Индустрия культуры

§ 17. Индустрия культуры

«Диалектика Просвещения» – произведение известное, очень известное. Знаменитое. Оно давно уже разобрано на цитаты, на него принято ссылаться (то есть демонстрировать научной общественности: я-с-ним-знаком). Столь широкий резонанс вызван, полагаю, не частными темами, которые читателю могли быть уже известны и с которыми мог свыкнуться. Славу этому произведению принесла не столько пессимистическая теория разума, не только концепция Просвещения в неожиданной формулировке (хотя и она тоже), главным образом не концепция антисемитизма. Ее принес материалистически-производственный подход к анализу современной культуры – крайне последовательный, доведенный до крайности, т. е. примененный даже и к тем областям, которые ранее считались никак не связанными с «производством» и скорее относились к области «свободного творчества духа». Подход, продуманный во всех возможных следствиях – как уже доступных наблюдению, так и возможных будущих. Наиболее ярким произведением середины ХХ в. «Диалектику Просвещения» сделала концепция культур-индустрии. Эта тема необычайно подробно обсуждалась в зарубежной критической литературе, а также была представлена и в отечественной. Мы имеем здесь дело с проблематикой, получившей наибольшую известность, причем не только в самой культурологии, а также и в исследованиях многих современных специальных дисциплин; свое развитие положения культур-индустрии получат затем и в трудах самих Хоркхаймера и Адорно. К идее индустрии культуры во второй половине ХХ в. обращаются как многочисленные труды левой теории, так и исследования, возникшие на основе совершенно других концептуальных установок. При необычайной дифференцированности и многообразии положений, которые будут затем развиваться или опровергаться, само их изложение в этом разделе (как, впрочем, и в других частях книги) необычайно сжато и конденсированно – как если бы авторы желали уместить целую энциклопедию современной культуры в максимально компактном послании к потомкам и предостережении современникам, будучи ограниченными во времени и запасе бумаги78. Многие важные и относительно самостоятельные тезисы «слиты», предельно прижаты друг к другу, предъявляются если и не через запятую, то очень часто – без какого-либо перехода, в следующем же предложении. Фрагментарность «Диалектики Просвещения» вообще достаточно заметно контрастирует с ее афористическим стилем письма и сплошным характером текста, крайне редко использующим даже разбиение на абзацы. Вполне возможно, подобный стиль должен компенсировать эссеистичность общей композиции работы. Манифест, состоящий из одного абзаца. Есть также все основания полагать, что франкфуртцы сознательно «тренируются» в этом литературном жанре79.

В противоположность этой литературной особенности построения «Диалектики Просвещения» представляется, потому, целесообразным по возможности структурировать дальнейшее изложение в виде системы тезисов80.

Итак, первый тезис культур-индустрии:

1. Современная культура все покрывает схожестью (Ähnlichkeit) (144).

Уже в самом тезисе заложено то, что примеров «схожести» должно оказаться много. Потому тут же, на первых страницах произведения, авторы анонсируют области, между которыми эту схожесть удастся выявить: фильм, радио, журналы; эстетические и политические явления, декорации выставок и обстановка административных помещений, архитектура города и монументальные сооружения. Предъявленные пока как возможные иллюстрации, все эти сходства станут чуть позже в самом произведении отдельными тезисами, подлежащими обоснованию.

1.1. Эта схожесть – пока регистрируемая авторами декларативно – не является некой «скрытой гармонией» отдельных проявлений материальной культуры. Наоборот, она являет, демонстрирует себя человеку, мы можем его наблюдать (144–145). Она образует как бы видимое глазу единство макро- и микрокосма.

1.2. Явленность этой «схожести» имеет далеко идущие следствия, на которые авторы намекают тут же: она суггерирует «ложную идентичность».

1.3. Более того, гармония эта не только явлена, но сама ее явленность, ее демонстрация – одна из ее важнейших черт. Те, кто ею управляют, упрочивают свою власть тем сильнее, чем более настойчиво ее пропагандируют.

(Это означает, что подобная явленность, «зримость», «образность» может начать в культуре автономную жизнь, стать самостоятельной ценностью; может развиться культ явленности, демонстрации – см. далее § 28, а также § 43 сл.)81.

1.4. Демонстрация этой явленности, может, таким образом, применяться с идеологическими целями. (Впоследствии это может означать, что для определенного общества традиционно (т. е. рационально, концептуально) сформулированная идеология может оказаться излишней, ее заменит сама культура, нацеленная на демонстрацию (ср. далее § 46)82.

1.5. То, что эта идентичность пропагандируется, совсем не означает, что те, кто этой пропагандой занимается, заинтересованы во вскрытии подлинной природы ее идентичности. Скорее, наоборот.

(Это подведет затем к обоснованию тезиса, заявленного уже в заголовке первого раздела о культур-индустрии – о том, что просвещение – это преднамеренный обман масс; эта линия обеспечит дополнительное сюжетное единство всему собранию «философских фрагментов» под названием «Диалектика Просвещения».)

2. Одним из средств сокрытия природы этой «схожести» становится объяснение культур-индустрии технологическим способом. Определенный резон в этом, конечно, есть, поскольку техника действительно привела «к стандартизации серийной продукции» (145).

3. Техника получает власть над обществом. И эта власть есть прежде всего власть экономически наиболее сильных83.

Конкретное авторство этой системы, этого обстояния дел уже было затронуто в предыдущих тезисах (точнее: был сделан намек на ответственных за нее). Теперь это указание конкретизируется: монополистические круги крупного капитала.

4. Рассмотрение техники как средства объяснения «схожести» (или «идентичности»), обнаруживаемой в самых различных областях современной культуры, позволяет сделать важный вывод о природе самой силы, которая использует это средство объяснения: «техническая рациональность стала рациональностью самого господства». (В дальнейшем это может означать, что «экономически сильнейшие» попытаются сосредоточить внимание общественности главным образом на проблемах техники и технологии.)

