Марина Локоткова. Оля Горшкова. Расследования Мердока. Бедный Том совсем остыл.. Пролог

Книгу для Вас перевела:

Марина Локоткова

---

Редактор:

Оля Горшкова

Расследования Мердока

Бедный Том совсем остыл.

К Иден с любовью и благодарностью, как всегда.

Глостер: Да, наша плоть и кровь, милорд, столь

подлой стала, что ненавидит род свой.

Эдгар (притворившись сумасшедшим):

Бедный Том совсем остыл.

Из короля Лира (111, 1v)

Пролог

С тех пор как умер мальчик, она не спала много ночей, бродила по дому. Она делала это тихо, чтобы никого не разбудить, но они все равно знали и сплетничали об этом, когда ее не было рядом. Эта ночь была особенно тревожной. Было далеко за полночь, когда она услышала в зале перезвон напольных часов и отсчитала количество гонгов, не желая, чтобы их звук прекращался, так как он был приятен для ее слуха. Через несколько минут слушать храп и сопение спящего мужа стало невыносимо, и тогда она встала с постели. Она не надела халат и тапочки, хотя в комнате было холодно, и вышла на лестничную площадку. Из-под двери, напротив, пробивалась полоска света, она знала, что он еще не спит. Она вошла без стука, он сидел за столом и писал, но быстро повернулся, когда услышал, что она вошла. Она порадовалась, что застала его врасплох. За фальшивой улыбкой она прятала свой страх. Он смотрел на нее холодно и даже не встал, не воскликнул в недоумении или с беспокойством, он просто сидел и ждал, что будет дальше.

Она продвинулась ближе к нему.

- Вы поздно, - сказала она.

- И вы.

- Вы должно быть замерзли.

- Вовсе нет.

Он указал на огонь, который все еще горел в очаге, и шерстяной платок, накинутый на его плечи. Ей хотелось бежать от этого ледяного взгляда, но она знала, что это может быть ее единственный шанс.

- Я вижу взгляды, которые вы бросаете на меня. Они обжигают мою кожу, как палящее солнце.

- Я должен разочаровать вас. Вы меня не правильно поняли.

Ее воспоминания были свидетелями той гипнотической силы, которую мать оказывала на мужчин, посещающих ее. Пег знала, что у нее нет другого выхода. Она просунула руки под ночную рубашку, давая ей упасть к ее лодыжкам, и попыталась принять смелую позу: раздвинула врозь ноги, так как когда-то делала ее мать. Но ноги так дрожали, что у нее не было сил даже стоять. Сжимая свою маленькую грудь, она приподняла ее.

- Я изнываю от желания, - сказала она, пытаясь придать голосу застенчивый и сладкий тон, но даже ее собственные уши не верили в то, что она сказала.

Он оглядел ее тонкое тело, беспристрастно изучая его, критически, давая понять, что выбор остается за ним. Потом он взял подсвечник со стола и подошел к ней. Она попыталась не вздрогнуть, но не смогла этого сделать. Он нагнулся и натянул ночную рубашку ей на плечи.

- Позвольте мне проводить вас, обратно, в вашу комнату, - сказал он.

Глава 1

Было еще темно, не рассвело, и только мерцание уличных фонарей рассеивало мокрую ноябрьскую темноту. Детектив Уильям Мердок натянул свою меховую шапку на уши, а голые кисти рук запихнул поглубже в карманы пальто, и, съежившись от холода идущего дождя, побрел вверх по Онтарио Стрит в сторону полицейского участка номер четыре. Зубная боль разбудила его среди ночи, и в попытке отвлечься, он оделся и отправился на работу задолго до начала своего рабочего дня.

Он свернул на Уилтон Стрит туда же, куда и кэб, ехавший следом, и сделал шаг назад, чтобы избежать брызг. Кучер замедлил ход лошади, так как Мердок мог быть для него потенциальным клиентом, и наконечником своего кнута пригласил занять место в экипаже. Возница был завернут в объемный черный дождевик, высокий воротник которого скрывал нижнюю часть его лица, а шапка надвинута так низко на лоб, что видны были только глаза. Лошадь не имела такой защиты, ее попона промокла насквозь. Так же как и другие лошади, использующиеся при перевозках, это животное выглядело истощенным, как если бы душа едва теплилась в нем. Кучер щелкнул кнутом, и она тяжело тронулась в более быстром темпе. Мердок наблюдал, как покачивающийся задний фонарь, разбрасывает теплый, яркий свет в темноте, пока экипаж не свернул на юг, на Парламент Стрит, оставив его в одиночестве на темной улице.

«Что если я последний человек на земле?», - подумал он. – «Что если я действительно умер и попал в чистилище? Неужели это выглядит именно так?». Физическая боль и одиночество слились воедино, и он не мог отделить одно от другого.

