|
Глава 0. Пролог
Я люблю осень. Каждое, самое неприятное и даже мерзкое ее проявление. С нежностью наблюдаю, как она заставляет природу выдыхать летний зной. Как срывает разноцветный пожар с деревьев. Люблю последний пожухлый, сухой, мертвый лист, который еще минуту назад еле держался за ветку, а потом сдался и покорился тлену. Упал. Замер. Рассыпался в прах. Мне одинаково уютно и необъяснимо счастливо под нескончаемой лондонской моросью, в тумане, в лучах холодного солнца, выглядывающего из-за маггловских небоскребов.
Только осенью ловлю на себе странные взгляды прохожих, когда брожу по набережной Темзы и подставляю лицо холодному дождю. Вода пробегает по взъерошенным волосам. Скатывается по шее, вызывая легкую дрожь и мурашки. Убегает под шарф. Прячется на спине. В такие моменты я смеюсь в голос и выгляжу абсолютно сумасшедшим. Запотевшие очки, мокрые волосы, хохот. Осень. Раньше, да. Раньше была весна. После мая девяносто восьмого только осень.
Сегодня семнадцатое сентября. У меня праздник. Вторая годовщина моей второй победы. И я намерен отпраздновать ее в полнейшем, тотальном, прозрачном одиночестве. Потому что никто, кроме меня, об этой дате не знает. Ну, разве что Кричер. Хотя он очень редко задает вопросы и вообще старается не попадаться мне на глаза. Три года назад я почти убил его. До точки невозврата оставалось, наверное, одно заклинание. Он не мог сопротивляться, потому что я приказал ему этого не делать. Прекрасно понимал, что домовой эльф справится со мной без особого труда. Поэтому он молчал, когда я подбрасывал его к потолку и швырял обратно. Когда кидал в него стулья. Даже когда очередной удар о край стола рассек ему висок. Он молчал. А потом я пожелал ему боли. И знал, что мне за это ничего не будет. Я ведь не в Хогвартсе. Никто в здравом уме не будет следить, использует ли Гарри Поттер непростительные заклинания. А надо бы. Надо было.
В тот день я допил вторую бутылку огневиски и отрубился на диване в гостиной. Кричер отполз в одну из своих нор и не появлялся месяц. Это было шестнадцатое сентября. Утро следующего дня началось с простого вопроса зеркалу: «Ты еще жив внутри, Поттер? Если в тебе что-то тлеет, очнись». И я очнулся. Было больно, страшно и стыдно. Два с половиной года беспросветного пьянства и самоуничтожения превратили меня в озлобленного бородатого тролля. Кровавый барон позавидовал бы. Стыдно дышать. Страшно и больно жить. Недельное похмелье выдавило из меня лишние слезы и жалость к тому, кого я видел в отражении.
После битвы за Хогвартс я продержался чуть меньше полугода. Просто потому что люди не оставляли меня в одиночестве. Весь май Британия праздновала, выдыхала, лечилась, судилась, сажала в Азкабан, убивала и снова праздновала. Лихорадочный блеск в глазах людей пропал после выборов нового министра магии. К тому времени от героя уже остались одни ошметки. Меня разорвали. Растащили. Раздали в упаковках по унциям. Ничего не понимающего. Пустого. Забывшего, как искренне улыбаться. Репортеры вывернули меня наизнанку. Проглотили и хотели добавки. Еще. Снова. В начале июня я угодил в Мунго с нервным срывом.
Стоит сказать спасибо Гермионе. Не знаю, что и кому она сказала, на какие рычаги надавила и к кому сходила на поклон. Наверняка, не обошлось без вмешательства Шэклболта. Шторм утих, человеческие волны схлынули. Меня оставили в покое. И создали тридцатифутовую зону отчуждения, которая пропускала только самых близких. За неприкосновенностью границ следила сама Гермиона и двое авроров внушительных размеров. Если это были авроры, конечно. До сентября я не видел поблизости ни одного незнакомого лица. Провел лето в защищенной всеми возможными заклинаниями Норе. В глуши посреди леса. Без приглашения до меня мог добраться только министр магии. Но Кингсли был другом, соратником. Своим. И не вторгался к Уизли без необходимости.
Тогда я чувствовал себя счастливым придурком. Живым. Молодым. Лохматым и свободным. Купался по утрам в ближайшей речке и загорал на траве, подставляя бледные пятки солнцу. Иногда в мою праздность наведывался серебристый бобер и ворчал голосом миссис Уизли, что вафли съели без меня, а кофе придется заваривать уже в третий раз. Я натягивал выцветшую футболку с эмблемой «Пушек Педдл» и бежал босиком в Нору. Получал случайный подзатыльник от Рона. Хохотал над рассказами Артура о маггловских микроволновках. На бегу целовался с Джинни.
