Фаина Соломатова. Кувшинка счастья

Верховажский вестник №№1-2 5 января 2010 года

Фаина Соломатова

Кувшинка счастья

Едва Николай Андреевич скоротал ночь. Завтра он круто повернёт свою жизнь - уедет к дочери. Решено. И колебаний, и раздумий на этот счёт больше не будет. Он засунул руку под подушку и вытащил конверт. Содержание письма Николай Андреевич знал наизусть.

«Нужен я ещё... Оля меня не обидит. Доброй и ласковой была девочкой. Да и как около Машеньки может плохой человек вырасти?». Вспомнив о жене, он разволновался. Начал подниматься с постели, затем вновь обречённо сел на краешек кровати. Голову обносило, в груди покалывало. «Без тебя, Маша, не жизнь, а канитель одна. Потерялся и растерялся я совсем. Женихом вот заделался, не курам ли на смех! Быстрей бы ночь скоротать – и прочь из этого опостылевшего дома. Душно мне в нём, Машенька. Разве можно разбитый горшок склеить?! И так слепить, чтобы вновь служил без утечки. Для красы послужит, и с виду, вроде, ажур, а наполни и - побежит: не ручьём, так закапает. А вот ты, Маша, не сбилась бы с компаса, если бы я первый ушёл».

И только рассвет заглянул в окно, Николай Андреевич встал на дрожащие ноги и начал собираться. На крыльце, прищурясь, долго разглядывал закуржавелые деревья и белеющие крыши соседних домов. Небо спустило облака низко, но в размыве между ними тлеют, догорают тусклым светом редкие звёзды. Их сейчас сменит просыпающаяся заря.

- Пошли, Весёлый, - позвал Николай Андреевич собаку.

Пёс радостно взвизгнул. Он настороженно замер у ног хозяина и ждал-гадал - уйдёт Николай Андреевич обратно в дом или же останется?

- Истосковался, родимый! А я, брат, совсем ослаб. Конца ждал, а нет, видно, ещё жить надо, - вздохнул старик. - Ну, айда, вначале к дому, а затем к Маше наведаемся.

Весёлый понял. Они прекрасно понимали друг друга. Пёс был рад: наконец-то они вышли из дому. А то Весёлый уж и надежду временами терял, и терпению наступал предел. Но бросить на произвол судьбы своего друга и умчаться сломя голову от этого ненавистного дома Весёлый не мог. Он чувствовал - Николай Андреевич в доме. Когда отворялись двери, Весёлый мгновенно улавливал запах хозяина. И обречённо лез в конуру. Вначале тоска и обида сжимали горло. Но потом он понял: не может Николай Андреевич выйти. А то разве бы он не проведал Весёлого? И он, Весёлый, не уйдёт с этого двора. Хотя попытки избавления от пса предпринимались не раз. Его били и бранили, а Весёлый спокойно смотрел и слушал в недосягаемой полосе. Да он бы и минуты внимания не уделил ни этому двору, ни дому, разве, когда, пробегая мимо, справить нужду. А тут другое дело. Можно Весёлого оскорблять, унижать, даже, если сумеют, побить - всё вынесет гордое собачье сердце, но не предаст верного друга. Как хотелось ему в дом! И Весёлый решился. Он знал, что по утрам женщина выходит во двор. И он не оплошал. Испуганная хозяйка отпрянула в сторону.

- Ошалел! Чуть не зашиб. А ну, марш отсюда... До смерти не люблю собак, - испуганно лепетала женщина. А Весёлый не слушал брани. Он вскинул лапы на кровать и прильнул к хозяину. Лизал лицо и руки.

- Нашёл всё-таки... Смёл оборону... А я, дурак, сам себя в крепость заточил. Из мужика в тряпку превратился.

Слезы потекли по впалым, обросшим седой щетиной щекам старика. Весёлый заволновался. И, слизав влагу, сердито-осуждающе тявкнул.

- Всё. Точка. Ты не одобряешь, и Машенька тоже укорила бы в таком жизненном ослаблении. Завтра жди меня, Весёлый, я поднимусь. А теперь ступай.

