Все печали для Храма

Все печали для Храма

Зал рукоплескал. Господин Айден скромно улыбался, касаясь самыми кончиками пальцев только что приколотого ему на лацкан ордена, а зал, блистая хрусталём и драпировкой стен из расписного бархата, рукоплескал, не скупясь на одобрительные возгласы. Ещё минута этого прекрасного единения – восхищения, улыбок гордости, блеска газовых рожков – и подошло время для благодарственной речи.

Господин Айден вышел на середину круга, выписанного архитектором в наборном мраморном полу медным кольцом и предназначенным специально для чествований, подобным сегодняшнему. Этим вечером парадный зал Сердца города Каменный Ветер имел честь вручать орден почёта гению благотворительности и поборнику милосердия – господину Айдену.

Герой вечера ласково улыбнулся ярко одетой толпе и одним мягким, будто бы небрежным знаком благодарности опустил зал в тишину. Он не пожалел секунды, чтобы окинуть взглядом блистательную публику. С профессиональной лёгкостью господин Айден разделил её на три прослойки, причислив каждого, кого он видел, первых – к основной, прибывшей по дежурному приглашению, публике, вторых – к немногочисленным высоким мастерам и мастерицам, чей статус был настолько высок, что они пришли, только потому что волей случая оказались поблизости, а также отметив и тех, кто купил билет на этот триумф за огромную для них сумму. Очень, очень может быть – последние деньги. И этим они поступили и для своей карьеры, и для своей души – хорошо. Господин Айден благостно улыбнулся и начал:

– Мои дорогие друзья! Мы все – часть одной большой души нашего господа и Отца, мы все – сияющие камни на венце Длани Милосердия, потому что мы протягиваем руку тем, кто не сможет встать без руки помощи. Сейчас мы парадны: как изящен корсет на госпоже Атейреен, какой сияющей латунью отдают пуговицы мастера Зайрена! Но в обычной жизни мы все с вами некрасивы для беглого взгляда случайного зеваки. Мы заняты тем, что несём пищу: ликру и воду тем, у кого нет своих железа, ликры и воды. Моя награда мне не принадлежит, – он улыбнулся опять, и бокалом обвёл зал, – не мне вам говорить, что мой триумф – это лишь символ нашей общей доблести. Нашей чести в борьбе с болью и смертью. С каждой печалью чёрной и белой земли, господа. Наша борьба – это единая молитва, обращённая сквозь своды и коридоры Храма Сотворителю!

Он умолк, позволив крещендо аплодисментов снова вознестись к расписному потолку, а затем, снова крепко поблагодарив высоких мастеров Каменного Ветра, выстроившихся в импровизированную шеренгу, чтобы первыми его поздравить с высокой наградой, присоединился к публике, от которой следующий час неутомимо принимал, и принимал, и принимал поздравления.

Для сбора пожертвований это был очень хороший день и повод: глаз Луны открылся и смотрел на суждённый спасению мир. Каждое полнолуние Хаос подбирался к границам мира, но каждое полнолуние ждали его там включавшиеся по слову Сотворителя Машины, способные противостоять этому хтоническому Врагу. Истерзать его тело и запасти вещество, благодаря которому мир за период до следующего полнолуния станет больше.

Храм – великий механический город, стоящий у края мироздания, никогда не спал в полнолуние. Не спал сегодня и Каменный Ветер – столица городского союза, наиболее близко расположенная у фронтира, на границах необжитых земель. Там, буквально в сотнях-других километрах, начинался убогий край, полный песчаных бурь и нищих шахтёрских городков, разбросанных у тех или иных, порой совершенно неперспективных, разработок.

Но сегодня мир делал шаг вперёд, – Луна смотрела на него своим единственным глазом, своим белым металлом, – сегодня столько добрых сердец собрались в одном зале, чтобы сделать жизнь там, за фронтиром, богоугоднее. Мир делал сегодня шаг вперёд.

С господином Айденом заговорил высокий сухопарый молодой механоид лет сорока. Он представлял новый завод, желавший занять более крепкие позиции за фронтиром и заговорил о крупной сумме для нового госпиталя как раз в этих краях. Этим высоким жестом он одновременно надеялся именем господина Айдена получить расположение местных работяг и, через заступничество мецената, выторговать участок для разработки в тех местах для своего партнёра. Закрепиться. Разумеется, его просьба была совершенно уместна, дать просимое было несложно и даже приятно в какой-то ускользающей на самом краешке чувства душевного долга степени.