Да. Целовался с Джинни. Спал с ней. Не то чтобы часто, но всегда по собственному желанию. Для полноты осознания себя живым в этом странном новом мире. Где можно днями напролет гадать, на что похожи облака. Завтракать после обеда. Любить красивую девушку. Просто быть. Без наполненных кошмарами ночей, без хоркруксов и постоянной, неизбывной боли во лбу. Без вопросов и мыслей, без бузинных палочек и портретов с печальными глазами. Без Риддла. Без смерти, преследующей меня с рождения. Ее тень мелькала только в глазах Джорджа, который застывал, глядя в доступную ему параллельную реальность. Где из камина выходил он, но с родинкой на другой щеке. Даже эти мгновения не могли вывести меня из состояния «я живу здесь и сейчас».
В июле мы с Невиллом отпраздновали день рождения в Норе. Всегда «в Норе», но не «дома». К концу праздничной недели я сидел у камина в объятьях Гермионы, смотрел в огонь, как это частенько делал Джордж. Только он выискивал смерть, а я старался разглядеть жизнь. Тогда и понял, что давно не называю дом Уизли своим. Меня любили здесь без оглядки. И взаимно. Непослушные волосы подруги щекотали шею. Рон разливал сливочное пиво. Джинни ждала в спальне на втором этаже. А я вдруг подумал: в конце августа уеду жить на Гриммо. И там у меня тоже нет дома.
Молли обижалась два месяца, но каждую субботу сова приносила из Норы еще теплые вафли. Артур молчал с пониманием. Рон хмурился. Ну, а Джинни я просто забыл сказать, что люблю. Потому что за последние семь лет устал от лжи. Чужой и своей. Перед отъездом она долго обнимала меня, шептала что-то на ухо и просила не пропадать, беречь себя, быть с ней. Я молча смотрел в карамельные глаза, касался кончиками пальцев веснушчатых щек, гладил огненные пряди, в которых запуталось солнце. И ничего не чувствовал. Кроме благодарности и печали, у которых нет срока давности. Она не плакала. И ни разу не просила вернуться. Золотая Джинни Уизли. Мечта. Теплое воспоминание о победном лете.
Кингсли не спрашивал, хочу ли я стать аврором. Он знал. Благодаря «Пророку» это знала вся Британия. Кем еще может стать Гарри Поттер? Очевидно. Только посвятить жизнь борьбе с тьмой. С несправедливостью. С собственными страхами. Должность я получил по факту убийства Риддла. Новый министр встретил меня в своем кабинете с объятиями, бутылкой виски и бумажкой, которая сделала бы меня начальником. Но я отказался. Никакой лишней ответственности, только работа. Шэклболт пожал плечами, кивнул и убрал приказ в стол.
Вспоминая сколько работы было в аврорате и в министерстве осенью девяносто восьмого, удивляюсь, как это не отвлекло меня от целенаправленного падения в пропасть. Сегодня мы с Финниганом спокойно обедаем на Диагон-аллее. Ловим хулиганов и раз месяц нарываемся на случайное проклятье от чересчур наглых скупщиков драконьей крови. В ту осень я не появлялся на Гриммо. И, кажется, не появлялся даже в себе. Но надо отдать должное отделу, мы переловили и пересажали всех. За редким исключением. А кому удалось избежать Азкабана, вроде Люциуса Малфоя, объяснили новые правила игры.
Министерство при поддержке остатков Ордена Феникса и Отряда Дамблдора, провело невидимой тряпкой по стране, стирая грязь и мерзость. Тогда проклятья не были случайными. Раны, ссадины, ожоги вылечивались в Мунго. И возвращались на прежние места через пару дней. В ноябре во время очередного рейда заклинание Эйвери познакомило мою голову с кирпичной стеной. Серьезное сотрясение, легкая амнезия и обещание постоянной мигрени. Врачебный запрет на травмы головы – невыполнимое условие для аврора. Чтобы не пичкать себя зельями, я выпивал. Я пил. Не из-за мигрени. Потому что мог. Потому что хотел. Пил после работы, утром, иногда в обед. Ночью на Гриммо, в своем кабинете в аврорате, в парке, в рейде, в гостях, в барах. Трезвел от зелий и заклинаний, которые через пару месяцев освоили коллеги. Им пришлось. Работал. На самом деле работал, несмотря на запои. Может быть, поэтому меня не увольняли.
Гермиона пыталась меня вытащить. Она говорила со мной. Плакала. Пару раз выносила из баров на своих плечах и транспортировала заклинаниями на Гриммо. Умоляла обратиться к колдомедикам. К обычным маггловским врачам. К психологу. К психиатру. К разуму. Прятала бутылки, стаскивала с меня одежду, на которую меня только что вырвало, мыла меня в душе. И никому. Никогда. Не рассказывала. Лучше других понимала, что я лечу куда-то вниз и не могу остановиться. Она была другом. Пусть и не обладала силой заглушить мое желание убить себя таким способом.
