А. М. Буровский, 7 страница

А в дальнейшем кости диких зверей в кухонных кучах последовательно убывают. Особенно в кухонных кучах сел и деревень: охота все больше становится занятием все менее значительным, а там и делом феодалов, а не основной части населения.

Уже в кухонных кучах ранних славян, в VIII–IX веках, кости диких зверей и домашних животных составляют примерно 15–20% всего костного материала. А вот на востоке, у славян, живших по Дону, на крайней восточной периферии, – порядка 50%. Как в культурах, предковых для славян!

В кухонных кучах сел Польши, Чехии, Волыни уже в IX веке кости диких зверей – скорее исключение из правил.

На Украине они исчезают чуть позже – к XII веку.

На Северо-Восточной Руси кости зверей в сельских кухонных кучах обычны и в XIV, и в XV веках, составляя в отдаленных районах до 30% всех костей. А посещавшие Московию в XVI–XVII веках иностранцы описывали, что в хозяйстве охота занимает несравненно большее место, чем в хозяйстве европейских стран.

На западе Московии охота перестает быть такой уж значимой в тех же XVI–XVII веках, но на востоке Московии, в Заволжье, а тем более на Урале, в Сибири, роль охоты сохраняется и позже. В Восточной Сибири – до XX века.

Ничуть не менее интересные выводы можно сделать, выясняя, где и когда исчез метод земледелия, который называется длинно и красиво: подсечно-огневой.

Первоначально леса всей Европы умеренного пояса осваивались этим методом. Состоит он в том, что человек ищет подходящий, удобный участок леса. Умение его найти – такое же искусство хозяина, как выбирать семена на посев или хранить урожай всю зиму. Участок чаще всего небольшой. Ведь работать на нем будут не на рабочей лошади, а мотыгами. Семья может обработать вручную не больше гектара земли – вот и предельный размер участка.

Участок выбирают заранее, за год-два до того, как на нем будут работать, а то и за несколько лет. За год-два деревья подсекают, чтобы движение соков прекратилось, деревья погибли бы и хорошенько просохли. А весной, выбрав сухую погоду, участок поджигают. Это тоже одно из ценных умений сельского хозяина – выжечь участок так, чтобы не заполыхал весь лес. А потом участок с еще дымящнмися корневищами и еще теплой золой обрабатывают и сажают зерно.

В первый год урожай колоссальный. С целинного участка, удобренного пеплом сгоревшего леса, можно получить в сорок, пятьдесят, даже в сто раз больше зерна, чем посадил. На второй год урожай поскромнее: сам-30, даже сам-10. На третий год может быть еще меньше. За эти годы ищут, намечают новые участки, а на четвертый-пятый год истощенную землю забрасывают. Может быть, к ней вернутся через много лет, а может, не вернутся никогда.

Способ ведения хозяйства, конечно же, очень примитивный. Для такого хозяйства нужно много незаселенной, покрытой лесом земли. Как только плотность населения станет больше, для подсечно-огневого земледелия земли начинает не хватать. Люди вынуждены жить на большом расстоянии друг от друга, без крупных деревень и сел и жить полуоседло. С полной готовностью, что в один прекрасный момент подходящих участков поблизости не окажется и придется уходить в другое место, где такие участки еще есть.

Это очень расточительный способ ведения хозяйства.

При нем постоянно гибнут большие массивы леса, а вместе с ними множество мелких животных и растений (не говоря о самой древесине). Такой способ ведения хозяйства могут позволить себе только люди, у которых очень, очень много земли.

Большинство ученых считают, что подсечно-огневое земледелие характерно для носителей пшеворской археологической культуры. Эта культура распространена была в Южной Польше, в примыкающих к ней областях Украины во II веке до Р. X. – V веке по Р. X. Носители этой культуры знали и двуполье, но подсечно-огневое и переложное земледелие у них, судя по всему, преобладало.

Но в VII веке по Р. X. подсечно-огневого земледелия уже нет ни в Польше, ни в Галицко-Волынской Руси.

В Х веке подсечно-огневое земледелие исчезает во всех землях Киево-Новгородской Руси, кроме Северо-Восточной.

