ВОПРОСЫ ЧАСТНОГО ПРАВА И ЦИВИЛИСТИКИ

ВОПРОСЫ ЧАСТНОГО ПРАВА И ЦИВИЛИСТИКИ

О СОДЕРЖАНИИ ГРАЖДАНСКО-ПРАВОВОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ

В УСЛОВИЯХ РЫНКА

Попытки определить содержательную сторону гражданско-правовой ответственности никогда не отличались единообразием, а основное противоречие в этом вопросе предопределено различным отношением авторов к роли принуждения и его пониманием в механизме реализации данного института. Так, О. С. Иоффе, не исключающий добровольный вариант реализации гражданско-правовой ответственности, замечает, что содержательно она должна быть связана с возникновением для должника отрицательных последствий в виде замены неисполненной обязанности новой обязанностью, присоединения к нарушенной обязанности новой (дополнительной) обязанности, лишения права, из которого вытекала нарушенная обязанность. Позднее в рамках общетеоретического анализа содержание юридической ответственности он обобщенно определяет через такие дополнительные обременения, как лишение права, возложение обязанности, лишение права и возложение обязанности[1]. Кстати, похожий подход можно встретить и в работах многих других исследователей данного вопроса[2]. Между тем И. С. Самощенко и М. Х. Фарукшин, напротив, считают, что само по себе отсутствие новых обязанностей у должника и сохранение за ним тех или иных прав вовсе не говорит о непретерпевании им лишений, которые авторы усматривают в самом факте применения принуждения, в исполнении обязанности помимо воли лица[3]. С. Н. Братусь также полагает, что «если ответственность в самом общем и широком смысле слова трактуется как наказание, то следует признать, что принуждение к исполнению обязанности – это уже наказание». В контексте главенства в цивилистике восстановительной функции далее он отмечает, что цель последней – «обеспечить потерпевшей стороне ее восстановление... Отразится ли это отрицательно на положении должника – вопрос факта. Принуждение к соблюдению неисполненной обязанности, если даже оно никаких невыгодных последствий имущественного порядка для правонарушителя не влечет… будучи государственным осуждением правонарушителя, является своеобразным для него лишением». Определяющими звеньями всей концепции ответственности С. Н. Братуся выступают примат исполнения обязанностей и обеспечительная роль, которую он отводит в этом вопросе принуждению (т. е. ответственности). «Главное – это исполнение обязанности, – пишет он. – Ответственность – это лишь та черта обязанности, которая появляется, если обязанность добровольно не исполняется»[4]. Понятно, что хотя с содержательной точки зрения наряду с сохранением ранее существовавшей обязанности автор допускает возникновение новой обязанности[5], он вместе с тем предпочитает «иметь дело» с действительным исполнением обязанностей, а не с их суррогатами в виде «замены», «добавления», «лишения» и т. п.