Веселый понял. Он ещё раз лизнул руку, строго взглянул на старика и покорно затрусил к выходу...

И вот они встретились. Весёлый мог и умел сдерживать порыв, внутри все дрожало и ликовало, но бурю радости он не выпускал наружу. Восторг зажёг грустные, слезящиеся глаза. Враз из нахохленного и понурого пса Весёлый превратился в подбористого и ладного красавца. Пес слова хозяина не пропустил мимо ушей. Он потрусил впереди Николая Андреевича.

- Сколь догадлив. Последний разок прогулка-то наша, а завтра в путь-дорогу тронемся, - вздохнул старик и понурился. Чуткий Весёлый остановился, внимательно глянул на хозяина.

- Ступай, Весёлый. Это я так, сам с собой гутарю. Знаешь, я без Маши-то часто стал разговоры говорить.

Веселый всласть радовался. Убегал на приличное расстояние, спохватившись, резко поворачивал и летел навстречу хозяину. Умный пёс уловил: Николай Андреевич вновь встревожен. И словно бы устыдился своей чрезмерной веселости. Но только чуть-чуть.

Весёлый помнит спокойную и беззаботную жизнь на этой родной улице. Помнит весенние бега, когда кровь закипает и бурлит. Он, взбудораженный, в непонятном для себя волнении, убегал с собачьей стаей, позабыв обо всём на свете. Дней через десять, нагулявшись до изнеможения, с потрёпанной и рваной шкурой возвращался домой. Забирался в конуру и лежал смирнехонько. От спазмов в голодном желудке изредка взвывал. Но, вспомнив о своей вине, тут же замолкал. Гордость не позволяла поцарапаться в двери, поскулить – всё это так присуще собачьему племени. Но Весёлый не был попрошайкой.

- Вернулся, гулёна, - хозяйка обнаруживала беглеца и кормила до отвала. Затем он отсыпался. И сила, и красота вновь возвращались к Весёлому.

Но доброй, улыбчивой хозяйки не стало. И для него, и хозяина наступили чёрные дни. Веселый понимал, что случившееся с хозяйкой невозможно остановить. И сколько бы хозяин ни звал, ни горевал, она не встанет и не вернётся к ним.

Когда Николая Андреевича горе скрутило, он барахтался в своей беде, как слепой щенок, Весёлый вёл себя иначе. Что будет, если оба в тоску ударятся?! И умный пёс находил выход. Он с таким остервенением накидывался на прохожих (без разницы, чужих или знакомых), что готов был беднягу разорвать в клочья.

- Ты что, сдурел? - возмущался Николай Андреевич. – Я тебя, скандалиста, сейчас на цепь захомутаю. Блажь-то и выскочит из буйной башки.

Хозяин ещё долго бранил и срамил своего любимца, но угрозы не страшны Весёлому. Он тоже мог бы горевать в открытую, на полную катушку. Нет, так не годится ни мужику, ни псу – показывать полное своё смятение.

- Видишь, да не вырвешь, поглядишь, да не возьмёшь, - тихо выдохнул хозяин. Весёлый навострил уши. Они не заметил, как они подошли к бывшему дому.

- Чего не воротить, про то лучше забыть, - вновь вырвалось у Николая Андреевича. Весёлый вновь напрягся и тихо заурчал. Он был недоволен. Хозяин опять возьмёт да и свалится, а Весёлому горе мыкать в одиночку! Пёс лизнул Николаю Андреевичу ладонь и припал к ногам, словно говорил: «Ну, полно, что ты душу-то рвёшь?!»

- Вот, беседую, Весёлый. Всё ты, друг мой, понимаешь! Только не знаешь, что последний разок мы тут сегодня с тобой.

Весёлый чуток отодвинулся от ног хозяина.

- Ну, не сердись, Весёлый. Не стану скисать окончательно. Как говорится, стану есть мякину, а фасон не кину. Без тебя бы мне - хана. Порознь нам нельзя - пропадём.

