Главная

Контакты

Случайная статья

• Автоматизация
• Антропология
• Археология
• Архитектура
• Биология
• Ботаника
• Бухгалтерия
• Военная наука
• Генетика
• География
• Геология
• Демография
• Деревообработка
• Журналистика
• Зоология
• Изобретательство
• Информатика
• Искусство
• История
• Кинематография
• Компьютеризация
• Косметика
• Кулинария
• Культура
• Лексикология
• Лингвистика
• Литература
• Логика
• Маркетинг
• Математика
• Материаловедение
• Медицина
• Менеджмент
• Металлургия
• Метрология
• Механика
• Музыка
• Науковедение
• Образование
• Охрана Труда
• Педагогика
• Полиграфия
• Политология
• Право
• Предпринимательство
• Приборостроение
• Программирование
• Производство
• Промышленность
• Психология
• Радиосвязь
• Религия
• Риторика
• Социология
• Спорт
• Стандартизация
• Статистика
• Строительство
• Технологии
• Торговля
• Транспорт
• Фармакология
• Физика
• Физиология
• Философия
• Финансы
• Химия
• Хозяйство
• Черчение
• Экология
• Экономика
• Электроника
• Электротехника
• Энергетика

ПАМЯТИ СЕРГЕЯ ВОЛЬФА

Сергей Вольф сочинил много весёлых книжек для детей. Печататься начал с 1957 года.

Поэт, переводчик Наталья Горбаневская, писала: «Уйдя тридцать лет назад в детскую литературу, Сергей Вольф как бы выпал из своего поколения, из того расцеплявшегося и разъезжавшегося, а всё же скреплённого как общим прошлым, так и общим уклоном в сам- и тамиздат кружка ленинградских поэтов предвоенных годов рождения (кроме «ахматовских сирот», в него можно зачислить Еремина и Уфлянда; в начале 1960-х, среди нескольких других, менее известных и справедливо или несправедливо забытых имён в этом кругу появлялся и Сергей Вольф).
Вольфа, пожалуй, практически не было в самиздате (это может объясняться лишь тем, что сам поэт не отпускал стихи дальше самого близкого круга: может быть, не придавал им большого значения?). Не попал он, к счастью, и в движение следующего поколения, самоназвавшегося «второй литературой» (как кто-то верно отметил, по образцу «осетрины второй свежести»). Через головы «второй литературы» ему протянуло руку новое поколение, по литературному счёту – внуки.
Между тем, казалось бы, именно молодые, по возрасту жаждущие яркой, очередной новизны, могли пройти мимо: так негромки, неброски эти стихи, без выверта и вывиха.
Секрет их необоримого очарования легко проглядеть и трудно описать. Читая, замечаешь в них прежде всего не то, как (оригинально ли?) изъясняется и что (умно ли?) думает поэт, но то, как и что он видит и слышит, и обнаруживаешь, что уже сам вместе с ним проницательно вглядываешься и вслушиваешься. И сквозь взгляд, сквозь слух идёшь дальше, в смысл созерцаемого».

Сергей Вольф — «дедушка детской литературы»

Сергею Вольфу Довлатов в «Соло на ундервуде» подарил титул «дедушка детской литературы». И это справедливо — он раньше нас, тогда двадцатилетних, отрастил бороду и носил её до конца жизни. Уже названия книг Вольфа звучали для того времени необыкновенно: «Мой брат боксёр и ласточки», «Хороша ли для вас эта песня без слов?» «Мне на плечо сегодня села стрекоза», «Кто там ходит так тихо в траве?», «Отойди от моей лошади». И столь же необыкновенным, неожиданным был он сам.

