Герман Полынский. Дядя Миша

Герман Полынский

Дядя Миша

Случилось так, что из-за болезни матери я некоторое время жил в Томске у своих родственников Колчиных. Мне и моей ровеснице Люське, которая приходилась мне двоюродной сестрой, шлепков от бабушки и тётки доставалось поровну. Бабушка у нас была настоящая, со всеми атрибутами, которые бабушкам полагаются. Родная же тётя, вечно занятая и торопливая, вспоминается мне, как в ускоренной киносъёмке. Она была учительницей, увешанной сумкой, глобусом, тетрадями …и всевозможными общественными нагрузками. Самым же замечательным человеком в этой семье был, конечно, дядя Миша – Люськин отец.

Я запомнил его большим и добрым, с сильными ласковыми руками, улыбкой широкой и добродушной. Он умел доить корову, чинить наши игрушки и рассказывать длинные удивительные сказки. Детство дяди Миши прошло на Дальнем Востоке и в мою память врезались его фантастические истории о добрых китах и дельфинах, о коварных тиграх, умных медведях, о людях богатырской силы и большой храбрости.

Бабушка, признанная хозяйка в доме, ворчала на дядю Мишу: «Что за мужик, курицу зарубить не может!». А он виновато отмалчивался или шутливо заявлял, что у него к курице нет никаких претензий. Иногда дядя Миша ходил с нами в лес, чему мы были безумно рады, так как он всегда отыскивал для нас какую-нибудь живность: белку, дятла или просто лягушку и очень интересно о них рассказывал. Но вообще-то гуляли мы с ним нечасто.

Дядя Миша был директором леспромхоза и нередко надолго уезжал в тайгу. Одна из таких поездок мне особенно запомнилась.

Стояла зима. Дядя Миша прислал нам ёлку (от деда Мороза) и обещал скоро быть с подарками. И вдруг пришла страшная весть: на него напали волки (это всё, что я тогда понял). Впоследствии я узнал, что волки действительно шли за ним по следу. Лошадь выбилась из сил, но дядя Миша не захотел её бросать и буквально тащил за повод, проваливаясь по пояс в снег. У посёлка лошадь пала. Дядю Мишу и хвалили и ругали, а он лежал дома с обмороженными ногами и рассказывал нам о своих приключениях в лесу. Приходили сослуживцы, удивлялись тому, что он не бросил старую лошадь, тогда бы и волки отстали от него. Но дядя Миша только тихо улыбался.

Наступил 1941 год. Провожали дядю Мишу на фронт всей семьёй. Был очень пасмурный холодный день. На вокзале мы с Люськой ревели в один голос, а он держал нас за руки и рассказывал о храбром человеке, который завёл врагов в лес и погубил их, но спас Москву.

Дядя Миша часто писал нам с фронта и, видимо, очень скучал, потому что просил чаще присылать фотографии и отпечатки наших ладошек. А через полгода пришло известие, что дядя Миша смертью храбрых погиб под Москвой.

Уже много лет спустя мне удалось услышать от его друга Петра Богдановича Заструганова, как это случилось. Озверелый враг рвался к Москве. Дважды часть, где служили друзья, отбивала атаки. «В третий раз, – вспоминал Пётр Богданович, – мы пошли врукопашную. Это был жестокий бой. Михаил бежал чуть впереди меня, почему-то не с винтовкой, а с небольшим ломиком, проламывая каски фашистов. Когда он оглянулся, я поразился, каким страшным от ненависти было его лицо. Впрочем, мы все, наверное, выглядели не лучше. Потом пришлось отойти на свои позиции, но Михаила уже не было рядом. К вечеру мы вновь потеснили врага, и тогда я увидел друга. Первой его нашла санитарная собака. Он, как мог, перевязал себе грудь и, что меня удивило, заодно и перебитую лапу собаки. Умер он от большой потери крови. Перед смертью передал мне письмо и фотографии. Одну я оставил себе».

Пётр Богданович показал мне небольшое пожелтевшее фото. На нём дядя Миша обнимал нас, детей, как бы заботливо и надёжно оберегая от всех несчастий и невзгод.