Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья



Обряд вассальной присяги в Древней Руси // «Studia Historica Europae Orientalis / Исследования по истории Восточной Европы». Минск: Республиканский ин-т высшей школы, 2016. Вып. 8.. Список литературы



 

 

Обряд вассальной присяги в Древней Руси // «Studia Historica Europae Orientalis / Исследования по истории Восточной Европы». Минск: Республиканский ин-т высшей школы, 2016. Вып. 8.

(С. 63) В основе сюзеренитета-вассалитета, системообразующего средневекового института, лежали служебные отношения, построенные на иерархии и базирующиеся на личностно-договорной основе. На Западе исходным их элементом была публичная церемония заключения предполагаемыми сеньором и вассалом договора (разновидность коммендации, лат.: commendatio – передача себя под покровительство, commendare – поручать, вверять). Она включала три категории символических элементов: слово, жест, предмет. Варьируясь в зависимости от времени, региона и ранга сторон ритуал приобрел более или менее законченный вид в XI в. [1, с. 495]. Первый исследователь отношений сюзеренитета-вассалитета на Руси – Н.П. Павлов-Сильванский, разложил обряд (названный им «феодальный договор») на два элемента: оммаж (фр. hommage из лат. homagium, от homo – человек), в рамках которого приносилась клятва верности (лат. fidelitas), и инвеституру (лат. investitura от investire – облачать, облекать) [2, c. 96]. В идеальном варианте церемония состояла из 3 частей: оммаж, клятва верности, инвеститура, но по признанию Ж. Ле Гоффа, «весьма часто совокупность ритуальных действий выражается в одной единственной фразе, во всяком случае объединяются оммаж и клятва верности» [3, с. 222] Последовательность частей ритуала в разных местах и в разное время отличалась, при этом они переплетались, перетекали друг в друга. Типичным было присутствие в обряде двух присяг: собственно клятвы верности (непосредственно сопряженной с вассальным договором) и церковной (во исполнение).

Отечественные историки не раз высказывались о существовании древнерусского обряда, соответствовавшего оммажу. Н.П. Павлов-Сильванский был уверен, что на Руси и на Западе «служебный вассальный договор» скреплялся сходными ритуалами. С.В. Юшков также считал, что вассалы должны были присягать своему сюзерену, но ограничился предположением, что «соглашение о службе, очевидно, сопровождалось целым рядом юридических и бытовых обрядностей» [4, с. 247]. Л.В. Черепнин был категоричнее: указав на феодальный характер междукняжеских договоров, он прямо написал, что их заключение сопровождалось процедурой оммажа. С ним солидарен А.И. Филюш- (с.64) кин, признающий, что древнерусский обряд поступления на службу предполагал оммаж и клятву верности. Допускает существование соответствующих церемониальных действий М.Б. Свердлов. П.С. Стефанович эти мнения не разделяет. Обнаруживаемые параллели с Европой он рассматривает вне контекста отношений сюзеренитета-вассалитета [5, с. 148–209; 6, с. 406].

В статье предпринята попытка доказать существование на Руси публичного акта, устанавливавшего вассальные отношения, сопоставимого с оммажем, и, по возможности, реконструировать составлявшие его ритуальные действия. Восстановление словесной составляющей не входит в задачу исследования. Отдельные замечания высказываются лишь по мере необходимости для усиления аргументации.

На Западе оммажинициировала коммендация. Не существовало жесткой регламентации, кто из двух участников начинал обряд. Нет полной ясности и в том, кто, что и когда говорил [3, с. 214]. В любом случае, несомненно, что предполагаемый вассал озвучивал желание стать человеком сеньора. Обратившись с соответствующей просьбой, безоружный с обнаженной головой и коленопреклоненный, он вкладывал свои руки в руки будущего господина, который поднимал его, после чего следовал символический поцелуй. Кандидат становился «человеком уст и рук сеньора» [1, с. 24–25; 3, с. 216–217].

