ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ

Надежда Лаевская

ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ

Рассказ

На летней веранде итальянского ресторана «Олива» в мягком, глубоком кожаном кресле расположился Юрий Олегович Сорин. Его крашеные темно-русые волосы были гладко зачесаны, у маленьких карих глаз раскинулись веточки морщин. Худой официант с жилистой шеей принес бокал белого сухого вина и овощной салат. «Явно за тридцать и все еще с подносом», — подумал Юрий Олегович. Он пригубил вино, расстегнул пиджак и ворот рубашки.

Сорин всегда устраивался за одним и тем же столиком. Рядом, обняв ладошками щечки, под плеск воды о чем-то мечтал кудрявый ангелок. Ангелок на фонтане напоминал Юрию Олеговичу сына Ванечку. К тому же с любимого места не было видно прохожих и пыльной дороги.

На противоположной стороне улицы за литой черной оградой рос ясень. Его ветви-щупальца метались в разные стороны, близкая осень разъедала листья ржавчиной. Под ясенем, подложив небольшую подушку, сидела на ограде Софья Андреевна. Она ежилась в обтягивающей когда-то бордовой футболке, темные хлопковые штаны скрывали отекшие ноги. Слева от нее висел прозрачный пакет с двумя желтыми половичками, у ног стояли матерчатая сумка на колесиках, картонная коробка и ведерко с букетиками. За цветами Софья Андреевна по утрам, накормив Илюшу, ездила в лесопарк. В воде под резинками склонились ромашки, иван-чай, колокольчики. На картонной коробке ждали своего покупателя красные лаковые босоножки с открытым носом. Вблизи были видны черные полоски по бокам, кожа на правом каблуке свернулась гармошкой.

Красные босоножки Соне сорок три года назад подарил Егоша. Соня работала в буфете для персонала аэропорта. Брала ночные смены, чтоб уйти до прихода отца.

Она с детства ненавидела субботу и воскресенье — в выходные отец проверял дневник. Попадало даже за четверку: «Молодец! Дворники стране нужны».

Мама Сони Любовь Тимофеевна разносила почту. Вечерами она шила или вязала. Соне нравилось за ней наблюдать.

— Что зря смотреть — бери крючок, — говорила мать.

Серебристый крючок вылетал из Сониных рук. Девочка поднимала его и стучала по столу. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.

— Слышишь, прямо как барабанная палочка!

— Не стучи — отец отдыхает, — Любовь Тимофеевна забирала у дочери вязание. — Эх, Соня, Соня…

В седьмом классе Соне выставили тройки за четверть по физике и геометрии. Отец требовал дневник. Соня закрылась в ванной. Отец колотил в дверь:

— Вышла сейчас же!

— Я моюсь.

Зашумела вода.

— Уже помылась!

Снаружи стукнула задвижка, погас свет. Соня слышала, как говорила мать:

— Как ты сейчас можешь читать! Она же там в темноте.

— Вязала — вяжи дальше! Дура! — рявкал отец, и становилось тихо.

Соня вертела в руках круглую коробку зубного порошка, проводила на мятном песке дорожки, похожие на следы самолета: «Вырасту, стану стюардессой и улечу».

Мать выпустила ее после двух ночи:

— Только задремал. Не шуми.

Школу Соня окончила без троек. Отец повел ее сдавать документы на экономический:

— Еще аттестат забудешь!

Первым экзаменом была алгебра. У аудитории роились абитуриенты, кто-то прятал шпаргалки, кто-то продолжал зубрить учебник. Соня пошла в приемную комиссию и забрала документы.

Набор на курсы бортпроводников уже был завершен. Соне посоветовали подойти в феврале и подтянуть английский. Отцу Соня сказала, что не поступила, но будет заниматься с репетитором, а пока поработает буфетчицей. Отец фыркнул: «Вся в мать!» — и месяц с ней не разговаривал.

