Введение ПРЕДМЕТ ФИЛОСОФИИ НАУКИ 7 страница

Итак, введенное М.Полани представление о неявных знаниях позволяет значительно обогатить и дифференцировать общую картину традиционности науки. Сделаем еще один шаг в этом направлении. Не трудно заметить, что в основе неявных традиций могут лежать как образцы действий, так и образцы продуктов. Это существенно: одно дело, если вам продемонстрировали технологию производства предмета, например, глиняной посуды, другое - показали готовый кувшин и предложили сделать такой же. Во втором случае вам предстоит нелегкая и далеко не всегда осуществимая работа по реконструкции необходимых производственных операций. В познании, однако, мы постоянно сталкиваемся с проблемами такого рода.

Рассмотрим несколько примеров. Мы привыкли говорить о таких методах познания, как абстракция, классификация, аксиоматический метод. Но, строго говоря, слово "метод" здесь следовало бы взять в кавычки. Можно продемонстрировать на уровне последовательности операций какой-нибудь метод химического анализа или метод решения системы линейных уравнений, но никому пока не удавалось проделать это применительно к классификации или к процессу построения аксиоматической теории. В формировании аксиоматического метода огромную роль сыграли "Начала" Евклида, но это был не образец операций, а образец продукта. Аналогично обстоит дело и с классификацией. Наука знает немало примеров удачных классификаций, масса ученых пытается построить нечто аналогичное в своей области, но никто не владеет рецептом построения удачной классификации.

Нечто подобное можно сказать и о таких методах, как абстракция, обобщение, формализация и т.д. Мы можем легко продемонстрировать соответствующие образцы продуктов, т.е. общие и абстрактные высказывания или понятия, достаточно формализованные теории, но никак не процедуры, не способы действия. Кстати, таковые вовсе не обязательно должны существовать, ибо процессы исторического развития далеко не всегда выразимы в терминах целенаправленных человеческих действий. Мы все владеем своим родным языком, он существует, но это не значит, что можно предложить или реконструировать технологию его создания.

Мы не хотим всем этим сказать, что перечисленные методы и вообще образцы продуктов познания есть нечто иллюзорное, мы отнюдь не собираемся преуменьшать их значение. Они лежат в основе целеполагания, формируют те идеалы, к реализации которых стремится ученый, организуют поиск, определяют форму систематизации накопленного материала. Однако их не следует смешивать с традициями, задающими процедурный арсенал научного познания.

Из всего изложенного напрашивается еще один вывод: каждая традиция имеет свою сферу распространения, и есть традиции специальнонаучные, не выходящие за пределы той или иной области знания, а есть общенаучные или, если выражаться более осторожно, междисциплинарные. Вообще говоря, это достаточно очевидно и на уровне явных знаний: методы физики или химии широко применяются не только в естественных, но и в общественных науках, выступая тем самым как междисциплинарные методы. Однако изложенное выше позволяет значительно расширить наши представления и в этой области. Аксиоматические построения в геометрии стали в свое время образцом для аналогичных построений в других областях знания. Современные физические теории стали идеалом для других дисциплин, стремящихся к теоретизации и математизации. Возникает мысль, что одна и та же концепция может выступать и в роли куновской парадигмы, и в функции образца для других научных дисциплин. Речь идет об образцах продукта. Так, например, экология, возникшая в прошлом веке в качестве раздела биологии, вызвала после этого к жизни уже немало своих двойников типа экологии преступности, этнической экологии и т.п. Нужно ли говорить, что все эти дисциплины не имеют никакого прямого отношения не только к биологии, но и к естествознанию вообще.

В этом пункте концепция Т. Куна начинает испытывать серьезные трудности. Наука в свете его модели выглядит как обособленный организм, живущий в своей парадигме точно в скафандре с автономной системой жизнеобеспечения. И вот оказывается, что никакого скафандра нет и ученый подвержен всем воздействиям окружающей среды. Возникает даже вопрос, который никак не мог возникнуть у Куна: а в каких традициях ученый работает прежде всего - в специальнонаучных или междисциплинарных? И почему биолог, на каждом шагу использующий методы физики или химии и нередко мечтающий о теоретизации и математизации своей области по физическому образцу, почему он все же биолог, а не кто-либо другой? Чем обусловлен такой его Я-образ? Этот вопрос о границах наук вовсе не так прост, как это может показаться на первый взгляд. Найти ответ - это значит выделить особый класс предметообразующих традиций, с которыми наука и связывает свою специфику, свое особое положение в системе знания, свой Я-образ.