А я молчал два с половиной года. Что я мог ей сказать? Что от меня осталась пустошь? Выжженная, покрытая черной дымящейся травой, углями и прахом? Эта красноглазая, когда-то ненавистная тварь сдохла, но смогла утащить меня за собой. Любовь не спасла героя, Гермиона. Не могла спасти. Слишком много я ей задолжал. Я закрывал глаза и чувствовал холод. Видел лица. Говорил только с ними. Мне часто снился Сириус, особенно когда я все-таки умудрялся в череде бесконечных погонь заснуть на Гриммо. Мне виделись Дамблдор, Люпин, Фред, частенько заходил Грозный глаз. Я тонул в этих мертвецах, которые поселились на подкорке и никогда не молчали. Сначала я не мог избавиться от них, потом уже не смог от алкоголя. Да и не хотел. С ним мои сны становились прозрачны и пусты. В них мелькали родители. Они всегда молчали. Мама улыбалась. Папа держал ее за руку. А я спал.
Чтобы не видеть разочарование во множестве любящих глаз, я просто спрятался от них. Гермиона была единственным человеком, который мог попасть на Гриммо. Я заблокировал камины, прикрыл дом чарами и общался с людьми через сов. Даже с Роном. Пришлось много врать. Придумывать, почему я не захожу в гости, почему не хочу видеться. Всегда писал эти письма и записки в трезвости. Может быть, поэтому ложь звучала так убедительно. Для всех я был в командировках, в отпуске, по уши в работе. Иногда, для очистки совести, «в депрессии». Потом снова в работе. Гермиона объяснялась за меня и снова сделала все, чтобы мое жалкое существование никто не побеспокоил.
***
Вода все-таки пробирается за шиворот, и я снова улыбаюсь. Да, люблю осень. И мне пришлось бы слишком много говорить, чтобы объяснить причины. Почему сейчас я могу вот так просто идти по осеннему Лондону. Ловить стеклами очков моросящий дождь. Кутаться улыбкой в шарф. Вторая годовщина моей второй победы принадлежит только мне. Чуть-чуть Гермионе. И кому-то еще.
Два года назад. Семнадцатое сентября. Я вынырнул из мутной жижи, в которую сознательно себя погрузил. Перед тем, как подойти к зеркалу и признаться, в какое дерьмо превратилась моя жизнь, успел проглотить чашку кофе. Разобрал накопившуюся за выходные почту. Прочитал письмо от Молли с очередной надеждой на «семейный» ужин. Рассказ Рона о том, какой спрос в магазине на метательные бомбы. И как они с Джорджем перевыполнили план продаж летом. Новости от Невилла, который искал какой-то редкий сорняк в бразильских джунглях. Среди писем нашлась маленькая белая коробка без надписей. В которой лежала стеклянная колба, обмотанная бумажкой. Внутри плескалась фиолетовая жидкость. Руки с похмелья дрожали так, что я чуть не уронил посылку, но бумажку все-таки развернул.
«Поттер, прекращай жалеть себя».
Без подписи. Плевать. Я не узнал почерк, но был уверен, что колбу прислала Джинни. Кроме нее некому. Выпить хотелось безумно. Даже если бы это был яд. Особенно если бы это был яд. И я выпил. В голове тут же прояснилось. Жуткое похмелье никуда не делось, но было осмысленным. Осталась головная боль, скрученный отсутствием нормальной еды желудок, рвотные позывы. Но я абсолютно точно не хотел выпить. Сдохнуть хотел. И еще неделю не мог от этого желания избавиться.
— Гарри? — через неделю после того утра Гермиона пришла на Гриммо.
— Привет, — я улыбнулся, отложил книгу на столик, откинул плед и встал с кресла у камина. Подруга с подозрением оглядела меня и медленно опустила на пол большие бумажные пакеты. – О, ты еды принесла. Спасибо! Правда, ужин я уже почти приготовил. Так что присоединишься.
— Ты побрился, — Гермиона не спрашивала. Просто стояла у входа в гостиную и смотрела удивленно, улыбалась и даже не решалась подойти.
— А, это, — я провел рукой по гладкой щеке. – Не думаю, что мне идет борода.
— Нет, Гарри, не идет, — видимо услышав что-то в моем голосе, она вздохнула и прислонилась плечом к дверному косяку. Как будто вместе с пакетами опустила на пол огромный булыжник. – Все хорошо?
— Все хорошо, — ответил я спокойно. И только тогда она быстро подошла ко мне, обвила руки вокруг талии и положила голову на плечо.
— Костлявый. Одни ребра торчат, — прошептала она через минуту. Или через десять. Мы просто стояли в тишине, и, кажется, оба ни о чем не думали.
— Ты еще коленки мои не видела, — засмеялся я. А она заплакала. Тихо, чтобы я не заметил. Но я просто крепче обнял ее, поцеловал в макушку и выдохнул туда же. – Спасибо.