В Северо-Восточной Руси подсечно-огневое земледелие исчезает только к XV–XVI веках, к эпохе Ивана III и Ивана IV Грозного.

Уже из этих данных видно, что граница варварских, примитивных форм хозяйства все время смещается на восток.

Что во всем славянском мире давно вынуждены были уйти от тех форм природопользования, которые на северо-востоке Руси, в Московии, продолжали сохраняться как самые обычные до самого недавнего времени.

Это касается не только форм ведения хозяйства, но и общественных отношений. Большая семья, в которой взрослые братья и их семьи не разделяются, ведут общее хозяйство, в России–Московии исчезла только после реформ Петра Великого. Петр I ввел подушную подать, взимая ее с каждого взрослого мужчины. До него подать взималась с дыма, то есть с домашнего хозяйства. И получается, что государство само делало выгодным не разделять хозяйства, сохранять совместное проживание как можно большего числа людей.

Крестьянская община в Германии исчезла уже в XIII веке.

В Польше, на Волыни – в XV веке. В Российской империи общине нанес удар П. А. Столыпин в 1906 году, а в СССР крестьянскую общину-колхоз сохраняли до самого последнего времени.

Дело, разумеется, не только в охоте и в подсечно-огневом земледелии. И трехполье можно вести по-разному. Например, можно забрасывать землю, как только она становится менее урожайной, и переселяться на еще не тронутые, целинные земли. Там тоже вырубается лес, заводится трехпольное хозяйство… до того, пока земля родит. Вроде бы, мы имеем делом с вполне оседлым населением. А на самом деле деревня переезжает каждые 20–30 лет.

Реалии и подсечно-огневого земледелия, и переезжающих деревень заставили ученых ввести хитрый термин «относительная оседлость», или «частичная оседлость».

Восток славянского мира – это и есть те области, где еще сохраняется первобытное изобилие природных ресурсов, где можно вести формы хозяйства, исчезнувшие во всем остальном мире.

Славянский восток – это область, где можно не заботиться о сбережении природных ресурсов, где можно брать все, что хочешь, и в каком угодно количестве.

Восток – это место, где можно не заботиться об отходах. Ни об отходах производства, ни об отходах собственной жизнедеятельности. Где нагадил, можно не убирать, можно уйти на восток.

Даже еще в 1890 году Антон Павлович Чехов замечал, что пренебрежительное отношение к отхожему месту в России приводит ко множеству болезней и эпидемий.

А Вам, дорогой читатель, я советую одно: побывать в любой из стран Прибалтики или в Польше. Ну, и посетить там это самое отхожее место, хоть в частном доме, хоть в любом учреждении. А если последуете моему совету, Вам останется только одно – сделать выводы. Делать их за вас я не вижу никакой нужды.

Но славянский Восток – еще и область, где все проблемы хозяйственного и общественного развития можно решать предельно просто – переходя на новые земли. А это имеет очень серьезные психологические, нравственные, культурные и даже политические следствия.

Кризисы природы и общества

Я приглашаю читателя вместе со мной вернуться в день, который многое изменил в моем отношении не только к абстракциям философии и науки, но и к самым насущным проблемам повседневной действительности. Это было 11 сентября 1995 года. Шла конференция с длинным и, наверное, не очень понятным названием:

«Человек и природа – проблемы социоестественной истории».

Конференции ведь совершенно не обязательно проводить в самое холодное время года и в самом скверном из возможных мест. И потому конференция состоялась в Феодосии, в Крыму, в начале сентября. Часть заседаний проходила на открытом воздухе, непосредственно на пляжах, у моря.

Это заседание, так врезавшееся в память, состоялось в Голубой бухте на Южном берегу Крыма. День был яркий, как переводная картинка. Необыкновенно чистый и прозрачный воздух позволял видеть за несколько десятков километров. Накупавшись, мы расселись на камнях и стали обсуждать доклад.

Три дня до этого мы говорили о том, что никогда кризис общества не бывает только кризисом идеологии или способа производства. Это всегда одновременный кризис общества и природы.

