Фёдор Крахоткин

Фёдор Крахоткин

ФРИДРИХ НИЦШЕ: АНТАГОНИЗМ КУЛЬТУРЫ И ГОСУДАРСТВА

Ницшевское понимание генезиса культуры, конспективно изложенное в работе “Греческое государство”, нашло более полное выражение в его позднейших трудах. Так, в книге “Человеческое, слишком человеческое” он без всяких обиняков констатировал: “Более высокая культура сможет возникнуть лишь там, где существуют две различные общественные касты: каста работающих и каста праздных, способных к истинному досугу; или, выражаясь сильнее: каста принудительного труда и каста свободного труда”. Подобные цитаты нетрудно многократно умножить.

Своеобразное учение о “высших” и “низших” кастах (варнах), пронизывающее красной нитью зрелые труды мыслителя, восходит к знаменитому памятнику древнеиндийской политико-правовой мысли “Ману-смрити” (“Манавардхарм ашастра”; в буквальном переводе “Наставления Ману в дхарме”; II в. до н.э.–II в. н.э.). В отечественном научном обиходе этот труд известен под названием “Законы Ману”. Ницше, восторженно прочитавший и законспектировавший “Ману-смрити” в переложении на французский язык Л.Жакольо (L.Jacolliot; Paris, 1876) несомненно, делал мыслительную проекцию своего Заратустры на учение мифического мудреца Ману, передавшего людям учение Брахмы (Самосущего).

“Законы Ману” с их “иерархией рангов”, истинным “арийским гуманизмом”, веками формировавшейся межкастовой справедливостью Ницше поставил выше Ветхого Завета, а проповедь Евангелия назвал “бессмертной местью чандалы” (неприкасаемые, находившееся вне варн). Кастовый строй, рабство в полугуманном античном изводе, “цветущую сложность” (К.Н.Леонтьев) феодальной “ступенчатой иерархии”, открытое и тотальное господство аристократии (где и когда угодно: в Античности, в Средневековье, в абсолютистской Франции XVII-XVIII вв., в современных мыслителю арабском мире и Японии, даже на французском острове Корсика), философ считал жизненно необходимыми условиями формирования, существования и сохранения не только “рас”, народов, наций, культур, но и человека как общественного существа.

Все оппоненты Ницше (современники и потомки, либералы и марксисты, постмарксисты и экзистенциалисты и т.д.), опираясь на выхваченные из контекста цитаты, небезосновательно, на первый взгляд, обвиняли его в апологизации “аристократизма”, в культивировании “воли к власти”, воль к власти, в открытой проповеди “господства” в широком и узком смыслах, в сверхчеловеческой попытке изменить миропорядок и мироустройство и одновременном смиренном признании невозможности такого изменения (пресловутое “вечное возвращение того же самого”). Не избегают осудительных оценок учения Ницше и современные отечественные специалисты по истории правовых и политических учений. По меньшей мере наивно звучат сентенции такого рода: “Анализ идеи “вечного возвращения” всего сущего подводит… к выводу о том, что она выступает у Ницше как философское обоснование господства аристократии над народом” (не больше и не меньше!); мыслитель “откровенно выдвинул… принципы антигуманизма и антидемократизма… Многие положения “ницшеанства” были взяты на вооружение антикоммунистами”. Все так, все не так… “Базельский отшельник” – великий Протей, своего рода фокусник, чья переменчивая, ускользающая мысль, фосфоресцируя и переливаясь всеми цветами радуги, сквозь шелуху эпатирующих афоризмов просвечивает, как жемчужина, внимательному читателю.

Таким “понимателем” был лучший русский интерпретатор ницшевского наследия С.Л.Франк, проницательно заметивший в начале прошлого века: “Аристократия значит господство знати. Можно согласиться с тем, что господство знати составляет основное содержание общественно-морального идеала Ницше… Стремление к власти признано им основным из жизненных и необходимых человеческих побуждений, и его “сверхчеловек” есть прежде всего могущественный и господствующий над окружающим миром человек. Однако это господство отнюдь не должно быть понимаемо как господство политическое или правовое… Этот крайний индивидуалист не мог мечтать о юридической санкции для того господства, к которому он призывал “высших людей”. Еще менее можно думать о значении господства у Ницше как экономической, материальной власти над людьми… Отсюда следует, что проповедуемое им господство означает просто духовное влияние, власть, приобретаемую над людьми силою выдающихся духовных качеств. Уча господству, Ницше резко отличает корыстное властолюбие мелких людей от того властолюбия, которое приходит к чистым и одиноким… Это властолюбие есть “дарящая добродетель” (schenkende Tugend)”.