На Руси коммендация называлась «челобитьем» [2, с. 97; 7, с. 60], а само действие и (судя по приводимым далее цитатам) оммаж в целом обозначались словосочетаниями: «бить челом», «ударить челом», и глаголами: «кланяться», «поклониться»[1], позднее – «приказаться». После похода Владимира Мономаха в 6625 (1117) г. на владимиро-волынского князя Ярослава Святополчича, тот «покорившуся и вдарившю челом перед стрыем (дядей. – И.П.) своим Володимером, и наказав его Володимер о всем, веля ему к собе приходити, когда тя позову»[2]. Сев в 6657 (1149) г. в Киеве, Юрий Долгорукий послал в Чернигов за Владимиром Давидовичем, «и приеха Володимир к Гюргеви, и поклонися емоу». (с. 65) В 6658 (1150) г. Изяслав Мстиславич приехал к дяде Вячеславу Владимировичу. Войдя в сени, он «поклонися ему. Вячеслав же вста противу Изяславу и целовастася, и седоста оба по месту», после чего Изяслав произнес: «отце[3], кланяю ти ся: не лзе ми ся с тобою рядити» (здесь, пожалуй, воспроизведено наибольшее число элементов ритуала, зафиксированное источниками; хорошо видно, что словом «кланяться» («поклониться») обозначалось не только собственно действие). В 6662 (1154) г. Вячеслав Владимирович призвал сына Ростислава и, сообщив ему о том, что по причине старости он готов уступить ему власть, предложил сыну формально сохранить прежнюю иерархию: «ты мя имеи отцом и честь на мне держи». «Ростислав же то слышав и поклонися отцю», произнеся: «Имею тя отцом, господином» [9, стб. 284, 384, 397, 470–471]. В 1478 г. в рамках мероприятий по покорению Новгорода «били челом великому князю в службу бояря новогородстии все и дети боарьскые, и житии, да приказався, вышли от него» [10, с. 321–322].

По предположению Н.П. Павлова-Сильванского, при челобитьи совершался поклон в землю [11, с. 288; 2, с. 101, 502–504; 12, с. 36–37; 13, с. 62]. Галицкая летопись (памятник XIII в.), рассказывая о визите князя Даниила Романовича к Батыю, сообщает: «Данилови Романовичю, князю бывшоу великоу, обладавшоу Роускою землею, Кыевом и Володимером, и Галичем со братом си, инеми странами, ныне седить на коленоу и холопом[4] называется, и дани хотят» [9, стб. 807–808]. Миниатюра Радзивиловской летописи [о датировке ее протографа XI – началом XIII в. см.: 15, с. 14, 17–18; 16, с. 14; 17, с. 53–90; 18, с. 250], изображающая вокняжение Всеслава Брячеславича в Полоцке (6552 (1044) г.), показывает его сидящим на столе, а перед ним двух людей, один из которых склонился, другой стоит на коленях, положив руки к ногам князя [19, л. 89 об. – в./пр.]. Последний жест примечателен, так как Н.П. Павлов-Сильванский, приводя несколько вариантов оммажа, описанных западными историками, среди них называет и такой, когда, стоя на коленях, человек клал руки под ноги господина [2, с. 503–504]. В 6684 (1176) г. к Михаилу Юрьевичу Владимирскому обратились суздальцы с предложением стола. На сопровождающей летописный текст миниатюре князь показан сидящим в торжественной позе с поднятым мечом, а один из (с.66) присутствующих стоит на коленях. В тексте сказано, что побывав в Суздале и Ростове, князь «сотвори людем весь наряд и утвердися крестным целованием с ними» [19, л. 221]. Миниатюра изображает вокняжение (князь на троне с поднятым мечом – типичная поза) или осуществление оммажа после интронизации.

Ж. Ле Гофф, изучавший символическую интерпретацию ритуалов западноевропейского вассалитета, поцелуй при оммаже (лат. оsculum, «поцелуй верности»[5]) связывает с дохристианскими временами, когда так отмечалось вступление в инородную общину (например, через брак) [3, с. 229]. Летописцами фиксируется практика обмена поцелуями между князьями и дружинниками. В 6677 (1169) г. князь Михаил Георгиевич, «целовав брата своего Глеба и всю дружину братнюю», выступил в поход на половцев. Когда московского великого князя Дмитрия Ивановича в 1380 г. отыскали после Куликовской битвы и поведали ему о победе, он «целовав брата своего (двоюродного, удельного серпуховско-боровского князя Владимира Андреевича) и вся оставши его воеводы и воинство, и нача ездити по побоищу» [9, стб. 231; 21, стб. 257, 359; 22, с. 487]. Приведенные примеры не имеют прямого отношения к оммажу, но вполне могут быть увязаны с этикетом сюзеренитета-вассалитета. Бытование «целований» позволяет с большой долей вероятности считать, что osculum был частью челобитья.