Всегда и во всех случаях кризис начинается с того, что земля оказывается не в состоянии прокормить столько людей. Историки давно ввели термин: относительное перенаселение. Относительное потому, что перенаселена страна только при существующем способе производства, а стоит изменить систему производства, и никакого перенаселения не будет. В Скандинавии времен викингов (X–XII века) жило меньше миллиона человек, и им, при тогдашнем-то малолюдстве, остро не хватало хлеба. Сегодня, при вдесятеро большем, подходящем к 12 миллионам человек, населении Скандинавии вопрос о голоде, что называется, не стоит.

Во время относительного перенаселения людям не хватает еды, и это вызывает сразу множество не только материальных, но и духовных проблем, сомнений, поисков. Раньше-то ведь всем хватало пищи! Что же произошло теперь?

Возникают сомнения и в религиозных догмах, и в правильности собственного поведения, сомнения в самых фундаментальных духовных ценностях, в богах, во всем привычном, устоявшемся за века (казалось, что и на века!) комплексе представлении о самих себе, о человеке, о мире.

Общество ведь всегда полагает, что должно жить и живет правильно, в соответствии с коренными законами мироздания. И пока оно правильно живет, будет этому обществу благо, в том числе и хлеб насущный.

Есть в этом убеждении что-то детское, что-то от «если я буду хорошо себя вести, мама даст мне конфету». Да, есть.

Но такова человеческая психология, что поделать! В ней и правда очень много детского.

Когда начинается кризис природы и общества, это достаточно страшно. Земля перестает родить. Исчезают привычные с детства пейзажи и ландшафты. Начинает не хватать еды. Появляется множество нищих, больных и несчастных, обездоленных людей. Начинаются эпидемии, появляются новые, невиданные болезни. Вся жизнь общества и все существование привычной природной среды одновременно оказывается под угрозой.

И люди невольно задают вопрос: что же все-таки произошло? Одни пытаются понять: что они сделали не так?

Другие: что всегда было не так? Третьи приходят к выводу, что в мире вообще ничего особенно хорошего нет, рассчитывать не на что, и миром правит зло и сатана. Во всяком случае, правильными ответами на вопросы пока не обладает никто. Эти ответы предстоит еще найти.

Когда начинается кризис природы и общества, перед испуганным, мечущимся обществом стоит выбор из четырех перспектив. Одна, казалось бы, самая простая: научиться получать с той же земли больше продуктов. Но как раз эта перспектива требует жесткого переосмысления всего прежнего пути, пройденного обществом. И поиск нового пути.

Такого, в котором появятся новые ответы на самые основные вопросы: кто я такой? Как устроен мир? Где границы дозволенного? Это – поиск новой гармонии с окружающим миром. Гармонии, при которой можно будет получать больше всего необходимого с той же площади земли.

Например, так было при переходе от подсечно-огневого земледелия к регулярному трехполью, а потом к многополью. Когда стало необходимым жить всю жизнь в одних и тех же многолюдных деревнях, возделывать из года в год одно и то же поле. Прогресс очень долго рисовали строго в розовых тонах: как обретение новых возможностей, решение проблем и так далее. А есть ведь и другая сторона прогресса, страшная и безобразная.

Во-первых, не все в состоянии перейти к новому мировоззрению, к новому образу жизни. Хорошо, если можно просто бежать…, например, на редко заселенный, богатый ресурсами восток. А если бежать уже некуда? Все верно, тогда – умирать. Между прочим, некоторые племена индейцев Южной Америки выбрали именно такой путь. Жизнь оставила им только два выбора: переход к земледелию или смерть. И люди выбирали смерть. Садились на деревенской площади, приносили маленьких детей. Потесней прижимались друг к другу, пока были силы – пели песни. И умирали.

Не уверен, что история прогресса наших предков была менее драматичной. Только индейцы умирали в XIX веке, на глазах у европейских путешественников, а славяне становились земледельцами, отказывались от подсечно-огневого земледелия уже очень давно. Грязь, жестокость и кровь давно забыты, осталось лучезарное зрелище прогресса. Так сказать, восхождения к более совершенным формам жизни.