Эта пространная цитата убеждает в том, что русский философ конгениально интерпретировал скрытое, сакральное ядро многоликого учения немецкого мыслителя. Суждение С.Л.Франка существенно дополняет тонкое замечание современной американской исследовательницы: ницшевские “архетипы – “белокурая бестия”, “господин”, “раб”… – рассматриваемые в контексте его творческой манеры, являются в большей степени символами психологических ориентаций, не соотнесенными с социальными или политическими прототипами”. Больной мыслитель любил человечество, жалел людей; его бунт против Бога, миропорядка, государства (любого) следует объяснять, разумеется, эстетическими, а не политическими предпочтениями. Ошибочно видеть в Ницше рептильного апологета тирании “знатных” над “чандалами”, “господ” над “рабами”, “сильных” над “слабыми”.

Последовательный и убежденный индивидуалист, он провозглашает явление в мир грядущего (перефразируем мысль русского философа, теоретика искусства) “человека с большой буквы, носящего у Канта название ‘трансцендентального субъекта”, у Фихте – абсолютного “я”, у Гегеля – абсолютного духа, а у Ницше – образа Человека, который больше человека”.

Выше шла речь о том, что культура, по убеждению Ницше, творится некими “высшими гениями”, “теургами”, “демиургами”, “сверхлюдьми” масштаба Ликурга (IX-VIII вв. до н.э.) – законотворца, реформатора древнегреческого языка, отца-основателя Спартанского государства и, к примеру, И.Ф.Шиллера (1750-1805) – величайшего германского поэта и драматурга эпохи Просвещения. Только такой калибр, ни в коем случае не меньший.

Хрупкая и эфемерная культура, плод, продукт творческих свершений “божественных избранников”, “олимпийцев”, может стать безвинной жертвой завоевательных войн (да и просто “войны всех против всех”), общественных катаклизмов, революционных потрясений и т.д. Культура (в частности, вербальные “письменные” искусства) нуждается в своеобразной, зачастую принудительной, “защите” государства; более того, между этими явлениями существует особого рода “связь”: “При той таинственной связи, которую мы предполагаем между государством и искусством, политической страстностью и художественным творчеством, полем битвы и произведением искусства, мы понимаем под государством... лишь железные тиски, которые насильственно создают социальный процесс”. Итак, необходимы “железные тиски” государства для функционирования “социального” и, стало быть, культурного “процессов”. Вместе с тем государство, по Ницше, чье учение можно определить как тотальный эстетизм всегда и во всем, не есть феномен культуры, “оно скорее инстинкт природы человека, инстинкт самосохранения”.

Ницше отнюдь не скрывает своих симпатий (вопреки некоторым собственным декларациям) к “первобытному военному государству” ликурговского типа, в котором “пирамидально” произрастают “военные” касты, способствующие рождению “высшего гения”. Милитаристско-олигархическая Спарта отнюдь не явила миру “гениев” в ницшевском понимании, сказанное относится скорее к беспримерному в истории “расцвету” культуры (прежде всего философии, драматургии, философии и архитектуры) в демократических Афинах под просвещенной “эгидой” “стратега” и государственного реформатора Перикла (490-429 гг. до н.э.). Правда, отнюдь не все афинские “гении” вышли из “военной касты”.

Роковая победа Спарты над Афинами в Пелопонесской войне (431-404 гг.) и возникшее как следствие ее военное доминирование спартанцев над всей Элладой привело к оттеснению греческой культуры на обочину, к не замедлившей утрате национальной независимости, к гегемонии Рима. Греческая культура была для римлян недостижимым образцом, но архаичным, лишенным “духа жизни”. В отличие от Спарты военный и административный гений Рима способствовал формированию и культивированию новой блестящей культуры (культур), что сделало Ницше истовым почитателем Римской Империи (Pax Romana), само наличие-“вечное бытие” которой в мировой истории Ницше почитал величайшим “феноменом культурного государства”. Такое “государство было для его культуры не пограничным стражем, не регулятором или надсмотрщиком, но крепким, мускулистым, вооруженным для борьбы товарищем и попутчиком, который провожал своего достойного преклонения, более благородного и как бы сверхземного друга, охраняя его от суровой действительности”. Лишь подобная культура, по замечанию “базельского отшельника”, была “действительной” (сказанное относится и к культуре Средних веков, Возрождения), а все ее новые и новейшие изводы вплоть до конца XIX являются, выражаясь современным языком, суррогатными.

