АВТОБИОГРАФИЯ

АВТОБИОГРАФИЯ

Я, Маслов Виталий Семёнович, родился в деревне Сёмжа Архангельской области Мезенского района 1 сентября 1935 года. Родители – Маслов Семён Виссарионович – 1899 года и Маслова Александра Никифоровна – 1902 года, оба уроженцы Сёмжи. Кроме меня было ещё шестеро детей – Вениамин, Сергей, Виктор, Анна, Вячеслав, Николай. Дедов не помню ни которого.

Из бабушек с нами жила Елизавета Фоминична (баба Лиза), мать отца. Я был её любимцем. Сама бабушка была непоседа или - нужда заставляла, но с самых малых годов я помню себя с нею в лодке, в лесу, на болотах, на пожнях (ещё до покоса), во всём поэтому, когда она умерла (в январе 1947 года), я уже прекрасно знал ближние и дальние окрестности: леса, болота, пожни и всё, что есть в них. Видимо, это уже ценилось – из шестого класса, из Каменки, я вызывался председателем, чтобы найти и поймать коней, совсем одичавших за лето. Вообще, за время учебы в 5-7 классах (после четвёртого год пропустил) светлыми местами в жизни были только каникулы да многие-многие прогулы – убегал домой. Домой – всегда пешком (40 км с гаком), обратно – всегда ждал попутья, хоть до четверга. В шестом классе которую-то четверть вообще не учился – гуляла скарлатина. Вижу, что к кому-то идёт фельдшер, сразу же за ним, тут же хватали за плечо и на карантин. А мне только то и надо было, тут же на лыжи и домой. Голодно было и тоскливо.

Если спросить, когда я начал писать, я бы сказал – в шестом классе - в осеннюю распуту, когда не мог удрать домой. Задали сочинение «Один день каникул». Помню, что сидел в школе на втором этаже в физическом классе, глядел в домашнюю сторону и, сквозь слёзы писал, чем пахнет сёмженский лес в начале мая… Через день учитель (настоящего учителя почему-то не было) долго держал в углу, требовал признаться, откуда списал, а потом поставил единицу.

Вообще же, как-то вышло, что семилетку закончил на «отлично», собрали денег и отправили в Ленинград в Мореходку. Если бы в сельхозтехникуме тоже кормили и одевали, наверное, поступил бы - в сельскохозяйственный, мечтал вывести растения такие, чтобы росли в Сёмже.

В училище писал рассказы, помню такие – «Из-Замезенья», «Норд» (против районщиков), куда-то носил и всем почему-то казалось, что это про какие-то давние-давние времена… Надолго решил, что весь Я и всё Моё –самая настоящая дикость… Хотя уверен, что «Норд» можно было и сегодня писать, и он не был бы вчерашним словом.

Курсе на четвёртом надо было что-то читать в самодеятельности на фестивале молодёжи и студентов, ничего подходящего не было, написал сам. И вдруг – лауреата дали, как, оказывается просто.

Вообще же, должен сказать, что стихов я довольно и очень разных знал на память ещё в школе, притом, любил стихи, как и песни «подлиннее». Уже в шестом классе стихов хватало, чтобы читать, не повторяясь, все сорок километров от Каменки до Сёмжи, и песен, чтобы хватило на обратную дорогу, на возу. Высчитал, что, читая Маяковского, добежишь до Сёмжи на час быстрее, чем читая Некрасова… Песни любил с малолетства, и пел много сам в лесу или где, а зимой, бывало, и дома.

Помню, у Поповых, я дружил сразу с двумя братьями – Толей и Валей – влезем на печку и друг перед дружкой десяток ямщиков переберём: и народные и «бродягу». А если из-за стенки соседка, услышав, придёт с балалайкой – и вовсе праздник. И в Каменке в пятом классе осенью, ещё по воде, месяца два жил в портовом доме у Дерягиных, где почти каждый вечер собирались молодые бабы-грузчицы и пели: «Запой, Виталя!» - и я запевал с печки. У них любимой песней была «У Муромской дорожки», правда, они пели «У Мурманской дорожки». Бабы бывали и выпивши и, порой, матюкались, но меня не смущало, они пели, и я их любил и до сих пор за версту со всеми здороваюсь.

Так вот стал я писать стихи на третьем курсе – кое-что напечатано было, но вспомнить нечего, разве то, что в Мезени в «Севере», да «Мать» в альманахе «Советское Приморье». Но эти стихи были о том же, о чём был рассказ «Норд», о том и поэма «В сорок седьмом».

Пишу, порой, стихи и до сих пор, но к поэзии это никакого отношения, считаю, не имеет. А перелом наступил в феврале 1956 года, когда, будучи на крейсере «Александр Невский», прочитал поэму А. Яшина «Мать и сын». Помню, даже написал кому-то из композиторов: «Что ж вы комбайны и экскаваторы в оперные спектакли на сцену тащите! Вот же она, высокая поэзия, вот она Высокая музыка!» Понял, что мне так, как А. Яшин, не написать никогда. После этой поэмы до «Золотой жилы» В. Фёдорова читал поэм не очень много. Из всех - «Золотая жила» до сих пор самая любимая.

В 1958 году собрал большой материал о том, что намечаемое отключение от моря, от тральщиков некоторых поморских деревень грозит их гибелью. Никак не оформив, а, может быть, как-то оформив, отправил в «Советскую Россию», рассчитывая, что там сразу же поймут мою болезнь и профессионально откликнутся. Тогда ещё понятия не имел обо всей структуре журналистской кухни (да и сейчас не больно знаю). Материал так и пропал, копий не было.

