Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





ТЕМА ПАМЯТИ В РАССКАЗАХ О ДЕТСТВЕ



УДК 82(091)

                                                   Е.Ю. Шестакова

                               кандидат филологических наук,

                                                  г. Северодвинск, РФ

                                shestackova.lena2013@yandex.ru

 

ТЕМА ПАМЯТИ В РАССКАЗАХ О ДЕТСТВЕ

1910-1911 ГГ. И.С. ШМЕЛЕВА

Аннотация

Цель исследования – раскрыть тему памяти в рассказах «Праздничные герои», «Светлая страница» и «Рваный барин» И.С. Шмелева. Актуальность исследования определяется нарастающим интересом в литературоведении к творчеству автора. Методами исследованиясталиинтерпретация, сопоставление, наблюдение и обобщение. Полученные результаты показали, что тема памяти в рассказах широко поддержана введением мотивов «отца и сына», воспоминаний о детстве как утраченном рае. Основной принцип художественного изображения в произведениях – противопоставление детского и взрослого мировосприятий. Тема памяти в текстах соединяется с темами смерти и творчества.

Ключевые слова

И.С. Шмелев; детское и взрослое мировосприятия; тема памяти; мотив воспоминаний о детстве; рассказы о детстве.

Тема памяти в творчестве выдающегося русского писателя Ивана Сергеевича Шмелева (1873–1950) обретает важнейшее нравственно-ценностное значение в произведениях, относящихся к 1910–1911 годах, отмеченных своеобразием художественного видения и неповторимостью творческой манеры. Феномен памяти становится одним из главных составляющих художественного мира автора, определяющим направление его творческой мысли.    

Среди художественного наследия И.С. Шмелева, относящегося к доэмигрантскому периоду, выделяется группа рассказов, объединенных темой памяти: «Праздничные герои» (1910), «Светлая страница» (1910) и «Рваный барин» (1911). Для произведений характерна одинаковая временная и повествовательная структура, а также схожие герои.  В основе временной организации рассказов лежат сакральные события православия – Рождество и Пасха. Тексты организует личный тип повествования, при котором об описываемых событиях читатель узнает непосредственно от его участника, а изображаемое в произведениях окрашивается яркими эмоциональными переживаниями автора-повествователя. Взгляд на события дан с двух точек зрения – взрослого и ребенка, когда взрослый повествователь, перевоплощаясь в героя-ребенка, показывает все происходящее его глазами. Между героем-ребенком и взрослым повествователем обозначена значительная пространственно-временная дистанция, что позволяет показать различие оценочных установок и восприятий. Система персонажей в рассказах строится вокруг важнейшего ключевого образа – ребенка, и раскрывается через его точку зрения, что, в свою очередь, позволяет выявить особенности детского мировосприятия.    

 В рассказе «Праздничные герои» Рождество как категория художественного времени определяет своеобразие содержательной и нравственно-ценностной структуры текста. Сюжет разворачивается в близкой связи с рождественскими событиями – поклонением младенцу Христу волхвов и пастухов, принесших дары – золото, ладан и смирну. В рассказе «Праздничные герои» гости, пришедшие в дом, стараются подарить маленькому герою какой-нибудь гостинец. Пискун протягивает мальчику «маленькую коробочку», где «под стеклышком шумят разноцветные сахарные зерна-драже», «безрукий Семен-плотник» дает «кулечек с крашеными кирпичиками», а кормилица «поспешно достает <...> апельсин и шоколадку в бумажке» [13, с. 57-58]. Дары волхвов в Евангельской истории обладали глубокой символикой: золото означало дар младенцу Христу как Царю, ладан – как Богу, а смирну – как обреченному умереть подобно обычному человеку. Одаривание в шмелевском рассказе также исполнено большого духовного значения, возвещая любовь, которую принес на землю воплотившийся Господь Иисус Христос, и чудо, случившееся некогда в Вифлееме, находит продолжение в дни жизни маленького героя. Рождество для ребенка – героя произведения – ассоциируется с радостным ожиданием подарков и наполнено ощущением счастья.