При оммаже через сплетение рук (лат.: immixtio manuum) вассал вверял себя сеньору. Символика руки архаична и выражает среди прочего наставление, защиту, осуждение, власть, высокий статус. В основе лежит жест касания, с которым связано обладание [20, с. 26–28]. В отношениях сеньора и вассала мануальные жесты главным образом означали покровительство, повиновение и власть [3, с. 215–216, 222]. Н.П. Павлов-Сильванский указал на древний обряд «рукобитья» (когда с силой ударяют и крепко пожимают правые руки) при заключении сделки, распространенный в ряде стран [2, с. 494–495]. О манипуляциях в древнерусском оммаже, возможно, свидетельствует употребление слова «подручник» и словосочетаний: «дать (дасться) в руки» (антитеза – «приять под руку (руки)»), «быть под рукой» и «ходить в руку». На некоторые формулы указал еще Н.П. Павлов-Сильванский, предпола (с. 67) гавший связь их с челобитьем [2, c. 504]. Признает существование манипуляций М.Б. Свердлов: «Вероятно, существовал особый жест киевского князя, символизировавший установление его верховной власти над подчиненным племенным князем и его племенным княжением». С X в. используются титул «великий князь» и символическое значение руки и стола, они должны были соотноситься с церемониями приведения под руку и посажения на стол [23, 157, 166]. П.С. Стефанович находит выражение «идти в руку» в эпосе викингов, считая его стереотипным при вступлении в дружину [24, с. 408–409, сн. 34].

По-видимому, истоки обрядности восходили еще к доисторическим временам, когда начали возникать потестарные структуры вождистского типа. Русские послы, заключавшие мир с греками в 6420 (912) г., заявили, что они посланы от великого князя русского Олега и от всех «иже соуть под роукою его светлых и великих князь (так. – И.П.) и его великих бояр» [9, стб. 24; 21, стб. 33]. Н.А. Лавровский убедительно доказал, что здесь имеет место перевод греческого выражения. Им отмечено, что понятие руки в византийской традиции увязывалось с властью: ее приобретением, подчинением, покорением [25, с. 96–101]. П.С. Стефанович, в отличие от других историков, не видит здесь присутствия вассалитета и вместе с тем допускает, что Русь X в. могла быть объединением «ярлов» «под рукою» киевского «конунга» с особым статусом [23, с. 159–160; 24, с. 389–390, 438, 439; 26, с. 61; 27, с. 164]. Очевидно, что приведенная фраза призвана указать на отношения господства-подчинения, хотя трактовать их как вассальные при отсутствии дополнительной информации было бы излишне смело. Вместе с тем, есть и другие примеры употребления летописцами выражений с термином «рука», вполне увязываемые с вассалитетом. В Софийской первой летописи дружинники, побуждая Бориса Владимировича занять киевский стол после смерти отца (1015 г.), напомнили ему о своем подчинении: «Се бо вои вси в руку твоею суть» [28, с. 116]. Наряду с Новгородской четвертой через новгородский владычный свод Софийская первая летопись восходит к своду митрополита Фотия 1418 г. [29, с. 6–11]. В Новгородской четвертой в этом месте читается ранний текст: «се дружина оу тобе отня и вои» [9, стб. 118; 21, стб. 132]. Таким образом, текст Софийской летописи следует считать поздним, передающим представления XV в. В 6605 (1097) г. Давид Святославич, оправдываясь за свои неблаговидные поступки, объяснил их тем, что он должен был их совершать, выполняя вассальные обязанности («неволя ми было… ходяче в руку»). В том же году Давид Игоревич, комментируя неповиновение Василия (с. 68) (Василька) Ростиславича Святополку Изяславичу, обвинил его в игнорировании вассальных обязанностей, сказав последнему: «Видиши ли, не помнить тебе, ходя в руку твоею». В 6641 (1133) г. перед смертью Мстислав Владимирович, оставляя княжение брату Ярополку, «ему же и дети свои с Богом на руце предасть». При этом был заключен договор, обязывавший Ярополка отдать переяславский стол сыну Мстислава, что свидетельствует о вассальном характере отношений князей. Когда Андрей Боголюбский в 6682 (1174) г. направил посла к Ростиславичам с распоряжениями, один из них (Мстислав) возмутился, заявив, что они его «до сих мест акы отца имели», он же «с сякыми речьми прислал не акы кь князю, но акы к подручнику и просту человеку». Определение «подручник» здесь сопряжено с упоминанием рядового вассала. Можно предположить, что при челобитьи вассалов-князей и нетитулованных вассалов применялись разные жесты (возможно, для князей позволяющее подчеркнуть достоинство immixtio manuum – рукопожатие, а для рядовых слуг – положение руки на плечо). К сожалению, других материалов, подтверждающих это предположение нет. Источники, скорее его опровергают. Летописец вложил в уста Мстислава Данииловича (6796 (1288) г.) следующие слова: «Данило король (Даниил Романович Галицкий), оже мя еси приял под свои роуце, а что ми велишь, а я рад, господине, тебе слоушаю». Сообщение о поездке после смерти Ивана Калиты (1340 г.) князей в Орду, Вологодско-Пермская летопись сопровождает записью о том, что русские князья были даны «в руце» его преемнику Семену Ивановичу (в Воскресенской – «под руце») [9, стб. 232, 241, 294, 573, 912; 21, стб. 33–34, 267, 442; 30, с. 206; 31, с. 114].