Больница, разработка… каменные бури, нескончаемым строем идущие и идущие на маленькие шахтерские городки, приплод, не добирающий достаточно интеллектуальных баллов для того, чтобы Центр вложился в то, чтобы перевезти малыша в какой-то более крупный город. Хороший день для сбора средств.

На плечо господина Айдена легла рука в чёрной кружевной перчатке. Он с благостной улыбкой оборотился на женщину, этим жестом пригласившую его. Заколотые в строгой, но изящной причёске под мини-цилиндр светлые волосы, карие глаза, блестящие довольно редким для женщин этого, ещё довольно юного, возраста, достоинством, очень красивое колье на шее, убранное подвижными элементами из жёлтых топазов в алмазной сетке. Господин Айден узнал эту женщину, хотя никогда не видел и точного имени её назвать бы не смог. Он узнал её. Он видел её во сне.

– С вами хотят встретиться, господин Айден, – ласково произнесла она, обнажив ровные зубы, и в этом тоне меценат уловил что-то знакомое. Какой-то профессиональный, до искреннего профессиональный тон милосердия, что может быть приятен существу только тяжело больному, глубоко страдающему и этого самого милосердия ищущему.

Но господин Айден был здоров, и потому этот тон отрезвил и насторожил его.

– Сегодня все хотят со мной встретиться, молодая госпожа, – мягко улыбнулся он в ответ, решив этим завершить беседу.

Блондинка ответила быстро:

– На втором этаже, в кабинете высокого мастера Тайнеара. Это будет последняя встреча.

Весь мир для господина Айдена подёрнулся в этот момент какой-то сизоватой полупрозрачной дымкой. Он не заметил, как женщина выскользнула из его поля зрения, затерявшись в толпе, потому как сразу же забыл и о ней, и о планах, намеченных на сегодняшний день, всё это растворилось в одном золотисто-горьком впечатлении скорой истинной и высшей награды. Триумфе в идеальных месте и времени.

Смочив пересохшее горло, он вежливо не дал завязаться разговору с посланницей богатого завода по производству големов, свидания с которой добивался последний год, и принялся подниматься по широким лакированным ступеням наверх. Вверх. Он восходил.

Новенький орден на его лацкане сиял скромно. Он перестал быть главным героем сегодняшнего вечера, в одно мгновение превратившись из знака отличия и почёта в декорацию, хорошо сработанную бутафорию, ступенью перед наградой настоящей и высокой. Последней.

О, господин Айден не собирался жить вечно, алкая при этом бессмертия за свои неустанные труды. В какой-то момент он почувствовал, что очень устал, как-то перехватило горло, навалилась тяжесть на плечи, он гордо расправил их. Время пришло, вся усталость скоро перестанет иметь значение. Он делал горький и сложный, часто неблагодарный труд, но отдохнуть от него не желал, он хотел другого, и сейчас он знал, это, другое, действительно алкаемое им и тайное от всех и вся на чёрной и белой земле, будет ему дано.

Он открыл дверь в чужой просторный личный кабинет, устремил взгляд вперёд, к дальней его части, где за столом напротив двери сидел мужчина и молча, не подняв на господина Айдена глаз, курил. Курить в этом торжественном доме, приютившем сегодняшнее пиршество, в личном кабинете его радушного хозяина, высокого мастера, фактически – главы Каменного Ветра, естественно, запрещалось.

Поэтому полупрозрачная каллиграфия дыма от дорогого табака, легко поднимавшаяся вверх, подсказала лучше других представлений, кто сейчас перед господином Айденом. Меценат затворил за собой дверь, сделал несколько шагов, остановившись у границы шёлкового ковра, свободно лежавшего у стола на середине комнаты, оправил камзол и поздоровался:

– Я рад нашей встрече, господин Ювелир, – проследив за тем, как блеснула при этом имени бирюзовая радужка глаз его собеседника, механоид продолжил: – Я не сомневался, что однажды мы встретимся, – мужчина перед ним молчал, и в затянувшейся паузе господин Айден поспешил прояснить всё до конца: – Я всегда знал, что моя душа суждена вам.

– Вот как? – медленно произнося слова, ответил ему демон и откинулся на спинку стула, затушив сигарету между пальцев и быстро убрав окурок в поясную сумку, скрытую от глаз механоида широкой столешницей с филигранным покрытием из серебра.