Сюжет рассказа строится вокруг важного рождественского обычая – прихода в дом гостей. В текстовом решении произведения ключевым становится принцип оппозиции, противопоставления взгляда взрослого повествователя на «праздничных героев» и ребенка (автора в детстве). После рождественской обедни дом наполняется неумолкающим звуком дверного звонка. Если для героя-ребенка в этом нет ничего особенного, то взрослый повествователь с ностальгией вспоминает о «милых стареньких звонках», где «каждый» имел «свои голосок», и становилось понятно – звонит ли «богач-родственник, который, бывало, звонился крепко» или «это дальняя родственница, старушка, которая <...> робко звонится» [Там же. С. 58]. Современные взрослому автору «электрические звонки» не имеют своей индивидуальности, похожи один на другой. Так временная дистанция, отделяющая взрослого автора от героя-ребенка, привносит в текст ностальгический мотив утраченного, навсегда ушедшего прошлого.

Кроме родственников, дом маленького героя – православного христианина –  наполняется множеством обязательных для такого дня гостей – нищих. Для  семейного нравственного уклада, в котором растет и воспитывается мальчик, кормление нищих в Рождество обладает важнейшим значением, осмысляется как приглашение в дом самого Господа Иисуса Христа и является прямым исполнением Евангельских слов: «Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня» (Мф. 25:34-36). Дом героя-ребенка, наполненный чужой бедой и болью, словно впускает в свое пространство и Христа, а детское сердце ощущает, что в нем рождается Бог.

Контрастный принцип руководит писателем в изображении гостей-нищих. Герой-ребенок «считал их диковинными», все в пришедших гостях – «прюнелевые ботинки, легкие пальтишки без пуговиц и какие-то кургузые кофты», то, что они «долго не могли говорить с холода, а попрыгивали в кухне, у печки» [Там же. С. 58-59] – кажется необычным, исполненным тайны, загадочным. Он «и сам хотел бы пойти с ними, в их необыкновенную жизнь <...> там, за окнами, где мороз» [Там же. С. 58]. Взрослый повествователь, умудренный опытом прожитой жизни, «знает, куда идут они и откуда приходят» [Там же. С. 58]. При этом он стремится уступить свое место герою-ребенку, так как основной художественной задачей автора является описание событий и персонажей с детской точки зрения, показ свежести и чистоты детского мироощущения. Читательское внимание сосредоточено на передвижениях маленького героя по дому, нагнетание глаголов («сбегаю», «приоткрываю», «заглядываю»), несобственно-прямая речь с курсивным выделением значащего слова там («А там что?», «А там что еще, на кухне?») [Там же. С. 57-58] передают стремительность движений ребенка, увлекаемого  любопытством. Прием несобственно-прямой речи позволяет автору «слиться с перспективой персонажа, отражая, прежде всего, сознание последнего» [12, с. 166]. При этом «субъект речи имплицитно передает не то, что он воспринимает, думает или оценивает, а представляет позицию» героя-ребенка [Там же. С. 166]. Юмористические сравнения (старичок-лавочник «совсем беленький, точно его почистили мелом и забыли встряхнуть»; у Пискуна «рыженькая бородка торчит прямо, точно сломалась»; «подбитый барин» «говорит, будто точит ножи»; музыкант «дует так, что <...> страшно, как бы не выскочили и не разбились его глаза»; «серенький старичок крючком, с вытянутым, как у мышки, лицом»), повтор слов взрослых как собственных («Руку его съел антонов огонь»; «Он теперь совсем не выносит духу, и у него даже «не проскочит по случаю пищевода») [13, с. 57-59] воссоздают особенности детского мышления и восприятия. Стремление ребенка подражать взрослым показано в эпизоде с гостями «в сюртуках, с красными лицами», которые «стоят у стола и покрякивают» [Там же. С. 59], что вызывает ответное желание «крякнуть» и у ребенка. Маленький герой подмечает прибаутки в речи старичка-лавочника, исходящий от него целый букет «сладких запахов» («пахнет винными ягодами, мятными пряниками и царе-градским стрючком, сладким и вязким духом, который сохранился еще в бакалейном ряду») [Там же. С. 58]. В «подбитом барине» мальчик подмечает легкую, не по погоде одежду, стремление вести светскую беседу («– Доложите хозяевам <...> – говорит он строго и крякает»), использование слов высокого стиля, несоответствующего его крайней бедности («Позвольте же в сей высокоторжественный день»; «– Вот-с, дозвольте воспроизвести <...> от избытка собственного трудолюбия!») [Там же. С. 57-58]. Однако важнейшая особенность детского мировосприятия – искреннее и горячее сочувствие усталости, страданиям, боли, вопиющей бедности гостей-нищих. Внимательный детский взгляд видит, что у Пискуна «дрожат руки» от частых обморожений, ему трудно подниматься по лестнице, потому что «ноги не слушаются», и от усилий «красное лицо перекосилось, точно он вот заплачет» [Там же. С. 58]. Герой задает себе вопрос: «Почему он плачет?», и незамедлительно отвечает: «Я смотрю на его руки – они красные, в трещинах, и ему, конечно, больно» [Там же. С. 59]. Детская непосредственность (ребенок щупает правый пустой рукав полушубка плотника Семена; жадно ожидает фокусы Василия Сергеевича) никогда не бывает самодовлеющей, замкнутой лишь на собственных удовольствиях. Детское сердце открыто состраданию, пониманию трудной судьбы пришедших людей. Оно чутко улавливает усталость старого фокусника, сильную изможденность, истощение, нежелание веселиться, и одновременно с этим стремление пересилить себя из-за жизненно необходимого заработка.

