функционирование системы. Для иллюстрации, в случае разработки электроники, которая была частью проволочной камеры, вся подгруппа физиков и инженеров, ответственная за нее, подписывала статью. Естественно, в протоколе не содержалось никаких возражений против того, чтобы авторами отчета об оборудовании системы (или ее подсистемы) были одни инженеры, если к тому имелись основания; все, кто не внес вклада в подсистему, поощрялись отзывать свои имена из списка. Наконец, существовали индивидуальные публикации, которые «предусматривались как редкие исключения, когда один участник совершал отдельное изобретение». Менеджер системы сначала должен был подтвердить, что предлагаемая статья удовлетворяет требованиям классификации. Затем автор рассылал письмо всем физикам данной системы (то есть участвующим в работе над данной системой), декларируя свое намерение написать статью и «…приглашая всех заинтересованных связаться с автором и выразить свое желание участвовать в написании. Черновик статьи должен быть разослан для предоставления другим физикам системы возможности запросить добавление их имен в список авторов» (4).

Как показывает существование различных типов статей по оборудованию, коллаборация выступает в различных регистрах (или формах) в зависимости как от содержания, так и от предполагаемой аудитории. Когда же дело доходит до собственно физики, дифференциация регистров становится еще более тонко настроенной, пробегая диапазон от внутренних меморандумов до наиболее критических физических статей, претендующих на новые результаты. Мы можем классифицировать жанры литературной продукции SLD следующим образом:

1. Внутренние меморандумы, которые распространялись не публично, а по коллаборации SLD, да и то не по всей. Составитель или составители свободно решали, кого считать автором и что будет содержаться в тексте.

2. Заметки SLD, которые рассылались по всей коллаборации SLD и могли, в случае необходимости, достигать внешней аудитории. Авторам предлагалось рассылать их всем индивидам, имевшим отношение к соответствующим данным или приборам. Заметки SLD требовали одобрения соответствующего системного менеджера.

3. Труды конференций по физике SLD, которые должны были быть подписаны, например, как «Коллаборация SLD, представлено Исааком Ньютоном», со сноской, перечисляющей всех авторов из SLD.

4. Труды конференций по инструментарию и оборудованию, которые перечисляют всю группу, если она достаточно хорошо определена, а также выражают благодарность коллаборации SLD. Здесь также требуется одобрение системного менеджера.

5. Обзоры физики на SLD или дизайна детектора, которые публикуются так же, как в пункте 3.

6. Обзорные статьи, включающие результаты SLD, но не ограниченные ими, если это материалы индивидуальных докладов, но не доклады типа 3, которые могли цитировать неопубликованные результаты SLD «как личные вклады» и таким образом идентифицированы как публикации из организации, с которой аффилирован автор.

Для целей нашего обсуждения значимость этих различных регистров состоит в том, что режим авторства является производной как целевой аудитории статьи, так и типа утверждений, содержащихся в статье. Когда сообщаемое знание сильно ограничено (скажем, функционированием части оборудования), список авторов может включать только непосредственных составителей и исключать физиков, если работа была выполнена инженерами. Если же аудитория была достаточно ограничена (как в случае внутренних меморандумов), отдельный физик мог оказаться единственным автором. В противоположность этому, если делалось принципиальное физическое утверждение, такое как, например, открытие аномального распада частицы, которое распространялось по всему миру без ограничений, то вся коллаборация должна выступать автором, а индивидуальный составитель текста удостаивался роли докладчика. Избегалась даже внутриорганизационная собственность на результаты анализа данных – группам, входившим в состав коллабораций, запрещалось даже присваивать собственные исходящие номера таким меморандумам, поскольку они могли быть прочитаны в таком случае как «исходящие из организации Х», а не из коллаборации в целом.

Очевидно, что в случае публикации физических результатов вопросу о том, кого именно считать её соавтором, уделяется существенное внимание. В ответе на него учитываются как практические потребности карьерной структуры участников, так и формулировки типов работы, которые считаются основанием для включения в соавторы.

В случае [физических] публикаций автором считается физик, который внес вклад (участвуя в дежурствах, выполняя анализ данных, создавая оборудование и т.д.) в результаты, являющиеся предметом статьи. В нормальных условиях это означает, что любой, кто присоединился к SLD, работая на нее полный рабочий день, должен незамедлительно становиться автором. Для учета периодов, когда набора данных не происходит, участник, который пробыл членом коллаборации на протяжении, по крайней мере, года, автоматически включается во все статьи, даже основанные на данных, набранных до того, как он присоединился к группе. Поскольку присоединение к коллаборации не является синонимом присоединения к организации[2], точная дата начала работы в коллаборации остается на совести участника и члена Совета коллаборации от его организации.