Трудности и проблемы

Подведем теперь общий итог и попытаемся сформулировать те основные проблемы, которые нам предстоит решить. Концепция Т.Куна - это первая попытка построить модель науки как надличностного явления. Куна интересует не ученый и методы его работы, а та программа, которая навязывает ученому свою волю, диктуя ему, в частности, и задачи, которые он ставит, и методы, которые он использует. Ученый в рамках этой модели начинает напоминать шахматную фигуру, которая перемещается по определенным правилам, включая и элементарные правила ходов, и принципы шахматной тактики и стратегии.

Что нас не устраивает в этой модели? Придирок может быть много. 1. Кун не вскрыл механизма научных революций, механизма формирования новых программ, не проанализировал соотношение таких явлений, как традиции и новации. Он и не мог этого сделать, ибо его концепция слишком синкретична для решения подобного рода задач. 2. Программы, в которых работает ученый, Кун понимает слишком суммарно и недифференцированно, что создает иллюзию большой обособленности различных научных дисциплин. Однако осознание всего многообразия этих программ приводит, как мы видели, к противоположной трудности, к утрате четких дисциплинарных границ. 3. Ученый у Куна жестко запрограммирован, и Кун всячески подчеркивает его парадигмальность. Однако, если программ достаточно много, то ученый приобретает свободу выбора, что, вероятно, должно существенно изменить картину. 4. Модель Куна неспецифична и не решает проблему демаркации, ибо очевидно, что парадигмальность присуща не только науке, но и другим сферам культуры и человеческой деятельности вообще. Но решение этой проблемы нужно, вероятно, искать уже не на пути формулировки нормативных требований, предъявляемых к деятельности или ее продуктам, а на пути анализа науки как целого, как надличностного образования.

Преодоление всех указанных трудностей предполагает построение более богатой модели науки. Но главное, что следует сделать прежде всего - это показать, модель чего именно мы строим, что собой представляет наука как объект нашего исследования. Можно, например, описывать и систематизировать разнообразные оптические явления, но построение общей теории нуждается в ответе на вопрос, что собой представляет свет, к явлениям какого рода он относится. Один из таких ответов состоял в свое время в том, что свет - это волна. Нам необходимо ответить на аналогичный вопрос: к явлениям какого рода принадлежит наука?

Начало формы Конец формы

Глава 4
СТРОЕНИЕ НАУКИ КАК ТРАДИЦИИ

На что похожа наука

Мы не способны иметь дело с уникальными объектами, любое познание в конечном итоге есть снятие уникальности. Представьте себе такую ситуацию: вы просите описать вам человека, о котором слышали, но которого никогда не видели, а вам в ответ говорят, что он совсем не похож на Сократа, не похож на Наполеона и не похож на Тургенева. Естественно, вы спросите: а на кого он похож? Очевидно, что это гораздо более простой и прямой путь к тому, чтобы составить себе представление о незнакомом человеке. Аналогичным образом обстоит дело и с наукой. Мы постоянно пытаемся отличить ее от других явлений - от мифа, от религии, от искусства, от философии, от обыденного сознания. Попробуем идти противоположным путем.

Понятие куматоида

Начнем со старой, старой проблемы, которая волновала еще древних греков. Представьте себе легендарный корабль Тезея, который дряхлеет и который все время приходится подновлять, меняя постепенно одну доску за другой. Наконец, наступает такой момент, когда не осталось уже ни одной старой доски. Спрашивается, перед нами тот же самый корабль или другой?