 Вместе с тем детское понимание ограничено вследствие отсутствия жизненного опыта, и многое из того, что угнетает пришедших гостей, недоступно для полного осознания героя-ребенка: «Я вижу мою кормилицу. Она сидит в ковровом платке и плачет. Почему она плачет? Она что-то рассказывает. Должно быть, про то, что у нее сын мошенник» [Там же. С. 58]. И только появляющийся голос взрослого повествователя по-иному оценивает происходящее: «Где она, выкормившая меня? Теперь бы я мог многое сказать ей, посмотреть, какая она, спросить, как живет и почему у нее сын мошенник» [Там же. С. 58]. Вместе с тем взрослый автор тоскует по ушедшему детству, когда было возможно радостное и непосредственное восприятие мира. Теперь же «жизнь стала строже и сумрачней», «хмурится» [Там же. С. 59]. В данном случае художественное время  представляет собой «последовательность в описании событий, субъективно воспринимаемых», в итоге «такое восприятие времени становится одной из форм изображения действительности, когда по воле автора изменяется временная перспектива» [2, с. 90]. Взрослый автор-повествователь, обладая возможностью прочертить линию будущего времени, выходит за пределы жизни героя-ребенка и сообщает о том, что постепенно нищие приходили в дом реже, а вскоре совсем исчезли. Так в повествование входит тема смерти, преходящести всего земного, загробной участи человека, в тексте обозначающейся курсивным выделением слова там: «Думаю, где теперь все они, эти люди? Чего у них там?» [13, с. 57-58]. По мысли автора, разрушительность смерти преодолевается созидательной силой памяти и творчества,  «праздничные герои» продолжают жить не только в воспоминаниях автора, но и в его произведении.

В рассказе «Светлая страница» тема памяти намечается уже в посвящении отцу и в первой строке: «Как будто еще недавно было все это» [Там же. С. 23]. Мотив воспоминаний подхватывает и развивает тему памяти: мальчику «и спаржевая посадка кажется лесом», самым захватывающим становится наблюдение за «огородами с грядками сизой капусты» и «шумными стаями ворон» [Там же. С. 23]. Автор-повествователь, прибегая к изображению событий из перспективы героя-ребенка, передает присущее ему ощущение внутренней свободы и радости от игры. Образ Москвы в тексте также соотнесен с мотивом воспоминаний, городское пространство изображается местом «полных прелести» детских игр и укромных уголков – царства тишины и приволья, где заброшенный старый колодец  и старый дом обретают сказочное очарование.

