Стекляшка

Стекляшка

Почти двадцать минут я сидел в кабинете главврача «Благовещенской психиатрической больницы », перебирал старые запылившиеся документы, лежащие стопками на полках шкафа. Пил чай из старого фарфорового сервиза. Пальцы перелистывая шершавую бумагу быстро иссыхали, поэтому страницы то и дело вырывались из них. А от вкуса истлевшей целлюлозы во рту мне становилось не по себе. Спустя груду пыльной макулатуры я наткнулся на еще свежую карту пациента, точнее пациентки, и не заметив стал читать ее вслух:

- Гурьева Ольга Игоревна, 26 лет. Не замужем. Детей нет. Место работы - воспитатель в детском саду. Стаж работы пять лет. Меньше чем год назад уволилась. Диагноз - импульсивное расстройство личности возбудимого типа. Поступила четыре месяца назад с жалобами на повышенную раздражительность и слуховые галлюцинации. Оформлена в палату общего пользования, позже переведена в палату изоляционного режима №7.

На фотографии к делу была изображена молодая девушка почти с кукольными чертами лица, длинными курчавыми волосами и огромными глазами, переливающиеся на свету, как две жемчужины. - Извините, Владимир Степанович, можете рассказать что с ней? Почему была переведена в изолятор, хотя в лечебнице находится менее полугода? С виду весьма приятная барышня. Да и по прибытию признаки ИРЛ наблюдались лишь в легкой форме.

Кажется в карте больше не было ничего, что могло хоть чем-то меня привлечь. Владимир Степанович, главврач учреждения, в котором я проходил практику, на пару секунд, застыл в задумчивой позе, задержал дыхание и только после глубокого вдоха сказал:

- Приятная это, конечно, так. Но честно говоря о ее психическом состоянии, конечно же между нами, она, наверное, одна из самых буйных наших "постоялиц, - его взгляд немного изменился. Тема, которую я начал, была ему явно интересна, и он хотел ее поддержать, - Представьте себе, Дмитрий, на третий месяц наблюдения после вспышки гнева она стала громить палату. Ну санитары с поста уже тут как тут. Пока соображали что к чему, Ольга накинулась со спины на одного из них.

Знаете с чем? …

Прямо после целого шквала его слов, резко наступило секундное молчание. И вдруг взрослый солидный мужчина практически по-детски вскрикнул :

- С удавкой! После этого она и была переведена в изолятор.

- Владимир Степанович, не преувеличивайте. Откуда же у нее могла взяться удавка?

Он продолжил говорить, что есть духу, возбужденно выплевывая целые предложения, как пулемет:

- Могла, еще как могла. Вы мне не верите? Ну... мы, честное слово, сами долго гадали. Но при более тщательном осмотре выяснилось, что пациентка выдрала у себя с головы клок волос и закрепила пластырем с капельниц. Смело. Единственное - хорошо, что на кануне Ольга приняла лекарства, и поэтому санитар отделался легким испугом. Если б не успокоительное, мало ли чем могло закончиться дело.

- Это, конечно, не хорошо, но кризисные моменты бывают почти у всех. Такое даже на пограничное состояние не совсем похоже. Тем более с ее заболеванием. Почему все-таки перевели в изолятор? Вы просто могли увеличить дозировку лекарств.

- Запомните, молодой человек, ни какая таблетка не поможет, если разлад вот здесь, - Владимир Степанович постучал пальцем по лбу – Поэтому не стоит на них слишком уж надеяться. Тем более данный случай не такой простой, как вам может показаться, там есть еще одна загвоздка. На словах объяснять долго, лучше это увидеть. Только допьем чай и сразу отправимся.

Владимир Степанович быстро делал один глоток горячего чая за другим. Я и сам был в предвкушении.

***

Мы шли среди длинных больничных коридоров, в которых то и дело мелькали белые фигуры куда-то несущихся медсестер и санитарок. А стойкий запах хлорки и крахмала, пропитавший стены еще со времен постройки здания, все сильнее раздражал нос. Владимир Степанович почему-то задерживался у стойки "Регистрации". Я не дождавшись его, прогуливался по обшарпанным коридорам, всматривался в окна и просто шатался из угла в угол, пока мой взгляд не остановился на обитой железом двери с надписью "Изолятор №7". И сам того не понимая, инстинкты повели меня в ту сторону.