При этом движении демон впервые посмотрел на господина Айдена прямо и достал новую сигарету, на какую-то секунду в неуловимой ловкости движений сверкнув сработанным из стали портсигаром без украшений. Прежде чем запалить сигарету, демон сказал:

– Тогда, думаю, вам стоит просветить меня. Времени не жалейте. Теперь, сами понимаете, вам его тратить больше не на что.

– Господин Ювелир, я всю свою жизнь посвятил одной цели, – тихо, но очень отчётливо произнёс господин Айден, чувствуя себя на последнем судилище.

Демон прищурился, затянувшись, и мягко спросил:

– Какой?

– Милосердию.

Его собеседник какое-то время ничего ему не отвечал, не двигался и вовсе не давал понять, что услышал это, последнее, крепко связанное с родной сестрой Ювелира, первой из нерождённых, демонессой Дланью Милосердия, словно бы не считал, что стоящий перед ним мужчина вовсе имеет на него право. Наконец, сделав ещё одну затяжку, Ювелир отдал господин Айдену знак принятия и положил на стол ждавший своего часа в висящей на спинке высокого стула сумке отчёт.

– Души, подобные вашим, господин Айден, имеют некоторые особенности, и чтобы сделать свою работу хорошо, я поинтересовался у Центра вашей работой. Потому что я, если честно, очень мало смыслю в том, чем именно вы занимаетесь.

– Работаю именем вашей сестры, – горячо заверил его меценат, – я видел её, господин Ювелир, я видел скрывшуюся от этого мира Длань Милосердия.

– Тогда мне страшно подумать, в какую глубину отчаянья вы загоняли своих подопечных, – сухо прокомментировал демон, никак не заинтересовавшись новостью о появлении сестры в миру.

– Я знаю, – не без гордости ответил механоид, позволив себе, наконец, приступить грань ковра, прияв каблуками его шёлковый узор, и подойти ближе к демону, – соглядатаи Центра проверяли мои больницы и дома призрения последние два года.

– Разве? – рассеянно переспросил демон, отметив пальцем тщедушную толщину аудиторского заключения. – Они готовили мне этот отчёт два года? Признаться, он не показался углублённым. Везде… одно и то же, господин Дайден…

– Айден, – рефлекторно поправил собеседника меценат, впервые почувствовав себя неуютно, и демон ловко поймал эту неуверенность в его взгляде. Движение зрачков Ювелира, это изменение толщины бирюзовой радужки больше всего походило на ловкий жест гончара или стеклодува, предававшего аморфной всего секунду назад массе зачатки формы.

Этот взгляд не понравился господину Айдену. Чувство зудящей подкожной злобы, заставлявшей его следить за каждым минимальным движением сияющих бирюзой зрачков своего собеседника, будоражило, буквально требовало изнутри сделать что-то, сделать что угодно, чтобы наконец перейти к той самой главной, к той столько раз им обдуманной и проговоренной ночами части диалога. Господин Айден пересёк ковёр, положил руки на стол, за которым сидел демон. Приблизившись этим к Ювелиру настолько, насколько смог.

– Я всю свою жизнь работал для вас.

– Вы же сказали, что для Милосердия, – напомнил Ювелир, выпустив из ноздрей вьющийся дым, – или это была оговорка? В этом отчёте раз за разом говорится о том, что условия в ваших больницах и хосписах были, как это сейчас говорят… довольно неориентированные на подопечного. А если говорить проще, господин Айден, вы создали постоянно расширяющуюся, почти глобальную сеть пыточных домов. Где под сень рук моей сестры собирали отчаявшиеся души, чтобы умножить их страдания.

– Длань появлялась там, я лично её видел и видел, как ужасен стал за эти годы её лик. Я вернул её в этот мир!

– Зачем? – праздно поинтересовался демон.

– Чтобы отдать свою душу Вам! Мой господин, вы здесь, – с сияющим алчно взглядом прошептал господин Айден, – пришли за моей душой, господин Ювелир, для того, чтобы вырвать её из груди, для того, чтобы сделать из неё самоцвет, огранить и вставить в Машину Творения, бросающую вызов Хаосу раз от раза. Хранящую мир! Вот воздаяние за мои труды! Мне! Это ли не доказательство того, что я всё и всегда делал верно?

Ювелир сделал долгую затяжку и выпустил дым ниже лица господина Айдена, куда-то на уровень его груди, ближе к ордену и, чуть наклонив голову, искоса посмотрел на трясущегося от страха и предвкушения механоида.