Автор-повествователь, видя описываемое в произведении событие из другой временной перспективы,  постоянно указывает на изменения, происходящие в мировосприятии вырастающего человека. По прошествии двадцати пяти лет со времени изображенного в рассказе взрослый повествователь отмечает, что красота «зачарованного царства» не просто потускнела, но вовсе исчезла. Теперь ему видится лишь обыденное – «выкрашенные в красную краску перила», которые «стали как будто пониже», засыпанные огороды и «пустое пространство нового квартала», где «скоро вытянутся вдоль улицы дома» [Там же. С. 23]. Если дети, наблюдая за странными ночными фигурами с фонариками, которые ходят по грядкам, фантазируют о поисках кладов, то взрослый автор дает обычное объяснение – «оказалось, что это мирные рыболовы собирают выползков, крупных червей, выбирающихся к ночи на грядки» [Там же. С. 23].

Дискурс автора-повествователя в рассказе «Светлая страница» ориентирован на передачу точки зрения и мировидения героя-ребенка. Писатель показывает все происходящее сквозь призму детского мировосприятия. Даже время года, когда разворачиваются описываемые события, – весна – расцвет природы, ассоциативно связывается с  мотивом детства – началом жизни человека, ее лучшей порой. В рассказе детство героя-ребенка проходит в неразрывной связи с миром природы, насыщенной солнечным светом и красотой. Использование цветописи, преимущественно золотого цвета («золотое море крупного одуванчика»; «золотистые клубы пыли из-под метлы дворника Гриши»; «узкая золотистая полоска солнечного луча, пробившегося в <...> щель»; «тополя под окном заглядывают в комнаты золотистыми клейкими почками»), воссоздает образ счастливого «золотого» детства. Перед читателем предстает картина детской жизни, соотносящейся с образом-символом рая и его атрибутами – безмятежностью, свободой, беззаботностью, близостью природе.

Преобладающее в тексте детское мировидение выделяет образы-картины, образы-чувства, ценности, важные лишь для него самого. Так, герой-ребенок и его друг очень любят рассказывать друг другу страшные истории, восхищаются шествием бравой пожарной части. Маленький герой выделяет качества, ценные для мальчишеской дружбы: соперничество, хвастовство, умение ловко «играть в бабки, <...> «чикать» змеи, шнырять по крышам и чердакам и из мусорных куч добывать кости и гвозди на покупку мороженого», «без сапог и картуза сбегать через всю Москву за голубями», «переплывать <...> Даниловский пруд, где, как всем было известно, жил огромный сом» [Там же. С. 24]. Преобладание голоса героя-ребенка над дискурсом автора-повествователя наблюдается в описании ограниченного детского восприятия окружающего пространства: «Крымского моста я не знал, но знал, что совсем недалеко от нас находятся Крымские бани, куда я ходил по субботам. Должно быть, и мост где-нибудь там» [Там же. С. 23]. Образ Замоскворечья и его жителей, предстающее в детском восприятии, воссоздается через утренние звуки шарманки, образы «мурлыкающего песню штукатура» и мороженщика, «сладко выкрикивающего» покупателей [Там же. С. 23]. Герой-ребенок любуется открывающимися перед ним картинами природы, прием олицетворения передает особенности детского мировосприятия: «Желтенькие одуванчики весело заглядывали мне в глаз»,  «улыбались вороны», «желтенькие бабочки что-то искали по черным грядам» [Там же. С. 24]. Целый букет разнообразных запахов («Пахнет свежей землей и травкой, пахнет как будто солнцем») и звуков («Топ… топ… топ… – глухо забило наверху» [Там же. С. 24]) наполняет пространство, окружающее маленького героя. Ребенок, наделенный острой наблюдательностью, внимателен к мелочам, окружающим его: «Тогда самый простой осколок бутылки в мусорной куче много рассказывал мне о себе, <...> и желтый венчик цикория закрывал собою весь мир» [Там же. С. 24].