Я заглянул в маленькое зарешеченное окошко. Внутри палаты практически ничего не было. Только белоснежные стены, обитые чем-то мягким, кушетка с кучей кожаных ремней и маленький передвижной столик. В помещение не было окон, а из источников освещения одна лишь лампочка Ильича. Я долго осматривал комнату и не сразу заметил человеческую фигуру, лежащую на полу, забившись глубоко в дальний угол. Фигура была плотно свернута в клубок, совсем крохотный и незаметный на фоне белоснежных стен. Это была она. На полу лежала девушка, та девушка с фотографии. Она была в смирительной рубашке, стлалась без единого движения, не колыхалась, кажется даже не дыша. Было чудом, что я ее узнал. Наверное, просто почувствовал.

Я убедился, когда увидел, что номер палаты и данные на номерной табличке совпали.

Если бы не это, я бы просто отмахнулся и пошел дальше, просто не поверив, что от кукольного блеска ее лица остались только глаза. Широко раскрытые, покрытые паутинкой капилляров. Блестящие, как пуговки, бликующие на Солнце, с тем же жемчужным сиянием, но без каких-либо проблесков жизни. Ряд мурашек пробежал по спине. Даже ее улыбка мгновением вызвала у меня чувство страха. Жуткая и непонятная ни для кого, растянутая от уха до уха, как у людей наевшихся омежника.

Все ее лицо было испещрено шрамами. Только ими, бледно-розовыми, еще совсем свежими, только что затянувшимися шрамами. Ее кожа, по которой словно пару раз прошлись наждаком, имела болезненно-бледный цвет, и казалось, что сливалась со стенами. Одни только курчавые волосы помогали скрыть это. Девушка больше походила на тряпичную куклу из кучи сшитых лоскутков, чем на человека.

Сказать что я опешил, значит ничего не сказать. Это было мое первое знакомство с подобным. От неожиданности все тело пробрала сильная дрожь, так что я не мог пошевелить даже пальцем. Из испуганных глаз быстро начали сочиться слезы. А ком, появившийся из ниоткуда и застрявший прямо в горле, никак не хотел уходить.

В голове молнией прозвучало: «Почему? За что? Почему все произошло здесь, а не в каком-нибудь ночном кошмаре?». Дышать все еще было тяжело, а сердце стучало в таком бешеном темпе, что на секунду показалось, оно вырвется из груди. Несколько минут я просто стоял в ступоре, корча испуганную гримасу, пока чья-то крохотная ручка не похлопала меня по плечу.

- Простите, с вами все в порядке? – слегка торопясь сказала хрупкая санитарка в медицинском халате.

Ели сдерживая дрожь в голосе я спросил :

- Извините, а что у нее с лицом? – страх по не многу начал пропадать, хотя на смену ему пришла дикая ярость еще сильнее сковывая тело.

- Вы практикант? Понятно. Подождите секундочку. Марин, подойди пожалуйста. Тут практикант интересуется девушкой из изолятора. Извините, просто была не моя смена, я точно не знаю. Марин!?

Дама лет сорока, в длинном, даже слишком длинном, белом колпаке высунулась из-за стола на сестринском посту и медленно пошла к нам на встречу.

- Из седьмого? Если из седьмого, то она поди уже с месяц, как шла на поправку, - сказала медсестра, пришедшая по просьбе санитарки – Вроде даже стала разговаривать спокойней, перестала кричать по ночам. В общем шла на поправку. Я дежурила в тот день, на вечернем обходе услышала шум из палаты. Заглянула, а там весь пол, вся постель, все в лицо у нее в крови. Смотрю руки в порезах, а изо рта кровь так и хлещет. Кровь везде, везде. Да такая алая, прям как солнце за окном... Ужас.

Медсестра по наитию быстро перекрестилась и продолжила :

- Выяснилось, что эта дурочка разбила бутыль из под физ-раствора и наглоталась стекол. Потом экстренно отвезли ее областную больницу, ели откачали. Пятнадцать швов наложили. Бедная девочка. Молодая совсем. Как вспомню, так сразу холодный пот по спине идет. Ой! Что-то я с вами совсем заболталась.

Через после этих слов медсестра исчезла в коридоре. А за моей спиной, как будто бы из ниоткуда появился Владимир Степанович. В своем белом халате, в очках с черепаховой оправой и вечно хитрым взглядом.