Этот же вопрос через 10 лет поставил в своём рассуждении «Жить или не жить?», о том же, но на новом этапе, что факт передачи свершился, и деревни оказались на грани краха, рассуждал уже о методах спасения. Отдал в Архангельске одному из членов редколлегии «Севера» в надежде привлечь внимание. Он ответил, что в таком виде для печати не годится, и, вообще, я всё утрирую. Я не для печати и готовил. Я уже успел понять, что не сумею никогда написать очерк, хотя и напечатал ранее в бытность в Тикси очерк в Советской Якутии» о мотористе Н. Попенкове.

В Тикси же начал писать рассказы, решив, что они должны, прежде всего, «нравиться», решив, что, если будет рассказов десять, то назову «Тиксинский Декамерон». Были написаны «Ватерпас, или Козёл ищет похмелиться», «Рыбаков приехал в Тикси», «Баба с водяным подогревом», «Капитан с номерами», «Буся»… К нынешней моей книге рассказов не имели отношения, кроме, разве, «Капитана», которого писал с дальнего своего родственника. «Тиксинским Декамероном» называл, не зная, что был уже когда-то «Русский Декамерон» А потом и вообще охладел к настоящему «Декамерону», когда убедился, что те моменты в нём, которые меня больше всего восхищали, были трафаретами в литературе, ещё до Боккаччо.

К Тиксинским рассказам отношусь серьёзно в том смысле, что в них – настоящая Арктика с её вольницей и вольностями. Тогда же была написана какая-то повесть, не помню, какая.

В шестом рассказе, из десяти запланированных, понял, что пишу совсем не то, к чему лежит душа. Бросил писать и года полтора не писал… Думал насовсем, пока офицер, товарищ тиксинский, Иван Жилин вдруг как-то под весну притащил на судно (а мы зимовали посреди бухты) всамделишного писателя, который забрал неоконченную повесть и два рассказа, которые были перепечатаны, и унёс в гостиницу. Назавтра, прочитав, велел писать и присылать. Это было в 1962 году. Однако я уже выключился, уверовал, что не сумею, и не давал вести писателю года два-три. Тогда он сам меня разыскал уже в Мурманске, отругал и велел что-нибудь прислать нового. Нового ничего не было. Написал «Слепого» и отослал в Москву.

В 1967 году, будучи в Антарктиде, получаю радиограмму от своего старого тиксинского капитана И.С. Степанова: «Прочитал в «Смене» рассказ – поздравляю». Так что тут больше виноват не я, а Семён Иванович Шуртаков.

Однако «слепой», хотя и о том месте, да совсем не о том, чем я был, болел со школы.

Убеждён, что, если бы не «Две зимы» Фёдора Абрамова, долго бы ещё всё то МОЁ было для меня признанной «дикостью».

Ни над одной книгой в жизни я не плакал так, как над этой. Над жизнью той. И от счастья: оказывается, всё, что есть во мне моего, всё МОЁ заветное, которое меня давило и заставляло молчать, ибо ругань в лай была бы обращена, имеет право на жизнь, что оно прекрасно! Более прекрасно, чем всё, что я знал в жизни!.. Прочитав «Три лета», я впервые вместе с Мишкой Пряслиным почувствовал себя человеком, чтоб не случилось потом, если я об этом забуду, пусть буду я проклят.

Я с радостью развязал горло моим дорогим людям, чтобы они заговорили… сами о себе. Именно заговорили. Вот почему в первом рассказе «Свадьба» столько много разговоров, может быть больше, чем надо.

Напечатал «Свадьбу» Мезенский «Север», Петрозаводский «Север» отнёсся внимательно, но не напечатал… Написано две книги – «Крутая Дресва», «Шестьденьгова Щелья». Это делится с общим названием «Круговая порука». Пока напечатана одна «Шестьденьгова Щелья (под названием «Круговая порука»). Хотя и названа книга романом, ощущаю её рассказом, большим по объёму.

Напечатаны также рассказы: «Николай Поморский», «Заиндевелые бока», «Едома» («Север», Петрозаводск), «Зырянова бумага» (в Мурманской областной газете), «Восьминка» («Наш современник».

В редакции находятся три рассказа (около шести печатных листов) и книга для детей «Болят ли у рыбы зубы?» Ещё одна детская – «Когда папа в Мозамбике» (на мезенском материале).

Сейчас работаю над книгой, которая будет называться, вероятно, «Из рук в руки». Место действия – между морем и берегом, на срезе. Время действия – 17- 21 августа 1977 года. Говорю потому, что всё это уже на бумаге. О другом упоминать раньше времени боюсь, суеверен.

После мореходного училища плавал в Сахалинском (Холмск) пароходстве, как член экипажа сравнительно долго был в Индонезии и Китае. Зиму (1958/59 годов работал в Северном (Архангельск) пароходстве, а летом 1959 года на гидрографическом судне (ГП ММФ) ушёл в Арктику и задержался там до декабря 1962 года. В конце 1962 года перевёлся в Мурманское пароходство, где и работаю до сих пор. Радист.

Прописан в Мурманске. Вместе со мной семья: отец Семён Виссарионович - 78 лет, мать Александра Никифоровна – 75 лет, жена Маслова Валентина Устиновна, сын Евгений -13 лет, сын Олег – 12 лет, дочь Александра - 1 год.

Около полугода родители проводят в деревне Сёмжа. Отец, до последнего, каждое лето поступает работать в бригаду Гослова (от Мезенского рыбокомбината)

Ленинград, 18декабря 1977 года. Маслов В.С.