Животные как часть природного мира входят в жизненное пространство мальчика после знакомства со старым солдатом Сидором по прозвищу Кривой. Это человек трудной судьбы, который не озлобился, не ожесточился, а напротив, полон любви и милосердия ко всем слабым и беззащитным. Кривой обучает маленького героя понимать лошадей, их чувства, выражающиеся через внешнее поведение: «– И вот похнычет-похнычет – даже неприятно слушать. А эта-то уж опосля всех, Сахарная-то <...>  шептаться начинает. Шу-шу-шу-шу <...> А Стальная-то и-и-до-оррр! А Губошлеп-то бум-бумм. Хны-хны <...> А я лежу и все, конечно, понимаю» [Там же. С. 27]. Сидор делится с мальчиком и его друзьями своими наблюдениями за животными, рассказывая о их любви друг к другу: «Старый Губошлеп <...> опустил ей на шею свою мягкую морду. – Друзья, – сказал Сидор. – Никогда не погрызутся. А то лизать начнет»  [Там же. С. 27]. По сути, лошади заменили Кривому семью: «Да я с ними, как с людьми живу <...> Только они у меня и есть» [Там же. С. 27]. Встреча маленького героя с Сидором Кривым и старыми лошадьми на водокачке становится ключевым  эпизодом в сюжетном развитии рассказа, знакомя ребенка с трагической стороной жизни. Сидор Кривой усматривает родство собственной судьбы (участие в войне, инвалидность,  потеря возможности зарабатывать себе на жизнь, ненужность) и участи лошадей (заброшенность людьми  из-за старости и потери сил). Возникающий в рассуждениях старого солдата образ жизни как кружащегося колеса, однажды навсегда приостанавливающего свой бег, обретает символическое значение. Мысль о «Боге-Хозяине», который «каждого приютит и обласкает» и воздаст за «утруждение <...> успокоением» [Там же. С. 28], в размышлениях Кривого вырастает до высокого понимания ответственности человека за судьбу животных. По мысли старого солдата, человек для животного должен быть, как и Бог для человека, –  заботливым и любящим хозяином, настоящим защитником в болезнях и бедах. 

Сидор Кривой помогает маленькому герою по-новому взглянуть на своего отца, открывая ранее неизвестные черты любимого человека. Произведение широко подхватывает мотив «отца и сына», связывая тему памяти и детства. Рассказ наполнен светлым чувством глубокой душевной близости родителя и ребенка. В тексте подробно описывается семейный ритуал, приносящий обоим огромное удовольствие: «Сегодня воскресенье, и я знаю, что буду сидеть в кабинете долго-долго. Отец меня никогда не прогонит <...> Я знаю, что отец любит, чтоб я сидел на диване в уголку» [Там же. С. 28]. Сама атмосфера отцовского кабинета любима мальчиком, наблюдение за его работой приносит ощущение счастья, умиротворенности: «И дремлется мне, и тихо, и тепло на душе» [Там же. С. 28]. Основной лейтмотив, сопровождающий образ отца, – ласка, мальчик слышит «ласковый голос», сжимает «эту руку, которая всегда, всегда ласкала меня, – единственная рука», чувствует «идущую от него (отца – Е. Ш.) <...> ласкающую теплоту» [Там же. С. 28]. Простота души, мягкое сердце, чуткость, доброта и щедрость – главные качества, характеризующие отца героя.  Сидор Кривой открывает мальчику еще одно душевное свойство его отца – милосердие,  стремление помочь всем, кто попал в беду. Эти благодеяния распространяются не только на людей, но и на животных. Отец маленького героя «приспособил» для работы на водокачке не только старого солдата, но и одряхлевших лошадей, обреченных на убой, исполняя заповедь Евангелия: «Будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд» (Лк. 6:36) не по принуждению или корысти, но по влечению сердца. Тем сильнее скорбит повзрослевший герой, когда отец – воплощение лучших человеческих качеств – рано и трагично уходит из жизни. Так тема воспоминаний в рассказе сливается с темой смерти,  ностальгическим чувством по безвременно ушедшему отцу пронизан весь текст. Взрослый автор-повествователь восклицает: «Милые, родные глаза! Они давно уже закрылись <...> Родные руки! Их нет <...> Я хотел так сжать его <...> сколько хватило бы силы <...> И не было у меня силы удержать его. Он скоро ушел <...> совсем» [Там же. С. 28]. Не случайно временем действия произведения становятся пасхальные дни, означающие переход от смерти к вечной жизни с Господом Иисусом Христом, утвердившим воскресение для всех людей. Взрослый повествователь полон надежды, что душа отца не исчезла навсегда, но продолжает жить. Продолжением жизни отца является и добрая память о нем, запечатленная в произведениях любящего сына. Одновременно с этим Пасха «ассоциируется у автора с радостным детством» [7, с. 19] – «чудесной, светлой страницей», которая «издалека бросает свет свой на раздвигающуюся впереди, еще не пройденную дорогу и дарит улыбкой, как в пасмурный день солнце вдруг выбросит луч из тучи» [13, с. 32].  