Для многих начало шестидесятых было эпохой увлечённости Хемингуэем. Почти в каждой комнате студенческого общежития висел его портрет. И в первых взрослых рассказах Сергея Вольфа эта увлечённость чувствовалась более, чем у кого-либо из молодых. Тот же телеграфный ритм коротких, насыщенных потаённым смыслом диалогов. Зато в детских рассказах он был совсем другим. Его герои, дети тогдашнего города, постоянно совершали неожиданные и часто смешные поступки: заявлялись в школу в ластах, погружались с головой в ванну и дышали через трубку. Но всё это было скорее внешней оболочкой. Главное же, что сразу отличало «детскую» прозу Вольфа, — вдумчивость и поразительная тонкость в ощущениях психологических ситуаций — тех, в которые ставил автор своих героев. А ещё — изящество стиля. Изящен и часто слегка самоироничен был и сам Вольф. И это при том, что персонажи его книг учились в обычных заурядных советских школах, ездили в обыкновенных трамваях, ходили по привычным улицам. Однако вся его проза была пронизана поэзией жизни. Не зря уже в начале нового века Вольф получил премию журнала «Звезда» за «взрослые» стихи.

Книга Сергея Вольфа, изданная «Самокатом», называется «Глупо как-то получилось». В ней собраны лучшие его рассказы. А начинается книга с моего любимого — «Вот вам стакан воды». О том, как подружились мальчик и девочка. Застенчивая одинокая девочка, краснеющая от признания, что она — отличница. Девочка эта любила сидеть в тёплую погоду у окна и наблюдать за автоматом с газированной водой. У автомата постоянно исчезали стаканы. И когда кто-то мучимый жаждой останавливался перед ним в растерянности, она, выскочив из окна, подбегала к нему со своим семейным стаканом, а потом возвращалась в комнату.

Однажды нас с Вольфом послали для встреч с детьми на край Ленинградской области — в город Лодейное поле, что стоит на реке Свири. Но вместо детей в клубе собрались сельские женщины с утомлёнными лицами. Вольф читал им этот рассказ о далёких для них городских детях. А я наблюдал, как светлели их лица.

ПАМЯТИ СЕРГЕЯ ВОЛЬФА

Возраст человек познает не только по отражению в зеркале и состоянию здоровья — по количеству смертей вокруг себя: сначала старшие, потом ровесники… много, все чаще, еще чаще. Надо залечь в воронку, куда второй раз снаряд не попадает. Я хочу лечь в твою воронку, Сережа.

Умер Сергей Евгеньевич Вольф-Израэль. Умер Сережа Вольф. Человек, казалось бы, вошедший более в сознание поколения, чем в литературу. Насколько он сразу входил в сознание каждого, кто его знал, могли бы свидетельствовать Юрий Олеша, Иосиф Бродский, Сергей Довлатов (надеюсь, сейчас они вместе), Белла Ахмадулина, Валерий Попов, Свет Остров… «Бывало, что ни нарисую, а получается все равно Вольф», — говаривал Свет, про которого было известно, что он способен нарисовать лошадь на яйце, не отрывая руки.

Я пишу этот текст, не отрывая руки: человек, прославленный якобы своим эгоизмом, сколько он сделал одному мне…

Первое. Первым прочитал мои рассказы. Учил вкусу. Со своей жадной полочки книг дал мне «Столбцы» Заболоцкого в первом исполнении, первый том Пруста в переводе Франковского, первым сообщил слово «Набоков».

Второе. Учил меня игре на бильярде.

Третье. Научил меня пить пиво с сушками в первой пивной у Казанского собора.

Учитель. Сколько в жизни значит один человек!

Кроме моей памяти, после него остались до сих пор не отобранная книга прозы и великолепная книга стихов, которым он предался, когда отчаялся во всем остальном. Редчайший случай поздней поэзии. К счастью, он ее увидел.

Я сказал в 1987 году Бродскому, когда он спросил меня, что новенького, что прочел поразительные трагические стихи. Какую стойку сделал Иосиф на слово «трагические»! Спросил: правда трагические? Я сказал — правда. «Кто же?» Я сказал: Вольф, — и он развеселился.