Весь вечер мы просидели на полу у камина. Как в гриффиндорской гостиной. Ели уже холодную курицу прямо из сковородки. И запивали. Тыквенным соком, конечно. Гермиона с возмущением, роняя вилку, рассказывала о своей работе в отделе магических существ. Хохотала над моими рассказами о том, как Симуса на рейде обрызгали зеленкой. Он думал, что это темномагическое зелье. Прыгал вокруг меня с выпученными глазами в истерике, крича: «Гарри! Гарри! Смой с меня эту дрянь!» Мы вдруг вспомнили все самое хорошее, что с нами происходило за последние годы. Даже то, что было до битвы. Очень аккуратно обошли все острые темы. Обогнули всех моих – наших — призраков.
— Я не хочу больше работать в аврорате, — признался я, когда мы все съели, отсмеялись и просто сидели, молча глядя в огонь.
Гермиона подняла голову с моего плеча и внимательно посмотрела мне в глаза. Кивнула. Спросила очень тихо, словно боясь спугнуть:
— Ты уже решил, что будешь делать?
— Пока нет. Я пришел в себя только неделю назад. Как видишь, успел побриться, вычистить дом, выбросить всякое. Подожди, — я поднял руку. Видел, что она собирается заверить меня, что двухлетний запой нормален. Что это последствия. Что это война. – Я не имел права на все, что с собой сделал. Много думал об этом. Просто пожалел себя. Знаешь, держался столько лет, а тут вдруг... И утопил себя в этой трусливой жалости. Что бы они все сказали, увидев, как я каждый день заливаю в себя огневиски и засыпаю на полу в кабинете? Ничего? Что сказал бы Люпин? Хотя он прекрасно знал, что такое жалость к себе. А Дамблдор? А мама? Я не имел права из-за них. Потому что я здесь, а они мертвы. Все они умерли, чтобы я жил. Чтобы мы все жили.
Гермиона больше не прятала слезы. Слушала. И я чувствовал, что она ждала этих моих слов очень долго.
— Ну, не реви, Грейнджер, — я, наконец, улыбнулся и смахнул тыльной стороной соль с ее щек. – А то я сейчас тоже.
— Гарри Поттер, — сказала она серьезно, шмыгая носом. – Я тебя не побью только потому, что ты сам занимался этим больше двух лет. Не знаю, что тебя заставило жить, но я рада, что ты вернулся. Я скучала. Многие скучали.
Что заставило меня вспомнить, что я живой? Не знаю. Кричер? Пьяных выходок за эти годы было достаточно. И он не первый, на ком я сорвался. Но первый, к кому я применил круциатус. Заклинание питалось ненавистью. Моей ненавистью к отражению в зеркале. И я представлял себя этим старым домовым эльфом. И мучил себя. Нет. Кричер стал просто очередной монетой в копилку огромного чувства вины. «Прекращай себя жалеть», — сказал мне кто-то. И я вдруг услышал.
— Я знаю. Прости. Обещаю, что больше так не буду, — хмыкнул я и все-таки получил от нее затрещину. – Эй! Меня по голове нельзя! Семь лет били всякие лорды и не очень. А потом еще сумасшедшие последователи этих лордов о стену швыряли.
— Мало швыряли и мало били, — заметила Гермиона. – Так что ты решил с авроратом?
— Пообещал Кингсли, что закончу еще с десяток дел, — я поморщился недовольно. — Потом он снимет меня с оперативной работы и отправит ковыряться в бумажках. Пока я не решу, чем заниматься дальше. Сказал, что устроит меня на любую должность. Ну, разве что от своей отговорит.
— То есть вариантов много, — улыбнулась она. – Приказ подписать предлагал?
— Шутишь? Он с осени девяносто восьмого его хранит в одном и том же ящике стола. Сначала его мне протягивает, я отказываюсь, и только потом мы здороваемся.
Глава 1.
По традиции спокойно мотаю головой и сажусь в кресло напротив. Прошло два года с того нашего разговора с Гермионой у камина, а приказ по-прежнему на столе. Кингсли привычно кивает и убирает бумажку в тот же ящик.
— Доброе утро, господин министр, — легко улыбаюсь.
— Гарри, я же тебя просил, — он откидывается в своем кресле, складывая руки на груди.
— Извините, сила привычки, Кингсли. Нам семь лет в Хогвартсе вбивали в головы что-то про субординацию и уважение к старшим. Ну, лично мне — шесть лет, — уточняю я, Шэклболт фыркает.
— Спасибо, что пришел и хорошо, что вспомнил про Хогвартс. У меня есть к тебе дело. Но сначала скажи, чем все закончилось в Уэльсе, — Кингсли сразу становится серьезным.