Выше уже шла речь о том, что для Ницше как последовательного эллина “золотой век” истории и культуры остался не просто позади, в античной эпохе, его отделяют от “современности” почти двадцать веков. Философ уже в античности усматривал некий антагонизм между полисными государствами и культурой: “Греческий полис… не хотел допустить никакой истории, никакого движения культуры… Культура развивалась вопреки полису; правда, косвенно и против своей воли последний содействовал этому развитию, поскольку честолюбие отдельной личности возбуждалось в полисе в высочайшей степени, так что, раз попав на путь духовного развития, она шла по нему до самого конца”.

Причиной гибели эллинской и римской культур мыслитель отнюдь не считал варварские завоевания (истории и культуре Византии Ницше уделил в своих трудах сравнительно мало внимания). Философ был убежден в том, что подточенные многовековой сократовско-платоновской “рефлексией” великие культуры пали жертвой исторического христианства: цезаропапистского по сути, прикрывшегося мнимой заботой о “слабых” и обездоленных и, главное, ложно декларированным “равенством”, что и породило “мстительность плебея”-разрушителя.

К наследовавшему Риму Средневековью Ницше относился вполне сочувственно. “Базельскому отшельнику” импонировала жестко структурированная иерархия феодального социума, где каждый: “знатный” и “кнехт” занимал определенную нишу. Мыслитель, улавливавший “барометрические указания культуры”, отнюдь не считал Средние века “темными”. Королевские “дворы”, “замкнутая аристократия” покровительствовали культуре (культурам) во всем ее сложном разнообразии. Да, Средневековье не явило миру “гениев-олимпийцев”, подобных Фалесу, Фукидиду, Еврипиду, Цезарю, Сенеке, Плутарху, но сформировало сложную и богатую культуру, в контексте которой поэты, музыканты, летописцы-хронисты, трубадуры-жонглеры, зодчие, астрологи, алхимики и т.д. занимали достойное почетное место. Средневековая культура была “органической”, выросшей из “почвы и крови” европейских народов. Она не страдала разъедающими пороками, не вступала ни в какие противоречия со стремительно формировавшимися государствами.

Эпоха Ренессанса вызывала у Ницше умиление, восхищение и восторг. По его мнению, возрожденческий культурный прорыв был своеобразным “золотым веком нашего тысячелетия, несмотря на все его пятна и пороки”. Афины” и “Рим” вновь воскресли под небом Апеннинского полуострова: “Итальянское Возрождение таило в себе все положительные силы, которым мы обязаны современной культурой, именно: освобождение, презрение к авторитетам, победу образования над высокомерием родовой знати, восторженную любовь к науке и к научному прошлому людей, снятие оков с личности”. Полинациональные ренессансные “гении”, “титаны духа”, “тираны духа” (так!) покорили телесно немощного философа прежде всего буйством ума, плоти, брутальной физиологичностью, безудержным дерзновением в первых попытках отвержения Бога, метафизическим бесстрашием, творческими свершениями во всех видах мыслительной и художнической деятельности.

Чрезвычайно важным для Ницше было и то, что “возрожденцы” вернули миру, воскресив из культурного небытия, тексты античных авторов (философские, литературные и т.д.): собрали, кодифицировали, размножили посредством типографского станка и тщательно прокомментировали. Латынь всегда была языком культуры Европы, сакральным средством общения избранных и посвященных; внезапно язык древних римлян вошел в относительно широкий обиход, став импульсом к формированию новой культуры: “естественной”, сложной, цветущей, стремительно развивавшейся.