Я сказал вскоре другому знаменитому российскому поэту, стяжавшему к тому времени все славы и все премии: «Слушай, помог бы ты хоть кому-нибудь». — «Как?» — спросил он. «Ну, подними репутацию хоть одного поэта, кроме себя». — «Кого же?» — «Надо бы написать предисловие к Сергею Вольфу». — «Но он же второсортный поэт». Я вспылил: «Не думаешь ли ты, что в одночасье очнешься третьесортным?» Получилось некрасиво. Пришлось самому писать предисловие.

Прощай, Сережа. Ты никогда не окажешься второсортным.

А. Битов

17 сентября 2005

Он был в большей степени знаменитым человеком, чем литературной знаменитостью. Никто не скажет, что ему было дороже и ближе — словесность, джаз, живопись, кино, рыбная ловля?.. Жил он «как Бог повелел и друзья не велят». Прислушивался лишь к самому себе, к своей свободной душе — в руках Бога. Нет, и особенно ангажированным конфессионально он тоже себя не числил. Полагал достаточным того, что — крещен. В разговоры на эту тему вступать не любил. Хотя и был одним из лучших рассказчиков разных историй, чаще всего потешных.

В ленинградскую литературу Сергей Вольф вступил совсем молодым, в конце 1950-х, обласканный одним из самых изящно пишущих авторов советской поры — Юрием Олешей. Без особенного напряжения стал профессиональным детским писателем, книги которого с удовольствием читали — и продолжают читать — как дети, так и их родители, в основном сверстники Сергея Вольфа. Они находили в них — и находят — дополнительную смысловую нагрузку, подобную той, что существует в детской литературе обериутов. За их милым читательскому сердцу житейским абсурдом проглядывает реальный абсурд человеческого существования. Он довлеет себе в потаенной прозе Сергея Вольфа. Потаенной, ибо вовремя не напечатанной, да и сегодня еще толком не собранной. Если детских книг он издал более двух десятков, то взрослую — одну, «Двое в плавнях», 1971 год… Плюс — под занавес — стараниями друзей две книги стихов: «Маленькие боги» в 1993-м и «Розовощекий павлин» — в 2001-м.

О чем бы Сергей Вольф ни писал, его внутренней темой была сводящая с ума — буквально — красота мира. Сводящая с ума, потому что жалкие частности человеческой жизни с этой красотой несовместимы. Возвращает или нет земля первоначальный восторг души людям, ей поклонившимся, — вот подспудная интрига произведений Сергея Вольфа. Пристальный мастер подробности, детали, он старался не делать грандиозных трагических обобщений, запечатленная им драма человеческой жизни всегда иронически смягчена, снижена.

Психологически тонкая, потому что точная, его проза особенно обогатила его поздние стихи, которые удивительным образом завершили его художественную эволюцию. И в этом Сергей Вольф тоже оказался оригинальным, подвласт­ным закону своей души, а не литературы, творцом. То, с чего подавляющее большинство авторов начинают, — с проникновенных лирических признаний, — он оставил себе в утешение под конец жизни. Свободной жизни нашего современника в несвободных обстоятельствах:

Душа моя, комарик мой полночный,

Барометр застылый и непрочный,

Взлети под фонари, под облака,

Дремотный локон встретится едва ли,

Зато увидишь сверху, как в подвале

Скрипит перо седого двойника…

По случаю выхода новой книги стихов ее автора похоронили.

“EX LIBRIS HГ”, со свойственной этому изданию и очень похвальной оперативностью, мгновенно отозвался таким образом: “...Вольфа мы открываем для себя только теперь, когда самого поэта уже нет в живых”. И дальше: “...Судя по всему, Вольф действительно был гением”. Через неделю вышло опровержение под  элегантным заголовком “Оказался он живой!”, где несколько ворчливо, но тоже любезно сообщалось, что “Сергей Вольф живет по-прежнему в Петербурге”. История, конечно же, чудная, но ни чуточки не удивительная — Сергей Вольф давно уже, с середины семидесятых, пожалуй, годов, сделался в русской литературе своего рода призраком — не самое худшее положение для писателя (если он не волна, а океан — не Россия). По крайней мере, прочное. От колебаний политической и литературной погоды застрахованное.