Здесь нет какого-либо очевидного противоречия. С одной стороны, существуют некоторые виды труда, служащие необходимым условием для авторства (дежурства, создание анализирующего оборудования); в то же время критерии учитывают превратности жизни вокруг ускорителя (периоды «засухи» без пучка), позволяя участнику быть автором результатов, полученных до его присоединения к коллаборации. На сходных основаниях, «участник, покидающий коллаборацию, остается автором на период времени, равный тому, в течение которого он был активным участником эксперимента», если только участник не откажется сам.

Когда наступало время фактически писать статью, процесс начинался с того, что некоторый набор составителей создавал детальный меморандум. Затем меморандум должен был быть представлен в SLAC, и за этим следовало формирование комитета, состоявшего из пяти-семи человек, которые, после одобрения, доводили документ до сведения всей коллаборации, оставляя две недели для комментариев. После учета критики «назначалось групповое чтение» обычно в течение трех часов. «В ходе этих публичных чтений все присутствующие должны были высказываться с комментариями, спорить о заключениях, и т.д. (Творческое брожение, активизируемое таким образом, как правило, приводит к улучшению статей)». В результате таких публичных чтений появлялся новый черновик, для критики которого отводилось еще две недели, затем окончательный черновик рассылался еще на неделю, в ходе которой только корректировки «фактических ошибок, огрехов в английском языке или опечаток» считались допустимыми (5). Наконец, если предполагалось, что в руках участников значительное открытие, одобрение должен был дать директор SLAC, выборный руководитель коллаборации SLAC, с учетом рекомендаций Совета коллаборации и группы советников. В интересах дела добросовестность коллаборации была защищена более чем одним кордоном.

Сложность этих правил проистекает отчасти из двух желаний, подталкивающих в противоположных направлениях. Желание сделать коллаборацию настолько полной и унифицированной, насколько возможно, тянет ее в сторону инклюзивности; любой оставшийся за бортом может подорвать авторитет делаемых утверждений. Читатель может задать вопрос, почему чье-либо имя не появилось в списке. Это эксплицируется в протоколе коллаборации D0 в Fermilab, где правила постановляют с самого начала: «Отзыв отдельных имен по причине недостаточной вовлеченности в отдельные аспекты анализа будет негативно сказываться на влиятельности публикации и, таким образом, не должен поощряться» (6). Как мы видим, даже дипломная работа студента должна быть мгновенно и безоговорочно поглощена коллаборацией как целым. Желание сделать так, чтобы за каждым именем стояло владение некоторым видом трудовых навыков, и трудовой вклад толкали в сторону эксклюзивности. Обе тенденции, инклюзивность и эксклюзивность, увязаны с проблемой достоверности: коллаборация должна функционировать с единством, достаточным для того, чтобы за ее названием что-то стояло. Достоверность фрагментированного «мы» должна была производить на внешний мир воздействие, подобное тому, которое производил сто лет назад индивидуальный экспериментатор, который утверждал бы, например, что некоторая субстанция является (или не является) магнитной – противоречивость стерла бы его как значимого члена исследовательского сообщества.

Единство важно. Физики элементарных частиц, принадлежащие к старшему поколению, отчетливо помнят ту шумиху, которая поднялась, когда различные члены эксперимента E1Aпублично выступили с предварительными и противоречивыми заявлениями одновременно о существовании слабых нейтральных токов и их несуществовании. Моментально – и трагически для его авторитета – превосходный эксперимент с одним из наиболее ошеломляющих результатов второй половины столетия начал подвергаться насмешкам как открывший «переменные токи» (7). Судьба коллаборации и ее результаты находятся в одной лодке.

В коллаборации ALEPH на LEP, насчитывавшей 475 физиков, один из ее выборных руководителей, Джиджи Роланди, недавно написал: «Основной принцип – никакой результат ALEPHне может быть публично представлен без одобрения коллаборации. ALEPH может иметь только один результат в каждом анализе» (8). Они достигали этого способом, сходным с SLD. Один или несколько физиков представляли результат анализа на регулярных четверговых совещаниях коллаборации для соответствующего предварительного ознакомления. На таком совещании коллаборация, а точнее ее представители, голосовали либо за публичный доклад, либо за приготовление статьи. Во втором случае «писатели» представляли черновик председателю редакционного совета (лицо, назначенное выборным руководителем коллаборации), который назначал рецензентов. После рассмотрения одной или двух черновых версий документ мог предстать перед коллаборацией во второй раз; но независимо от того, было повторное рассмотрение или нет, редакционный совет голосовал за одобрение или неодобрение окончательной версии. Этот процесс может быть представлен как связанный с двумя взаимосвязанными стремлениями. С одной стороны, задачей коллаборации является получение знания – правильно написанной статьи. С другой стороны, задачей структурирования исходящей из коллаборации вовне информации является получение единого и убедительного сообщения внешнему миру.