Во-вторых, за прогресс всегда есть и цена – отказ от какой-то части своей культуры. И потому прогресс – путь не только приобретений, но неизбежных потерь. Что мы утратили вместе с подсечно-огневым земледелием, наверное, мы никогда так и не узнаем. По крайней мере, до конца.

Люди всегда если и не понимают этого сознательно, то уж, во всяком случае, чувствуют двойственность прогресса, даже самого необходимого. И еще раз повторяю с полной убежденностью: люди не любят прогресса.

Скажем откровенно: общество очень не любит развития. Потому что развиваться – это изменяться. А изменения непредсказуемы и для общества в целом, и для его отдельных членов. Никто не знает, что будет лично с ним, если начнутся изменения. С ним лично, с его детьми и внуками, с его общественным кругом, с людьми, похожими на него психологически.

Люди не любят развития, чреватого непредсказуемыми переменами. Если есть хоть малейший шанс избежать развития, общество стремится его избежать. Или уж если перемены неизбежны, пусть их будет поменьше. Чем меньше перемены, чем они формальнее, мельче, тем лучше!

Во время кризиса природы и общества есть и еще три возможности, кроме развития.

Можно завоевать богатую и культурную страну и какое-то время жить за ее счет. Рано или поздно завоеванная страна или стряхнет с себя завоевателей, или ассимилирует их. Но какое-то время так жить можно! В этом случае можно и не решать никакие вопросы развития общества. Не надо отказываться от наследия мудрых предков, пересматривать привычные нормы человеческого общежития, не надо работать ни больше, ни лучше, чем раньше. Можно еще какое-то время жить так, как привыкли, совершая только одно усилие: чтобы завоеванная страна, паче чаяния, не освободилась.

Так жили норманны в Бретани и в Сицилии, франки в Галлии, готы – в Италии, вандалы – в Северной Африке.

Есть и другая возможность: расселиться в географическом пространстве, освоить новые земли. Для этого нужно иметь большой запас свободных земель, причем таких, на которые можно переселиться, не меняя привычных форм хозяйства. Тогда тоже можно не решать никаких насущных проблем. У тебя мало хлеба? Переселяйся! Так двигались по земле племена индоарийцев, завоевавших Индию, но не для того, чтобы ее ограбить (грабить было особенно нечего), а чтобы в ней поселиться и жить. Так действовали буры в Южной Африке, уходя жить от побережья океана в богатые саванны за реку Вааль. Так расселялись племена германцев в Скандинавии.

Третий способ выглядит страшнее всех, но он и легче: надо, чтобы людей опять стало поменьше. Хорошо, если сам Бог послал подходящую эпидемию или голод. Как, например, стало просторно в Европе после пандемии чумы в XIV веке! То уже начинался протестантский переворот, коренное изменение религии, образа жизни и форм человеческого общежития. Начинался, кстати, в славянской Чехии, о чем еще пойдет речь. А тут померла треть населения, и на какое-то время стало ненужным ни открывать Америку, ни реформировать католическую религию! Вот радость-то!

Но общество умеет и организовывать свою жизнь так, чтобы людей все-таки становилось поменьше. Те же походы викингов… В морские походы на непрочных дощатых судах-драккарах, «драконах моря», отправлялась молодежь.

Молодые мужчины, цвет нации. Без труда, без усилий которых не сможет существовать народ. Гибель каждого из которых будет означать и гибель не родившихся от него детей и гибель всех, кто не сможет прокормиться без именно этой пары рук.

Сколько скандинавских парней ушло на дно морей, было убито в сражениях, умерло от непривычной пищи и скверной воды в чужих странах, знает только Господь Бог.

На примере Скандинавии, кстати, очень хорошо видно, как совмещаются все три способа избежать развития.

Удастся завоевать большую и богатую страну? Например, Бретань или Сицилию? Очень хорошо! Избыточное население уходит туда, проблема снимается.

Удастся найти «пустую» страну с похожей природой и климатом? Исландию, Гренландию, Америку? Еще лучше!

Туда можно расселиться, и проблема тоже будет снята.

А если даже завоевать никого не удается, а новые страны не находятся, тоже неплохо! Молодежь гибнет, людей становится меньше, проблемы можно уже не решать, развиваться не обязательно.

