Пожирающие глубины

Пожирающие глубины

Курт Франц, 30 января 2021 г.

С вами Курт Франц.

Я начинаю свой рассказ.

Сегодня всё было не совсем обычно.

Итак, принеся свою жертву Эберлю (она была серьёзная, многочасовая), она, ослабевшая, заявилась ко мне.

“Поймай меня”.

Я подхватил на руки её ослабевшее тело.

Поцеловал.

Хотел взять, но она не дала.

Сначала потребовала еды.

Я кормил её кровью, выжимая соки из младенца, и её лицо розовело.

“Вот теперь… - она придвинулась поудобнее, - нет, подожди”.

“Что?”

“Корми ещё”.

Я взял второго младенца.

В итоге, мне пришлось устроить ей ванну.

Она плавала задумчиво, расслабившись.

Я с интересом смотрел.

Белые груди виднелись над красной гладью, и казались мне островками, манящими меня.

Я решительно запустил руку под эту гладь и нащупал вагину.

Сжал.

Она кончила.

Засучила ногами.

“Курт!”

“Что?”

“Маньяк”.

“Сама-то”.

“Ладно, располагайся”.

Я нырнул.

Я плыл под кровавой гладью, как острый зверь, в стремлении найти пастью её влагалище.

Я накинулся.

Вбурился туда языком.

Она охнула и задрожала.

И, расслабившись, с наслаждением приняла мои ласки.

…Я вынырнул.

Взял её.

Сегодня я был полон сил – полночи она меня не трогала.

Ей было хорошо – лишь иногда она просила остановиться, и я понимаю, что это последствия жертвы.

Я терпеливо ждал.

Наконец, она отстранила меня, всосала в себя буквально всю кровь, и, бросив: “Мало!”, - пошла на перрон есть.

Я не успел её нагнать, как она уже бесцеремонно исчезла.

Пока шёл очередной эшелон с младенцами, она закусывала какими-то евреями.

“И вот это вот, - она задрала платье еврейки, выставляя на обозрение её худую голую задницу, - ты преподносил, как нечто значимое?”

Я зарычал.

“Не порти мой мир”.

“Хорошо, она твоя”.

Она подтолкнула еврейку ко мне.

“Но, прошу, больше не надо выставлять это как нечто, способное меня напугать”.

Я впился в жертву.

Я был готов и на то, чтобы сохранить эту частичку только для себя.

Ну и для наивных болванов из персонала.

Эльфрида, как бы ни корчила сама перед собой жертву, никогда жертвой по сути не станет.

И все её попытки “познать” окончатся тупиком.

Я знал это…

Она подозрительно глядела на меня.

“Что, Франц, думаешь?”

“Угу”, - промычал я сквозь кровь, всё крепче сжимая челюстями жертву.

“Напомни мне это там”.

Я кивнул.

Я почти подходил к оргазму.

“Нет, - решительно сказала она. –

Вот как надо”.

И, отстранив меня, вынула у меня жертву и одним решительным движением, отрастив свою имитацию члена, разорвала ей зад.

Полностью.

Еврейка пронзительно закричала.

…Поскольку у меня отняли жертву, я был вынужден кончить в зад самой Эльфриды.

Ей было вкусно.

Довольно урча, она всё глубже впивалась членом и когтями в плоть жертвы.

Надменная и сосредоточенная.

Образ из разряда богатых женщин, нагибающих всех остальных.

Я вздрогнул.

“Где ты это взяла?”

“В верхнем мире”.

“Брр”.

(Она эту гадость там ещё не освоила).

“Я бы не хотел, чтобы ты была такой”.

“Побеждай”.

“Вообще всех их?”

“Всю эту систему”.

“Ладно”.

Я оставил это на потом.

…Сам я, как уже сказал, слил свою жидкость вглубь Эльфриды, и пошёл по платформе в поиске той, кого мог бы съесть.

“Да эту доешь”, - сказала жена.

“Дохлятина”.

“Ладно, сожгут…”

Она нагнала меня.

“Помешала я тебе, да?”

“Ну…”

“Это за твою наглость”.

Она снова была Эльфридой – надзирательницей, кошкой, но никак не искажённой тварью из верхнего мира.

“Такой и оставайся”.

Она заурчала.

Урчание перешло в хохот.

“Пиздец, Франц.

Победи их.

Я такой становлюсь только потому, что хочется быть сильнее тебя…”

“У тебя для этого есть единственный выход”.

“Отсеки все остальные, прошу”.

“Я это и делаю.

А ты ещё ругаешься”.

“Мало приятного, когда тебя убивают”.

“А как Эберль?”

“А ему я вообще голову откушу.

Когда хорошо осознаю”.

…В общем, подошли младенцы.

Эльфрида расселась.

Она хотела доставить мне удовольствие зрелищем себя – пожирательницы.

Она нарочито медленно, кроваво выковыривала из них сердечки и набивала их растерзанными жизнями свой глубокий, страшный желудок.

