|
|||
АджимушкайАджимушкай Кто всхлипывает тут? Слеза мужская Здесь может прозвучать кощунством. Встать! Страна велит нам почести воздать Великим мертвецам Аджи-Мушкая.
Воспрянь же, в мертвый погруженный сон. Подземной цитадели гарнизон! Здесь был военный госпиталь. Сюда Спустились пехотинцы в два ряда, Прикрыв движенье армии из Крыма. В пещерах этих ожидал их тлен. Один бы шаг, одно движенье мимо И пред тобой неведомое: плен!
Но, клятву всем дыханием запомня, Бойцы, как в бой, ушли в каменоломни. И вот они лежат по всем углам, Где тьма нависла тяжело и хмуро, Нет, не скелеты, а скорей скульптура, С породой смешанная пополам. Они белы, как гипс. Глухие своды Их щедро осыпали в непогоды Порошей своего известняка. Порошу эту сырость закрепила, И, наконец, как молот и зубило, По ним прошло ваянье сквозняка.
Во мглистых коридорах подземелья Белеют эти статуи Войны. Вон, как ворота, встали валуны, За ними чья-то маленькая келья. Здесь на опрятный автоматец свой Осыпался костями часовой. А в глубине кровать. Соломы пук. Из-под соломы выбежала крыса. Полуоткрытый полковой сундук. Где сторублевок желтые огрызья, И копотью свечи у потолка Колонкою записанные числа, И монумент хозяина полка.
Окаменелый страж свой отчизны. Товарищ! Кто ты? Может быть, с тобой Сидели мы во фронтовой столовой? Из блиндажа, не говоря ни слова, Быть может, вместе наблюдали бой? Скитались ли на Южном берегу, О Маяковском споря до восхода, И я с того печального похода Твое рукопожатье берегу?
Вот здесь он жил. Вел записи потерь. А хоронил чуть дальше — на погосте. Оттуда в эту каменную дверь Заглядывали черепные кости, И, отрываясь от текущих дел, Печально он в глазницы им глядел И узнавал Алешу или Костю.
А делом у него была вода. Воды в пещерах не было. По своду Скоплялись капли, брезжа, как слюда, И свято собирал он эту воду. Часов по десять (падая без сил) Сосал он камень, напоенный влагой, И в полночь умирающим носил Три четверти вот этой плоской фляги,
Вот так он жил полгода. Чем он жил? Надеждой? Да. Конечно, и надеждой. Но сквознячок у сердца ворошил Какое-то письмо. И запах нежный Пахнул на нас дыханием тепла: Здесь клякса солнца пролита была. И уж не оттого ли в самом деле Края бумаги пеплом облетели?
«Папусенька! — лепечет письмецо. Зачем ты нам так очень мало пишешь? Пиши мне, миленький, большие. Слышишь? А то возьму обижуся — и все! Наташкин папа пишет аж из Сочи. Ну, до свидания. Спокойной ночи». «Родной мой! Этот почерк воробья Тебе как будто незнаком? Вот то-то (За этот год, что не было тебя, Проведена немалая работа). Ребенок прав. Я также бы просила Писать побольше. Ну, хоть иногда... Тебе бы это Родина простила. Уж как-нибудь простила бы... Да-да!»
А он не слышит этих голосов. Не вспомнит он Саратов или Нижний, Средь хлопающих оживленных сов Ушедший в камень. Белый. Неподвижный. И все-таки коричневые орды Не одолели стойкости его. Как мощны плечи, поднятые гордо! Какое в этом жесте торжество!
Недаром же, заметные едва Средь жуткого учета провианта, На камне нацарапаны слова Слабеющими пальцами гиганта: «Сегодня вел беседу у костра о будущем падении Берлина». Да! Твой боец у смертного одра Держался не одною дисциплиной.
Но вот к тебе в подземное жилище Уже плывут живые голоса, И постигают все твое величье Металлом заблиставшие глаза. Исполнены священного волненья, В тебе легенду видя пред собой, Шеренгами проходят поколенья, Идущие из подземелья — в бой!
И ты нас учишь доблести военной. Любви к Советской Родине своей Так показательно, так вдохновенно, С такой бессмертной силою страстей, Что, покидая известковый свод И выступив кавалерийской лавой, Мы будто слышим лозунг величавый: «Во имя революции — вперед!»
* * * Ах, что ни говори, а молодость прошла... Еще я женщинам привычно улыбаюсь, Еще лоснюсь пером могучего крыла, Чего-то жду еще — а в сердце хаос, хаос!
Еще хочу дышать, и слушать, и смотреть; Еще могу шагнуть на радости, на муки, Но знаю: впереди, средь океана скуки, Одно лишь замечательное: смерть.
|
|||
|