Определение содержания гражданско-правовой ответственности связано с конкретным процессом ее развития. С. Н. Братусь, например, выделяет следующие стадии развития деликтной ответственности, существующие в рамках единого правоотношения: 1) общая пассивная обязанность воздерживаться от причинения вреда → 2) нарушение общей пассивной обязанности воздерживаться от причинения вреда → 3) обязанность по возмещению вреда в добровольном порядке → 4) нарушение обязанности по возмещению вреда в добровольном порядке → 5) возмещение вреда под принуждением (деликтная ответственность). Аналогичен предложенный им механизм развития договорной ответственности: 1) конкретная обязанность → 2) неисполнение конкретной обязанности → 3) обязанность по добровольному исполнению первоначальной и (или) другой обязанности → 4) нарушение обязанности по добровольному исполнению первоначальной и (или) другой обязанности → 5) принудительное исполнение первоначальной и (или) другой обязанности (договорная ответственность)[6]. Последовательность и логичность приведенной концепции, очевидные в первом приближении, в действительности сталкиваются с рядом проблем. Во-первых, указанный механизм сложно примирить с одновременно выдвигаемым тезисом о том, что ответственность есть не самостоятельное правоотношение, а только атрибут обязанности на определенной стадии ее развития (особенно это касается деликтной ответственности). Во-вторых, согласно такой модели, единая гражданско-правовая ответственность возникает из двух правонарушений (стадии 2, 4), что трудно поддается объяснению, ведь даже ссылка на трансформацию одного правонарушения в другое никак не умаляет статуса и роли двух самостоятельных обязанностей. Сам автор, впрочем, пытается объяснить это тем, что обязанность воздерживаться от причинения вреда не связана с конкретным правоотношением, а потому это лишь фактор, обусловливающий другую, конкретную, обязанность, из которой и вытекает вначале необходимость добровольного исполнения, а затем и ответственность[7]. При этом он ничего не говорит о договорной ответственности, где обе обязанности и конкретны, и отличны друг от друга. В-третьих, принудительное исполнение обязанности вполне может конкурировать с добровольным ее исполнением, что позволяет усомниться в самостоятельном статусе 3-го и 4-го звеньев в той и в другой цепи, а значит и в необходимости особого их выделения. Несомненным достоинством приведенного подхода, однако, является та скромная и заключительная роль, которая отводится здесь институту ответственности и, напротив, столь очевидная опора на среднее звено – на активную добровольно исполняемую (в т. ч. и новую) обязанность. Поскольку несмотря на безусловную связь ответственности с принуждением, такой подход видится вполне соответствующим специфике цивилистической отрасли, «замешанной» именно на идее «доброй воли», в целом он заслуживает одобрения. Однако если столь важный элемент «доброй воли» здесь обнаруживает себя на фоне противопоставления добровольной обязанности и принудительной ответственности и, как следствие этого, общего удлинения механизма реализации ответственности, с нашей точки зрения, нет никаких препятствий для внедрения начал добровольности в «саму ответственность», результатом чего будет фактическое объединение 3-й и 5-й обозначенных стадий в единую стадию гражданско-правовой ответственности. Сказанное требует пояснений. Дело в том, что возможность добровольного режима реализации гражданско-правовой ответственности объективно основывается на частном характере отношений, на частных интересах их участников, на заметной отстраненности от данной сферы всех третьих лиц (в т. ч. публичных органов), на известной диспозитивности в установлении мер ответственности и привлечении к ним, а также на имущественно-компенсационном характере последствий, направленных в пользу конкретного потерпевшего, которые в силу своей «самозаконченности» не предполагают каких-либо дополнительных последствий, в т. ч. за совершение в последующем аналогичных правонарушений. К тому же отказ от публично-правовых начал управления экономикой в пользу частных следует связывать не только с тем, что в условиях рынка привлечение должника к ответственности определяется экономическим интересом, а не юридическим долженствованием, но и с широкими возможностями должника претерпевать меры ответственности не в принудительном, а в добровольном порядке. Несиловой вариант гражданско-правовой ответственности, обусловленный особенностям предмета и метода гражданского права, вполне соответствует идее и духу цивилистической свободы, столь четко обозначившейся на современном – рыночном – этапе развития гражданского права. Кроме того представляется, что поскольку добровольное возмещение убытков вовсе не умаляет их негатив (убытки отрицательны сами по себе, а в каких рамках будет происходить их возмещение – это уже другой вопрос), а факт добровольности не перекладывает их возмещение с ответственного лица на постороннего (на страховщика, на иное лицо), следует признать, что добровольный вариант гражданско-правовой ответственности никак не меняет ни сущности соответствующих мер, ни их строгости и наказательного характера, а потому и не способен перевести такие меры из разряда мер ответственности в разряд других правовых средств.