Скандинавия времен викингов успешно избегнула «ужасов» развития. Вот только впоследствии это ей мало помогло. Все равно настал момент, когда пришлось меняться и меняться.

Вернемся к славянскому миру

В славянском же мире этот момент отсрочить оказалось много проще. Славянский Восток всегда имел специфическую возможность не развиваться, снимая все проблемы перенаселения простым перемещением людей на еще пустые земли. На самом деле земля могла быть вовсе и не пустой, но финно-угорские племена чуди, мери и муромы всегда были слабее славян, менее развиты, разобщены.

А то, что было для мери и муромы густонаселенными землями, для славян представлялось вполне ничейными лесами.

Разумеется, этот «восток» все время перемещается, движется, не остается на одном месте. Он и в Московии тоже перемещается с запада на восток.

Этот «восток» исчезает там, где поселения людей уже не окружены сплошным массивом непроходимых, никем не населенных лесов. Где волей-неволей приходится переходить к более сложным формам хозяйства. И к более сложным видам общественных отношений тоже.

Постепенно, по мере продвижения славян на этот пустой для них Восток, появляются и такие славянские общества, у которых физически нет возможности неконтролируемого использования природных ресурсов и нет перспектив расселения.

Во-первых, исчезала дикая природа, и вместе с ней иссякали и все халявные природные ресурсы.

Во-вторых, на пути к еще нетронутым ресурсам Востока оказывались другие славянские общества. Уже в XIV–XV веках Волынь и Юго-Западная Русь никак не могут воспользоваться пока не тронутыми ресурсами Волго-Окского междуречья, направить туда потоки переселенцев – там, пся крев, лежит Московия!

Глава 6

МЕЖДУ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

Когда на Земле неурожай, мне надо знать, что Венера шумит в пшенице.

Рэй Бредбери

Славянский мир на своей огромной территории изначально оказывается связан с разными центрами цивилизации. Причем разные его части – с разными цивилизациями.

Византийское притяжение

Часто, слишком часто Московскую Русь называли наследницей Византии. Логика проста: раз православие, значит, та же линия развития. В действительности культурная преемственность Руси и тем более Московии от Византии достаточно спорна. Прямые влияния Византии, конечно же, были, особенно во времена Киево-Новгородской Руси, но об их прочности можно спорить.

Уж если говорить о прямых наследниках Византии, то это славянский мир за Дунаем: Сербия, Македония, Болгария.

А если проводить исторические аналогии с Западом, то задунайское славянство – это Франция православного мира.

Поскольку здесь история славянских народов протекает на имперской территории, в смешении с населением империи.

Если продолжать аналогию, то Пелопоннес можно уподобить Италии, а вторгшихся туда славян – готам, которые войти в Италию вошли, но быстро оказались там ассимилированы и их потомки заговорили на итальянском языке.

Есть, конечно, немалая разница, и состоит она в том, что там, на Западе, империя пала. Жившим в разных частях Галлии римлянам было некуда деваться. Даже соберись они в Италию (куда их никто не звал), там ведь тоже всем командовали варвары. Римское общество не имело никакой иной перспективы, кроме как слиться с «варварским» обществом завоевателей. В числе прочих никакой другой перспективы не было у людей опытных, богатых и образованных, владельцев поместий и патрициев.

После захвата славянами Фракии и Македонии в ста, в двухстах верстах от завоеванных земель проходила граница никуда не девавшейся, вовсе не уничтоженной Византии. Восточной Римской империи. И туда мог уехать любой, кому по какой-то причине не хотелось жить среди варваров или служить их вождям.

В результате слияние варварских и имперских элементов шло гораздо более вяло. Но шло!

Храм Софии в г. Сердика (ныне – София) построен в VI веке – в византийское время и на византийской (тогда) территории. Но эта купольная базилика продолжала функционировать и под властью болгарских ханов, а тем более после христианизации болгар и славян.

Первые крепости в Плиске и в Пловдиве обнаруживают поразительную преемственность от византийской традиции.

Знаменитый Мадарский всадник – наскальное изображение всадника с собакой и пронзенного копьем льва – обнаруживает не меньшее сходство с мозаичными изображениями Византии.