Посвящение («Из воспоминаний моего приятеля») и лейтмотивные образы «милого, тихого вечера», «милых звезд», «милых отошедших лиц» [Там же. С. 32]  воссоздают основной эмоциональный тон рассказа «Рваный барин» – ностальгии по навсегда утраченному прошлому. По мысли М.М. Бахтина, «автор видит и знает нечто такое, что им (героям – Е.Ш.) принципиально недоступно, и в этом всегда определенном и устойчивом избытке видения и знания автора по отношению к каждому герою и находятся все моменты завершения целого – как героев, так и совместного события их жизни, то есть целого произведения» [1, с. 22].  Писатель указывает на специфику техники воспоминаний, воплощенной в тексте, когда «каждая мелочь получает особенное значение, окутывается какой-то розовой дымкой, и на душе становится и сладко, и грустно» [13, с. 32]. В центра авторского внимания оказывается история трагической судьбы талантливого архитектора из народа Василия Сергеевича Коромыслова, показанная с точки зрения ребенка (взрослого повествователя в детстве) – «совсем другого, далекого, невозвратимого, маленького мальчугана», который «ясными глазами смотрит на мир» [Там же. С. 33]. Образ Коромыслова введен в серьезный проблемный контекст, маленький герой встречается с  глубокой жизненной драмой, когда человек из народа не имеет возможности получить образование и в полной мере реализовать свой талант. Писатель подчеркивает типичность судьбы художника: «Ступай же на Красную Площадь и всмотрись в это удивительное сооружение, в собор Покрова, в храм Василия Блаженного, знаменитый памятник XVI века. Его создали такие же, из безвестности вышедшие люди, некие Яковлев Посник и другой, по прозванию Барма <...> и сколько, быть может, потом было этих безвестных, затертых в глухие времена и по глухим местам камнями суровой жизни!» [Там же. С. 38]. Из-за крайней нищеты Коромыслов вынужден расписывать стены трактира и играть шутовского Наполеона в балагане. Всего себя – здоровье и силы – художник отдает племянникам, стараясь найти любую возможность, чтобы их прокормить, одеть, дать образование. Перед читателем предстает человек, свою жизнь посвятивший любви к ближнему, «положивший душу свою за други своя» (Ин. 15:13). Маленький герой внимательно наблюдает тем, как работает Василий Сергеевич, –  увлеченно, «забыв все на свете» [Там же. С. 38]. Для него важен сам творческий процесс, а денежное вознаграждение второстепенно. Художник стремится «перелить в краски и линии таившийся в нем прекрасный мир» [Там же. С.  39]. Силой данного от Бога таланта он одухотворяет и преображает свои творения. Построить прекрасный храм Божий –  заветная мечта Коромыслова, придающая смысл жизни и владеющая им до самой смерти. Образно яркий «всесветный воздушный храм», в котором «все так и подымает к небу» [Там же. С. 37], обретает в тексте символическое значение, выражая высокий духовный полет мысли человеческой, устремляющейся к Богу. Тяжелая судьба Коромыслова до глубины души потрясает маленького героя. Герой-ребенок исполнен впечатлительности, чуткости, восприимчивости, его мировосприятие отличается экспрессивностью. Он подмечает измученность, болезненность, усталость Коромыслова. Мальчик долго не может уснуть после сцены «слез однорукого человека» [Там же. С. 38]. Ребенок остро ощутил стыд, горечь и обиду, овладевших душой Коромыслова, над которым посмеялись  равнодушные взрослые: «Это страдание, это угнетение человека почуяло маленькое сердце» [Там же. С. 38]. Наблюдая за старым архитектором, мальчик начинает больше узнавать о своем народе, красоте его души, выраженной в плодах творческого труда. Слушая народную песню маляра, герой впервые «почувствовал <...> огромный мир тоски, таящийся в русской песне, тоскующую душу родного <...> народа, душу нежную и глубокую, прикрытую бедным одеянием» [Там же. С. 35].   Образ «бедной жизни и суровой природы, в котором живая душа незримо тоскует по чему-то прекрасному» [Там же. С. 35], становится выразителем духовных устремлений любого человека из народа. Отношение к Коромыслову открывает для героя-ребенка прекрасное душевное качество его отца – милосердие к тем, кто оказался в нищете и крайней нужде. Он постоянно помогает бедным, имея отдельную книжку расходов на благотворительность. Отец мальчика дает возможность Коромыслову поучаствовать в работе над подрядом и в полной мере раскрыть свой талант. Он внимателен к смущающемуся Василию Сергеевичу, проявляет к нему уважение и доброту: «И брось ты, братец мой, ежиться! Терпеть не могу! Смотри веселей.. Ты у меня строишь, у ме-ня! Ты для меня теперь – ар-хи-тек-тор! <...> верю тебе и все! Верю!» [Там же. С. 38]. Сергей Иванович видит в простом человеке из народа образ и подобие Божие, пробуждает в униженном и задавленном нуждой Коромыслове «святую силу» [Там же. С. 38] – понимание значимости собственной личности и таланта. Отец показывает сыну идеал поведения настоящего христианина. 