Архаичность жестов с участием рук проявляется в сходстве ритуала челобитья с обрядами, бытовавшими в народной среде. У славян при приведении невесты в дом жениха ее передавали «из рук в руки». У германцев фиксируется использование в брачной церемонии меча, как символа власти (у славян – плетка) и коленопреклонение, означавшее вступление под власть [32, c. 47–51]. Ритуальные действия при челобитьи, несомненно, опирались на древнюю традицию, но определить на какую (славянскую или иноземную, учитывая происхождение правящей династии и интернациональность связей варягов с возможными заимствованиями) затруднительно.

Обязательной и важнейшей частью церемонии была присяга, в рамках которой происходило клятвозаверение вассала в преданности сеньору (fidelitas). Теоретическое обоснование института впервые в отечественной историографии сделано П.С. Стефановичем, отказывающимся при- (с. 69) знать его присутствие на Руси [5, с. 164–170; 6, с. 392–393]. В источниках клятвы упоминаются довольно часто. Крайне редки, но все-таки встречаются случаи, которые можно увязать с fidelitas. Нет полной ясности с известием статьи за 6641 (1133) г. Ипатьевской летописи, сообщающей, что севший в Киеве Ярополк Владимирович, решив посадить в Переяславле племянника Изяслава Мстиславича, послал за ним в Полоцк, и его «приведе и с клятвою». Прозрачнее текст за 6796 (1288) г. Посол Юрия Львовича Галицкого от имени своего князя обратился к Владимиру Васильевичу (Васильковичу) Волынскому со словами: «Господине, строю (дядя. – И.П.) мой, Бог ведает и ты, како ти есмь слоужил со всею правдою своею…» [9, стб. 294–5, 911]. Судя по контексту и словосочетанию «своя правда» здесь речь идет о клятве верности [о значениях слова правда см.: 33, c. 96–99]. Знакомство с fidelitas русских князей показывают их договоры с литовскими великими князьями. Среди статей, завершающих договор Бориса Александровича Тверского с Витовтом (1427 г.), присутствует следующая: «А на сем на всем яз, князь велики Борис Александрович, дал есмь правду своему господину, деду, великому князю Витовту, и крест целовал к нему» [34, № 23, с. 63]. В договоре Витовта с рязанским великим князем Иваном Федоровичем (около 1430 г.), в противне, составленном от имени последнего, записано: «Господину, осподарю моемоу… Витовтоу, се яз… добил есми челом, дался есми ему на слоужбоу…, и Витовт принял меня… на слоужбу… Слоужити ми ему верно, безхитростно» (см. также современный договор с пронским князем Иваном Владимировичем и договор 1442 г. Федора Львовича Новосильского и Одоевского с Казимиром) [34, № 25, с. 68; № 26, 39]. В договоре 1442 г. Федора Львовича Новосильского и Одоевского с Казимиром Ягеллоном, выступающим в статусе литовского великого князя, от лица Федора Львовича записано: «Бил есми челом великому князю Казимиру королевичу, иж бы мене прынял у службу, и велики князь Казимир королевич, по моему чолобитью, мене жаловал, прынял мя в службу... А мне ему служити вернее, без всякое хитрости, и во всем послушному бытии». В случае смерти князя зафиксированный порядок отношений распространялся и на наследников: «А толко хто не всхочет правды дати и грамоты своее таковы ж не всхочет дати, а потому же их (Казимир. – И.П.) не всхочет держати, ино снять целованье долов (долой. – И.П.), а нам воля» (см. также похожий текст в договоре 1459 г. Казимира с новосильскими и одоевскими князьями Иваном Юрьевичей, Федором и Василием Михайловичами, где они названы «слугами» Казимира и обязуются служить верно) [34, № 39, с. 118; № 60, с. 193].