Буфетчицы ходили в мешковатых темных платьях и серых передниках. Любовь Тимофеевна подогнала дочке платье по фигуре, обшила передник широким белоснежным кружевом. Ночью посетителей было немного. Иногда за столик у стены садился пилот. Глаза у него были добрые, но грустные. Когда он улыбался, на щеках появлялись ямочки: маленькая у уголков губ и большая — от кончика носа до подбородка. Пилот брал чай с лимоном, двумя кубиками сахара и салат «Витаминный». Соня слышала от девчонок: пилот женат, зовут его Егор. Второго сентября он вдруг попросил:

— Посиди со мной немного…

— Нам не положено.

— Извините, просто домой не хочется.

— Если только чуть-чуть, — Соня поскользнулась на мокром полу, пилот ее подхватил. Как же шла ему темно-синяя с золотыми нашивками форма! Соня покраснела: — У вас руки теплые.

— Есть такое дело, — улыбнулся пилот. — Мы ведь еще не знакомы — Егор Журавлев.

— Соня, Софья Столбова. А вы с парашютом прыгали?

— Прыгал.

— Страшно?

— Сперва всегда страшно, — пилот вложил в Сонину руку деревянный флакончик: — Спасибо тебе, Соня Столбова.

Внутри светло-коричневого флакончика прятались духи «Болгарская роза». Соня раз по пять в день вытаскивала маленький стеклянный пузырек и подносила к носу — внутрь проникал сладкий, манящий аромат. Утром после смены она ложилась на диван и смотрела, как солнечное масло катается в ладошке.

Егор Журавлев стал заходить в буфет чаще. Соня встречала его после рейсов. Четырнадцатого сентября Егор пригласил ее в парк на аттракционы. Они подошли к кассе.

— На чем поедем? — спросил Егор.

— На чертовом колесе! Мы ведь на первом этаже живем, со двора все слышно и балкона нет.

Колесо обозрения поднималось над землей. Соня глядела в прямоугольное окошко кабинки:

— Дома серые и крыши серые, а люди на чайные ложки похожи.

Егор засмеялся:

— Вот придумала: люди — чайные ложки!

— Отучусь на курсах бортпроводников и тоже летать буду.

— Зачем ждать, летим на выходные в Москву, погуляем.

— В Москву…

Журавлев вытащил из-под куртки красные лаковые босоножки:

— Мы к ним в «Польской моде» сумочку тебе купим.

— Это очень дорого, я не могу...

— Не мне же в этих туфельках танцевать!

— Послушай, это… А твоя жена?

Журавлев убрал руку с Сониных плеч. Чертово колесо начинало третий круг.

— Мой старший брат Витя тоже был летчиком. Двенадцатого мая Витя с невестой возвращался из цирка. Я в цирк с ними просился — не взяли. Они решили дворами скосить. У Маши сумку выхватили. Витя за парнями погнался, у одного нож был… Мать Машу как родную любила, так она с нами и осталась. В шестьдесят восьмом поженились — девять лет живем, детей нет. Соня, я с тобой хочу новую жизнь начать.

— Новую жизнь? Я… — чертово колесо остановилось, Соня выскочила из кабинки.

Вечером на открытом окне появились гладиолусы и красные лаковые босоножки.

Они стали встречаться на квартире друга Егора. В конце октября Соня в голубой комбинашке, обшитой тем же кружевом, что и ее рабочий передник, на краю дивана теребила цепочку светильника. Похожий на большой пузырь плафон несколько раз загорался и гас.

— Соня, что за детский сад! — не выдержал Журавлев.

— Егоша, у нас семья будет.

Егор надел пиджак:

— У меня есть семья.

— А как же новая жизнь… с нами?..

— Жизнь одна, Сонечка. Приберись тут и дверь захлопни.

Золотистая цепочка в мелких шариках осталась у Сони в кулаке.

Больше Егор Журавлев к ней в буфет не заходил.

В декабре отмечали шестидесятилетие отца. Дома спиртного не хватило. Мать кинулась в ближайший ларек. Проводили гостей. Через несколько часов юбиляра забрала неотложка. Из больницы отца увезли на кладбище.

Вскоре скрывать интересное положение Сони уже было нельзя.