Реально существующий и, слава Богу, “оказавшийся живой” Сергей Евгеньевич Вольф родился в 1935 году в семье музыкантов Мариинского театра и коротко знаком, читавшим Довлатова (а это чуть ли не все выучившиеся грамоте к рубежу 80-х и 90-х гг.) в качестве персонажа довлатовских “мифов и легенд” о ленинградской литературной среде, блестящего и смешного красавца, барина, скупердяя и выпивохи “Сережи Вольфа”.

Все так, в бытовом смысле Вольф навсегда остался человеком 60-х годов, с соответствующими повадками, интересами, музыкальными вкусами и пр. Таким и воспринимается современниками. Призрак же Сергея Вольфа, поэт Сергей Вольф, принадлежит не своему “физическому” поколению, а поколению, начинавшему сочинять в середине и в конце 70-х годов, когда он и сам, быть может, слегка притомленный планомерным сочинением детгизовских повестей (больше полутора десятков авторских книг), начал постепенно переходить от застольных прибауток (чтобы лишний раз не тревожить приведенные и в предисловии к “Розовощекому павлину” знаменитые саночки, напомним о жене “Сережи Вольфа”, которая “пекла блины различной формы и длины”, судя по всему, вполне независимо от жены Олега Григорьева, блин у которой от перетягивания “стал длинн”, хоть “и был кругл”) к сочинению трагических стихотворений, в поэтологическом смысле имеющих очень мало общего как с творчеством т.н. “ахматовских сирот”, так и с замкнутой метафизикой ереминского или разомкнутой метафизикой аронзоновского плана.

В 80-х годах Вольф оказался, как это ни парадоксально звучит, молодым ленинградским поэтом; соответственным был и круг его стихового общения, соответственными оказываются, если рассматривать их ретроспективно, и многие стилистические особенности его стихов. Современниками это несовпадение человека и его призрака воспринималось с трудом. Старые друзья относились покровительственно (однако не покровительствовали) — для них он был как бы навеки проштемпелеван “прозаиком”, “детским писателем”, “персонажем литанекдотов”. Так было и спокойнее, и приятнее. Никто не хотел выпускать Вольфа из зоны “комфортабельного поражения”, куда он в свое время так успешно сманеврировал. Или почти никто.

Я помню хорошо и отчетливо зимний ленинградский денек 1981 года, влажный, кисловатый, сероватый сумрак комнаты на улице Герцена. Покойный Борис Понизовский подает мне переплетенную в какой-то пестрый дерматин машинопись и говорит, с некоторой полувопросительностью, которая меня бы удивила, если бы я тогда лучше знал этого гениального, любимого, ничего по себе не оставившего человека (его призрак был он сам): “Мой старый друг, Сережа Вольф, вдруг стал писать стихи. Мне кажется, очень хорошие”. И его равнодушно-внимательные глаза блеснули “нечаянной радостью”, когда я перелистнул и сказал, что стихи и точно очень хорошие. С того самого дня (не к его ли двадцатилетию выпущена, мне в подарок, эта книжка?) вольфовские стрекозы, жуки, кузнечики, мыши, жабы и прочие некрупные насекомые, грызуны и амфибии навсегда закружили и застрекотали, запрыгали и заквакали в бедной моей голове. Да и не только в моей. Великие строчки, строфы, стихотворения — что они, как не призраки, вечно клубящиеся на наших чердаках?

Лежит в траве большой,

зелёный лист,

Который сбил лихой мотоциклист,

Валяется его зелёный шлем,

Лежит он сам, распластан, тих и нем,

В его больших, зелёных волосах

Стоит кузнечик мёртвый на часах...