В D0, одном из двух масштабных детекторов на сталкивающихся пучках ускорителя Теватрон в Fermilab (растущая коллаборация, 424 физика), документ, определяющий политику авторства, настаивает, что все «серьезные» участники должны быть авторами во всех публикациях. Неудивительно, что загвоздка здесь в определении «серьезности». За несколькими исключениями, политика авторства, опубликованная 10 марта 1991 г., так определяет автора: это должен быть аспирант-старшекурсник или более опытный сотрудник, проработавший в коллаборации не менее года до даты направления статьи в печать. Как и в большинстве остальных коллабораций предусматривалось продолжение авторства в течение года после того, как человек покидал коллаборацию. Но предполагаемый автор должен был 1) отдежурить половину среднего числа смен на эксперименте во время набора данных, на которых основана публикация. Кроме того, он или она должны были 2) удовлетворять одному из двух следующих требований: «а) провести по меньшей мере эквивалент одного человеко-года в организации, которую он представляет, или в Fermilab, работая над частью детектора или программного обеспечения, использованного при наборе данных в сеансах измерений эксперимента, на результатах которых основана публикация; или б) внести существенный вклад в анализ данных из сеансов эксперимента, на которых основана публикация. Это требование включало написание компьютерных программ, собственно анализ данных с использованием программ, запись больших объемов данных на магнитные ленты, написание текста статьи, внутреннее рецензирование статьи и т.д.» (9).

Эти критерии некоторым образом воплощают то, что может считаться обновленной версией экспериментирования прошлого, так как критерий 1 требовал физического присутствия на эксперименте. Однако вскоре это ограничение отпало, когда стало ясно, что структура экспериментальной деятельности не может быть привязана к определенному типу физического труда. Второго июня 1994 г. коллаборация пересмотрела свои «Правила авторства» в пользу более широкой концепции экспериментатора. В них проявилось стремление трактовать автора расширительно, как того, кому на протяжении двенадцати часов в неделю вменялось в обязанность вносить вклад в следующее «попурри» видов деятельности (10).

1. Разрабатывать дизайн, строить или отлаживать детектор или испытательный стендD0.

2. Писать программы, например утилиты, выполнять Монте-Карло моделирование детекторов; обрабатывать или анализировать данные D0.

3. Обрабатывать данные компьютерных Монте-Карло экспериментов или данных сDAB или любых других испытательных стендов D0.

4. Дежурить на сеансах на DAB или испытательных стендах D0 (не реже, чем раз в четыре месяца, что считалось необходимым, чтобы «предотвратить потерю памяти и необходимость повторного обучения»).

5. Осуществлять руководство персоналом D0, оформлять контракты, гранты; играть роль ведущего совещаний по физическим аспектам анализа или ведущим технической темы в коллаборации, такой как, например, идентификация электронов.

6. Писать или быть рецензентом статей D0; руководить студентами по теме D0.

7. Участвовать в совещаниях, встречах или дискуссиях D0; анализировать компьютерные эксперименты или экспериментальные данные для статей или диссертаций.

(Правила авторства указывали, что пункты 6 и 7 требовали особого одобрения от группового суперэго в лице Комитета по авторству, назначаемого выборным руководителем коллаборации).

Когда дело доходило до фактического написания статьи, процедура 1994 г. выглядела следующим образом: если некто предлагал черновик «неизбежных» заметок коллаборации по физике, то один из выборных руководителей назначал специальный редакционный совет для рассмотрения результатов. В каждом случае редакционный совет состоял из авторов и четырех других физиков: советника (также называемого «крестным отцом»), кого-либо из той же самой группы (специалиста в той же области физики или алгоритмах) и двух других членов коллаборации. Пока один черновик заметок направлялся в редакционный совет, вторая копия рассылалась всей коллаборации – любой ее член мог прокомментировать текст через распространяемые электронно новости D0. Добавляя авторов в редакционный совет, коллаборация осознанно порывала с моделью рецензирования, принятой в других группах, с целью «облегчить продуктивный обмен», «избежать недопонимания» и «избежать конфронтации». Притом что такая инклюзивная структура совета позволяла достичь большей гармонии и способствовала более глубокому проникновению в содержание публикации. В отличие от процесса рецензирования, принятого в других группах, мандат редакционного совета D0 требовал доступа ко всем дополнительным материалам, включая диссертации, данные промежуточного анализа, заметки D0 и другие материалы.

В случае одобрения редакционным совет

12 3 4 Следующая ⇒