С образами Василия Сергеевича Коромыслова и отца в произведении связана тема памяти. Взрослый повествователь «грустит и о Василии Сергеиче, и о других многих, так же, как и он, безвестно отошедших, быть может, таивших в себе огромные и неиспользованные силы, не попавших на настоящую дорогу» [Там же. С. 38]. Среди «дорогих светлых лиц», которые «встают, отошедшие» [Там же. С. 38], для сердца автора особенно ценным становится лицо отца. Взрослый повествователь грустит и об утраченном детстве, когда «уже нет в душе того света, тех радостных надежд и ожиданий чего-то грядущего и хорошего, той младенческой ясности, чем переполнено было маленькое сердце <...> Прошло чудесное и не придет больше <...>» [Там же. С. 38]. По мысли автора, проходит все: любимые люди, детство, дела рук человеческих, жизнь. Бытие человека осмысляется цепью утрат и потерь, оплакиваемых повествователем: «Что? Я плачу? Нет, это так <...> прошло <...>» [Там же. С. 38].

И только пасхальное ощущение – надежда, что Господь своим воскресением даровал человеку жизнь после смерти – утешает тоскующее сердце взрослого повествователя. Он знает, что «Бог не есть Бог мертвых, но живых, ибо у Него все живы» (Лк. 20:38). Причем автор, твердо уверенный в милосердии и справедливости Бога, верит, что много страдавший в земной жизни Коромыслов после смерти обрел покой. Не случайно могила архитектора находится около сада – символа изобилия, красоты, гармонии, наполненности радостью, умиротворением и близостью Господу. И надпись на могильной плите Василия Сергеевича – «Блаженни есте, егда поносят вас», представляющая собой начало девятой заповеди блаженств «Блаженни есте, егда поносят вас, и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще Мене ради, Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесах» (Мф. 5:12) – означает духовную радость, в которой пребывает душа усопшего. Коромыслов воздвиг свой «храм всесветлый» на небе, где царят мир, красота, любовь и чистота.  