(с. 70) Сохранились развернутые тексты присяг русских князей XIV–XVI вв. Самые ранние дошли в договорах московских великих и удельных князей как их составная часть. Из дошедших договоров первый – Семена Гордого с братьями (историками предложены несколько датировок, укладывающихся в период 1340–1351 гг.), последний – Василия III с Юрием Ивановичем Дмитровским (1531 г.) [34, № 2, 101. Датировку см.: 35, с. 20–25; 36, с. 279–280; 37, с. 843–847; 38, с. 101–175]. Первый из сохранившихся договоров со служилым князем (князем-вассалом не членом московской династии), содержащий текст присяги, заключен в конце 1440-х гг. между Василием II и Иваном Васильевичем Горбатым из суздальского дома [34, № 52; 39, с. 185–187]. Более раннее косвенное свидетельство о присягах московскому великому князю служилых князей содержит московско-тверской договор 1399 г., в котором Василий I упоминание о них сопровождает словами: «кого ми Бог поручил…» [34, № 15, с. 42. Датировку см.: 39, с. 178–179; 40, с. 293. Статья сохранена и в последующих московско-тверских договорах: 34, № 59, с. 188, 191; № 63, с. 204, 207; № 79, с. 298, 300]. Видеть здесь отсыл к fidelitas позволяют следующие летописные примеры. Ранее упоминалось, что в 6641 (1133) г. перед смертью Мстислав Владимирович, оставляя княжение брату, «ему же и дети свои с Богом на руце предасть», по-видимому, сопроводив вверение детей процедурой, включавшей и апелляцию к богу. В 6656 (1148) г. сын Юрия Долгорукого Ростислав, рассорившись с отцом, пришел к Изяславу Мстиславичу Киевскому и «поклонился». Летописец приписывает ему слова, обращенные к Изяславу: «нарек Бога и тебе». С.М. Соловьев, перевел это место как: «поручивши себя Богу да тебе» [9, стб. 366–367; 41, с. 441]. Можно согласиться с такой интерпретацией, приложимой и к первому примеру («кого ми Бог поручил…»): похоже, летописец пересказал ритуальную фразу. Юрий Львович Галицкий, жалуясь в 6796 (1288) г. Владимиру Васильевичу Волынскому на притеснения отца, отобравшего у него города, через посла попросил дать ему Берестье, предварив просьбу словами: «Бью челом Богу и тобе» [9, стб. 911]. Рассказывая о событиях 1231 г. в Галиче, летописец пишет, что отроки Даниила Романовича, уверяя его в преданности, заявили: «Верни есмы Богу и тобе, господиноу нашемоу» [9, стб. 763]. П.С. Стефанович, отмечая употребление формул с упоминанием бога, указывает на сходство с западной практикой, но связывает явление не с вассальными, а властными отношениями. Под влиянием античного дискурса и христианской теории богоустановленности власти средневековыми идеологами создавался и культивировал (с. 71) ся своего рода «этос правителя» (комплекс идей и этических норм, требующих верности и повиновения правителю). В частности, следствием этого было сложение и распространение формулы «fideles Dei et regi» («верные Богу и королю»), выражавшей связь верности Богу и установленной им императорской власти. В этой связи употребление на Руси формул с упоминанием бога П.С. Стефанович считает только результатом «аналогичных процессов роста государства и политического применения христианских идей» [6, c. 405–406, 410]. Приведенные примеры несомненно связаны со служебными отношениями. В двух случаях речь идет об обязанности господина покровительствовать вассалу, в последнем случае отроки прямо называют Даниила Романовича господином. Упоминание бога в этих примерах и двух остальных, когда инициируются сеньориально-вассальные отношения, связано с тем, что бог выступает свидетелем и гарантом исполнения договора.

Для нетитулованных лиц (по меньшей мере, для служилой верхушки) первое упоминание о заключении договора связано с выехавшими в Москву тремя татарами из «двора царева». Приехав осенью 1393 г. к Василию I, они «в ряд рядишася и биша ему челом, хотяще служити». Отсутствие актов (и известий о них), оформлявших служебные отношения князей с нетитулованными вассалами, ведет к выводу о неизбежном существовании установленной публичной церемонии, заменявшей письменное соглашение: иного способа их зафиксировать просто нет. Самый ранний задокументированный текст боярской присяги содержит формуляр укреплённой грамоты («Грамота жаловалная князя великого к его боярам о их вине», предположительно 40-х гг. XV в., первый дошедший акт этого вида составлен в 1474 г.) [5, с. 170–182; 42, № 46; 43, с. 432–435], но отдельные употребленные формулы фиксируются в летописях начиная со статей, посвященных событиям X в., что свидетельствует об их ритуальном произнесении задолго до фиксации в актах.

Частью церемонии был обет, который давался обеими сторонами в знак нерушимости договора. С утверждением христианства получила распространение клятва с использованием священного предмета: евангелия, мощей, креста. На Руси утвердилось крестоцелование [5, c. 164–170][6], прибегали и к целованию икон [9, стб. 395]. Эта часть обряда воспроизводится на миниатюрах Радзивиловской летописи [19, л. 237 об. – в.: целование Рюрика Ростиславича Киевского и чернигов- (с.72) ских князей Ольговичей Роману Мстиславичу Галицко-Волынскому; л. 244: Рюрика Ростиславича Всеволоду Юрьевичу Владимирскому]. По-видимому, необязательным в силу древности обряда поступления на службу, но практикуемым и со временем все более желательным было благословение духовного лица. Самое раннее свидетельство: миниатюра Радзивиловской летописи, изображающая крестоцелование князей 6683/1175 г. Михаила и Всеволода Юрьевичей, Ярополка и Мстислава Ростиславичей на признание старшинства Михаила в присутствии черниговского епископа [19. л. 217 об. – в.].