— Ребята сработали хорошо. Почти закончил писать отчет, только с собой не взял. Наш информатор довольно точно указал адрес, но ошибся дверью. Авроры накрыли всю шайку в подвале. Вместе с контрабандной партией. В основном зелья, но нашли еще с десяток артефактов, ящик с палочками и по мелочи, — я усмехаюсь. Кое-что из «мелочи» я даже забрал себе. Исключительно в исследовательских целях и чтобы отдать Рону. Он с руками у меня оторвет кровь дракона. И хотя бы месяц после этого не будет ворчать, что я не прихожу к Уизли на ужины.
— Яды? – Кингсли барабанит пальцами по столу. Он всегда так делает, когда мы говорим о рейдах на людей в масках. Точнее на идиотов, которые возомнили себя Пожирателями. Но не совсем понимают, что это значит. Впрочем, теперь любые психи, у которых проблемы с законом, надевают маски и мнят себя великими темными волшебниками. Мода такая в бандитской среде.
— Немного, но все опасные. Изъяли, опечатали вместе с артефактами, сдали в Отдел тайн. Пусть их лаборанты разбираются. Палочки уничтожили на месте, — отвечаю я спокойно, не задумываясь. Я уже давно привык, что Кингсли не любит читать мои отчеты и слушает их лично. Может, на слух лучше воспринимает. Или думает, что я загнусь от скуки на административной работе. Зря.
Мои коллеги приносят с заданий множество интересных вещей. Некоторые из них мы предусмотрительно не фиксируем в отчетах. Кровь дракона не опасна, если не пытаться с ее помощью сварить какой-нибудь мерзкий яд. Лучше найти в домашней библиотеке знаменитую книгу Дамблдора. И пополнить аптечку зельями, которых не найти на Диагон-аллее. А если и найдешь, то разоришься на них.
Гарри Поттер иногда варит зелья. Усмехаюсь своим мыслям. Потому что знаю минимум одного человека, который лишился бы чувств, узнав об этом. Ну, ладно, не лишился бы. Просто выгнул бровь и сложил руки на груди. Как Кингсли, но совсем не так. Даже в этом простом жесте было бы столько презрения и насмешки, что министру и не снилось. И сказал бы что-нибудь вроде: «Мистер Поттер, я всецело поощряю ваше стремление уничтожить то отвратительное место, которое вы с Блэком называли домом. Но, боюсь, ваши соседи-магглы в прямом смысле не переживут ваше внезапное увлечение столь тонкой и сложной наукой как зельеварение».
Хорошо, что профессор Снейп никогда не узнает, что мистер Поттер даже выделил одну из многочисленных комнат в доме на Гриммо под маленькую и весьма скромную лабораторию. Сначала, правда, благодаря собственной легендарной глупости на первом этаже. Чуть не задохнулся от испарений. Пока проветривал, пару раз грохнулся в обморок. Кричер щелчком пальцев открыл все окна. Молча и с весьма недовольным видом. Перетащил хозяина на диван и материализовал стакан воды. Теперь котел и шкаф с ингредиентами заняли свое место на чердаке.
Из рейда в Уэльсе авроры привезли несколько небольших коробок, которые не попадут в отчеты. Никогда не жаловался на память. Почти сразу понял, что в них наборы ингредиентов для оборотного зелья. Спасибо Гермионе, Малфою и тому же Снейпу – на всю жизнь запомнил. Спорыши, водоросли, крылья златоглазок, рог двурога, противные сушеные слизняки, не менее противные водоросли. И несчастная кожа несчастного бумсланга. За несостоявшуюся кражу которой меня как-то обещали напоить веритасерумом.
— Что скажешь? – выныриваю из воспоминаний и вопросительно смотрю на министра. Кажется, я что-то пропустил.
— Извините, Кингсли, задумался.
— Это не преступление, — министр у нас очень терпеливый человек. – Я сказал, что сегодня разговаривал с Минервой. С профессором МакГонагалл. В смысле, с директором МакГонагалл. Она так и не смогла подобрать подходящую кандидатуру на должность преподавателя защиты. Слезно просила меня обсудить этот вопрос с тобой.
— Мне сложно вот так сразу назвать кого-то, — пожимаю плечами. – Нужно подумать. Возможно, Дин Томас, но я не уверен в его преподавательских способностях. Гермиона успешно работает в своем отделе. Невилл Лонгботтом был бы отличным преподавателем, уверен, но не ЗОТИ. Да его и в стране нет сейчас.
— Подожди, Гарри, — Кингсли улыбается. – Ты каждый год проводишь неделю открытых лекций для учеников Хогвартса в министерстве. Как раз по защите. Твой опыт бесценен, не спорь. Я предлагаю тебе поехать в Хогвартс на пару месяцев. Пусть это будет, скажем, командировка. Только не думай, пожалуйста, что я тебя выгоняю в школу. Поверь, я буду счастлив, когда ты подпишешь эту несчастную бумажку и станешь главой аврората.