Если бы какой-нибудь безумец-издатель доверил мне составление антологии “Кузнечик в русской поэзии”, от ломоносовского “блаженного” и державинского “золотого” до “сумасшедшего кузнечика” Ольги Мартыновой, то вольфовский “мертвый на часах” и другой, “среди зеленых свечек”, заняли бы в этой антологии одно из решающих мест. Заодно такая антология показала бы наглядно, что Кузнечик является в русской поэзии образом, куда более существенным, чем Страдающий Народ или Прекрасная Дама.

Маленькие животные, преимущественно насекомые, Вольфа отнюдь не родственны, что легче всего было бы предположить, тараканам, кузнечикам и жукам Олейникова или Хармса. Те (вместе с приравненными к ним людскими персонажами “в часах и пиджаках”) выносили на своих надкрыльях, сяжках и жвалах всю тяжесть грандиозной метафизической пародии, символического вселенского цирка, устроенного последним поколением первого русского модернизма. Вольфовские насекомые касаются только его одного. Единственной возможностью в 70—80-х годах не жрать “разрешенный воздух” был не правильный выбор между “за” и “против”, между “здесь” и “там”, а полный отказ от этого выбора. Что требовало герметического отторжения зараженного недоброкачественным временем материала. Все большие поэты позднесоветской эпохи (а они остаются большими поэтами и постсоветской эпохи) произвели такое отторжение, всякий на свой лад, все расплатились за него призрачным, прозрачным существованием в сверхплотной материи советской медленной жизни. Вольф оставил от этой жизни только три слоя. Маленьких, никак не идеологизируемых и поэтому при всех обстоятельствах сохраняющих образную силу животных — оптически приближенных, крупно-подробных, с мучительно прижатыми хвостиками, сучащими и семенящими лапками, угрюмыми лицами. Себя, “старика”, со своей неимоверной, почти до физической дурноты интенсивной любовью. Ну, и еще Господа Бога, настолько анонимного, что и в рукописях, и в первой книжке (“Маленькие боги”, СПб., 1993) пишется с маленькой буквы: “Довольствуйся — на небе есть покой, / А остальное бог нам обеспечит, / Он бисер метит, и улыбки мечет, / И машет ослабелою рукой”.

В 90-х годах координаты вольфовского мира принципиально не изменились, в нем добавилось выплесков открытой ярости и взрыдов неудержимой тошноты, дыханье же стиха, как это ни странно, сделалось еще глубже, еще свободнее, еще естественнее. Иногда даже слишком. Но великие строчки, строфы, стихотворения встречаются не реже, чем прежде. Вольф-человек до некоторой степени совместился в глазах окружающих с Вольфом-поэтом. По крайней мере, в Петербурге. Сверстники ему простили и постарались вернуть к себе, в шестидесятые годы. Пустое, гг. сверстники, — призрак вылетел, его не поймаешь. Будем лучше вместе радоваться, что вот она, книжка, одна из тех (к слову, не таких уж и малочисленных) книг, которые своим возникновением и существованием оправдывают время, в котором мы с вами тогда жили и теперь живем, аттестуют ему, этому времени, доброкачественность в конечном счете, способность в конечном счете все еще производить призраков, которые всегда — пока существует русская речь — будут клубиться на наших захламленных чердаках.

Олег Юрьев

…Сергей Вольф, как пишут в справочниках, «родился в 1935 году в семье музыкантов Мариинского театра». Это и правда, и нет. Знаменитый виолончелист Евгений Владимирович Вольф-Израэль и его молодая аккомпаниаторша смогли узаконить свои отношения, когда их сыну было уже, кажется, десять лет, а самому Евгению Владимировичу — за семьдесят. Тогда Сергей Евгеньевич и поселился в той квартире на Большой Подьяческой улице, где я у него бывал уже в 1990-е годы. Подробностей, я, впрочем, не знаю, не расспрашивал, как и то, почему Вольф окончил книготорговый техникум, а не другое учебное заведение.