Оформление вассалитета, как правило, подразумевало личное участие сторон. Ж. Дюби дает этому следующее объяснение. Условия жизни в раннее средневековье были таковы, что «на подчинение может рассчитывать лишь такой вождь, которого можно увидеть, услышать, осязать, с которым можно разделить стол и кров…, чей щит рядом, кто охраняет и защищает» [44, с. 17–18]. Важность личного присутствия при оформлении вассалитета русскими источниками отражена только материалами XVI в. В 1514 г. смоленские князья и бояре после взятия Смоленска войском Василия III пришли к «великому государю челом ударити и очи его видети, да туто и приказалися великому государю, и крестъ целовали» [45, с. 19]. Выразителен пример, связанный с событиями 1553 г. Заболевший Иван IV в ожидании смерти приказал привести князя Владимира Старицкого и ближних бояр «к целованию на царевичево княже-Дмитреево имя». На другой день он распорядился принять присягу у остальных бояр в передней избе по причине того, что ему «при собе их приводити к целованию истомно… И боярин князь Иван Михайлович Шюйской учал противу государевых речей говорити, что им не перед государем целовати не мочно: перед кем им целовати, коли государя тут нет?» [45, c. 524]. Даже на излете эпохи вассалитета личное участие в оформлении отношений считалось нормой, нарушение которой могло стать поводом, для отказа присягать. При особых обстоятельствах все-таки происходило заочное оформление вассалитета. Владимир Святославич в 6488 (980) г., склоняя на свою сторону воеводу брата Блуда, заручился согласием воеводы, признать его господином через посла [21, стб. 76]. В 6672 (1164) г., после смерти черниговского князя Святослава Олеговича его вдова с епископом и княжескими мужами «передними» сначала целовали крест на том, что не будут посылать к племяннику умершего князя Святославу Всеволодовичу, а затем целовали крест о признании своим князем его сына Олега. Епископ, принявший сторону племянника, отправил к нему послание с сообщением о смерти дяди и (с. 73) призвал Святослава поспешить с приездом, предупреждая, что уже послали за Олегом, и что он еще не приехал, но мужи покойного князя уже «по своеи воли взмеши ряд с ним» [9, стб. 522–523].

Вступлению в сеньориально-вассальные отношения могла предшествовать предварительная договоренность через посредника по инициативе одной из сторон. Владимир Святославич сделал предложение Блуду через своего посланника, в уста которого летописец вложил ритуальную фразу от имени князя («Имети тя хочю во отца место, и многу честь возьмешь от мене»). Соответственно формализованным был и переданный ответ Блуда: «Буду тобе в сердце и в приязньство» [5, с. 170–182].

Итак, древнерусские источники позволяют утверждать, что на Руси в период бытования служебных отношений по типу вассальных практиковался оформлявший их обряд, сопоставимый с оммажем. Впрочем, иного быть и не могло. В традиционном обществе, с его идеологией незыблемости общественного порядка (свойственной и христианскому миропониманию), когда чин [46, с. 343–345] пронизывал все сколько-нибудь значимые сферы общественной деятельности, установление отношений, лежащих в основе взаимодействия членов господствующего класса, не могло не быть упорядоченным. На Руси ритуал сложился к XII в. Скудность информации позволяет только предполагать существование различий в церемонии для князей, знати и рядовых слуг. Можно также думать, что на протяжении столь длительного времени в ней происходили изменения.

 

Список литературы

  1. Арнаутова, Ю.Е. Инвеститура / Ю.Е. Арнаутова // Православная энциклопедия. Под ред. Патриарха Московского и всея Руси Киррилла. – М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия». – Т. 22. – 2009. – С. 495–505.
  2. Павлов-Сильванский, Н.П. Феодализм в России / Н.П. Павлов-Сильванский. – М.: Наука, 1988. – 472 с.
  3. Ле Гофф, Ж. Другое средневековье: Время, труд и культура Запада / Ж. Ле Гофф. – Екатеринбург: Изд. Уральского университета, 2000. – 327 с.
  4. Юшков, С.В. Общественно-политический строй и право Киевского государства / С.В. Юшков – М.: Государственное изд-во юридической литературы, 1949. – 546 с.
  5. Стефанович, П.С. Князь и бояре: клятва верности и право отъезда / П.С. Стефанович, А.А. Горский, П.В. Лукин. Древняя Русь. Очерки политического и социального строя. – М.: Индрик, 2008. – С. 148–209.