Вдруг, кто-то, возможно слуга, выключил прикроватную лампу в верхней комнате одного из домов, мимо которого он проходил, и свет, пробивающийся через щель в занавесках, погас. Мердок очнулся от своих дум и усмехнулся своей собственной глупости. Он встряхнул головой, чтобы освободиться от пришедших мыслей, и тут же его челюсть пронзила острая боль. Она была настолько сильной, что он вскрикнул. Пытаясь двигаться осторожно во избежание еще большей боли, он продолжил свой путь. Уильям искренне обрадовался, подойдя к участку и увидев горящую лампу на входе и яркий свет в окнах.

Он толкнул дверь. Знакомый запах дровяной печки, опилок и кисловатый аромат от старой одежды и немытых тел местных аборигенов, встретили его на входе.

Четвертый участок обслуживал в Торонто районы, где проживал рабочий класс, от Ривер и Саквил Стрит на востоке, а на западе, включая Джарвис и Черч Стрит, где в больших домах жили богачи. Именно жители восточной стороны собственно и были теми, чей зад полировал деревянные скамьи в холле участка.

Сержант Гардинер, дежуривший ночью, сидел на высоком табурете за стойкой, занося свой отчет в реестр. Он поднял глаза, удивляясь, увидев Мердока.

- Вы ранняя пташка.

Детектив хмыкнул, не желая вдаваться в многословные объяснения. Его зуб начал болеть еще неделю назад, но ему удавалась игнорировать боль до вчерашнего дня, когда состояние его ухудшилось. Миссис Китчен, его хозяйка, отослала его в постель с припаркой из уксуса и перца, которую он должен был удерживать на лице, и еще добавила вату пропитанную карболкой. Это помогло ему на некоторое время, но в пять часов он вскочил с кровати с чувством, как будто каждый нерв его тела собрался в одной точке на нижней челюсти и пульсировал. Он снял меховую шапку и стряхнул ее от капель дождя.

- Что случилось? – спросил сержант.

Сержант Гардинер был любопытным, и Мердок знал, что будет выглядеть как нищий, просящий милостыню.

- Зуб болит, - пробормотал он, пытаясь говорить, не двигая ртом очень много.

- Ужасная вещь эти зубы. Изводят вас, не так ли?

Мердок мигнул в знак согласия.

- Будет лучше, если вы сходите к дантисту. Есть один парень прямо на углу. Вы могли бы зайти к нему.

Мердок снова хмыкнул. «Нет, никогда»,- подумал он, - «помогу себе сам». Джордж Крэбтри в прошлом году был вынужден посетить доктора Броди, большой и тяжелый как лось, он чуть не потерял сознание, когда шатаясь, встал из кресла. Его лицо было распухшим еще в течение нескольких недель.

- Моя хозяйка, хорошо.., - сказал Мердок, - … знает… много… карболка…

- Интересно, это тот запах, который я чувствую? Помогло?

- Хм.

Сержант принюхался.

- Или это пахнет рыбой? Неужели кошки принесли что-то?

Мердок пожал плечами. Воняло от его собственного котикового пальто, которое выделяло специфический запах, когда намокало. Он обменял на него некоторое количество табака пару лет назад и считал это хорошей сделкой, несмотря на неприятный запах.

Он двинулся в свой кабинет, маленькую комнату напротив камер.

- Пока вы рядом, положите пару углей в печь, ладно? - крикнул Гардинер. Уильям открыл печную дверцу, взял щипцами большой кусок угля и бросил в красную пасть печи. Движение опять причинило боль.

Дверь открылась, в холл проник холодный воздух с улицы и вошел Эд Хейлз, патрульный сержант. Он повесил свой фонарь на крюк.

- Жуткий холод.

- Это ничто по сравнению с тем, что будет, - сказал Гардинер. - Подожди, когда придет зима.

- Вы рано сегодня, Уилл.

- У него зуб болит, - ответил за него дежурный сержант. - Поддержите его. Он собирается к дантисту, чтобы удалить его.

- Хей, я еще не решил, - запротестовал Мердок.

Сержант ухмыльнулся.

- Такого рода боли означают абсцесс. Если вы не позаботитесь о нем, могут быть неприятности. Троюродная сестра моей жены чуть не умерла от абсцесса. Яд попал в кровь. Ей было плохо в течение нескольких месяцев даже после обращения к врачу. Это повлияло на ее психику. Она все время плачет.

- Рад узнать об этом, Гардинер. Ваш небольшой рассказ прямо таки поднял мне настроение.

Дежурный сержант пожал плечами.

- Это правда, я вам говорю.

- Как насчет чая, Уилл? – вставил Хейлз. – Взбодрит нас обоих. Пойдемте.