— Послушайте, Кингсли, я никогда ее не подпишу, — злюсь. Надо ведь было когда-то это сказать? Сколько лет он будет думать, что я отказываюсь от «работы мечты», потому что не считаю себя достойным? Взрослым. Опытным. Нет. Просто я хочу использовать палочку только для того, чтобы призвать с комода очки и приготовить утром яичницу. – Я не стану главой аврората. И точка.
— Тихо-тихо, — Кингсли примирительно поднимает руки. Потом молчит секунд десять, открывает ящик, достает помятую временем бумажку и рвет ее на части. Мои брови приподнимаются в изумлении. – Я тебя понял. Видишь? Услуга за услугу. Минерва обращается ко мне уже не в первый раз. Ты давно не был в отпуске, но вряд ли преподавание можно назвать отдыхом. Пусть будет смена деятельности. И я, правда, очень хотел бы, чтобы ты передал свой опыт молодым волшебникам. Сможешь вернуться в любой момент и снова писать свои любимые отчеты.
— Хогвартс, — задумчиво повторяю я. И сам не знаю, почему улыбаюсь. – А знаете, Хогвартс – это хорошо. Может быть, даже отлично. Я иногда очень скучаю по замку. Только вот с ЗОТИ проблема. Понятия не имею, по какой программе преподавать. Потому что сам учился на практике.
— Ну, так и учи их на практике, — министр довольно ухмыляется. – Не думай, что я забыл про твою банду. Как вы там ее называли? Отряд Дамблдора? И успел лично убедиться в твоих способностях. Не только…тогда, но и за пять лет работы в аврорате. Так что решено. Командирую тебя в Хогвартс.
Действительно. Пять лет работы в аврорате. Я внимательно смотрю на Кингсли. За это время я научился, помимо прочего, подмечать незначительные детали. Даже в алкогольном дурмане, после бессонной ночи в очередном пабе, мог заметить слежку, подозрительное спокойствие незнакомцев. Или одно нервное движение, которое это спокойствие разоблачало. Министр тарабанит пальцами по столу. Вздыхаю.
— Приписка мелким шрифтом? – прищуриваюсь с подозрением.
Он молчит какое-то время, а потом машет рукой. Расслабляется. Качает головой, словно сдается: «Черта с два тебя проведешь, Поттер».
— Люциус Малфой, — наконец, говорит он. И я искренне удивляюсь.
— Не понял.
— У меня есть основания полагать, что Люциус Малфой периодически появляется в Хогвартсе, — объясняет он нехотя. – Ты знаешь, что, во многом благодаря тебе, Малфои были вызваны лишь на несколько допросов. В присутствии первоклассного адвоката. Не скрою, лет пять назад с радостью посадил бы всю эту семейку в тюрьму. Но мы видели твои воспоминания. Пусть исключительно из страха и ради собственной выгоды, но Малфои сыграли свою роль в победе. Их оставили в покое. Я знаю, что младший живет в родовом поместье. А вот его родители предпочитают другой берег Ла Манша. У меня нет возможности допросить Люциуса на чужой территории. Не подконтрольной министерству Магической Британии.
— Ну, так допросите младшего, — пожимаю плечами раздраженно. Кингсли надумал отправить в Хогвартс шпиона министерства. И кого? Гарри Портера. Бред.
— Спрашивали. Он не знает, где Рудольфус Лестрэйндж, — сдается министр и устало вздыхает. Опять он об этом. Ерунда какая-то. Причем здесь Лестрэйндж? Он же давно мертв. – Ты лучше меня знаешь, Гарри. Он последний. Последний из самых опасных. Из приближенных. Он слишком много знает, слишком обозлен на наш хрупкий мир и, я более, чем уверен, может стать проблемой. Если не сейчас, то в будущем. Его соратники или мертвы, или в Азкабане. Или Малфой.
— На суде многие Пожиратели говорили, что Лестрэйндж мертв. Аврорат искал его по всей стране почти три года, но тщетно. Все сообщения и наводки оказывались пустышками, — замечаю я, задумчиво теребя рукав рубашки. У меня нет ни малейшего желания браться за это дело. Скучные бумажки кажутся самым интересным занятием в мире.
— Некоторые из его бывших «коллег» уверены, что он жив и сбежал за Малфоем во Францию. Мне нужно подтверждение с твоими воспоминаниями, чтобы отправить официальный запрос. И объявить Лестрэйнджа в международный розыск. Неофициально я уже пробовал. Не выйдет, — Кингсли уверен. Он уже без меня все продумал и решил. Кроме очевидного.
— Господин министр, — Кингсли морщится, но понимает, что я специально выбираю такое обращение, потому что опять злюсь. – Как вы себе это представляете? Я должен подойти к Малфою в перерыве между лекциями о боггарте и гриндилоу? Взять его под руку и предложить прогуляться по школьному двору. Чтобы в рамках светской беседы обсудить погоду и заодно поинтересоваться, где сейчас находится его приятель по клубу любителей странных татуировок? И вообще, какого черта Малфой забыл в Хогвартсе?