В конце пятидесятых — начале шестидесятых он был восходящей звездой ленинградской прозы, соперником и другом Андрея Битова, Виктора Голявкина, Рида Грачева, Бориса Вахтина, блестящих молодых мастеров, чьи судьбы, увы, сложились очень по-разному. И очень редко — успешно. Проще говоря, одних совсем не печатали, других печатали, но мало. А проза — не стихи, ее не будешь декламировать на дружеских посиделках, ее не так охотно перепечатывали «за экземпляр» энтузиастические барышни. Ленинградской поэзии непечатность не повредила, а прозе — повредила.

А может быть, дело в чем-то другом. Только очень многие «сошли с дистанции». Тоже по-разному. Вахтин, автор нескольких почти гениальных повестей, был ученым-китаистом, ему было чем заняться вне словесности. Не менее талантливый Грачев психически заболел. Вольф и Голявкин нашли себе применение в детской литературе.

С 1964-го по 1990-й у Вольфа вышли десятки детских книг. И одна взрослая — «Двое в плавнях» (1972). Я поздно узнал о ее существовании… и очень удивился. Вольф о ней не упоминал. Я прочитал ее только сейчас… и все понял. Совсем ранняя проза Вольфа — лаконичные рассказы в духе Хемингуэя. Потом (в 1960-е годы) — странные фантасмагории, отмеченные влиянием Кафки. Но влияния переработаны, пережиты. Молодому писателю было что сказать, и то, что он говорил, шло из самого главного, самого болезненного, драматичного внутреннего опыта. Форма, оптика, интонация — все это было больше, чем формой: это жило. А рассказы, вошедшие в книгу 1972 года… Они очень хорошо написаны. Почти на предельно возможном для печатной советской литературы уровне. Но это рассказы на подчеркнуто «чужом» материале, об очень далеко отстоящих от автора людях (юной колхозной молочнице, старом рыболовном инспекторе, влюбленном студенте); обстоятельства их жизни, проблемы, которые они решают, — все более или менее стереотипно для журнальной прозы тех лет. Вольф демонстрирует, что и это можно сделать гораздо лучше, качественней. Но не более того.

Детская проза — немного иное. Причем не столько книги для подростков, чьи проблемы (первая любовь, выбор профессии) в вольфовских книгах тоже более или менее стандартны (но Вольф опять-таки демонстрирует высокое мастерство), сколько рассказы для «младших школьников». Здесь писатель касается самых жестких, «недетских» тем с детской внятностью и простотой, отсекая все лишнее. Вот, например, замечательный рассказ «Приехал издалека». Разговор мальчика, чей отец-геолог погиб в экспедиции, и молодой школьной «нянечки», уборщицы, которая страшится за жениха-летчика. Ничего, кроме самого главного: боли о близких, страха за близких. И все это — без всякого мелодраматизма, которого трудно было бы избежать, если бы такой рассказ был предназначен для взрослых. Я думаю, что если сейчас переиздать эти рассказы, получилась бы неплохая книга. Впрочем, лучшая взрослая проза Вольфа вообще до сих пор не собрана.

Заменяла ли случившаяся литературная судьба неслучившуюся? Ну конечно же нет! От Вольфа ожидали переворота в литературе. Его, между прочим, благословил сам Юрий Олеша. А он стал… просто хорошим писателем. Он сам подчеркивал это: просто хорошим, а не великим. Как взрослый писатель, он не создал своей «Зависти», как детский — «Трех толстяков». Олеша подарил ему не свою блестящую молодость, а свою печальную зрелость: зрелость человека, сделавшего меньше, чем от него ожидали. Олеша вынырнул или почти вынырнул из этой ситуации в своей предсмертной книге. А Вольф — совсем, совсем иначе.

В молодости он писал шуточные стихи — очень забавные. «Моя жена печет блины различной формы и длины». Лет в сорок неожиданно для всех, и в первую очередь для себя самого, стал писать «серьезную» лирику. Сначала он не придавал ей особого значения. Но постепенно эти стихи занимали все больше и больше места в пространстве. Они… но, собственно, лучшее, что можно сказать о стихах, — что они живые существа. Стихи Вольфа, необыкновенно нежные и в то же время по-обэриутски гротескные, населенные бесчисленными насекомыми, испещренные именами джазовых музыкантов, — живые.