Отложим решение этой проблемы и покажем вначале, что очень многие явления вокруг нас похожи на корабль Тезея. Например, что такое Московский университет? Это, конечно, студенты, но они полностью меняются с периодичностью в пять лет, а Московский университет остается Московским университетом. Это преподаватели, но и они меняются, хотя и не с такой строгой периодичностью. Может, следует указать на конкретное здание и сказать: "Вот Московский университет!" Мы, однако, прекрасно знаем, что университет может переехать в новое здание и остаться тем же самым университетом. Что же такое университет? Мы не способны связать его с каким-то конкретным материалом, с каким-нибудь веществом. Если вдуматься, - это очень загадочное образование.

Однако наука уже давно изучает явления, обладающие похожими загадочными свойствами, - это волны. Уже Леонардо да Винчи обращает внимание на один факт, который, по-видимому, его впечатляет. "Многочисленны случаи, - пишет он, - когда волна бежит от места своего возникновения, а вода не двигается с места, - наподобие волн, образуемых в мае на нивах течением ветров: волны кажутся бегущими по полю, между тем нивы со своего места не сходят". И действительно, представьте себе одиночную волну, бегущую по поверхности водоема: ее нельзя идентифицировать с какой-то частью воды, она захватывает в сферу своего влияния все новые частицы и проходит дальше. Образно выражаясь, волну нельзя зачерпнуть ведром. Ну разве не похожа она этим своим качеством на корабль Тезея или на университет?

В науке уже давно делаются попытки, сознательные или стихийные, обобщить физическое понятие волны, имея в виду указанные ее особенности, и рассмотреть с этой точки зрения явления, далеко выходящие за пределы физики. "Живой организм, - писал наш известный биолог В.Н.Беклемишев, - не обладает постоянством материала - форма его подобна форме пламени, образованного потоком быстро несущихся раскаленных частиц; частицы сменяются, форма остается". Беклемишев при этом ссылается на Кювье, который писал: "Жизнь есть вихрь, то более быстрый, то более медленный, более сложный или менее сложный, увлекающий в одном и том же направлении одинаковые молекулы. Но каждая отдельная молекула вступает в него и покидает его, и это длится непрерывно, так что форма живого вещества более существенна, чем материал".

Основатель кибернетики Норберт Винер сравнивает живой организм с сигналом, который можно передать по радио или телевидению. "Мы лишь водовороты в вечно текущей реке, - пишет он. - Мы представляем собой не вещество, которое сохраняется, а форму строения, которая увековечивает себяѕ Форма строения представляет собой сигнал, и она может быть передана в качестве сигнала". Ссылаясь на Винера, наш отечественный, а ныне американский психолог В.А.Лефевр пишет о системах, нарисованных на системах, отношения между которыми он называет отношением "тканьрисунок". "Но это не рисунок типа рисунка на ковре, - пишет он, - это скорее подвижное изображение на экране". Аналогичный пример - ваша тень, которая двигается вслед за вами, захватывая все новые участки поверхности.

Мы предлагаем называть все явления подобного рода куматоидами (от греческого kuma - волна). Специфическая особенность куматоидов - их относительное безразличие к материалу, их способность как бы "плыть" или "скользить" по материалу подобно волне. Этим куматоиды отличаются от обычных вещей, которые мы привыкли идентифицировать с кусками вещества. Если вернуться к кораблю Тезея и к той проблеме, которая мучила уже древних греков, то можно сказать, что как куматоид корабль остается одним и тем же, но как тело, как кусок вещества он меняется и становится другим кораблем.

К числу куматоидов можно отнести огромное количество, вообще говоря, разнородных явлений, от волн на воде до живых организмов. Нас в первую очередь будут интересовать явления социальные, а они все проявляют явные признаки куматоидов. Мы уже видели, что Московский университет, как, впрочем, и любой другой, ничем в этом плане не отличается от корабля Тезея, т.е. тоже представляет собой куматоид. Но ведь наука в свою очередь очень похожа на университет. Действительно, разве ее можно связать с каким-то фиксированным материалом? Здесь все меняется: люди, здания институтов, оборудование лабораторийѕ