— Он по-прежнему состоит в попечительском совете, — Кингсли спокоен. Я закатываю глаза. – Жертвовал огромные суммы на восстановление школы после битвы. И, если честно, мне все равно, какие причины его на это толкнули. Хотя деньги поступали в ячейку Хогвартса в Гринготтсе. После победы Малфой лично не появлялся в стенах школы. Но последние два года бывает там регулярно.
— Неужели тяга к знаниям? – прикрываюсь сарказмом. Наверное, потому что знаю ответ. Который мне точно не понравится.
— Он навещает старого друга, — Кингсли вздыхает. Ну, теперь он все сказал. А я все услышал. И мне очень хочется вернуться к «моим любимым отчетам». Пойти выпить кофе с Симусом. И даже сходить на ужин к Уизли.
Я ведь поначалу даже обрадовался. Никогда не думал о преподавании. Ну, разве что в качестве смены обстановки. Хогвартс, пожалуй, единственное место, которое я мог бы назвать домом. Огромным, полным самых счастливых воспоминаний. Конечно, еще и тех, которые заставили меня утопиться в болоте с огневиски на два с лишним года. Но замок дал мне слишком много, чтобы я перестал его любить. А теперь мне предлагают туда вернуться и даже научить чему-то детей. Таких же, какими мы с Роном и Гермионой были когда-то. И, возможно, если бы у нас был хороший учитель защиты, многое сложилось иначе. Или нет. Потому что я этого уже не узнаю. И в Хогвартс не поеду. Вообще, у меня сегодня вторая годовщина второй победы. Хочу запереться на Гриммо, приготовить себе вкусный ужин и читать какой-нибудь сборник английской поэзии у камина. Имею право.
— Зря вы разорвали приказ, Кингсли, — грустно улыбаюсь, глядя на клочки бумаги, которые все еще лежат на столе министра. Достаю палочку. – Давайте вернемся к тому моменту, как вы мне его протягиваете, я отказываюсь, рапортую о рейде в Уэльсе и возвращаюсь к своим прямым обязанностям. Reparo!
— Я тебе доверяю, Гарри, — Кингсли и бровью не ведет. Только в голосе теперь звенит лед. – Больше, чем кому-либо.
— И я ценю это.
— Тогда выполнишь мое поручение, — отрезает министр.
— Это невозможно по ряду причин. Давайте без шуток. Малфой никогда не скажет мне, где прячется Лестрэйндж. Даже если я спрошу его напрямую, ткнув в свой аврорский значок и намекнув, что у меня есть полномочия. Ответит, что разговаривать со мной будет только через адвокатов. Впрочем, лично я вряд ли смогу у него что-то спросить. Потому что он не просто приезжает в Хогвартс, а «навещает старого друга». Кстати, откуда вы знаете? – вдруг прерываюсь я и с интересом смотрю на Шэклболта.
— Минерва подслушала их разговор, — Кингсли пожимает плечами.
— Прошу прощения?
— Не смотри на меня так, — он отмахивается раздраженно. — Я не заставлял ее мне докладывать или, не дай Мерлин, шпионить. Это случайность. Месяц назад Малфой вдруг вышел из камина в ее кабинете, чуть не доведя бедную женщину до инфаркта. Снейп явился через несколько минут. Сказал, что в его камин студенты вылили какую-то гадость, поэтому пришлось отключиться от дымолетной сети. Обещал, что больше подобное не повторится, схватил Малфоя и увел его.
— В страну подземных чудес? – Кингсли кивает, пропуская колкость мимо ушей.
— Минерва случайно услышала, как Снейп делает Малфою выговор за неосторожность. Из всего этого я сделал вывод, что появляться он там может часто. Только пользуется другим камином. Запретить члену попечительского совета бывать в школе — даже без предупреждения — директор не может. Она вообще старается без надобности в дела Снейпа не вмешиваться. Не трогать его лишний раз, не контролировать и вообще не дышать рядом. Только бы наш герой войны остался преподавать в Хогвартсе.
Министр замолкает и испытующе на меня смотрит. Не надо. Я полностью разделяю осторожность МакГонагалл. Особенно в пункте «не дышать рядом». В безвоздушном пространстве особо не надышишься. А с Малфоем еще и в отравленном безвоздушном пространстве. Если такое вообще возможно.
— Я не совсем понял, — стараюсь говорить спокойно, — что именно от меня требуется.
— Поттер, — министр встает со своего кресла, обходит стол и садится на его край. Он так делает, когда думает, что разговаривает с идиотами. Видел неоднократно на общих совещаниях. – Ты знаешь, кто. Ты знаешь, где. У тебя есть задача, которую нужно выполнить. Как? Придумай. Чем ты пять лет занимался в аврорате? Пытался выяснить, есть ли дно у стакана?