(с. 74)

  1. Стефанович, П.С. Древнерусские выражения верности дружинников и присяга в сравнительном контексте / П.С. Стефанович // Образы прошлого: Сборник памяти А.Я. Гуревича / Сост.: И.Г. Галкова, К.А. Левинсон, С.И. Лучицкая, А.В. Толстиков, Т.А. Тоштендаль-Салычева. – СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2011. – С. 392–410
  2.  Черепнин, Л.В. Из истории древнерусских феодальных отношений XIV–XVI вв. / Л.В. Черепнин // Исторические записки. – Т. 9. – М.: Изд. АН СССР, 1940. – С. 31–80.
  3. Лавренченко, М.Л. «Быти всем за один брат». Прагматика терминов родства в диалогах Киевской летописи (1146–1154) / М.Л. Лавренченко // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. – 2014. – № 1 (55). – С. 43–57.
  4. Ипатьевская летопись // Полное собрание русских летописей (далее – ПСРЛ). – Т. 2. – М.: Языки русской культуры, 1998. – С. 1–938.
  5. Московский летописный свод конца XV в. // ПСРЛ. – Т. 25. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – С. 7–396.
  6. Сергеевич, В.И. Древности русского права: в 3 т. / В.И. Сергеевич. – Т. I. – М.: Зерцало, 2006. – 524 с.
  7. Тихомиров, М.Н. Феодальный порядок на Руси / М.Н. Тихомиров. – М.; Л.: Молодая гвардия, 1930. – 79 с.
  8. Пашуто, В.Т. Черты политического строя древней Руси / В.Т. Пашуто // Древнерусское государство и его международное значение. Под ред. Л.В. Черепнина. – М.: Наука, 1965. – С. 11–127.
  9. Горский, А.А. О происхождении «холопства» московской знати / А.А. Горский // Отечественная история. – 2003. – № 3. – С. 80–83.
  10. Арциховский, А.В. Древнерусские миниатюры как исторический источник / А.В. Арциховский. – М.: МГУ, 1944. – 102 с.
  11. Рыбаков, Б.А. «Слово о полку Игореве» и его современники / Б.А. Рыбаков. – М.: Наука, 1971. – 296 с.
  12. Подобедова, О.И. Миниатюры русских исторических рукописей. К истории русского лицевого летописания / О.И. Подобедова – М.: Наука, 1965. – 335 с.
  13. Лурье, Я.С. Летопись Радзивиловская / Я. С. Лурье // Словарь книжников и книжности Древней Руси: в 3 вып. / Д.С. Лихачев (отв. ред.). – Вып. I (XI – первая половина XIV в.). – Л.: Наука, 1989. – С. 248–251.
  14. Радзивиловская летопись. Текст, исследование. Описание миниатюр. – Т. 1. – СПб.; М.: Глагол, 1994. – 415 с.
  15. Байбурин, А.К., Топорков, А.Л. У истоков этикета / А.К. Байбурин, А.Л. Топорков. – Л.: Наука, 1990. – 168 с.
  16. Лаврентьевская летопись // ПСРЛ. – Т. 1. – М.: Языки русской культуры, 1997. – С. 1–488.
  17. Новгородская четвертая летопись // ПСРЛ. – Т. 4. – Ч. 1. – М.: Языки русской культуры, 2000. – С. 1–632.
  18. Свердлов, М.Б. Домонгольская Русь: князь и княжеская власть на Руси VI – первой трети XIII в. / М.Б. Свердлов. – СПб.: Академический проект, 2003. – 736 с.
  19. Стефанович, П.С. Бояре, отроки, дружины: Военно-политическая элита Руси в X–XI вв. / П.С. Стефанович. – М.: Индрик, 2012. – 656 с.
  20. Лавровский, Н. О византийском элементе в языке договоров русских с греками / Н. Лавровский. – СПб.: Тип. Имп. Акад. наук, 1853. – 160 с.

(с. 75)

