Книга мертвых

Книга мертвых

«Преступление и наказание» – книга мертвых.

В мертвых Достоевский разбирался отлично – как человек, проживший и переживший собственную казнь, что и позволило ему оставить читателям «Записки из Мертвого дома». Интересно, все ли произведения писателя можно назвать в итоге такими записками о мертвецах, но роман об «убийце и блуднице» можно отнести к ним уверенно. В галерее героев большая часть портретов будет в траурных рамках – независимо от степени участия в сюжете: Мармеладов и Катерина Ивановна, Свидригайлов и Марфа Петровна, дворовый человек Филипп и глухонемая девочка, Алена Ивановна и Лизавета. Если мы возьмемся считать, их окажется больше, чем живых. А если мы посмотрим на живых повнимательнее, и от них вдруг повеет могильным холодом. Если же считать Петербург еще одним героем романа, то и он со всеми своими улицами, домами и жителями оказывается не живее.

В старухиной квартире заранее стоит «мертвая тишина», к которой прислушивается смертельно бледный Раскольников. «Как мертвый», затихает он, услышав шаги Лизаветы. «Полумертвый» он бежит в тот гроб, что считается его домом, и остается там один – он, герой-мыслитель, воплощение Cogito ergo sum, но сейчас – «ни о чем он не рассуждал и совершенно не мог рассуждать». «Как мертвый» он стоит при виде приехавших матери и сестры и говорит с ними, чувствуя «мертвый холод». Какую страницу ни открой – наткнешься на Раскольникова «бледного», «мертво-бледного», «бледно-желтого», называющего любимым момент, «когда у всех прохожих бледно-зеленые и больные лица». И всё «глухо и мертво» в том Петербурге, по которому слоняется – то ли труп, то ли тень студента-убийцы с «помертвевшими глазами», предчувствующая «безысходные годы этой холодной, мертвящей тоски» и «вечности на аршине пространства». Замечательно, что когда во сне Раскольников пытается убить старуху второй раз, то он сам оказывается на ее месте: «заглянул ей снизу в лицо, заглянул и помертвел».

И вдруг мы видим другого Раскольникова – «полного одного, нового, необъятного ощущения вдруг прихлынувшей полной и могучей жизни». Дважды «полным» в одном предложении, наполненным чем-то не может быть ни труп, ни тень – так что даже слова о могучей жизни здесь уже кажутся лишними. Ведь и без них возникает недоумение – что случилось? Всего лишь первая встреча с Соней? Но почему она так влияет на него? Она же и сама не больно живая. «Личико всегда бледненькое», «пальцы как у мертвой», «понапрасну умертвила и предала себя», перед Лужиным она стоит «мертво-бледная», перед Раскольниковым – «бледная, вся помертвевшая»… Как мертвая оживляет мертвого? И оживает ли она при этом сама? Что тогда оживляет ее?..

Впрочем, мертвые в романе Достоевского как-то чересчур активны для обитателей могил. Перед нами двигаются и говорят Раскольников и Соня, пусть во сне героя – но оживает убитая старуха. Сами главные герои стирают границу между миром живых и миром мертвых, и эта расплывчатость распространяется на других персонажей. За игру больного разума принимает Раскольников поначалу необъяснимого мещанина, назвавшего его «убивцем»; удивляется, что Разумихин, как и он, ясно видел Свидригайлова: «может быть, я в самом деле помешанный и только призрак видел». И вот именно Свидригайлов – самый интересный персонаж с точки зрения общения с потусторонним миром. Дело даже не в том, что ему несколько раз является Марфа Петровна или повесившийся слуга Филипп. Появившись перед читателем впервые не героем письма Пульхерии Александровны и не оскорблением, слетевшим с губ Раскольникова в адрес засмотревшегося на пьяную девочку прохожего, а собственной персоной, Свидригайлов все равно предстает перед нами только таинственным незнакомцем без имени, следящим за Соней и интересующимся Раскольниковым. Дальнейшее вроде бы делает его образ несколько более конкретным Аркадием Ивановичем, но как-то не очень уверенно. Это какой-то специалист по пограничным состояниям, о котором Раскольников сперва думает: «Сон это продолжается или нет?» – но который сам при этом сразу, однако, понял, что Раскольников не спит. И первые же темы их разговора – смерть и явления Марфы Петровны, существование приведений вообще, посмертная вечность в виде бани с пауками (не в том ли можно было найти общую точку с Раскольниковым и его «вечностью на аршине прсотранства»?), загадочный вояж, предполагаемый полет на шаре – эту специализацию Свидригайлова подтверждают. Подтверждает «пограничность» Свидригайлова и то, что это герой, сперва активно действующий в тексте, а затем умирающий прямо на глазах читателя, и то, что, судя по словам о вояже, вариант этот он рассматривает довольно давно, а значит, сам себя этаким «пограничником» уже ощущает – почему и темы для разговора выбирает такие, ему близкие.