Все что я смог спросить в тот момент это:

- Как отреагировали родственники?

- Никак. За весь период лечения никто ее не навещал, даже после госпитализации. Мы, конечно, связывались с родными, но ничего внятного мы не услышал. - ответил Владимир Степанович так, будто его голос был отлит из самой холодной стали – Надеемся, что рецидив подобный этому никогда не повторится.

- Сейчас она лежит под успокоительным, сутки напролет спит, под нос что-то бормочет. Молчит, на речь не реагирует, как будто оглохла, – неожиданно даже для себя сказала санитарка, прямо после слов главврача, - Ой! Я что-то тоже заболталась.

Владимир Степанович недовольно посмотрел на санитарку. Та быстро замолкла, и так же быстро ушла.

Я снова заглянул в палату. Те же белые стены. Девушка все еще лежала на полу. Просто лежала, не двигаясь. Пару минут я смотрел на нее, не отводя глаз, но она так и не сдвинулась с места. Все та же улыбка, все те же безжизненные глаза. И белые стены.

Остальной день прошел по обычному сценарию. Мы побывали на всех трех этажах лечебницы, заглянули в разные палаты и кабинеты. Меняли капельницы, проводили беседы. Снова почаевничали, но в этот раз со старшей медсестрой. Я как-то натужно обсудил с ней работу, учебу и прочие неинтересные темы. Все это заняло не более2 часов и я уже собирался отправляться домой, но в холле меня остановил Владимир Степанович и попросил ненадолго задержаться.

***

Главврач отвел меня за здание лечебницы под небольшой навес, где обычно останавливается машины для разгрузки продуктов. Под ним были расставлены старенькие стулья, с почти слезшей зеленой краской (вроде такие я видел в холле). Мы сели на парочку из них. Все крыльцо было усыпано сотней другой окурков, а из ближайшей вентиляции тянуло приготовленным ужином. Спустя пару минут молчания я попросил у Владимира Степановича сигарету и закурил.

- Сколько не живу, ни как не могу привыкнуть. Знаете? Я ведь не курил никогда. Всю школу, практически весь институт, а сейчас?– прокашлявшись от порции затянутого дыма, я продолжил - Ушел бы после девятого, поступил в техникум, женился. Что там еще? Да все равно, лучше чем сейчас. И горя бы не знал. А сегодня ведь, весь день меня что-то душит. Сердце ведь не из железа сделано. Таким макаром и самому с ума сойти можно. Правда?

- "Если бы да кабы". Чего тут гадать? Вы не расстраивайтесь молодой человек. Чего вот себя и мой персонал доводить? У нас тут приличное заведение. Дмитрий… Извините как вас по батюшке?

- Петрович.

- Так вот Дмитрий Петрович. В народе у нас говорят: "Уважение и почет людям нашей профессии». Пациенты они же, как дети. Вот кто будет о них заботиться, если не мы? Их родные? Хе, не думаю. Работы выше крыши. А платят? Платят сущие копейки. А детей разве можно бросать на произвол судьбы? Ну а курить вы бросайте, голубчик, только здоровье гробите.

Не найдя что ответить Владимиру Степановичу, я просто молчал. Он знал о чем говорил, но натянутая улыбка полностью его выдавала, не сходя с лица весь разговор. Большую часть дальнейших слов Владимира Степановича я не расслышал. Он вроде бы говорил про авторитет и репутацию, а может про добро и зло, или может про время и справедливость. Мы тихо расстались, и я отправился домой на ближайшей электричке.

Под конец дня я был уже полностью разбит. Сильно стучало в висках, все еще немного трясло и подташнивало. Я думал о ней. О ее лице и том, что от него осталось. И что осталось мне. "Я, наверняка, попросту устал". Чувствую, что устал. Выпуская клубы сизого дыма, я всматривался в свое отражение в стекле, и все больше думал, что седина будет мне совсем не к лицу. Откуда-то из глубины разума всплыли воспоминания из детства: мама, старший брат, отцовская «шестерка», бабушкины пироги, чьи-то косички с передней парты и глаза… Ее мертвые глаза.

Тихий голос в голове, незаметно повторял: «Не хочу умирать душевнобольным. Я вообще не хочу умирать. Только не так».

Глаза снова заслезились.