Церковная архитектура и церковные росписи обоих Болгарских царств восходят к тем же византийским стереотипам (церкви в Велико-Тырнове). Это касается даже тырновской школы стенописи, которой по справедливости гордятся болгары, как своим национальным достижением (церковь св. Бояна в современной Софии).

Более поздние шедевры культуры обнаруживают все большую самостоятельность от исходного византийского пласта, но речь идет только о возникновении собственной, местной версии восточно-христианской культуры.

И после мусульманского нашествия сохраняется традиция восточно-христианской культуры (церковь Петра и Павла в Велико-Тырново).

Культура сербов обнаруживает такую же зависимость, но собственной стабильной государственности у сербов не было. Потому сербы и не могли создать шедевры монументальной архитектуры и живописи. Некоторые болгарские ученые допускают, что мусульманское завоевание прервало уже шедшее развитие болгарской культуры по европейскому типу.

В орбите западного христианства

Полабские славяне и славяне Центральной Европы оказываются в зоне влияния западно-христианской цивилизации. И в зоне действия Drang nach Osten – хищного напора немцев на восток, начавшегося еще в Х веке.

Ширмой для «дранга» часто оказывался крестовый поход.

Ведь немцы-христиане завоевывали земли славян-язычников.

Все земли к востоку от Эльбы-Лабы и до Одры-Одера давно видятся нам как коренные немецкие земли, тогда как еще в Х веке здесь обитали лютичи, бодричи (ободриты), лужичане – славянские племена. Немцы хорошо знали их, и, случалось, Карл Великий использовал славянские племена как союзников, ограждал свою империю от их набегов, мстил за убийство своих. Но, что характерно, в свою державу их земли не включал, своими подданными не делал. Карл Великий считал, что восстанавливает Западную Римскую империю. Что-то удерживало императора от того, чтобы считать славян частью этой империи и воевать с ними.

Первый раз завоевал земли славян по реке Лабе Оттон I в середине Х века и создал там несколько пограничных графств. Уже в 983 и 1002 году славяне восстали и обрели независимость.

Опасный враг заставлял объединяться в государство.

В 1044 году князь бодричей Готшалк объединил бодричей, лютичей и поморян в единую Вендскую державу. При Готшалке и его преемнике Крутом (1066–1093) Вендская держава могла отбивать катящиеся с запада волны Drang nach Osten. Державу разрывал на части местный сепаратизм отдельных племен. Одни славяне готовы были принять крещение, другие готовы были воевать до последней капли крови, лишь бы никогда не надевать креста.

Новый король Вендской державы, славянин с немецким именем Генрих, сын Готшалка, призвал немецких епископов. Власти Владимира у него не было, и по Лабе не поплыли кумиры, как поплыли по Днепру Перун и Хоре.

Возник только новый раскол на христиан и язычников.

Измученная внутренними распрями, Вендская держава, спотыкаясь, шла к своей гибели и окончательно распалась около 1129 года.

А в 1147 саксонские князья Генрих Лев и Альбрехт Медведь начали новый крестовый поход. Князь бодричей Никлот нанес рыцарям ряд поражений, сжег Любек, построил крепость Добрин, заключил перемирие. Но ведь ничто не изменилось. Сильным западным герцогствам, опиравшимся на поддержку всего христианского мира, по-прежнему противостояли разобщенные языческие племена.

В 1160 году война вспыхнула вновь. Генрих Лев заявил, что Никлот нарушил условия мира. Правда ли это?

Конечно, Генрих Лев спал и видел предлог, чтобы продолжить войну. Конечно, язычники могут хорошо воевать, но на их слово полагаться нельзя. Возможно, оба постарались, чтобы война не затихла. Да и с чего бы ей вдруг утихнуть?

Никлот погиб в одной из стычек на границе, а к 1170 году земля лютичей стала основой графства Бранденбург. Земля бодричей – основой графства Мекленбург. Липовый город, Липск, стал Ляйпцигом. Бранный Бор стал Бранденбургом, Мишны – Мейссеном (тем самым – мейссенский фарфор). Берлин образовался из двух славянских поселений, в 1307 году слившихся вместе.