Но ведь и любая человеческая деятельность может быть рассмотрена с этой точки зрения. В предыдущей главе мы сравнивали науку с деятельностью столяра. Но что представляет собой эта последняя? Ее можно понимать как единичный акт переработки некоторого фиксированного материала в конечный продукт. Но разве это мы имеем в виду, когда говорим о деятельности столяра, плотника, каменщика и т.п.? Нет, конечно. Мы предполагаем, что подобные единичные акты постоянно повторяются и воспроизводятся. А это значит, что деятельность утрачивает свою связь с фиксированным конкретным материалом, ибо все меняется: одно и то же вещество нельзя переработать дважды, одну и ту же операцию нельзя дважды осуществить, инструменты тоже меняются, да и заменяются полностью.

В нашей социальной жизни мы буквально окружены куматоидами, мы представляем собой тот материал, на котором они живут, они выступают от нашего имени, они делают нас людьми. Рассмотрим, например, такой объект, как слово, для простоты какое-нибудь существительное нашего языка: дом, дерево, ананасѕ Слово можно произнести вслух, можно записать на бумаге, можно вырезать на камнеѕ В каждом из этих случаев возможно, да и практически реализуется в принципе бесконечное количество вариантов. Иначе говоря, материал слова все время меняется. Но непрерывно меняются и те предметы, которые слово обозначает. В городе каждый дом вы можете назвать "домом", в лесу каждое дерево "деревом". Ананас покупают и съедают, но вновь купленный ананас - это тоже "ананас". Конечно, как и волна, куматоид достаточно избирателен и живет только в определенной среде. Океанские волны не распространяются в глубь континента, слово "ананас" не обозначает дом или горную породу.

Но перейдем к такому явлению, как знание, без которого невозможно понять науку. Когда речь заходит об анализе знания, о выявлении его строения, то прежде всего бросается в глаза некоторая неопределенность в самой постановке задачи. Что, собственно говоря, мы должны исследовать? Знание как объект совсем не похоже на то, с чем мы обычно сталкиваемся, говоря о структуре или строении. Оно не похоже, например, на кристалл или молекулу. Прежде всего бросается в глаза его какая-то неопределенная пространственно-временная локализованность. Действительно, где и как существует данное конкретное знание? Непосредственно оно может быть представлено пятнами типографской краски на бумаге или звуковыми колебаниями, или царапинами на камнеѕ Вряд ли, однако, можно считать, что, повторяя одну и ту же фразу или размножая рукопись большим тиражом, мы тем самым увеличиваем количество знания. Мы что-то увеличиваем, но что? Очевидно, что все экземпляры данного издания курса теоретической физики Ландау и Лифшица содержат одно и то же знание, если там нет типографского брака, не вырваны страницы и т.д. Разве это не странно?

Имея стакан воды, мы можем разлить воду в несколько стаканов, но ни один из них не будет при этом полным. Если количество стаканов сильно увеличить, то каждый в отдельности окажется практически пустым. Со знанием этого не происходит, ибо размножая научную книгу или статью в большом количестве экземпляров, мы в каждой из них получаем одно и то же знание, целиком, а не по частям. Знание в этом плане напоминает сказочный неразменный рубль. И это еще раз подчеркивает, что говоря о строении знания, мы должны отбросить слишком прямые аналогии со строением вещества.

Все указанные трудности преодолимы, если рассматривать знание как куматоид. Оно в этом случае подобно волне, которая все время представлена в новом материале. Разные экземпляры одной и той же книги, тексты, написанные или произнесенные вслух, все это одно и то же знание, одна и та же "волна". Материал меняется, но "волна" одна и та же. Одну и ту же мысль можно выразить различным образом, можно повторить несколько раз, можно записать на бумаге или на магнитофонной лентеѕ Разве это не удивительно!

Сделаем теперь еще один шаг, важный для понимания того, что такое куматоид. Корабль Тезея остается тем же самым кораблем при полной замене образующих его деталей только потому, что сохраняется форма этих деталей, их связи и взаимное расположение. Иными словами, куматоид - это не просто поток материала, мы должны еще показать, что в этом потоке что-то остается неизменным, показать наличие некоторых инвариантов. Московский университет, например, меняет своих студентов и преподавателей, может переехать в новое помещение, но он остается Московским университетом, пока сохраняются его функции, пока и студенты, и преподаватели, и обслуживающий персонал выполняют предписанные им обязанности, пока живут традиции Московского университета. Можно сказать, что университет - это не здания и не люди, а множество программ, в рамках которых все это функционирует.