– Аудит не нашел фактов хищения, – почти промурлыкал демон, поглядев на господина Айдена насмешливо, но не ясно было – касался ли этот тон действительно странного результата исследований бухгалтеров или изгиба дымной дуги, источавшей редкий в этих местах сладковато-горький аромат и на какую-то долю секунды почти точно повторивший контур ордена.

– Потому что я ничего не приобрёл себе.

– Или просто очень хитры.

– Каково это, – прервал демона меценат, – господин Ювелир, чувствовать, что на ваших руках умирает истощённый болезнью ребёнок, которого можно спасти, просто отправив в местную лечебницу и оплатив копеечную операцию? Каково это – уговаривать женщину родить младенца, обречённого прожить не более двух дней? Вы знаете, знаете эту душевную боль, эту невыразимую муку?

Демон, цепко уловив что-то то ли во взгляде мецената, то ли в его поведении, между затяжками уточнил:

– Почему вы спрашиваете об этом меня?

– Потому что знаю ответ, – прошипел господин Айден, понимая, что глаза его при этом покраснели, наливаясь слезами близкой к бессильной ярости глубокой боли, боли, всю его жизнь терзавшей его изнутри. – Вы знаете это ощущение, когда жизнь утекает сквозь пальцы, и ты мог бы, мог бы сделать ради её спасения всё, что нужно, а нужно совсем чуть-чуть, но ты терпишь и ждёшь, принимая на себя все эти тысячи тысяч печалей, пришедшие под твоё укрытие ради исцеления, терпишь и ждёшь во имя Господа нашего, Сотворителя? И приносишь эти печали к Его ногам…

– Скажите, – подытожил эту эмоциональную речь демон, – буду ли я прав, предположив, что вы знали обо всём, что происходит в больницах и хосписах, открытых под эгидой вашего имени на деньги, пожертвованные для них?

– Да, – тихо и твёрдо ответил господин Айден, медленно, держа спину гордо, выпрямившись, – да! Тысячу, нет, тысячу тысяч раз да, господин Ювелир, и снимите уже с себя эту маску судьи морали! Вы знаете, знаете куда лучше меня, в каком мире мы живём! Я видел Длань Милосердия, но это вы её сделали такой, какая она теперь! Разве не лазурью и топазами покрыты своды и купола Храма? Разве не рубинами и хризопразами убрано его святилище? Разве не каждый из этих камней – это жизнь, которую Вы отняли на пике её душевного напряжения, отняв вместе с нею и всё то, что она могла сделать ещё, когда этот пик пройдёт? Разве не понимаете вы, великий демон, господин Ювелир, что топите этот мир в стагнации этим с самого первого дня, когда вы вырвали из груди чьё-то сердце? Знаете, чувствуете, понимаете! Вы прекрасно осведомлены том, какое жуткое вы чудовище, господин Ювелир, но тем не менее каждый день вы несёте и несёте печали даром Храму. Потому что Храм – место для всех печалей. Потому что только на этих волшебных камнях, которые вы отнимаете из суждённых вам душ, работает этот мир, и мир умрёт, если вы остановитесь! Машины Творения лишатся энергии, и Хаос поглотит этот мир.

– Я, – вежливо ответил демон, – знаю, чем занимаюсь.

Господин Айден не заметил никакого отклика в этих словах. А меж тем, на этот отклик он надеялся. Господин Айден был уверен, что то, что он делает, нравится демонам: и господину Ювелиру, и его великому брату, господину Часовщику, и скрывшейся от мира сестре Длани Милосердия. Потому что Храму нужны печали и тот пояс страданий и боли, который он создал, та сеть госпиталей и хосписов, где больным не помогали справиться с болью, а наоборот – множили их мучения, уверяя, что это – единственный способ их исцеления, по сути был грандиозной, торжественной жертвой Храму, единой вознесённой к Сотворителю молитвой, сотканной из выстраданного страха и чистейшей надежды. Господин Айден был уверен, что Ювелир наблюдал за этими деяниями, что он желал их, что он сам каким-то образом создал господина Айдена, но Ювелир всё молчал и молчал.

– Я создал вырезвательные поля для Вас, – тихо сказал механоид, глядя на Ювелира, этот взгляд на какую-то секунду стал заискивающим.

– В самом деле? – заинтересовался демон, снова опустив руку в сумку, принесённую им с собой. – Я ничего не заметил подобного.

– Вы… были в моих больницах?

– С чего бы?

– Чтобы увидеть, как ярко горят души болящих и умирающих, как остро и чисто они желают исцеления. Я думал, что создал для вас хрустальный сад, горящий небывалым цветным светом. Неужели вы туда ни разу так и не пришли?