Мердок собирался отказаться, но Эд, за пределами видимости сержанта, предостерегающе подмигнул ему. Он явно что-то хотел сказать наедине.

- Я бы не отказался от чашки чая.

Гардинер крикнул им вслед:

- Я тоже буду.

Детектив последовал за Эдом в небольшую заднюю комнату, где офицеры принимали пищу. Утренняя смена еще не пришла, и поэтому огонь в печи был приглушенным, а в комнате холодно.

- Я позабочусь о чае, а вам лучше погреться у огня, - сказал Уильям.

- Ладно, - согласился Хейлз, но не сдвинулся с места.

Он пригладил кончики усов. Это был высокий мужчина с румяным лицом. Он всегда был приятным в общении и имел уравновешанный характер, и эти качества делали его популярным в участке. Но сегодня утром он был явно чем-то огорчен.

- Уилл, минутку внимания … Я не хотел говорить при Гардинере. Он имеет нюх на неприятности как крыса на субпродукты, но … - он поколебался, не желая признаваться в плохих новостях, - … дело в том, что молодой Уикен, кажется, пропал.

- Пропал?

- Ну, он не появился на своем маршруте.

Эд подергал усы.

- В первый раз мы встретились с ним в 20:25. Все правильно. Во второй раз в 22:15, как обычно. Снова все правильно. Но когда мы должны были встретиться в 02:15, то его нигде не было видно. Это было между Ривер и Джерард Стрит. Я подумал, что он, может быть, зашел в переулок помочиться, хотя не должен был делать этого. Я немного подождал. Ничего, никаких его признаков. Я пошел назад по Джерард. Никаких нарушений. Я положил гальку на дверные ручки. Я знаю эту маленькую хитрость.

Мердок кивнул. Патрульный констебль обязан был проверять двери пустующих домов, чтобы убедиться, что они не вскрывались, и бродяги не ночевали в них.

- Когда он не появился на месте встречи в 04:00, я пошел по его маршруту, но его нигде не было. Все камушки на местах.

Уильям нахмурился.

- Это чертовски странно. Вы думаете, он заигрался? Скрывается?

Молодые констебли иногда пошучивали над добродушным сержантом, скрываясь от него, а на обратном пути невинно встречались с ним. Это была детская шутка, но это облегчало несение патрульной службы. Мердок сам так делал, когда начинал служить в полиции.

Хейлз покачал головой.

- Он никогда раньше так не делал, и сейчас это уже не шутка. Если его не будет здесь на пересменке, его административно накажут.

- Заболел, тогда? Может быть, он неожиданно почувствовал себя плохо? Ушел домой?

Даже, когда он произнес это вслух, Мердок знал, что маловероятно, чтобы Уикен самовольно покинул маршрут патрулирования, он бы пошел к ближайшему таксофону и телефонировал бы в участок.

- Уикен выглядел здоровым, как доктор, когда я видел его в последний раз. Он никогда не пил на дежурстве, если вы об этом.

Двое мужчин смотрели друг на друга с беспокойством. Детектив потянулся за своей шапкой.

- Я пойду и поищу глупца. Вы должны подготовить отчет.

- Спасибо, Уилл. Если он просто дурачился, то я посмотрю на это сквозь пальцы. Но если его не будет на маршруте, то это уже тревожно.

- Где он должен быть прямо сейчас?

- Спускаться по Ривер Стрит к Джерард. Может быть, вы могли бы пойти в обратном направлении.

Мердок поднялся.

- Сберегите для меня немного чая.

- Весь чайник, если вы найдете его в безопасности, - сказал Эд. – И лучше возьмите мой фонарь. И не попадайтесь на глаза Гардинеру.

Уильям вернулся в холл. Ему удалось снять фонарь с крюка в тот момент, когда дежурный сержант вышел, чтобы забрать документы из кабинета. Тем не менее, Гардинер увидел его в дверях.

- Где мой чай? Что вы там делали, выращивали его что ли?

- Хейлз уже заваривает, - пробормотал Мердок, - должен идти.

Сержант крикнул ему вслед:

- Вытащите их (зубы) все. Вам будет лучше, поверьте.

Детектив махнул рукой.

Снаружи рассветало неохотно, и дождь превратился в изморось. Уильям отправился на восток вдоль Уилтон к Ривер Стрит так быстро, как мог, хотя движение и приносило ему боль, но он чувствовал, что должен спешить. Он не мог представить, почему молодого констебля не было на маршруте. Здравомыслящий человек никогда не затянет шутку так надолго, и не будет рисковать работой. Оставалась вероятность, что с ним что-то случилось.