  1. Пашуто, В.Т. Внешняя политика Древней Руси / В.Т. Пашуто. – М.: Наука, 1968. – 474 с.
  2. Сахаров, А.Н. Дипломатия Древней Руси / А.Н. Сахаров. – Л.: Наука, 1980. – 383 с.
  3. Софийская первая летопись старшего извода // ПСРЛ. – Т. 6. – Вып. 1. – М.: Языки русской культуры, 2000. – С. 1–542.
  4. Бобров, А.Г. Из истории летописания первой половины XV в. / А.Г. Бобров // Труды отдела древнерусской литературы РАН / Ин-т русской литературы (Пушкинский дом). – Т. 46. – СПб.: Дмитрий Буланин, 1993. – С. 3–20.
  5. Летопись по Воскресенскому списку // ПСРЛ. – Т. 7. – М.: Языки русской культуры, 2001. – С. 1–217.
  6. Вологодско-Пермская летопись // ПСРЛ. – Т. 26. – М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2006. – С. 9–373.
  7. Шпилевский, С. Семейные власти у древних славян и германцев / С. Шпилевский. – Казань: Унив. тип., 1869. – 400 с.
  8. Словарь русского языка XI–XVII вв. / Гл. редактор Г.А. Богатова. – Вып. 18. – М., 1992. – С. 96–99.
  9. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. – М.; Л.: Изд. АН СССР, 1950. – 586 с.
  10. Черепнин, Л.В. Русские феодальные архивы XIV–XV веков / Л.В. Черепнин. – Ч. 1. – М.; Л.: Изд. АН СССР, 1948. – 472 с.
  11. Зимин, А.А. О хронологии духовных и договорных грамот великих и удельных князей XIV–XV вв. / А.А. Зимин // Проблемы источниковедения / А.А. Новосельский (отв. редактор) – Вып. VI. – М.: Изд. АН СССР, 1958. – С. 275–324.
  12. Аверьянов, А.К. О степени достоверности «Жития Сергия Радонежского» / А.К. Аверьнов // Герменевтика древнерусской литературы / Д.С. Менделеева (отв. ред.). – Сб. 12. – М.: Знак, 2005. – С. 833–854.
  13. Кучкин, В.А. Договор 1348 г. великого князя Симеона Ивановича с братьями Иваном Звенигородским и Андреем Серпуховским / В.А. Кучкин // Средневековая Русь / А.А. Горский (отв. ред.). – Вып. 8. – М.: Индрик, 2009. – С. 101–175.
  14. Назаров, В.Д. Служилые князья Северо-Восточной Руси в XV в. / В.Д. Назаров // Русский дипломатарий / А.В. Антонов (отв. ред.). – Вып. 5. – М., 1999. – С. 175–196.
  15. Кучкин, В.А. Договорные грамоты московских князей XIV века: внешнеполитические договоры / В.А. Кучкин. – М.: Древлехранилище, 2003. – 367 с.
  16. Соловьев, С.М. История России с древнейших времен / С.М. Соловьев // Сочинения: в 18 кн. – Кн. I. Т. 1–2. – М.: Голос, Колокол–Пресс, 1998. – 752 с.
  17. Русский феодальный архив XIV – первой трети XVI века. 2-е изд. / Составитель и подготовка текста А.И. Плигузов. Научный редактор А.В. Кузьмин. – Ч. 1. – М., 2008. – № 45.
  18. Пономарева, И.Г. Укрепленные грамоты (классификация и хронология) // Материалы XXIV международной научной конференции: «Проблемы дипломатики, кодико- (с. 76) логии и актовой археографии», Москва 2–3 февраля 2012. – М.: РГГУ, 2012. – С. 432–435.
  19. Дюби, Ж. Европа в средние века / Ж. Дюби. – Смоленск: Полиграмма, 1994. – 316 с.
  20. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью // ПСРЛ. – Т. 13. – М.: Языки русской культуры, 2000. – С. 1–544.
  21. Черная, Л.А. О понятии «чин» в русской культуре XVII в. / Л.А. Черная // Труды отдела древнерусской литературы / РАН. Ин-т русской литературы (Пушкинский дом). – Т. 47. – СПб., 1993. – С. 343–345.

[1] Следует иметь в виду их употребление и вне контекста служебных отношений, как правило, в связи с различными обращениями-просьбами.

[2] Все цитаты воспроизводятся в упрощенной орфографии: вышедшие из употребления буквы заменяются современными, обозначающими тот же звук; отсутствующие буквы (в словах под титлами и выносные) внесены без выделений; заглавные буквы, «ъ» и «ь» поставлены по правилам современного правописания; буквы старого алфавита, вышедшие из употребления, заменяются современными; кириллические обозначения чисел заменяются арабскими. Пунктуация проставляется в соответствии с действующими нормами.

[3] В литературе присутствуют различные мнения по поводу употребления понятий родства [подробнее см.: 8, с. 44–45]. В приводимых примерах термин «отец» несомненно употребляется в значении «господин» и увязан с вассалитетом.

[4] Употребление термина «холоп» здесь следует трактовать как обозначение зависимого правителя, вассала [14, с. 80–81].

[5] Оsculum обычно трактуется как символ верности [о других интерпретациях см.: 3, с. 212–213]. Жест имеет глубокие корни и унаследован человеком от далеких предков: по наблюдениям биологов, у приматов причмокивание означает доброжелательность (основу классификации жестов заложил Ч. Дарвин в работе «Выражение эмоций у человека и животных», 1889 г.). [О происхождении поцелуя, функциях и символике см.: 20, с. 50–61].

[6] Летописи нередко упоминают о крестоцеловании как князей, так и служилых людей. Разумеется, не все случаи в силу того, что крестоцелование не клятва верности, а клятва во исполнение, имеют отношение к оммажу.
  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.