Вскакиваю с кресла, щеки пылают от гнева. Палочка в рукаве – уже давно ношу ее только там – искрится от стихийных эмоций. Я ведь ни разу не позволил себе выполнить работу халтурно. Или не выполнить вообще. Моими стараниями камеры Азкабана заполнялись еженедельно. Это был вопрос чести. Справедливости. И страха. За мир, к которому мы пришли по трупам близких мне людей. Никто не упрекнет меня в равнодушии или халатности. Даже смертельно пьяный, сидя в луже в темном переулке Диагон-аллеи, я помнил, что и зачем делаю. И делал. Вставал утром, пил зелья, чтобы не хотеть сдохнуть прямо в коридоре дома на Гриммо. И шел искать, ловить, допрашивать и писать тонну бумаг для Визенгамота.
Все это, или почти все, говорю Шэклболту. Сразу успокаиваюсь. Потому что он смотрит на меня без усмешки, с пониманием.
— Извини, — просто говорит он. – Не хотел тебя обидеть. Если бы я думал тогда, что ты не справляешься со своими обязанностями, уволил бы, не задумываясь. Забыл бы сразу, что ты Гарри Поттер, Мальчик-Который-Сам-Знаешь. Мой друг, в конце концов. Это было тяжелое время. Ты его пережил, как умел. И я тобой горжусь. Именно поэтому уверен, что могу поручить тебе любое задание. Даже такое неприятное. Никого не надо ловить, никого не надо сажать. Добудь мне информацию.
— Два месяца мало, — бурчу я себе под нос и плюхаюсь обратно в кресло.
— Сколько потребуется.
— Но прежде всего я еду преподавать.
— Безусловно. Честно говоря, я давно думал предложить тебе попробовать. Малфой – случайность. Не отрицаю, что счастливая, — признается Кингсли.
— Странные у вас понятия о счастье, господин министр, — хмурюсь. Надо бы себя обезопасить. – Никто не должен знать.
— Разумеется. Это работа под прикрытием, о чем речь? – смеется он, но, замечая мой взгляд, осекается и старается не улыбаться. – Конечно, аврор Поттер. В курсе дела только мы с вами.
— Вы знаете, что мы со Снейпом не разговаривали с того утра? – вдруг спрашиваю я серьезно. Возможно, это меня беспокоит куда больше, чем Малфой. Или беглые Пожиратели. – Я аппарировал с ним с Мунго, сдал на руки колдомедикам и больше ни разу не видел. Только на фотографиях в «Пророке».
— Кажется, твоя речь в Визенгамоте была исчерпывающей, – Кингсли снова садится в свое кресло и прячет глаза. Делая вид, что проглядывает какие-то бумаги. Его пальцы продолжают отбивать ритм на столе. Можете не волноваться, господин министр. Я же согласился. Или вы опять чего-то не договариваете? – Аудитория рыдала. Ну, это я утрирую, конечно. Так, всхлипывала. Ты сделал для Снейпа, как и для Малфоя, достаточно. Очень много.
— Он сделал больше, — задумчиво замечаю я.
Есть ли мне что сказать профессору Снейпу? Нет. Да. Столько, что не хватит прочности голосовых связок. Будет ли он меня слушать? Конечно, нет. Я уже пытался с ним поговорить. И даже написал письмо. Хорошо, три письма. Мне не ответили. Надеюсь, хотя бы прочитали.
Кингсли говорит, что нет смысла откладывать. Всю мою работу он передаст какому-нибудь стажеру. Протягивает пергамент — МакГонагалл уже прислала список учебников, которые могут мне понадобиться. И добавила несколько строк с пожеланиями о внешнем виде. Придется идти на Диагон-аллею. Я уж давно не ношу подходящих по описанию мантии. Да и учебники купить. Понимаю, что успею отметить свой маленький праздник в Хогвартсе. И эта мысль меня совершенно не пугает. И не злит. На самом деле, я рад.
Выходя из кабинета министра, слышу звук разрываемой бумаги. Кингсли снова уничтожает многострадальный приказ, отрезая мне пути к отступлению. А я что? Могу только подчиниться и сделать вид, что делаю это без особого желания. Потом премию еще у него потребую. За моральный ущерб.
***
Безлюдная аллея встречает меня приятной ненавязчивой тишиной. В которой иногда звенит колокольчик над входом в лавку. Негромкие разговоры, смех и уханье сов в клетках. Кутаюсь в шарф и застегиваю пальто под горло. Поправляю небольшую сумку на плече. Спасибо Гермионе и ее заклинанию незримого расширения. В эту сумку я мог бы уместить весь дом вместе с Кричером. Но ограничился книгами, одеждой, альбомом с фотографиями и коробкой с ингредиентами для зелий. Глупо брать их в Хогвартс, но никогда не знаешь, что пригодится. Я только к концу сборов вспомнил, что помимо преподавания мне предстоит «работа под прикр<
|