— Улетел журавль, — вздохнула Любовь Тимофеевна, — хорошо, хоть отец этого не увидел. Ладно, выкарабкаемся как-нибудь.

Соню перевели за кассу в столовую. В начале апреля две хохотушки стюардессы придвинули к кассе поднос с пирожным «Наполеон», безе, компотом и чаем. На плече большеглазой брюнетки висела красная кожаная сумочка.

— Егорушка подарил, новую жизнь со мной начать хочет. Сколько с нас?

— Пятьдесят шесть копеек, — машинально ответила Соня.

Словно молотком ударило в низ живота, тупая боль сдавила поясницу. Вызвали скорую…

Было одно из первых дежурств Юрия Сорина.

— Давайте позвоним Николаю Петровичу, — советовала акушерка.

— Это ни к чему. Справлюсь сам!

Новорожденный не кричал. Утром мамочкам принесли малышей — всем, кроме Сони. Она с трудом дошла до ординаторской.

— У вас мальчик — кило шестьсот… — начал Сорин.

— Я хочу видеть сына.

— Не стоит. Ребенок тяжелый, долго не проживет. Вам нужно…

— Хочу видеть сына, — повторила Соня.

— Зачем? Он не сможет даже сидеть. Вы — молодая женщина, подумайте.

— Отведите меня к сыну.

Через стекло Соня смотрела на Илюшу. Он лежал в прозрачной капсуле на белой пеленке с голубыми перышками. Ее птенчик. Ножки-спичечки, розовые пальчики.

— Это он за нас мучается, — говорила Любовь Тимофеевна.

Соня возила Илюшу к докторам наук, месяцами лежала с ним в больницах, через знакомых доставала лекарства, три раза в неделю к ним ходила массажистка. У Илюши окрепли ручки. Он ловил мячик, со всей силы кидал его и смеялся. Соня водила сына по пластмассовым лечебным коврикам. Коврики кололи ножки.

— Не-а, ма-ма! Не ка-чу!

— Пожалуйста, Илюша, до двери и обратно, а потом будем лепить собачку из пластилина.

Когда Илюше было шесть, Соня свалилась с ангиной. Заразился и мальчик, несколько дней держалась температура под сорок. С тех пор Илюша сидел в подушках, а чаще лежал на диване. В комнату перенесли телевизор. Илюша любил мультики и передачи о животных.

В начале девяностых начали задерживать зарплату. Летом Соня предлагала журналы про звезд, сад и огород в электричках, нередко приходилось бегать через весь поезд от контролеров. Осенью она продавала жареные семечки в газетных стаканчиках недалеко от школ, на остановках. Ее гоняли бойкие торговки и милиционеры. Зимой Софья с блестящими прыгающими шариками стояла у цирка и кукольного театра…

Во сне ушла Любовь Тимофеевна. После смерти матери Софья Андреевна работала на полставки на раздаче. В две тысячи пятнадцатом ей исполнилось пятьдесят пять. На юбилей ей вручили полторы тысячи рублей, семь белых хризантем и два желтых половичка — для туалета и ванной. Заведующая произнесла теплые слова и представила рыжую девочку:

— Отдыхайте спокойно. Вот ваша смена.

…Дежурства быстро утомили Юрия Сорина. Он стал ассистентом на кафедре акушерства и гинекологии. Часто заходил в институтскую библиотеку — в художественном отделе работала дочь проректора Наташа.

— Совсем перестал читать, только учебники по акушерству и научные статьи, может, посоветуете что-нибудь для души.

— «Записки юного врача» Булгакова, рассказы Чехова, — предложила Наталья.

— Пожалуй, начну с Чехова.

Вернув очередную книгу, Юрий сказал:

— Я вам в Горьком закладку оставил.

В сером томе лежали билеты в театр.

Спустя полгода они поженились. Юрий Олегович защитил кандидатскую, через восемь лет докторскую, консультировал в больнице. Росли дочери — Марина и Оля. Утром его ждала отглаженная рубашка, вечером — сытный ужин.

Жена хотела вернуться на работу.