Особенно интересно здесь работает пространство последней ночи Свидригайлова. Начинается она страшным дождем, который идет и во время визита к Соне, и во время визита к невесте. Затем темнота ночи приводит Свидригайлова в номер деревянной гостиницы, «душный и тесный», где всю ночь его мучают кошмары, а утром на город спускается туман. И ночь, и дождь, и туман, и даже шум черных деревьев в саду под окнами гостиницы снова делают пространство героя пространством призрачным, скрывающим реальность: что там разглядишь в темноте, дожде и тумане, что за тем ветром услышишь? Но, кроме того, ночь, дождь, туман, как и тесные скошенные стены номера, делают пространство Свидригайлова ограниченным, и это так противоречит его планам – вояжу, полету с Бергом, мифической поездке в мифическую Америку, но зато так похоже на вечность в версии героя – баню с пауками. И то ли этим выстрелом Свидригайлов пытается разомкнуть этот сжимающийся круг – то ли окончательно закрывает за собой дверь в эту свою баню. Правда, перед этим условный злодей Свидригайлов совершает ряд поступков (заботы о похоронах Катерины Ивановны, участие в судьбе ее детей, деньги Соне, свобода Дуни), которые, возможно, откроют мир кому-то другому.

Чем может закончиться роман, где столько героев уже умерли, где главный герой убил себя («а не старушонку!») еще в первой части? Кстати, самоубийств или как минимум их попыток в тексте тоже хватает – недоутопившаяся мещанка Афросинья на мосту, крепостной Филипп, недоповесившийся красильщик Миколка, глухонемая девочка, эти стояния Раскольникова и Свидригайлова над темной водой, выстрел Свидригайлова… В своей книге мертвых Достоевский рисует нам мир, убивающий героев, мир, который герои часто стремятся покинуть сами. Так какого еще финала ждать от книги, кроме попытки автора добить оставшихся? Откуда здесь могут взяться в эпилоге эти слова: «он воскрес»? Нет, конечно, в конце концов, должно же выстрелить это ружье из начала романа, из сна главного героя: дорога из кабака кладбищем не заканчивается – она приводит в церковь. Должно выстрелить и второе ружье – дважды упомянутое воскресение Лазаря. Чтение Евангелия – безусловно, важнейший эпизод романа, Лизаветино Евангелие под подушкой у Раскольникова на каторге – безусловно, важнейшая деталь, как и Сонин крестик… Но ведь до того, как привести в церковь, дорога приводит Раскольникова к Соне, слезы которой становятся для него той самой живой водой: «вдруг заплакала навзрыд, как в истерике» – «давно уже незнакомое ему чувство волной хлынуло в его душу и разом размягчило ее». Для самой Сони, как ни странно, такой живой водой становятся муки Раскольникова. Изменения в убийце начинают происходить, когда он вынужден признать, что Наполеону тоже нужен человек: «я сам не вынес и на другого пришел свалить». «Ну как же, как же без человека-то прожить!» – вторит ему Соня. Может быть, спасает и оживляет не только вера и Евангелие?

Воскресение Раскольникова не может произойти в Петербурге, мертвом городе с комнатами-гробами и бледно-зелеными людьми, где невозможно мечтанное Соней покаяние героя, где может быть только показание. Воскресение случается там, где есть пустынная река, высокий берег, широкая окрестность, «облитая солнцем необозримая степь», свобода и «другие» люди. Там, где пространство размыкается и становится простором. Где в этом просторе герой в самом деле может увидеть и жизнь, и человека рядом, и Божий промысел. Может, в этом уповании на открытые двери пространства и честный взгляд, в картинке мира, где призраки стали живыми людьми, и заключается смысл счастливого финала романа?

«Книгой мертвых» в Древнем Египте назывался священный текст, который оставляли с умершим в гробнице и который должен был помочь ему правильно пройти по царству смерти. Но дословно ее название можно перевести как «Главы о выходе к свету дня». Пространство должно открыться, чтобы сквозь дождь, туман и тьму появился этот свет и призрак стал живым страдающим человеком. И тогда «Книга мертвых» становится «Книгой воскресения» – всегда: в Древнем Египте, в Евангелии, в «Преступлении и наказании».