Ривер Стрит не была густонаселенным районом, как другие улицы на их участке, и даже имела несколько пустырей. Он быстро проверил двери пустующих домов, на каждой ручке балансировала мелкая галька. Маршрут Уикена начинался на углу Парламент Стрит и Джерард, пролегал далее в восточном направлении к Ривер Стрит, где поворачивал на юг к Куин, затем обратно на запад и снова на север к Парламент. Долгой ночью он вышагивал по нему несколько раз, убеждаясь, что все богобоязненные граждане находятся в безопасности своих жилищ. Если бы он пропустил преступное вмешательство такое, как взлом, то он привлекался бы к ответственности. По мнению главного констебля Генри Грасетта, преступление означало, что патрульный не должным образом выполнял свои обязанности и в этом случае всегда наказывался выговором.

Мердок повернул налево на Джерард Стрит и остановился, глядя вниз на пустынную улицу. В домах все больше и больше загоралось огней. Если констебль столкнулся с неприятностью, то случилось это бесшумно. Никто не поднял тревогу.

Он продолжил движение к Парламент Стрит, мимо Торонто Дженерал и Бернсайдского родильного дома, по северной части Джерард.

«Даже сейчас, когда я иду мимо, родившийся ребенок издает свой первый крик», - в его голове мысли неслись галопом, вели они прямо к Лизе.

«Четверо детей, Уилл, а там посмотрим. Я не собираюсь быть одной из тех женщин, чья жизненная цель заключается в том, чтобы только рожать детей», - вспомнил Мердок, вздыхая.

Как о многом хорошем болтали они тогда, а сейчас ничего этого уже и не будет. Память о ее внезапной смерти от брюшного тифа два года назад по-прежнему вызывает тоску.

Он заставил себя сосредоточиться на деле. Через дорогу от больницы располагалась медицинская школа. Довольно много огней освещало ее. Ему потребовалось пятнадцать минут, чтобы добраться до Парламент Стрит, но на пути ему не встретилось абсолютно никаких признаков Уикена. Он на мгновение остановился, чтобы дать пульсирующей боли в челюсти утихнуть. На юго-восточном углу стоял еще один пустующий дом. Он когда-то был довольно значительным, но теперь окна заколочены. Вдоль забора росли только бесцветные и опустившиеся сорняки. Он приоткрыл железную калитку и двинулся в сторону входной двери. Ветви кустарника, намокшие от дождя, задели его, когда он поднимался по лестнице глубоко встроенного крыльца. Камушек Хейлза лежал нетронутым.

Мердок сбил его, дернул ручку и толкнул дверь, но это ничего не дало. Он отступил назад, вытащил коробок спичек и зажег фонарь. Луч света был ярким и сильным. Он направил его на окна. Они выглядели ненарушенными, никаких признаков поломки.

К задней части дома вела, едва просматривающаяся, тропинка, и Мердок через высокую заросшую траву побрел вокруг дома к высоким воротам, которые открывались в сад. Он был таким же заброшенным, как и дом. Справа от него отрылся внутренний дворик с причудливым дизайном из желтого и красного кирпича. Он подошел к задней двери. Вокруг перемычки двери рос вьющийся розовый куст, два или три замерзших бутона все еще находились на своих стебельках.

Образ церковного витража, кровь Христа на шипах представились ему в мыслях, заставая его врасплох.

Детектив дернул ручку, дверь легко открылась. Уильям вошел внутрь. Луч фонаря осветил тело Уикена.

Он лежал на левом боку, лицом к двери, голова повреждена и окружена ореолом крови, большая часть которой впиталась в светлые волосы констебля. Его ноги были скрещены в лодыжках, и между бедрами был втиснут револьвер, стволом вверх, жестким и выступающим, как гротескный символ мужественности.

Глава 2

Пег уже подставила одно из кресел под дверную ручку, но внезапный приступ страха, вызванный тем, что она как будто бы услышала голос Натаниэля, заставил ее подтащить шифоньер и толкнуть его так, чтобы придавить кресло. Ее беспокоили обе двери. Одна связывала комнату с их общей с мужем спальней, а вторая выходила на лестничную площадку. Последняя была закрыта на задвижку, установленную некоторое время назад. Натаниэль сказал, что это было нужно, чтобы он и его предыдущая жена, Гармания, могли иметь частную жизнь, и дети не мешали им. Все, что он говорил, подразумевало упрек ей, так как Гармания не любила ничего лучшего, чем проводить время с ним наедине. Она была любящей и уступчивой.

Не как ты. Никогда как ты.