Там была такая чернота, что я даже не понимал.

Глубина, сравнимая с Ниагарой.

Я застыл.

Я был парализован глубоким гипнотическим трансом – столь страшное и завораживающее было зрелище.

Она об этом знала.

И кормила, улегшись на спину и согнувшись, как качели, сначала вагину свою ненасытную, потом…

…Когда она кормила задницу, я уже вырубился.

Я плавал в полупрозрачном мире.

Видимо, меня вырубили мои предохранители.

“Слушай”.

Мои уши пронзил дикий вой.

Так, наверное, могла бы выть сирена.

Я очнулся, и увидел, как с бешеной скоростью локомотива младенцы уходят в более узкое, тайное отверстие.

Как маленькие розоватые черви.

Как спагетти из супа, втягивающиеся в рот.

Лишённый возможности отключиться, я сблевал.

Она хохотала.

Её потешала слабость моего организма.

…Когда-то я смогу смотреть на это прямо.

Пока же вид женщины, всеми своими невинными органами жрущей, как хищник, поезда детей, заставляет мой организм чувствовать себя плохо.

Это слишком пронзительно.

Наконец, она закончила.

И, похлопав по тугому животу (мне даже на миг показалось, что вокруг её шеи обёрнут фартук), встала.

Я положил руку ей на живот.

Он действительно был очень тугим.

“Мне надо расслабиться”, - сказал я.

Очень аккуратно взял её под спину.

Какое-то время мы слушали музыку.

Потом она извинилась и отошла за барак.

Облегчившись, вернулась.

“Вот теперь мы можем продолжать”.

Ей не хватало только бус и изящной дамской шляпы.

Я подыскал ей их – благо, вещей у нас на Сортирплац вагоны.

Она улыбнулась и примерила.

“Красиво”.

Вцепилась в меня…

…Какое-то время мы молча трахались.

Она сидела сверху.

Мне было даже всё равно, что подо мной какая-то грязь.

Помыться и переодеться было несложно.

Потом она меня перевернула и всё же попыталась оттрахать, как мужчина.

С сожалением заметила, что член у неё на меня “больше не растёт”, и что она может меня теперь только языками облизывать.

“Ну и слава Богу”.

“А я уже привыкла тебя так брать.

Ты такой вкусненький…”

“Я думаю, роль мужчины мы оставим мне”.

“Конечно.

Но я ведь не совсем мужчина.

Ну насилуют же женщины мужей страпонами”.

“Оставь”.

Она надулась.

“Овцу, что ли, трахнуть”.

“Овцу?!

Почему?”

“Мерзкие они”.

…Я понял, что ей просто необходимо было применить к кому-то насилие.

Отпустил.

Есть овцу она не стала – просто в конце убила.

Вернулась.

“Ну вот.

Извожу я тут ваших животных.

И вообще пол-лагеря разгромила”.

Я сказал, что пусть делает, если необходимо, и вообще она лагерь не трогала и наговаривает на себя.

“Но у вас тут всё такое дисциплинированное”.

“Но в эту дисциплину необходимо встроить тебя.

Пусть и такую взбалмошную”.

“Пра-авда?”

Она уже сидела на мне.

Извивающийся язык вывалился на полметра.

Чёрная пасть была раззявлена.

Угли глаз…

Я слишком поздно почуял опасность – она громко сглотнула, и я оказался в темноте.

Она проварила меня со смаком, хорошо, добротно.

Кал из меня вышел первосортный.

Мне даже трудно было восстанавливаться обратно в Курта Франца.

Она смотрела на меня с явным аппетитом – я прямо кожей ощущал её вперившийся взгляд, расслабленный и пристальный одновременно.

Так смотрел на неё я со своих фотографий.

Так смотрела теперь она.

Она подождала, пока я восстановлюсь, и, вновь поместив в свои страшные глубины до основания мой член, стала хрустеть моим мясом.

Я опять был в ней.

И опять она меня сварила хорошо.

В третий раз она меня есть не стала.

Снова попыталась взять членом.

Я вздохнул и расслабился.

У неё не вышло.

“Да что такое…”

Она хотела всунуть мне в жопу палку, но передумала.

В отличие от меня, да и всех нас, она чётко ощущает, за какой гранью ей придёт расплата.

Просто вонзила мне в задницу язык и так насадила.

Даже подняла на силе языка над собой.

Я чувствовал себя шашлыком.

Отправила в пасть…

…Эти игры продолжались долго.

Это не описать.

Она неимоверно кайфовала от того, что я был у неё в желудке.

Я же был рад, что меня жрёт такое прекрасное существо.

Наконец-то я стал это ощущать.

…Мы лежали, усталые.

Она как бы сморщилась и поблекла.

“Опять в верхний мир…”

“Кнут себе купи”, - напомнил я.

“Точно.

Доставлю себе удовольствие”.

…Пишем здесь.

Комендант лагеря смерти Треблинка

Курт Франц.