Территория Германии увеличилась вдвое. На новые земли хлынул поток переселенцев, а славяне оказались очень быстро онемечены. В XVII–XVIII веках немецкие ученые будут записывать последние слова и фразы на языках лютичей и бодричей. Язык лужичан проживет дольше, и у немецкого писателя Эрика Шриттматера, который сам говорил, думал и написал несколько книг на немецком языке между 1930 и 1960 годами, был дед, который еще мог сказать несколько слов по-лужицки.

А на землях славян к востоку от Лабы, на этой второй Германии, по размерам больше первой, выросли большие княжества, в которых власть князей была несравненно сильнее, непререкаемее, чем на западе той же Германии. Города на востоке имели меньше привилегий, крестьяне оказывались бесправными крепостными. По словам Киплинга, «десять заповедей не имели силы к востоку от Суэца». Ну, а римское наследие не имело силы к востоку от Лабы. То есть имело, конечно, но эдак слабенько и временами едва теплилось.

Выводы? Первый вывод о том, что у германцев тоже есть свой восток и запад, в точности как у славян, то есть в таком же историческом соотношении. Второй состоит в том, что в Х–XIII веках для славян Центральной Европы самым важным, самым судьбоносным событием стал сам факт принятия или не принятия христианства, в любой из его версий. Как бы ни относиться к Drang nah Osten, факт остается фактом – германское нашествие окончилось плохо только для языческих племен.

Действительно, полабские славяне были и ушли из исторического бытия язычниками. В 1169 году мекленбургские рыцари разрушили общее для них святилище Арконы (на острове, который славяне называли Руяна, а немцы – Рюген). К этому времени чехи уже 200–250 лет были христианами; поляки – почти 200 лет. Получается, больше двух веков полабские славяне упорно не принимали нового, и даже князья с христианскими именами и титулами королей ничего не смогли изменить.

Может быть, католицизм слишком сильно ассоциировался с агрессией иноязычных, инокультурных пришельцев?

Возможно, племенные боги воспринимались, как знамя сопротивления? Очень может быть. Но это уже ничего не меняет. Язычество тех, кого завоевывают, делало агрессию морально оправданной. А у жертв агрессии оно не создавало достаточно эффективной идеологии племенной (и надплеменной) общности, психологических механизмов сопротивления. Против всего христианского мира каждое племя, чуть ли не каждый род взывали только к своим племенным богам, искали идеала только в уходящей старине, оказываясь во все более изменившемся, все сильнее отошедшем от этой старины мире. И проиграли, как тремя столетиями раньше саксы.

Не парадокс ли, что христианизировали полабских славян саксонские рыцари – сами жертвы крестового похода Карла Великого?

Точно так же вся Северная Польша, все языческое прусское Поморье было сравнительно легко завоевано крестоносцами. Как и языческие племена эстов, латов, латгальцев.

Там, где идеалом служила только племенная старина, где призывались только местные, племенные боги, там крестоносцы проходили, как нож сквозь масло.

Консолидация нескольких племен под властью Пястов, конечно же, усиливала позиции поляков. Болеслав Храбрый на рубеже тысячелетий полностью остановил немецкую агрессию против Польши. Но ведь и Вендская держава отнюдь не была игрушечной. Мечи бодричей и лютичей тоже были из железа, и не раз удавалось им нанести серьезные поражения нападавшим.

Так что совершенно неизвестно, как сложилась бы судьба и поляков, не начнись христианизация страны и народа еще при Мешко I, с 966 года.

Судьба Чехии, при всей ее самобытности, мало отличается от судьбы других стран Центральной Европы. И в отношениях с германским миром Чехия отнюдь не была обречена выступать в страдательном залоге. Временами Бавария оказывается под властью чешских королей.

Польша гораздо сильнее Чехии отличается от любых германских обществ. Но и ее тип хозяйства, бытового уклада, образа жизни сближает ее с остальной Северной Европой.

Факт есть факт: все племена западных славян, не принявшие христианизации, исторически погибли и были онемечены. Но те, кто пошел по пути христианизации, избежал гибели.

⇐ Предыдущая 40 41 42 43 444546 47 48 49 Следующая ⇒