Ее стремительный взлет был прерван новой тотальной культурной катастрофой. “Убив Бога”, низвергнув античность как духовное явление, преображенное христианство уничтожило и культуру Возрождения. По мнению Ницше, именно “плебейское” лютеранство, Реформация и не замедлившая католическая контрреформация загасили светоч Ренессанса в крови межконфессиональных распрей, войн и мятежей.

К эпохе Просвещения Ницше относился с полупрезрительным скепсисом, назвав главными пороками культуры нового и новейшего времени испорченность, искусственность, неполноценность, упадочность (плюс все иные определения, входящие в смысловую парадигму родового понятия “нигилизм”). Все исследователи сходятся во мнении, что философу в высшей степени свойственно яростное отрицание генеративной идеи прогресса (вообще), усовершенствования, обогащенного становления. По твердому убеждению мыслителя, везде и во всем торжествуют регресс, откат, надлом, упрощение. В новейшее время это и привело к небывалому антагонистическому конфликту между культурой и государством.

Эпоху, наступившую после крушения Наполеона, окончательный передел Европы, принудительный мир, октроированный Священным союзом монархов России, Австрии и Пруссии, Ницше окрестил накопительской, слабой, ущербной, “мелкобуржуазной”. На полинявших знаменах новой Европы было выткано: “расчетливость”, “добродетельное трудолюбие”, сверхосторожность, “непритязательность”, “справедливость”, “ученость”, зафиксированная типографской машиной законность, “равенство прав”, либерализм, “отсутствие пафоса дистанции”, конфессиональная “умеренность и аккуратность”. Революции 1848 г., франко-прусская война, Парижская коммуна, в чьих грозных “сполохах” мыслитель усматривал предвестие грядущих катастроф, не всколыхнули духовное “болото”, в которое погрузилась “смердящая” Европа.

Наступила новая эра: постнаполеоновские государства в невиданных масштабах стали “управлять” культурой, не покровительствовать ей, а формировать, модифицировать, направлять, насаждать в приемлемых для себя формах, жестко контролировать, стандартизировать, манипулируя учеными, журналистскими и художественными сообществами, массовым средним и высшим образованием, типографским производством, газетным делом. Постижение “тайн духа”, откровения “гениев” (включая Шопенгауэра и Вагнера), мистические озарения, богоборческие манифесты, великие художественные создания низводятся к несвободному “воспитанию”, пропедевтике и пропаганде, чтобы стать неким культурным “десертом”, завершающим убогую духовную трапезу всемирного обывателя.

Мыслитель с величайшим презрением относился к “имперской культуре” (“милой и подлой”: насквозь фальшивой, самодовольной, филистерской, сервильной, псевдопатриотической и милитаристской) Германии, “огнем и мечом” насильственно объединенной канцлером Бисмарком под скипетром кайзера, за что подвергался жестоким нападкам немецкоязычной прессы в разных странах (философа объявили “врагом Империи” и “агентом Интернационала”). “Ложная культура”, по его мнению, должна была финишировать “истинным” крахом, который ввергнет страну в кровавый хаос. Сбылось: Первая мировая война, революция 1918 г., Веймарская республика, гитлеризм.

Антагонизм между современным Ницше государством и “подлинной” (провидимой лишь в далеком прошлом и отдаленном будущем) культурой трагически коренится в том, что ему она в сущности не нужна. Государству потребна усредненная, разрешенная, дозированная, “клишированная” культура, точнее: некие педагогические “выжимки” из нее, ибо “стадом рабов и плебеев” “окончательно погублены и раздавлены благородные поколения со всеми их идеалами, как собственно орудия культуры”. Философ призывает “принять за истину то, что во всяком случае нынче принимается за “истину””: “Смыслом всякой культуры является выведение из хищного зверя “человек” некой ручной и цивилизованной породы животного, домашнего животного”. Прикладной характер такой “псевдокультуры”, искусственно пестовавшей “гомункулуса”, “неисцелимо посредственного и тщедушного”, вызывал у “базельского отшельника” величайшее омерзение, отторжение и отвержение.