Гражданско-правовую ответственность за нарушение абсолютных прав (правоотношений) – вещных, исключительных, личных – легко отличить от содержания самого такого правоотношения, ибо первоначально существовавшая в нем пассивная обязанность воздерживаться от совершения определенных действий здесь трансформируется в активное восстановительное обязательство (ответственность). В подобных случаях, когда гражданско-правовая ответственность не вытекает из существующего обязательства, содержательных различий между ней и обязанностью, подлежащей исполнению должником, вообще не существует, здесь «само обязательство есть предусмотренная законом санкция на случай правонарушения, а его исполнение – реализация санкции, юридическая ответственность»[8]. Менее иллюстративно содержание ответственности, вытекающей из нарушения обязательств, основная масса которых, как известно, являются договорными. Поскольку обязательства чаще всего характеризуются необходимостью совершения активных действий, совершение правонарушения предполагает сохранение первоначальной активной обязанности и (или) возникновение новой активной обязанности (ответственности). В тех неспецифических случаях, когда смысл обязательства состоит в необходимости пассивного поведения должника, совершение правонарушения предполагает сохранение первоначальной пассивной обязанности и (или) возникновение новой активной обязанности (ответственности). Отсюда можно предложить три формулы соотношения первоначальной обязанности и вытекающей из ее нарушения ответственности, первая из которых относится к правонарушениям в абсолютных, две другие – в относительных гражданско-правовых отношениях: 1) Обязанность
(– ) → Ответственность(+); 2) Обязан-
ность(+) → Обязанность(+) и (или) Ответственность(+); 3) Обязанность(–) → Обязанность(–) и (или) Ответственность(+). Таким образом, гражданско-правовая ответственность всегда отличается тем, что имеет активный, положительный смысл, без труда позволяющий отличить ее от всех пассивных обязанностей. При этом при нарушении активных обязанностей активное содержание ответственности не должно совпадать с содержанием самой нарушенной обязанности, напротив, оно должно носить отличный от ее содержания характер. Причина такого разграничения заключена уже в самой законодательной дифференциации институтов «исполнения обязательств» и «ответственности за неисполнение обязательств»; поскольку же сам законодатель четко различает эти явления, то и применяться они должны в отличном друг от друга смысле (см. гл. 16, 19 ГК 1964 г., гл. 22, 25 ГК 1994 г.). Отождествление обозначенных институтов в порядке аrgumentum a contrario сталкивается с серьезным противоречием: если определение ответственности через первоначальную обязанность еще не столь бросается в глаза, гораздо большей нелепостью выглядит определение первоначальной обязанности через ответственность, что под силу попытаться объяснить разве что известными идеями проспективности, основанным на рассмотрении ответственности не только в правовом, но и в социологическом аспектах[9]. К тому же признание реального исполнения мерой гражданско-правовой ответственности отождествит ненарушенное правоотношение и ответственность (т. е. «позитивного» и «негативного»), обезличит надлежащее исполнение обязательства и правовые последствия любых дефектов в его исполнении. Помимо всего прочего считается, что такой подход лишь оправдывает безответственность лиц за совершаемые ими правонарушения[10]. Насчет необходимости разграничения данных институтов имеется и более частное замечание. Значимость существовавшей некогда плановой дисциплины, требовавшей от должника безусловного реального исполнения лежащих на нем обязанностей (ст. 191, 221 ГК 1964 г.), действительно во многом располагала к признанию реального принудительного исполнения первоначальной обязанности мерой ответственности. В то же время уязвимость такого подхода всегда обнаруживалась уже в том, что реальное исполнение не всегда исчерпывало собой весь комплекс средств воздействия на неисправного должника, а параллельное ему возмещение убытков (уплата неустойки) всегда входило в противоречие с известной догмой ne bis in idem (лат. <не дважды за одно и то же>). Утрата принципом реальности былой безусловности в современном гражданском законодательстве (в т. ч. благодаря свободе договора и отступному) прежде всего заметно снизила общий механизм защиты прав кредитора: при частой невозможности обращения к этому принципу убытки всегда требуют доказывания (от чего нередко отказываются), а неустойка бывает не всегда предусмотрена в законе или в договоре. К тому же современная формулировка принципа реальности явно противоречит тому, что «самым важным и решающим для осуществления субъективных прав» следует считать «…надлежащее исполнение обязанностей всеми, на кого они возложены законом, договором, иными юридическими актами»[11]. Это создает столь важные для установления содержания гражданско-правовой ответственности предпосылки к разрыву и к заметной контрастности между институтами «обязанность» и «ответственность», к недопустимости их содержательного смешения и необходимости автономной характеристики.