– Нет, – буднично отозвался демон, давая понять, что высокий тон и громкие слова господина Айдена ему наскучили, – совпадений не случилось, и для меня всё, что вы сделали – это просто кусок серой мглы, без единого проблеска души, с которой можно было бы работать. Такой же, как и большая часть остального мира.

– Ни одной души… кроме моей… кроме моей души, – зацепился господин Айден и снова поставил руки на стол, наклонившись к демону в надежде на откровение.

– Да. С вашей душой можно попробовать поработать, – согласился наконец Ювелир, достав при этом вторую папку и положив рядом с короткими отёкшими пальцами господина Айдена, – вот, ознакомьтесь, а я пока всё вам объясню.

Взгляд мецената упал на документ. Внутри, судя по клейму на титульном листе – медицинские отчёты. Визу лабораторного центра господин Айден узнал – он сам туда обратился на днях из-за лёгкого недомогания, и у него взяли анализы. Ему сказали…

Господин Айден вытер жирные бусины выступившего на лбу пота.

Ему сказали, что процедура стандартная, и много времени занимает только потому, что к нему, как к влиятельному и уважаемому механоиду относятся с особыми заботой и вниманием. Они не врали.

Какой-то громоподобной, буквально бьющей изнутри по ушам мыслью господин Айден понял: они не врали. И процедура была стандартной, и времени много занимала только из заботы о нём, вот только процедуры это были другие, и забота – вовсе не та, о которой он тогда подумал. Источник этой заботы сейчас сидел и оканчивал уже вторую сигарету перед тем, чтобы вынести господину Айдену приговор.

– Я скоро умру, – догадался механоид, не открывая отчёт.

Ювелир ответил сразу и очень спокойно:

– Да.

– Вы хотите, чтобы я отказался от лечения и пошел в одну из собственных больниц.

– Инкогнито, – подтвердил его мысли Ювелир, – бумаги пришлёт Центр, никаких ваших согласий на это не требуется, следующая наша, уже окончательная, встреча состоится через неопределённый промежуток времени, впрочем, если всё, что я прочёл о вас, верно, то и встретимся мы скоро.

На этом Ювелир встал, не собирая с собой ни сумки, ни извлечённых оттуда бумаг, и направился к выходу из кабинета, и мозг господина Айдена, всегда работавший быстрее и мощнее именно в тех ситуациях, когда остальные механоиды теряются и впадают в ступор, ясно определил, что разговор ещё не закончен. Он не закончен, нет! Иначе бы демон исчез, так как демоны могут мгновенно перемещаться в пространстве, и великий, живущий от начала времён, могущественный демон Ювелир не стал бы соблюдать пустые приличия, скрываясь за дверью, прежде чем пропасть. Меценат схватил демона за рукав и вцепился намертво хваткой утопающего:

– А если я откажусь?

– Каким образом? Вы умрёте, – ответил демон, – вы всё равно умрёте, господин Айден, умрёте окончательно, умрёте скоро. Я мастер, присматривающий себе материал. Вы мне подходите. И остальное всё решено.

– Я не взял ни единой лишней корочки хлеба! – вдруг заорал господин Айден, вцепившись в демона крепче прежнего и даже пошатнувшись, когда Ювелир, сделав небрежное движение, встал поудобней. – Я ни у кого ничего не украл! Все эти деньги, все эти пожертвования, все эти договорённости были отработаны мною сполна! Я трудился каждый данный мне Сотворителем день от восхода и до заката, от заката и до восхода, если это требовалось, чтобы делать дело, положенное мне судьбой! И если я и заболел, то от трудов, от трудов ради Бога, ради Храма! Я! Я хороший механоид, господин Ювелир, я возносил великую жертвенную песнь Храму, который Вы создали, я тысячи тысяч печалей положил к порогу Его!

– Мне всё равно. Я не судья морали здесь.

– Я умру! Я подпишу все бумаги, я уеду с первым поездом ко фронтиру, во Тьму, в ничто. Моё тело иссохнет, мои глаза выцветут, я превращусь в еле дышащий, обтянутый кожей скелет, и когда мы встретимся в следующий раз, я даже не узнаю вас из-за слабости и горячечного бреда, но душа, моя душа будет гореть для вас ясным светом, господин Ювелир, она будет прекрасной, она будет сияющим маяком в серой массе бессмысленного существования. Я видел, что будет со мной собственными глазами! Я прекрасно знаю это! Я понимаю, на что иду! Иду ради камня для Вас! Я вам клянусь! Клянусь!