Я услышал их в 1983-м или 1984 году от своего друга и учителя, большого поэта и прозаика Олега Юрьева. Услышал — и был потрясен.

Магнитными пластами

Сокрыта пыль земли,

Мышиными хвостами

Всю ночь ее мели.

Забавы рисованья

Творцу не по нутру —

Горообразованье

Закончилось к утру…

И вот это:

Окно раскрыто в сад,

Сад обращен к волне,

Вода — сера и по краям мелеет,

Господствует пассат,

Две птицы в вышине,

Одна — кричит, другая просто млеет…

Личное знакомство наше состоялось чуть позже. Он очень органично вошел в наш литературный круг. Мы были совсем молодыми людьми. Олегу (он был старшим среди нас) не было двадцати пяти. А Сереже — под пятьдесят. И все-таки он просил звать его так — «Сережа». Несмотря на седую бороду, на периодические разговоры о болезнях, на присущую ему специфическую ворчливую основательность, он был чужд — как многие люди его поколения — возрастной солидности. Ему нравилось оставаться «вечным тинэйджером». Его невозможно было представить себе в костюме-тройке, при галстуке.

Мечтал ли он о славе? Пожалуй, нет, его амбиции остались в прошлом. Он любил джаз, любил рыбалку, и казалось, это увлекало его больше, чем литература. Но когда он начинал читать стихи на литературных вечерах, он не мог остановиться. Не потому, что он хотел нечто доказать окружающим или себе самому, за чем-то угнаться. Его просто подхватывала волна завороженной речи. Им же и завороженной.

Жилось ему в девяностые годы непросто. И потому, что советская литературная жизнь, в которой у него, как у детского писателя, было все же и имя, и неплохой заработок, ушла. И потому, что он старел, что многих людей, с которыми он привык дружить и общаться, не было рядом. И по личным причинам: в очень зрелые годы ему пришлось пережить долгую и трудную любовь.

К нему пришло признание как к поэту, но и оно пришло как-то причудливо, парадоксально: в газетной рецензии на его вторую книгу стихов сообщалось, что она издана посмертно и что покойный автор был гением. На следующий день газета напечатала опровержение под названием «Оказался он живой». Как будто Вольф в переводе на русский означает не «волк», а «зайчик».

У Вольфа есть два стихотворения, начинающиеся со строчек, которыми называются его детские книги. «Мне на плечо сегодня села стрекоза». «Кто там ходит так тихо в траве»… Он сам спровоцировал сравнение. Что же — сравним.

Я глядел на лес перед собой, на узенькую, ниже насыпи, коричневую болотистую канавку с водой, на осоку и маленькие желтые цветочки, с краю леса стояли молодые березы, а глубже — сосны и елки, лес был чистый, просторный и светлый, как комната, и было очень тихо, я прислушался — гудели мухи, жуки какие-то, и тоненько вякала маленькая птичка; из лесу шел мягкий влажноватый запах, хрустнула ветка, кто-то пискнул и завозился в кустах ивняка… Потом я услышал ровный сухой шелест крыльев где-то возле самого моего лица и только после уже увидел большую голубовато-изумрудную стрекозу. Она зависла в воздухе меньше чем в полуметре от меня, иногда смещаясь на несколько сантиметров едва заметными толчками.

Я видел, как сверкнули ее глазки.

Я стоял тихо. Снова, неразличимым броском она придвинулась ко мне и… села мне на плечо. Я не шевелился, боясь потревожить ее. Она сидела тихо, иногда вздрагивая крыльями, через ковбойку я чувствовал, как она мягко перебирает лапками. Я сделал шаг вперед, потом отступил назад, в глубь площадки — она не шевелилась.

Это проза. Книга вышла в 1987 году.

А вот стихи. Они написаны где-то в начале 1980-х.