Тщательно сконструированная и воплощенная в реальности хитроумными инженерами и механиками машина западной “ложной”, “подлой” культуры превращает в “домашних животных” (как нимфа Калипсо – спутников Одиссея) не только выродившихся “аристократов”, робких парламентариев, пламенных “социалистов”, чванливых лжеученых, покорных школяров, алчных буржуа, обманутых пролетариев, но и современных “олимпийцев”, бунтарей-одиночек (Байрон, Гельдерлин, Новалис). Проектировали эту зловещую “машину”: Сократ, Платон, Иисус Христос, апостол Павел, Августин Блаженный, Лютер, Кальвин, Макиавелли, Монтескье, Руссо, Кант (учение о правовом государстве), Гегель (обожествление прусской монархии); строили: Кромвель, Фридрих Великий, Александр I, Наполеон III, Бисмарк и многие другие. Современное государство – враг-погубитель культуры в собственном смысле слова. Сакральное (антагонистическое) противоречие между государством и культурой разрешается в “конце времен” ее вырождением, жалким “подверстыванием” к внеположным ей целям и задачам, величайшим обманом, дьявольской подменой – и, в конечном счете, пожиранием, перевариванием, уничтожением ее “самым холодным из чудовищ” (прославленное ницшевское определение “государства”).

Величайшие достижения технического гения: типографский станок, массовое книгопечатание, газетная машина, телеграф, фотография (а ныне: телефония, радио, телевидение, аналоговая и цифровая звукозапись, компьютеризация, наконец, интернет) служат, по Ницше, удовлетворению низких потребностей вселенского мещанина.

Разумеется, “стадная культура” полностью удовлетворяет своего непритязательного потребителя, который покорно подвергается ее сверхмассированному тотальному воздействию. “Роевая культура” приводит к утрате личностью своей неповторимости, к усреднению и нивелированию: “Налично данная культура убивала и продолжает убивать в человеке все подлинно человеческое…. Но это ведет к тому, что он оказывается вынужденным отречься от самого себя как суверенного и уникального биологического существа”. Мыслитель горестно восклицал: “Современный человек страдает ослаблением личности… От этого индивид делается робким, нерешительным… Он погружается в самого себя, в свой внутренний мир, т.е. в беспорядочную груду накопленного знания, которое не проявляет себя ничем вовне, и образования, которое не претворяется в жизнь”; подавление культурой “превратило людей почти в сплошные abstractis и тени; никто не осмеливается проявить свою личность, но каждый носит маску или образованного человека, или ученого, или поэта, или политика”.

Современная квазикультура, согласно ницшевскому учению, несвободна, нормативна (карательно-запретительные нормы жестко устанавливаются государством), ее задача состоит в осуществлении установочных ценностей “больного” общества, отнюдь не “здорового” индивида. “Либеральные” и “демократические” западные республики и конституционные монархии со свободными выборами, массовыми политическими партиями опасней для культуры, чем любая разнузданная восточная тирания. Философ провозгласил: “Либеральные государственные институты немедленно перестают быть либеральными, едва они достигнуты, – и нет тогда гонителей свободы более злобных и непреклонных, чем либеральные институты… “Либерализм” – перевожу: обращение в быдло”. Эстетическими предпочтениями объясняется многократно продекларированное неприятие Ницше “демократического” и “социалистического” типов государства.

“Испорченное” государство генерирует “испорченную” культуру; “испорченная” культура плодит “испорченных” людей. Культура Европы в трактовке мыслителя – “Монблан пошлости”, некий тезаурус расхожих, общепринятых “истин”, которые на самом деле являются иногда искренними человеческими заблуждениями, куда чаще – прямым плутовским “ученым” обманом; практически их нельзя разоблачить и опровергнуть в силу того, что они “общепризнанны”. Уничтожение “реестра” подобных “истин”, освобождение человека от оков псевдокультуры Ницше считал главным делом своей жизни.

По Ницше, лживая “культура”, “служанка” государства, “императив стадной трусости” никогда и ни при каких условиях не позволит возрасти “высшему гению”, чаемому им грядущему “сверхчеловеку”, злонамеренно трактуемому зачастую в качестве харизматической проекции тоталитарного вождя, фашиствующего лидера. Такая культура такого государства должна быть “преодолена”... в XXIII столетии. Целью новой культуры станет формирование людей (сверхлюдей), “вооруженных для великих и непреходящих дел”. Грядущее государство (могущественное сверхгосударство) – свободный союз свободных и могущественных “сверхаристократов духа”. Немощное, больное, “испорченное” человечество станет “народом избранным”, от которого “должен произойти… Сверхчеловек”.