Пег обернулась и, чтобы успокоиться, проверила задвижку. Она была плотно закрыта на болт. Им придется взломать дверь, чтобы войти. Женщина замерла, прислушиваясь. В доме было тихо. Она вздрогнула. В комнате было прохладно, так как накануне вечером она израсходовала последний кусок угля. Кончики пальцев озябли. Вдруг она увидела себя в зеркале шифоньера и с трудом узнала себя. В уголке рта запеклась кровь, в том месте, где кольцо рассекло губу. Пег осторожно коснулась раны языком и содрогнулась. Соленый вкус собственной крови напугал ее. Муж был старым человеком, но все еще сильным, особенно в ярости. Она снова посмотрела на свое отражение: веки покраснели от недосыпания, волосы растрепаны и тусклы, а лицо… лицо шлюхи, кем она и была. Отталкивающее отражение. Она стала похожа на свою мать. Пег схватила вязаную салфетку и набросила на зеркало.

«О вас и мальчике будут хорошо заботиться, моя сладкая, я обещаю», - именно это сказал он, когда впервые пришел с ухаживаниями, и по-дурацки, отчаявшись, она дала согласие. Женщина застонала. Обещание не сдержано. Его чувства к ней умерли, разъедены его собственным унижением.

- Она шлюха, отец. Ты женился на уличной девке.

Джариус был спокойным, его голос бесстрастным, как будто он читает песнопения. Они уставились на нее из-за стола, все, и даже ребенок.

- Ты сделала это? Ты ходила в комнату Джариуса и предложила себя ему, как какая-то Иезабель?

И все, что она могла ответить:

- Он пытается убить меня. Он подмешивает мне яд в еду. Он убил Чарли.

Но муж повторил вопрос:

- Ты ходила в его комнату?

- Да, - ответила она, и Натаниэль жестоко ударил ее по лицу.

Одна из свечей в стенном подсвечнике растаяла, и сердце Пег забилось чаще.

«Я должна сохранить их до следующей ночи. Они сгорают слишком быстро», - подумала она и потянулась к подсвечнику, но остановилась. Все в порядке. Он вернется, прежде чем … Он поверил тебе.

Она вернулась к дивану и вдруг почувствовала, что очень устала и сейчас упадет. Она опуститься только на мгновение, а затем будет думать. Ей нужно выработать план. Откинувшись на спинку, она закрыла глаза.

В столовой детского приюта «Вилладж» была крошечная кладовка, настоятельница называла ее «успокоительная комната». Непослушных детей отправляли туда, в темноту, и держали до тех пор, пока они не передумывали свое поведение и были готовы вести себя, как благородные христианские дети, а не язычники. Почти сразу, как только она прибыла в приют, Пег заперли там из-за того, что она бранилась и оцарапала и покусала другую воспитанницу.

- Она украла мою чашку. Эта взяла ее, а она моя, - оправдывалась Пег.

Настоятельница, миссис Саусгейт, была строга.

- Никто не владеет здесь собственностью. Чашки и тарелки, вилки и ложки принадлежат всем. Ты ведешь себя нечестиво, и ты должна молить о прощении.

Хотя Пег пиналась и сопротивлялась, настоятельница и две старших девочки легко справились с ней и заперли в кладовке.

Возможно, миссис Саусгейт, действительно забыла, а возможно, время в темноте прошло не так много, как показалось Пег. Однако, когда ее, наконец, выпустили, то она охрипла от слез. В одночасье она стала образцовым ребенком, и ей часто щеголяли перед гостями в качестве примера чуда любви и христианского смирения. Когда ее решили отправить в Канаду, миссис Саусгейт вручила ей великолепный отзыв и поцеловала.

Пег села. Воспоминания обжигали, как кислота в желудке. Она поднялась с дивана, подошла к окну и подняла занавеску. Небо просветлялось, и дрожь облегчения пробежала по ее телу. Ночь заканчивалась. Она резко рванула створку окна, но знала, что это бесполезно. Френк забил его в начале неделе. Женщина подалась вперед и прижалась лбом к стеклу. Даже если бы она смогла разбить его, то все равно не было никого, кто мог бы ей помочь. Она не водила дружбу с соседями, чувствуя их неодобрение, и, если бы хоть одно слово из обвинений Джариуса вышло за пределы дома, они полностью отвернулись бы от нее. С него станется.

Он был молод, светловолос. Его глаза излучали доброту. Она рассказала ему все. О Чарли, о яде, который она вкушала две ночи подряд, прежде чем заболела, как все они ненавидят ее. Кроме того она рассказала ему о Джариусе и, наконец, о Френке.

- Я вернусь, - сказал он. И она … она поверила ему. Он обязательно вернется.

У нее перехватило дыхание, как будто весь воздух вышел из легких. Она вернулась к дивану и снова легла. Пег перенесла сюда этот предмет мебели, когда вышла замуж за Натаниэля, и знакомство с диваном было приятным. Она погладила плюшевую поверхность, как если бы он был живым существом. Затем натянула велюровое покрывало на голову. Под этим шатром она почувствовала запах своего несвежего тела.