– Хорошо, – выдохнул Ювелир, убрав назад в портсигар сигарету, которую уже думал раскурить, – идите.

– Но вы должны, – всхлипнув отчаянно, жалко, отпуская от носа тонкую слизистую линию из смеси сопли и слёз, произнёс господин Айден, – вы обязаны сейчас сказать, что вы мне благодарны. Что это всё, всё, что я делал, вся моя жизнь, все мои поиски истины в страхе, в страдании, в боли, все мои блуждания в тьме, немощи и скорби, надежды и отчаянья, из которой она была рождена, всё то, что я делал ради Вас и Вашей великой сестры… вы должны сказать, что вы благодарны за это, – вцепившись в рубашку демона второй рукой, смяв ткань в кулаке, как сжимает в полубреду простынь горячечный больной, сгибая локти, и этим будто подаваясь ближе к демону, господин Айден, захлёбываясь словами, прошептал, повторяя снова и снова одну и ту же вымоленную им, выисканную между бесконечных грязных коек умирающих просьбу: – скажите, скажите, скажите же мне, что вы… палач всего прекрасного на этой земле, брат Милосердия, чей старческий лик страшен, архитектор Храма, пожирающего наши души, поднявший его из глубин небытия, создавший его каркас из наших костей и родной механики, что вы, вы, зодчий страдания, заставивший этот мир переживать боль и гореть как извращённый, но горний вид искусства, что вы, что вы, вы, вы, что вы… благодарны мне.

– Нет, – ответил Ювелир, и наконец его до того постоянно исследовавшие лицо и фигуру господина Айдена глаза, словно бы прицеливавшиеся к чему-то двигавшемуся хаотично и алогично, замерли.

Повисла пауза. Одна из тех, которые превращают время в застывшее в стекле мгновение. Ювелир обошел господина Айдена, встав сзади него, положил руку ему на лицо, заставляя при этом механоида задрать голову вверх и внимательно следя за тем, как разгорается горьким малиновым светом его взращённая на чужой боли душа.

Тело грузно упало к ногам демона.

Ювелир оглянулся вокруг кабинета, всё ещё в силу своего предназначения видя весь этот мир, выстроенный господином Айденом вдоль фронтира, куда так молитвенно и так одухотворенно шли за помощью немощные, брошенные своими корпорациями работники, ползли на покой старики, куда несли на руках детей, о которых Центр не мог позаботиться. Он видел это клокочущее зловонное варево, жуткий завод по производству надежды, тепла, милосердия, исходящих от отчаянья и веры, что твоя боль – великая жертва, которая кому-то и где-то нужна. Оттуда, снизу, из этого тлетворного мрака смотрела на него выцветшими глазами его отрекшаяся от Храма сестра, смотрела вверх, но взгляд её упирался в золото, в тонкий лист сусального золота, по которому он ступал и куда капали ликра и кровь с его пальцев.

Он прошел до двери, пересек при этом в обратную сторону границу шелкового ковра и вышел в зал, оказавшись наверху лестницы, на террасе, имевших роль в этом представительном доме, как и во многих похожих, некого сорта сцены для появления главных героев вечера: высоких мастеров города, хозяев Сердца.

Среди гостей, высокопоставленных механоидов, там, внизу, Ювелира в лицо знали многие.

Потому от его фигуры волной разошлось потрясённое молчание. Что именно и с кем там, наверху, произошло, зал понял без подсказок. Понял, разумеется, совершенно сказословно, почти магически.

Демон медленно спустился до последней ступени и направился сквозь толпу к выходу, чувствуя, что ступает при этом по тонкой золотой прослойке, не толще сусальной пластины, проложенной над тёмным, черным, зловонным эликсиром, настаивающимся ради того, чего никогда не сможет породить.

С каждым шагом идущий с полуприкрытыми глазами демон остро чувствовал, как расходятся от звука его сапог волны благости, чувства ясного, истинного, не вызывающего никаких сомнений приобщения с вышнему, к горнему, к сияющим мозаичным парусам у куполов механического Храма. К фигуре, изваянной из неповторимого более нигде камня, самого Сотворителя.

Так не и не проронив ни звука, Ювелир вышел из двери и только там исчез, растворившись в воздухе, чтобы отнести добытый им сегодня самоцвет туда, в Храм, желавший и этой, и всех других для себя печалей, которые складывались к его Первому и далее – семи его порогам.

Луна закрыла свой механический глаз. Мир сделал шаг вперёд.