Из сказанного следует, что любой куматоид можно рассматривать как некоторое устройство памяти, в которой зафиксированы указанные выше инварианты. Так, например, корабль Тезея будет существовать как куматоид только в том случае, если его перестраивать постепенно. Дело в том, что в условиях, когда мы вынимаем только одну доску, все остальные "помнят" ее размеры, форму и положение. Но вынув сразу много досок, мы можем разрушить "память", и куматоид перестанет существовать. Конечно, можно форму и расположение деталей зафиксировать с помощью чертежей, но это просто означает, что мы одно устройство памяти заменили другим.

Социальные куматоиды и социальные эстафеты

Как мы уже видели, мир куматоидов достаточно разнообразен и включает в себя явления, которые иногда во всех других отношениях очень не похожи друг на друга. Поэтому едва ли можно искать какой-то общий механизм их жизни. Что общего между наукой и волной на воде, кроме того, что в обоих случаях мы имеем дело с куматоидом? Вероятно, ничего. Такое бедное по содержанию сходство может, конечно, иметь некоторое методологическое или эвристическое значение, но его явно недостаточно для построения общей теории.

Нас, однако, будут в первую очередь интересовать социальные куматоиды, а в этом случае вопрос о некотором общем механизме их существования уже вполне уместен и правомерен. Вернемся к нашему примеру с Московским университетом. Если нам не удается связать его бытие с определенным материалом, то остается только одно - рассматривать его как программу или, точнее, как совокупность программ, в рамках которых организуется и функционирует все время обновляющий себя материал. Об этом уже шла речь выше. Перед нами поток материала, на котором живет множество взаимосвязанных друг с другом программ. Речь идет, разумеется, не только об учебных программах, а обо всей совокупности инструкций, установок, правил, традиций, которые определяют работу и поведение студентов, преподавателей, администрацииѕ - всех, от вахтера до ректора.

Но каков механизм жизни этих программ, где и как они существуют? Это могут быть четко сформулированные и записанные инструкции или неявное знание. Термин "традиция", который мы до сих пор использовали, во-первых, не проводит достаточно ясного различия между этими двумя формами, а во-вторых, что связано с первым, не акцентирует наше внимание на особенностях механизма жизни тех и других. Очевидно, что воспроизведение значительной части сравнительно устойчивых форм нашего поведения и деятельности никак не связано с письменными текстами, а чаще всего не вербализовано вообще. Неявное знание передается от человека к человеку или от поколения к поколению на уровне воспроизведения непосредственных образцов. Есть поэтому смысл в том, чтобы выделить и специально рассмотреть этот механизм.

Это важно и потому, что язык, на базе которого строятся более развитые формы передачи опыта, сам, несомненно, передается и воспроизводится именно таким образом, т.е. на уровне непосредственных образцов речевой деятельности. Ребенок, осваивая язык, не пользуется ни словарями, ни грамматиками. Единственное, что имеется в его распоряжении - это образцы живой речи. И вот в одной языковой среде он начинает говорить по-русски, в другой - по-английски. Очевидно, что мы имеем в лице такого воспроизведения некоторый исходный, базовый механизм социальной памяти, фундамент, обеспечивающий в конечном итоге воспроизведение всех элементов Культуры. Можно поэтому пытаться выделить разные виды традиций, как мы делали до сих пор, можно попытаться их классифицировать, а можно вывести все разнообразие форм из одной базовой формы. Мы не будем здесь этого делать, но именно в этом состоит конечная задача теории социальных эстафет.

Под эстафетой, как уже ясно из предыдущего, мы будем понимать передачу опыта от человека к человеку, от поколения к поколению путем воспроизведения непосредственных образцов поведения или деятельности. Приведем конкретный пример, иллюстрирующий мощь этого механизма.