Все, что ей нужно, это ждать.

Вдруг, раздался резкий стук в дверь. Она подпрыгнула.

- Мачеха? Мачеха? – голос за дверью звал ее, и дверная ручка задергалась.

- Пожалуйста, дайте мне войти, мачеха. Я сделала для вас кашу на завтрак. Вы должны поесть.

Августа говорила мягко, ласково, как будто говорит с ребенком и пытается обмануть его, чтобы дать лекарство. Она не ответила, дверная ручка задергалась снова. Голос Августы стал менее дружелюбным на этот раз.

- Мачеха, открой дверь.

Прилив ярости захлестнул Пег, и она, вскочив с дивана, подбежала к двери.

- К черту, - крикнула она. - Вы все можете идти в чертовой матери.

И она ударила кулаком по упругому дереву.

Глава 3

Мердок поднес фонарь ближе к изуродованному лицу. Источником повреждения явилась небольшая круглая рана на правом виске. Кровь из раны залила правый глаз. Левый был открыт.

- Во имя Господа, что же здесь произошло?

Он медленно повернул луч фонаря вдоль тела констебля. Металлический ствол блестел в свете, и детектив резко дернул револьвер, зажатый между бедер Уикена. Разместив фонарь рядом с телом, на полу, он присел на корточки и открыл барабан. Все полицейские револьверы имели барабан на шесть патронов, но по соображениям безопасности, разрешалось использовать только пять. Одно гнездо должно оставаться всегда пустым. Револьвер Уикена содержал четыре патрона, а пятый отсутствовал.

Возле правого плеча жертвы валялась пустая гильза. Мердок все оставил на своих местах. Торопливо, он стащил свою перчатку и провел тыльной стороной ладони под носом Уикена для того, чтобы проверить наличие дыхания, хотя знал, что это бессмысленно. Он коснулся подбородка. Кожа была серой и холодной. Когда он попытался двинуть нижнюю челюсть из стороны в сторону, то это не получилось. Началось трупное окоченение.

Констебль должно быть умер четыре или пять часов назад. Более осторожно, детектив начал изучать тело, обследуя его руками.

Уикен лежал на левой руке, а правая была перекинута через грудь, рука в перчатке касалась пола. Вне досягаемости пальцев руки валялась его записная книжка, и из-под нее выглядывал кончик бумаги.

Мердок осторожно извлек ее. На ней разборчиво карандашом были написаны следующие слова:

«Жизнь невыносима без твоей любви. Прости меня».

Детектив почувствовал приступ гнева:

- Ты глупый мальчишка. Может Бог и простит твой грех. Я не могу.

Он уставился снова на записку, как будто в ней скрыт ответ: «Жизнь невыносима без твоей любви».

Чьей любви? Почему любовь закончилась?

Мердок практически ничего не знал о личной жизни Уикена. Занимая должность действующего детектива, его звание было выше констебля, и при исполнении своих обязанностей они много не общались друг с другом. И все-таки ему нравился молодой констебль. Вот только вчера вечером он говорил с ним, когда Уикен пришел на дежурство. О чем же они болтали? Он не мог припомнить, потому что зубная боль занимала все его мысли. Нет, конечно же, это не правда. Он вспомнил. Уикен выразил сочувствие и сказал, что у него тоже были проблемы с зубами, в молодости. Мердок был слишком горд, чтобы спросить его о боли, но Уикен сказал ему весело:

- …больно было ужасно, но боль не была долгой.

Констебль был в хорошем настроении. Вполне нормальным.

А сейчас посмотрите на него.

Уильям достал свою записную книжку и вложил в нее записку. Он хотел бы продолжить осмотр тела дальше, но дождевик Уикена был плотно обернут вокруг него, а это означало, что его необходимо было бы снять. Мердок решил дождаться коронера.

Он поднял фонарь и начал бродить по комнате. Комната была пустой, без мебели, хотя изначальное покрытие пола осталось. Детектив осмотрел дверь и окно. На подоконнике лежал толстый слой пыли, и никаких следов присутствиядругих людей. Как же Уикен проник в дом? И почему выбрал именно это место, чтобы лишить себя жизни?

Мердок выглянул в окно на запущенный сад, стоящий несчастным и серым в этот предрассветный час. Высокий забор, территория и дом примыкали к переулку с восточной стороны. Парламент Стрит была на западе. Никаких других домов в зоне видимости, кроме этого. Уикен уверился, что ему никто здесь не помешает совершить самоубийство.

Детектив вернулся к телу. Кому адресована записка? Наверное, любимый человек умер или, скорее всего, его отвергли. Ты должен был быть выше этого, мой мальчик. Ничто не стоит такого смертного греха. Вы можете хотеть умереть, чтобы избежать боли, но Бог говорит, что это только в его воле, а не в вашей. Мердок сам думал о таких вещах совсем недавно, когда умерла его невеста. И он не был полностью уверен, что в тот момент был выше этого.