Из всего сказанного следует, что активность, как наиболее общая черта гражданско-правовой ответственности, вне зависимости от ее конкретных выражений должна проявляться в видеобновления первоначальной обязанности, которое может быть полным (возмещение убытков, вреда, компенсация морального вреда, уплата неустойки) или частичным (исполнение обязанности в натуре наряду с возмещением убытков и уплатой неустойки), либо утраты различных имущественных прав (ограничение дееспособности, утрата предмета залога, задатка, т. н. «кредиторского исполнения» – п. 2 ст. 416 ГК). В этой связи хотелось бы сделать два уточнения. Во-первых,обновление обязанности или утрата права как разные конкретные содержательные проявления гражданско-правовой ответственности должны быть не вообще, а обязательно в пользу заинтересованной стороны или заинтересованных лиц. Во-вторых, активность в первом случае, разумеется, не следует отождествлять с активностью во втором случае: переданный задаток при последующем правонарушении со стороны задаткодателя остается у другой стороны без совершения каких-либо специальных ответственных действий со стороны задаткодателя, имущество, переданное в заклад, при неисполнении залогодателем основной обязанности, скорее всего, уже не потребует от него совершения каких-либо активных действий в пользу залогодержателя, это же касается и кредиторского исполнения. Отсюда активность при реализации гражданско-правовой ответственности следует понимать не только, а точнее, не столько в смысле совершения активных физических предоставлений, сколько в смысле несения активных имущественных потерь, наличие которых во всех случаях кажется очевидным. Особо отметим, что упоминание об имущественных потерях не следует отождествлять с т. н. отрицательными последствиями (лишениями), которые нередко выдвигают на первый план при разграничении категорий «обязанность» и «ответственность». Потеря не всегда связана с лишением: если лишения от применения публично-правовых мер ответственности носят действительный и очевидный характер, то лишения от применения мер гражданско-правовой ответственности часто только предполагаются обществом, в то время как с позиции самого должника претерпевание ответственности может быть даже благом в сравнении с бременем исполнения первоначальной обязанности, выгоднее в сравнении с исполнением первоначальной обязанности может быть и возмещение должником понесенных расходов третьему лицу (поручителю, гаранту)[12]. Кстати, позицию «ответственности-блага» сегодня упрочил сам принцип реальности: претерпевание гражданско-правовой ответственности теперь на законных основаниях конкурирует с исполнением первоначального обязательства. Парадокс в соотношении «бремени обязанности» и «блага ответственности» заключены в самой сущности имущественных отношений и в такой же – имущественной – природе ответственности за их нарушения (т. е. в предмете и в методе гражданско-правовой отрасли). Верно и другое: сама по

себе ссылка на лишение ни о чем не говорит еще и потому, что лишения в рамках гражданско-правовой ответственности могут быть менее серьезными по сравнению с лишениями от реализации других гражданско-правовых средств. Так, признание гражданина недееспособным (ст. 29 ГК), исходя из наличия очевидных отрицательных последствий как для самого гражданина, подвергающегося такой мере, так и для общества, вообще не поддается никакому сравнению с установлением и реализацией таких гражданско-правовых средств, как убытки или неустойка. Говорить, однако, об этой мере как о мере гражданско-правовой ответственности нельзя уже потому, что ее применение не является последствием правонарушения.

ð ð ð ð ð

[1] См. соотв.: Иоффе О. С. Ответственность по советскому гражданскому праву. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1955. С. 14–17; Он же. Вина и ответственность по советскому праву // Сов. государство и право. 1972. № 9. С. 39.

[2] См., напр: Малеин Н. С. Имущественная ответственность в хозяйственных отношениях. М.: Наука, 1968. С. 12; Собчак А. А. О некоторых спорных вопросах общей теории правовой ответственности // Правоведение. 1968. № 1. С. 49; Яковлев В. Ф. Гражданско-правовой метод регулирования общественных отношений. Свердловск, 1972. С. 125.

[3] См.: Самощенко И. С., Фарукшин М. Х. Ответственность по советскому законодательству. М.: Юрид. лит., 1971. С. 56 и след; 59–60.

[4] Братусь С. Н. Юридическая ответственность и законность (очерк теории). М.: Юрид. лит., 1976. С. 90, 91–92, 118.

[5] Там же. С. 102–103.

[6] Там же. С. 88, 89–90, 94, 102–103.

[7] См.: Братусь С. Н. Указ. соч. С. 88, 95 – сноска.

[8] Самощенко И. С., Фарукшин М. Х. Указ. соч. С. 59.

[9] См., напр.: Тархов В. А. Ответственность по советскому гражданскому праву. Саратов: Изд-во Саратов. ун-та, 1973. С. 4–11.

[10] См.: Малеин Н. С. Указ. соч. С. 10–14.

[11] Братусь С. Н. Указ. соч. С. 84–85.

[12] См.: Гонгало Бр. М. Гражданско-правовое обеспечение обязательств: Автореф. дис. … д-ра юрид. наук. Екатеринбург, 1998. С. 30.