Всем нам с детства знакомы русские волшебные сказки, все знают о Бабе-Яге и избушке на курьих ножках, все помнят, как гуси-лебеди унесли Иванушку, и многое другое. Вообще-то волшебные сказки очень разнообразны и по сюжетам, и по характеру действующих лиц. И вот в 1928 году появляется работа В.Я.Проппа "Морфология сказки", которой было суждено стать классической. Пропп показал, что все волшебные сказки, несмотря на их видимое разнообразие, имеют одну и ту же скрытую структуру. Оказалось, что, как бы ни менялся характер действующих лиц, их функции остаются в основном постоянными. Допустим, например, что в разных сказках нам встретились такие эпизоды: 1) царь посылает Ивана за царевной, и Иван отправляется; 2) сестра посылает брата за лекарством, и брат отправляется; 3) кузнец посылает батрака за коровой, и батрак отправляется. Здесь в качестве инвариантов выступают две функции: отсылка и выход в поиск. Что же касается персонажей, мотивировки отсылки и прочее, то это "величины" переменные. Оказалось, что число функций ограничено (31 функция), а последовательность их всегда одинакова. Чем это объяснить?

На этот вопрос Пропп отвечает в другой своей работе "Исторические корни волшебной сказки". Древней основой сказки, с его точки зрения, является магический обряд инициации, посвящения, широко распространенный в родовых обществах, обряд, в ходе которого юношей и девушек переводили в полноправных членов племени. Мысль Проппа сводится к следующему: первобытный обряд инициации сопровождался рассказом, истолковывающим его содержание; обряд умер, а рассказ продолжает жить до сих пор и передается от поколения к поколению. Иными словами, волшебная сказка, которую мы слушаем в детстве и которую сами рассказываем или читаем своим детям, - это некое подобие волны, докатившейся до нас от древних времен магических охотничьих ритуалов.

Перед нами типичная эстафета, ибо сказка веками передавалась именно по образцам, а не строилась в соответствии с каким-либо вербально сформулированным алгоритмом. Фактически такой алгоритм впервые сформулировал как раз Пропп, дав точное описание морфологии сказки. Он и сам пишет, что, используя это описание, можно в изобилии создавать новые сказки.

Другой пример социального куматоида - это такое явление, как образ жизни, понятие о котором прочно вошло как в социологию, так и в географию. Речь идет о традициях и обычаях, усвоенных как бы с молоком матери и определяющих в рамках того или иного сообщества основные и постоянно повторяющиеся траектории поведения и деятельности людей.

Вот, например, небольшой отрывок из работы известного американского этнографа Маргарет Мид "Взросление на Самоа". Глава называется "День на Самоа". "По всей деревне разносятся ритмичные звуки тамтама, собирающего молодежь. Она сходится со всех концов деревни, держа в руках палки для вскапывания земли, готовая отправиться в глубь острова, на огороды. Люди повзрослее приступают к своим более уединенным занятиям, и под конической крышей каждой хижины воцаряется обычная утренняя жизнь. Маленькие дети, слишком голодные, чтобы ждать завтрака, выпрашивают ломти холодного таро и жадно грызут их. Женщины несут кипы белья к морю или к ручью на дальнем конце деревни либо отправляются в глубь острова за материалом для плетения. Девочки постарше идут ловить рыбу на риф или усаживаются за плетение новых циновок".

Нет смысла продолжать эту цитату, ибо и так ясно, что речь идет не о каком-то конкретном дне, а о последовательности событий, которая воспроизводится и повторяется изо дня в день и из года в год. Каждый день слышатся здесь звуки тамтама, каждый день кто-то ловит рыбу или плетет циновки, каждый день кто-то уходит работать на огородыѕ В совокупности все это и образует образ жизни. Люди рождаются и умирают, сменяются поколения, а образ жизни может оставаться одним и тем же. И очевидно, что в основе этой устойчивости и повторяемости лежат не словесные инструкции, ибо таковых просто не существует, а механизмы более фундаментальные - социальные эстафеты, т.е. воспроизведение форм поведения и деятельности по непосредственным образцам.