Весёлый смущенно слушал виноватое бормотание. Его тоску-кручину знают только стены новой конуры у чужого дома. Ночью, когда все спали, вот тогда Весёлый позволял себе слабость. Давал волю отчаянию и боли. Он выходил из конуры, задирал голову и выпускал боль из груди. Освободив душу, Весёлый вскоре слышал поддержку-ответ. Он задел кого-то за живое. И Весёлому сочувствуют и жалеют. Нет, он не одинок, и на новой улице его уже знают и любят. И пёс благодарил сдержанно и сердечно. Он умный и благодарный. И хозяина Весёлый не осуждает за то, что перебрались в чужой дом, а в родном поселились посторонние. Значит, так надо.

Они не раз окольцевали бывшее подворье.

- Губы-то не раскатывай, теперь ты никто дому, - вздохнул Николай Андреевич. - Знала бы ты, Маша, сколько я без тебя успел дров наломать. Крова лишился, да и жениться сумел. Правда, когда тонешь, нож подавай - ухватишься. Старое вымерло, а разве новое может народиться? В молодости-то кроме тебя, Машенька, и то никто не нужен был, а теперь, думал, тоску затушу хоть немножко...

Николай Андреевич замедлил шаги, внимательно всмотрелся в зашторенные окна.

- А дом-то весь вот этими руками, считай, отгрохал. Хороша хоромина - всяк полюбуется. До потёмок хлестался. Так уламывался - ни рукой, ни ногой шевельнуть сил не оставалось. А утром встанешь, как огурчик. Силу и энергию молодость питала. И ты ещё, Машенька, жена моя ненаглядная, заряд любви огромный несла. Вот и вили мы своё гнездо с радостью и любовью. Машенька всегда рядом. На работу падкая - кипит всё в руках у жены. Так приноровилась, да наштукарилась – плотник, да и только. Плечо вместо мужа подставляет. Одёргивал. Да разве уследишь, когда работы по горло. А не надо бы Маше так ломить. Ох, не надо бы! Женщины не должны под мужицкую силу приноравливаться. Она теплом и лаской гнездо согревает. Каждому - своё. Машенька не остерегалась - меня всё жалела и надрывалась. Выкинула первенца. Да так и осталась на всю жизнь неспособной женский свой долг исполнить. Ох, как горевала, убивалась, сердечная, что любовь наша пустоцветом прошла. Говорят, что красивые дети рождаются от большой любви. А она у нас была сильной. Этим бог не обидел.

Взяли девочку из детдома. Выросла Оленька. Нежность и ласку привила ей Машенька, а красотой и умом природа-матушка наградила. Завтра они с Весёлым поедут к Оленьке насовсем. Прежде чем решиться на такой шаг, Николай Андреевич всё чистосердечно поведал дочери. И про дом, и про женитьбу свою неудавшуюся, и что деньги, которые хранил на сберкнижке, пока хворал, да тосковал, цену свою утратили. Всё открыл Ольге и попросил, чтобы всё с мужем обсоветовали. А то свалюсь, как снег на голову, гол, как сокол, с собакой в придачу. Оставить Весёлого на произвол судьбы - ни за что на свете. Николай Андреевич его мог бы устроить у хороших людей, но ему будет трудно без верного пса. Весёлый - из его прошлой жизни, и если Николай Андреевич лишится и его, цепочка с прежним совсем прервётся. А Николай Андреевич и так блуждает в жизни, как в незнакомом лесу. Он и на ноги-то встал после письма дочери, да когда Весёлый, как ураган, ворвался в дом. Вот и подхлестнуло, что-то чикнуло внутри у Николая Андреевича, и захотелось ещё пожить ради дочери и Весёлого. Псу он нужен, а Оленьке тоже обузой не станет. Пенсия неплохая, куревом и питьём в молодости не шалил, а сейчас и разговора нет.

За думами-воспоминаниями Николай Андреевич и не заметил, что ноги довели его к Машеньке. Спит она себе вечным сном, вот тут, под этим заснеженным холмиком. И не знает ничегошеньки о муже своём, как он тут один без неё горе мыкает. Несправедливо получается - рознить любящие сердца, одного оставлять на земле в горьком одиночестве, а другого селить на небо. Плохо им обоим.