Особое значение в тексте обретает образ пасхального яйца – символа Пасхи: «Это было небольшое сахарное яичко, подарок няни. Оно висело за стеклом киота» [Там же. С. 38]. Мальчик смотрел на него «всегда, когда <...> было тяжело, <...> посещало горе» [Там же. С. 38].  От этого «сахарного яичка» на героя «изливалась умиротворяющая грусть, какой-то чарующий покой душевный» [Там же. С. 38].  Пасхальное яйцо, приносящее чувство покоя в душу мальчика, утешает и взрослого повествователя, «и тогда  светлая волна набегает <...> и несет маленькие розовые картинки детства» [Там же. С. 38].  Детство, как и все ушедшие люди, живы в памяти писателя, его душе и творчестве.

Таким образом, тема памяти, занимая важное место в художественном наследии И.С. Шмелева, выступает ведущей сюжетно-образной основой рассказов, акцентирующих мотивы «отца и сына», детских воспоминаний, дома и семьи. Реализация в литературных текстах моделей сакрального временно-пространственного континуума позволяет автору наделить тему памяти высоким духовно-нравственным значением. Органической составляющей художественного метода писателя в рассмотренных произведениях становится противопоставленность детского и взрослого мировосприятий. Особое место в текстах занимают ностальгические мотивы воспоминаний о детстве как утраченном рае. Тема памяти, близко переплетаясь с темой смерти, размышлениями о преходящести всего земного, решается в ключе православного понимания. Творчество рассматривается писателем как один из способов преодоления бренности, недолговечности человеческого существования.

Список использованной литературы:

1. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979, 198 с.

2. Валгина Н.С. Теория текста. М.: Логос, 2003. 280 с.

3. Дунаев М.М. Духовный путь И.С. Шмелева // Духовный путь Ивана Шмелева: статьи, очерки, воспоминания. М.: Сибирская Благозвонница, 2009.  С. 171-197.

4. Есаулов И.А. «Пасхальность русской словесности». М.: Кругъ, 2004. 560 с.

5. Захарова В.Т. Поэтика прозы И. С. Шмелева: монография. Н. Новгород: Мининский университет, 2015. 106 с. 

6. Любомудров А.М. Духовный реализм в литературе русского зарубежья: Б.К. Зайцев, И.С. Шмелев. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. 272 с.

7. Макарова Л.А. Воцерковленная Россия в художественном изображении И.С. Шмелева: Малые жанры прозы: автореф. дис. канд. филол. наук. М., 2007. 28 с.

8. Параскева Е.В. Система повествовательных мотивов в художественной прозе И.С. Шмелева: автореф. дис. канд. филол. наук. Екатеринбург, 2018. 28 с.

9. Руднева Е.Г. Рассказ И.С. Шмелева «Рваный барин»: (К вопросу об эстетической позиции писателя) // Русское зарубежье: История и современность. 2013. Вып. 2. С. 170-183.  

10. Сосновская О.А. От «Света знания» к «свету разума»: образ детства в прозе И.С. Шмелева 1906-1910 гг. // Проблемы исторической поэтики. 2016. Вып. 14. С. 311-332.

11. Успенский Б.А. Поэтика композиции: Структура художественного текста и типология композиционной формы. М.: Искусство, 1970. 225 с.

12. Шипова И.А. Повествовательная перспектива, тип повествовательных форм и категории субъекта как знаки нарративного художественного текста // Вестник Волгоградского университета. 2016. Сер. 2. Языкознание. № 1 (30). С. 161-166.

13. Шмелев И.С. Собрание сочинений: в 5 т. М.: Русская книга, 2001. Т. 8. Рваный барин. 608 с.

© Шестакова Е.Ю., 2020

 



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.