Эстафеты, впрочем, обеспечивают не только стационарность, но и адаптацию к новым условиям жизни. Маргарет Мид выделяет три типа культур в зависимости от того, кто у кого учится, чьи именно образцы доминируют. Постфигуративная культура - это культура, где дети учатся прежде всего у своих предшественников, и прошлое взрослых оказывается будущим для каждого нового поколения. Это возможно в тех условиях, когда изменения происходят крайне медленно. Кофигуративная культура предполагает, что и дети и взрослые учатся не только у старшего поколения, но и у своих сверстников. Кофигурация начинается там, где нужно ассимилировать новый, только еще формирующийся опыт, например, новые виды техники и т.д. Наконец, префигуративная культура - это культура еще более интенсивных преобразований, когда родителям приходится учиться у своих детей. Следует подчеркнуть при этом, что речь идет не о механизмах новаций, а только о способах ассимиляции нового, о том, как эти новации распространяются.

В реальных эмпирических ситуациях далеко не всегда легко отличить "чистую" эстафету от вербализованных форм передачи опыта, так как в процессе обучения, как правило, имеет место языковая коммуникация. Важно признать в принципе существование "чистых" эстафет. В дальнейшем мы будем говорить об эстафетах во всех тех случаях, когда деятельность не может быть воспроизведена без соответствующей демонстрации, независимо от того, сопровождается это речевыми актами или нет. Иными словами, эстафета имеет место везде, где не существует точных описаний, достаточных для воспроизведения деятельности без вмешательства каких-либо демонстраций. При таком понимании подавляющее большинство наших акций, в том числе и в науке, воспроизводится на уровне эстафет.

Отдельно взятая эстафета - это элементарный социальный куматоид. Правда, ниже мы покажем что эстафеты не существуют и не могут существовать изолированно, но с некоторыми оговорками все же можно говорить об отдельных эстафетах и их связях друг с другом, об эстафетах простых и сложных. Очень распространенный вид такой связи состоит в том, что одна эстафета обеспечивает условия реализации для другой. Рассмотрим с этой точки зрения обыкновенный, например, театральный гардероб. Приходя в театр, вы поступаете так же, как и все остальные зрители, т.е. сдаете пальто в гардероб. Гардеробщик поступает так же, как все остальные гардеробщики, т.е. берет ваше пальто и отдает взамен номерок. Перед нами две эстафеты, взаимодействующие друг с другом и друг без друга не существующие. Мы говорим об эстафетах, ибо никто из нас не знакомится с принципиальным функционированием гардероба по каким-либо инструкциям, хотя, конечно, их не трудно написать. Другое дело, - время работы гардероба или вопрос об ответственности за пропавшие вещи. Здесь инструкции существуют. Впрочем, их наличие еще ни о чем не свидетельствует. Все дело в том, как мы реально действуем, по инструкциям или нет.

Приведем еще один пример, полезный для дальнейщего изложения. Что собой представляет шахматный турнир? Это множество играющихся партий, где каждый шахматист, соблюдая, конечно, определенные словесно зафиксированные правила, действует все же в основном по образцам, т.е. на основе знания прошлых вариантов, типовых позиций и т.п. Но можно ли свести турнир к этому множеству партий? Нет, ибо не всякое такое множество образует турнир. Турнир предполагает наличие еще одной "игры", игры в турнирную таблицу, которая суммирует результаты всех партий и дополняет борьбу за доской турнирной борьбой. Эта "игра" в таблицу как раз и делает шахматы спортом, и она, вообще говоря, может превратить в спорт почти любой вид нашей деятельности.

Мы и здесь имеем взаимодействие разных эстафетных программ, но картина в целом оказывается гораздо более сложной: у нас не одна, а множество партий, каждая партия - это реализация не одной, а множества разных программ. Суть в том, что одна программа, т.е. турнирная таблица, суммируя действия множества программ другого типа, создает нечто новое - турнирную борьбу. Забегая вперед, можно сказать, что наука по своей эстафетной структуре очень напоминает шахматный турнир.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