Мне на плечо сегодня села стрекоза,

Я на нее глядел, должно быть, с полчаса,

И полчаса — она глядела на меня,

Тихонько лапками суча и семеня.

Я с ней по Невскому прошел, зашел в кафе,

Оттуда вышел я немного подшофе,

Она не бросила меня, помилуй бог,

Глядела пристально, сменив лишь позу ног.

Нечто невнятное влекло ее ко мне,

Должно быть, что-то, привнесенное извне,

Какой-то запах, или спектр волновой,

Или сиянье над моею головой…

(Я не буду приводить эти стихи полностью — у нас не антология; но это самое знаменитое стихотворение Вольфа. Оно переведено, кажется, на добрый десяток иностранных языков.)

А вот — второе.

Кто там ходит так тихо в траве

С диадемкою на голове?

Два зелененьких глаза дрожат,

И мучительно хвостик прижат.

Кто

Замшелой и хлипкой тропой

Направляется на водопой,

Оступаясь и падая в грязь,

Пряча боль и смущенно смеясь?..

Это стихи. Рассказ с таким названием, видимо, написан гораздо раньше. Он вошел в книгу, изданную в 1971 году. Это рассказ про мальчика, который стал невольным свидетелем унижения посредственного оперного певца. Тоже один из лучших детских рассказов Вольфа.

— Тс-с — зашептал он. — Тсс-с. Слышишь?

— Что? — шепотом спросил я.

— Кто-то ходит — сказал он.

— Где? — Я не понял.

— В траве. Кто-то ходит. Тихо-тихо.

— Интересно, кто? — спросил я.

— Да, неизвестно. Кто-то маленький. Слышишь?

— Да, — сказал я. — Только очень тихо. Верно?

— Верно — сказал он. — Но все равно слышно. Вот опять. Слышишь? Кто-то маленький. Опять замолчал.

Мы посмотрели друг на друга и засмеялись.

Сергей Вольф умер в 2005 году. В последний раз я видел его в бессознательном состоянии в больнице. А до этого…

За несколько лет до смерти Сергей Евгеньевич (Сережа) позвонил мне по телефону. Он был тогда в депрессии, из которой он выходил ненадолго и эти выходы принимали иногда странную форму. На сей раз он очень подробно расспрашивал меня, что такое персональный компьютер и как на нем работают. Для гуманитариев его поколения это было совсем не очевидное знание.

Вдруг залаяла моя собака. Вольф прервал разговор о компьютерах и спросил:

— Какого размера у вашей собаки шея?

Я растерялся — шею своей собаке я не мерял.

— Вашей собаке нужен ошейник? — спросил Вольф.

Я растерялся еще больше. Каждой собаке нужен ошейник, в принципе.

— Я могу вам его продать.

Разумеется, у моей собаки уже был ошейник. Да и странно покупать собачьи ошейники с рук. Но я подумал, что, может быть, Вольфу нужны деньги, но ему неудобно впрямую попросить их, а мне еще неудобнее без повода предложить… Короче, я растерялся и стал что-то мямлить. А Вольф очень этого не любил, он ценил определенность в отношениях и разговорах.

Через несколько лет после смерти мне приснился Вольф. Он был очень моложавым во сне, выглядел лет на сорок — как в 1976 году, когда я, одиннадцатилетний, впервые его увидал. Он строго посмотрел на меня и не без сварливости в голосе спросил:

— Ну что, вы наконец измерили шею вашей собаке?

Нет, так и не измерил.

Да и собаки моей уже нет в живых. Она, вероятно, там же, где такса Хармса.

А Сергей Вольф — хочется в это верить — там же, где Хармс. И Олег Григорьев (они с Вольфом дружили). И Олеша. И Гофман. И Пушкин. И Андерсен. И Свифт. И Толкин, и Льюис…

Хочется верить, что все авторы замечательных книг, о которых у нас шла речь, и те, о ком речь не шла, сейчас находятся в одном, бесконечно прекрасном, полном веселых, причудливых и трогательных неожиданностей мире…