5. Техническая рациональность как «разум» социального господства есть, далее, неизбежная природа (Zwangscharakter) общества, отчужденного в самом себе.

Это – вновь тезис, имеющий самостоятельное значение. Во-первых, он обозначает связь с традиционной для марксизма проблемой отчуждения человека от результатов собственной своего труда. Во-вторых, утверждая «неизбежность» этого процесса, позволяет в дальнейшем сделать «обобщенный» вывод о неизбежности и неотвратимости процессов деградации в обществе, культуре.

Если первые пять основных тезисов культурндустрии имеют «макрохарактер», т. е. описывают отношения общества и индивида, культуры и власти в целом, то следующая группа касается уже индивида, анализа его состояния в таком обществе и в рамках подобной культуры.

Рассмотрение проблемы отчуждения на время сосредоточится на «индивиде».

В обобщенной формулировке эта идея принимает форму следующего тезиса:

6. Уже описанная в общих чертах культурная и общественная организация отнимает у человека его «свободу».

6.1. Система постепенно, причем во всех областях, ограничивает возможность какой-либо спонтанности человека, т. е. возможности его незапрограммированных реакций и действий; происходит сокращение сфер, в которых эта реакция вообще ожидается и оказывается уместной. (Здесь для примера приводится развитие техники, взятое по таким знаковым вехам ее открытий, как телефон и радио; если в первом случае активность человека еще необходима, то радио предполагает уже только пассивное восприятие определенных радиопрограмм.)

6.2. Система ограничивает свободу и на более фундаментальном уровне – франкфуртцы даже говорят о дегенерации трансцендентальной способности воображения. Тезис амбициозный и смелый, а потому авторы уделят особое внимание его обоснованию.

6.3. Поскольку в «Диалектике Просвещения» речь постоянно ведется о коррелятивных структурах – личности и системы власти – и любая из тенденций, выявляемая относительно одной из сторон этой системы, всякий раз иллюстрируется примерами соответствующих процессов в другой, франкфуртцы делают тут же важное замечание относительно приемлемости некоторых методов объяснения этой связки.

«Сознание публики, – отмечают они, – которое, как говорят (и говорят справедливо), способствует системе культур-индустрии, есть часть системы, а нее ее оправдание» (146). Это означает прежде всего, что не следует искать оправдания всему, что делается в современной культуре, кивая на несовершенство или ущербность «потребителя», желающего тех или иных форм. Это значит, помимо прочего, что призывы к индивидуальному (моральному, цивилизационному и пр.) самосовершенствованию человека, пусть и оправданные, необходимые, все-таки не имеют отношения к социальному анализу и, можно обобщить, философской деятельности. Это означает, далее, что за стремлением ограничиться этими призывами может скрываться нежелание (неумение, боязнь) анализировать структурные проблемы организации общества. Аргумент, объясняющий культур-индустрию из потребностей индивида, таким образом, столь же ложен, как и объяснение современной системы культуры с помощью «технологического аргумента».

Благодаря каким же именно механизмам, особенностям современной культуры осуществляется ограничение свободы?

7. Происходит это в первую очередь благодаря унитарному (унифицирующему) строению этой культуры. Любая массовая культура при монополизме «идентична».

Наконец, следующий важный тезис (8) касается того, что культур-индустрия как система есть, и как она управляет человеком (ограничивая его свободу и пр.). Поскольку индустрия культуры и есть определенный способ управления, он принимает двуслойную форму.

8.1. Культур-индустрия есть производство развлечений (161).

8.2. Управление в современном обществе осуществляется путем развлечения.

Это – самостоятельная и важная идея, обсуждавшийся в разных аспектах и другими мыслителями. (Хайдеггер об управлении путем рассеяния84; Арендт о том, что современные методы управления, основанные только лишь на насилии более невозможны85.)

Таковы основные тезисы культур-индустрии. Все остальное в этом разделе занимают иллюстрации к основным тезисам. В этих иллюстрациях вскрываются некоторые частные механизмы современного господства посредством культуры.

Теория индустрии культуры – новая после М.Вебера концепция изменений, происходящих в современном обществе и культуре. Если мир христианской культуры – это общество труда, то общество потребления – мир, в котором труда должно быть поменьше, а доступных благ должно быть больше. Гениальным предтечей теории культуры в современную эпоху был Олдос Хаксли, выделивший основные черты дегуманизированной культуры, к которым обращаются потом Хоркхаймер и Адорно:

– каждый принадлежит всем остальным (идеал коллективности); коллективность реализуется посредством «сходок единения» (ныне в некоторой форме их заменяет новая медиа-публичность – тот же принцип: «кричать со всеми»);

– «машины должны работать без перебоя, их должны обслуживать люди – такие же надежные, стабильные, как шестеренки и колеса….» (идеал стабильности: «Стабильность. Для достижения ее – все это»;

– эмоции возникают в промежутке между позывом и его удовлетворением; этот промежуток необходимо убрать (необходимость устранения эмоций);

– общество сознательно строится как общество потребления (поговорка, внушаемая его жителям: «чем старое чинить, лучше новое купить»; потребление обращено в повинность, а «недопотребление» объявляется «преступлением против государства»;

– разделение между личным, приватным и работой – условно: «приватное» (т. н. «досуг» тщательно контролируется и регламентируется; сколько его будет по времени, каков он будет – все это подчинено задачам производства86; элиминация личного, приватного реализуется через пропаганду постоянного нахождения среди людей87;

– диалог Мустафы Монда, главного управителя этого общества, воспроизводит главную тему «Легенды о Великом Инквизиторе».