— Зачем тебе это? Ты здесь нужна мне и дочерям. Да, я статью написал, на досуге поищи опечатки, — говорил Юрий.

Наталья осела дома. Марина поступила в юридический, Оля окончила девять классов, вышел на пенсию тесть.

На лестничной площадке пахло выпечкой.

— Минут через двадцать тебе накрою. Последний корж на Олюсин день рождения в духовке, — сказала Наталья вошедшему на кухню мужу.

Юрий Олегович окунул палец в шоколадный крем:

— Ум-м… Ты мой доклад посмотрела?

— Вычитаю к пятнице.

— Конференция пятого, а не в пятницу.

— Подожди, только допеку торт…

— Нельзя было купить в магазине?!

— Там совсем другое.

— Олин день рождения отметим в ресторане — ешь свои коржи сама.

Юрий стал задерживаться на работе, часто ездил в командировки. После очередной командировки он к жене не вернулся. Через три года Сорин женился на своей студентке, у них родился Ванечка.

…Юрий Олегович отдыхал в мягком, глубоком кожаном кресле на летней веранде итальянского ресторана «Олива». Десять лет он руководил клиникой репродуктивной медицины «Новая жизнь». На днях клиника переехала в новое здание. Юрий Олегович обживал тридцатиметровый кабинет с овальным столом из красного дерева. На стенах в золотых рамках висели его дипломы и грамоты, за спиной — портрет президента. Его сын тоже станет врачом, и образование он получит в Америке. Только бы не прогуливал занятия с репетиторами!..

Софья Андреевна начала собираться, нужно было зайти в аптеку за лекарствами себе и Илюше. После аптеки у нее останется рублей восемьсот, их с сыном пенсии через восемь дней. Еще она хотела купить Илюше его любимое шоколадное мороженое. Поникшие букеты Софья Андреевна забирала домой вместе с половичками и красными босоножками.

Парнишка в черных очках направил на нее телефон.

— Не надо меня снимать, возьми букетик для мамы — всего пятьдесят рублей, — сказала Софья Андреевна.

— А босоножки сколько?

— За триста отдам, но их мерить надо.

— Я на карточку сброшу, номер скажите.

— У карточки только на автобус и в продуктовый.

— С пяти тысяч сдадите?

— Куда там.

Парнишка вытащил из сумки на поясе красную бумажку:

— Потанцуйте в босоножках.

— Шутишь, что ли? Я сорок лет назад танцевала, вон ноги какие стали — в резиновых шлепках хожу.

— Станцуете — пять тысяч ваши.

Софья Андреевна хотела прогнать мальчишку, но вспомнила про аптеку, мороженое, восемь дней до пенсии, про ортопедическую подушку, которую присмотрела для Илюши. Она сбросила фиолетовые шлепки. Парнишка что-то говорил в телефон. Ступни стали грузными и широкими. Очень давно она бегала в босоножках к Егоше. После разговора о ребенке Софья его больше не видела, говорили, он с женой переехал в Магнитогорск. Софья Андреевна кое-как всунула ноги в босоножки. Лицо покраснело, ступни пытались высвободиться из неудобной обуви. Софья Андреевна шагнула, оступилась и села на асфальт. К ногам прилетела красная бумажка.

Проходившая мимо женщина помогла Софье Андреевне встать.

Парнишка уже сидел на летней веранде ресторана «Олива».

— Ванечка, как английский? — спросил Юрий Олегович.

— Устал, — Ваня подозвал официанта: — Пиццу с креветками и мохито.

— Безалкогольный, — уточнил Юрий Олегович и поднял бокал: — За твои успехи!

Софья Андреевна подарила женщине букетик:

— Не переживайте, со мной все хорошо.

Она оперлась на ограду. Колотилось сердце. Сейчас сосчитаю до десяти и пойду.

На плечо села божья коровка, прогулялась по руке и взмахнула крылышками. Лети на небо, красавица! Тучи скрывали солнце. Господи, помоги этому мальчику и нас с Илюшей не оставь.

Софья Андреевна спрятала босоножки и покатила тележку к аптеке.

10 сентября 2020 года