В нескольких футах от тела вертикально лежал его шлем, как если бы Уикен аккуратно положил его на полку. Мердок поднял его и осмотрел в свете фонаря. Казалось, он был чистым, без крови. Уильям положил его на место и прошелся по комнате еще раз, больше ничего не увидел и вернулся к телу. Он собрался произнести короткую молитву, но остановился. Он все еще не мог найти прощение для Уикена. Его жалость была обращена на тех, кто остался. Он слышал, что мать констебля была вдовой и у него еще есть младшая сестра. Он подумал так же еще о том, что неизвестная женщина будет чувствовать, когда узнает, что она является причиной его самоубийства.

Мердок вышел из дома, плотно закрыв за собой дверь. Небо становилось из черного серое, дождь все еще шел. Он рысцой побежал обратно к воротам и по улице в соседний дом, на кованых воротах которого красовалась вывеска, возвещавшая о том, что это конюшня. За изгородью он увидел длинный двор, в дальнем конце которого располагалась низкая постройка, скорее всего это и есть конюшня. Он попытался отворить ворота, но они были закрыты изнутри. Тогда он начал стучать и готов был, если потребуется, снести створки с петель. Однако в этот момент из загона вышел человек, ведя запряженного коня.

- Эй, ты, иди сюда, - крикнул Мердок.

Человек остановился, затем медленно стал приближаться к воротам, конь плелся за ним, громко стуча копытами по булыжникам.

- Кто вы, черт возьми? И что вам нужно?

Он был молод, возможно, лет двадцати пяти, низкий и жилистый, одетый в вельветовые брюки и пиджак. Фуражка низко надвинута на лоб.

- Я чертов Уильям Мердок, детектив, вот кто. Теперь открывай.

- Извините, офицер. В чем дело? Здесь …

Он сбросил засов и отворил ворота.

- Как тебя зовут? – спросил Мердок.

- Икин, Френк Икин.

- Что ж, мистер Икин. Я обязываю вас. Мне нужно, чтобы вы отправились в полицейский участок. Прямо сейчас. Спросишь сержанта Хейлза. Понятно? Хейлза.

- Да, сэр.

- Скажешь ему, что я нашел Уикена. И мне нужен коронер и перевозка.

- Кто-то умер? – спросил Икин нервно.

- Так и есть, поэтому я вызываю коронера. Теперь спеши.

Детектив указал направление.

- Я нахожусь в пустом доме на углу. Скажешь, чтобы шли к задней двери.

Икин указал на коня.

- Я только что собрался прогулять Сейлора. Могу я взять его с собой?

- Конечно, бери, если вы сможете добраться до участка быстро. Давай, спеши.

Человек вскочил в седло, подстегнул коня и бросился галопом из ворот.

Мердок развернулся и половину пути к месту смерти пробежал, а другую проскользил.

Глава 4

Джариус Гибб придвинул подсвечник ближе к себе, выбрал новое перо и обмакнул его в чернильницу. Он совершал эти действия намеренно, наблюдая за своей собственной рукой для того, чтобы определить, подвержена ли она человеческой слабости. Рука не дрожала, и, когда он открыл свой дневник, его письмо было устойчивым, четким и ровным, как всегда.

«Вторник, 12 ноября 1895 года.

Я пишу эти строки в добром здравии. Мой язык обложен, но пульс достаточно спокойный. Я обильно мочился, и моя моча хорошего цвета. Я спал, по крайней мере, четыре часа, но урывками. Я ожидал испытать естественную усталость, но этого не было. На самом деле, я совершенно бодр».

Он сделал паузу. Даже в своем дневнике ему было трудно описывать абсолютную истину. Он уничтожил то, что только что написал и продолжил.

«Я сомневаюсь, что отец будет с нами долго. Он выглядит с каждым днем все старее, хотя с сожалением вынужден сказать, что его темперамент не ослабевает. В настоящей ситуации этот недостаток усугубляет дело. Признаюсь, что даже я оробел, когда мы говорили в субботу вечером. Но он взял все на себя, и я не жалею».

Его рука дрогнула, и строчка вдруг стала неопрятной.

«Она молодая женщина, это правда, но пуглива, как мышь. Кожа ее засалена, нет ни сисек, ни задницы, чтобы расшевелить мужчину, нет ни остроумия, ни живости, нет вообще ничего, что могло бы объяснить увлечение Натаниэля ею. Френк сказал деликатно, что у отца седина в бороду бес в ребро. Отец возжелал ее, как кобель желает течную сучку. Я думал, что он возьмет ее прямо на обеденном столе в ту первую ночь, когда привел в дом.