Николай Андреевич обвёл взглядом бор. Кладбище располагалось на холме. Он опёрся на оградку жены. А сам взглядом блуждал по боровым и луговым далям. Когда душе тесно и душно, нужен простор взгляду, чтобы хоть на мгновение освободить душу с привязи, отпустить её на свободу.

Уняв волнение и вытерев слезящиеся глаза, он наклонился к фотографии жены на памятнике.

- Ну, здравствуй, Мария... Машенька моя ненаглядная... Долго не наведывался, так лежал пластом... А сейчас вот прощаться пришёл. Любимая... К Оле собрался я...

Жена тихо и приветливо улыбалась, и Николай Андреевич вновь потянулся к портрету. Но то ли он неловко повернулся, то ли боль, на время оставившая его, вновь схватила в свои объятия, сердце будто проткнули. Удушье подкатило к горлу и сдавливало грудь. Он судорожно хватал воздух.

- Погоди-ка... Не теперь... Я ещё Маше не успел всё поведать... - уговаривал он неведомо кого, наверное, свою, не ко времени подступившую боль.

И непрошеная гостья исполнила просьбу старика. Его подхватили ласковые, нежные руки и положили в мягкую, сонную зыбь. Тепло и уютно стало Николаю Андреевичу.

Такая же истома разлилась по всему телу, как тогда, в далёкой юности на заветном лугу… От близости Машеньки, от сбивчивого её дыхания, - всё поплыло в глазах у Николеньки... И была великая тишина...

Оглушенно трещал кузнечик и монотонно жужжал шмель, тосковала кукушка. Что вещала им птица-гадалка? Может, ворожила, сколько им быть вместе? Но все звуки не касались их сознания. Они лежали забывчиво-неподвижные, ощущая истому...

- Как я люблю тебя, Машенька! - крикнул Николенька, посылая своё признание в высокое чистое небо, вон в то воздушно-молочное облако.

- Тише. Не спугни счастье, дурачок, - прервала Маша, прикрывая рукой губы Николеньки.

Он замолчал. Но, пропитанный от макушки до пяток нежностью и любовью, дивился новой перемене в себе. Ему как будто зрения прибавилось. И видел теперь Николенька всё - от крохотной травинки до самой мелкой букашки. А при взгляде на небо ему представлялись другие миры и планеты. Где так же, наверное, умеют любить страстно и нежно, как он любит свою Машеньку. Потом они до темноты сидели на берегу. Река булькала, обмывая камни у прибрежной косы, а длинная шелковистая трава стлалась по течению. Мелкие рыбёшки сновали и мельтешили в прозрачной воде.

Природа тоже устроила праздник Маше и Николеньке. Ведь они - её дети, и, как каждая мать, она заботилась и оберегала их союз.

- Николенька, кувшинка. Одолень-цветок. Он приносит счастье, - шепнула Машенька. - День-то у нас особый сегодня.

И он бухнулся в воду и сорвал любимой приглянувшийся цветок. И нырнул за следующим в речную глубину. Обдало холодом, а глубже леденящие струи омута стали тащить Николеньку в крутящуюся воронку. В висках застучало молоточками, грудь распирало и давило. Он испугался. Надо назад, к Машеньке, к солнцу. А омут крутит и вертит вьюном Николеньку. А он цветок заветный к груди прижимает. Боится потерять его.

...Николай Андреевич открыл глаза. Увидел серое, хмурое небо. Но он не понял, где и что с ним. Николай Андреевич испуганно закрыл их.

- Машенька, где ты, родная? Я же тебя только сейчас тут оставил...

- Здесь я, Николенька, дожидалась я тебя, родимый, - услышал он ласковый голос жены. - Вместе мы снова в горести и в радости... Навсегда теперь...

Николай Андреевич счастливо улыбался и всё сжимал остывающими пальцами горсть снега. А верный Весёлый изо всех сил старался поднять хозяина, распластавшегося в сугробе.