- Это ваша новая мать, - сказал он.

Никто из нас не подозревал, что отец может жениться так скоро, потому что совсем недавно овдовел. Она моложе даже, чем Френк. Она сказала, что вдова. Кроме нее в доме поселился мерзкий мальчишка, ее сын, посмотрев на которого сразу становится очевидно, что у него уголовные наклонности. В течение недели у меня из брюк пропадали монеты. Френк тоже заявил, что мальчишка крал у него деньги. Все это, конечно, отрицалось. Отец был определенно на стороне парня».

Он писал отчет событий, но снова и снова возвращался в тот день.

«Сначала я думал, что моя «мачеха», должно быть, практиковала уловки шлюхи для того, чтобы завлечь отца, но я бесстыдно стоял за пределами своей спальни и слушал, как она отказывала ему, плача, шептала: «нет», в то время как он ворчал и имел ее, старый козел. Я не чувствовал жалости к ней и думал, что скромность - это способ подогревать его желания. Августа говорит, что она не получила еще того, что задумала, я же наоборот думаю, что получила, когда вышла замуж за нашего папеньку».

Эта мысль была все еще настолько невыносимой, что Джариус отложил перо и встал. Он подошел к прикроватной тумбочке, на которой оставил свою трубку и, не утруждая себя ее наполнением, засунул ее в рот, крепко сжав в руке. Он вернулся к письменному столу.

«Я рад тому, что в настоящее время одна из проблем удалена. Я нахожусь почти в состоянии покоя».

Еще раз он отметил предательскую дрожь в руке и усилием воли заставил себя прекратить ее.

«Я не мог притворяться, что мне было жаль, когда умер мальчишка, но я должен признать, что это решило одну из проблем. Она играла свою роль легко, я почти почувствовал угрызения совести за ее состояние. Конечно, никто не поверил ей. Она под любым предлогом отказывала дорогому папе в удовлетворении его потребностей, и это быстро излечило его одержимость. Я видел его отвращение к ней, хотя каждый раз, когда я присутствую, он воркует и ласков с ней, как и прежде».

Память наполнилась презрением.

«Она была холодна словно камень. В уличной девке и то больше жизни, чем в ней. Как павлин он, кажется, намерен был ей доказать, что его перья являются самыми яркими. Как прекрасно и сладко было видеть то, что она продемонстрировала. Я не мог дождаться, чтобы рассказать отцу о ее поступке. Я ожидал, что он бросит ее немедленно, но он не сделал этого. Как жаль, что этого не случилось!».

Еще одна пауза, еще одна волна возбуждения пробежала по его телу.

«Разыгравшаяся сцена была достойна театральной постановки. Она кричала, что я лжец, по иронии судьбы это так и есть, но не в этом случае. Бедная Августа спешно удалила из комнаты Льюиса, чтобы он не видел и не слышал начавшийся скандал. Я не был удивлен, только шлюха знает те выражения, которые она бросала, и это подтверждает мои догадки, кто она есть на самом деле».

Он проверил книги регистрации брака и обнаружил, что она действительно была замужем, и ребенок законнорожденный.

«Но это ничего не меняет, она была и остается шлюхой. К сожалению, это не означает, что Натаниэль перестанет опускать свою «сахарную палочку в ее медовый горшок». И она может забеременеть. Она показала, что является плодовитой».

Джариус настаивал на связи со своей женой Каролиной почти ежедневно, но даже его самые энергичные попытки, не привели к тому, чтобы она забеременела, а он очень жаждал получить наследника. Ее месячные прибывали с регулярностью Луны. Потом она заболела, и беременность стала совсем невозможной.

«Сейчас я буду писать о событиях той ночи…».

Его отвлек звук, кто-то разговаривал в зале. Звучал голос Августы, хотя он не мог разобрать ни слова. Потом раздался разъяренный крик, который, как он догадывался, принадлежал его мачехе, а затем послышались удары в дверь. Он быстро закрыл дневник и стал ждать, прислушиваясь. Почти сразу в дверь его комнаты резко постучали.

- Джариус, ты спишь?

- Нет.

- Можно войти?

- Да.

Августа вошла с подносом в руках. Ее глаза блестели от гнева.

- Ты слышал ее?

- Как бы я мог?

- Она выкрикивала мне ругательства. Слышишь, она все еще колотит в дверь?

- Что ты сделала, чтобы так ее спровоцировать?

- Как ты можешь спрашивать? Я ничего не делала. Я подумала, что она должно быть голодна, и принесла ей кашу. Она ведь ничего не ела с субботнего вечера. Вместо благодарности она изрыгала на меня грязь.

- Как странно, мне казалось, что о