Валерий Чубар

Валерий Чубар

ЛЕНИНГРАД, ДОЖДЬ

Дождь над болотами бескрайними,

над глиной топких берегов,

дождь, что идёт над полем брани и

над брошенными трупами врагов,

дождь, что идёт и над гулянками

и над пожарищем в углях,

дождь над дворцами, над землянками

и над фрегатами на стапелях,

дождь над проспектами, над тыщами

громад закованных в гранит,

дождь, что в ладони льётся нищие,

протянутые к тем, кто сыт,

дождь над термитом зажигательных,

над пискарёвскою землёй,

дождь над моим отцом, над матерью,

дождь надо мной…

«ЩЕНКИ»

И ночь не была помехой

бродячей нашей гурьбе!

Мы спорили – с криком и смехом –

о жизни, искусстве, судьбе…

Такси взревело утробно,

шофёр дал педалям пинки

и вдруг процедил – не злобно,

а как-то тоскливо:

«Щенки»…

Потом он молчал всю дорогу,

пока нас к общаге вёз,

и только косился – строго,

как старый охотничий

пёс.

ПЕСНЯ ОБ ОТКРЫТЫХ ДВЕРЯХ

Поднимается ветер, и,

ветру осеннему веря,

запевают негромкую песню

открытые двери.

«Здесь никто не живёт», -

мы себя убеждаем в тревоге.

«Здесь никто не живёт,

эти двери обходят дороги…»

Ах, привычка к замкам!

Сколько их на дверях и на душах!

В мире слёзы и дождь – запираемся,

чтобы – посуше…

Запираемся наглухо, дверь подперев,

чем придётся,

и живём в безопасном тепле,

как в иссохшем колодце.

Только ветер крепчает,

врываясь в открытые двери,

только входит в них жизнь,

принося, как подарки, потери.

Наплевать на воров тем,

кто только свободой богаты,

тем, кто двери открыли,

сомненья отбросив, когда-то.

Двери бьются, как крылья,

и ветер гуляет по дому…

Доказать свою верность свободе

нельзя по-другому.

Если верите людям,

замки и засовы сорвите,

ведь открытая дверь –

величайшее в мире открытье!

Ну, а если, как пуля,

застрянет в груди недоверье,

не спешите с надгробным проклятьем

захлопывать двери.

Беззащитность от зла и подонков –

святая расплата,

как расплата за подвиг –

открытая рана солдата.

В мире радость и горе,

и песни не все ещё спеты

на дорогах людских,

перекрещенных яростным ветром.

И спасается нечисть от ветра

в ущелья и щели.

И скрипят на ветру

нараспашку открытые двери…

* * *

Ты выращиваешь дерево.

Ты думаешь: «Дерево

будет выше меня!»

Ты пишешь книгу.

Ты думаешь: «Книга

будет жить дольше меня!»

Ты воспитываешь сына.

Ты думаешь: «Сын мой

будет счастливей меня!»

Ты творишь зло.

О чём

ты думаешь?

* * *

Вечно иду не в ногу,

быстро пытаюсь жить я…

Видимо, прыти много –

надо убавить прыти.

Камнем на шее вера

в то, что нельзя исправить…

Видно, люблю не в меру –

надо любви убавить.

Зло мне дышать мешает,

лютость людская душит…

Видно, душа большая…

Как мне убавить

душу?

* * *

Ночью звёздно-рябою,

в коммунальной планете,

не сбылись мои просьбы

о покладистых снах.

Мне приснились – гурьбою –

зверята и дети.

И какой-то вопрос был

в глупых, добрых глазах...

Только стоит ли слишком

утомляться вопросом?

Ввек вершатся обряды,

что не сыщешь древней:

подрастают детишки,

превращаясь во взрослых,

подрастают зверята,

превращаясь в зверей.

Речь ведут автоматы,

выдавая ответы

торопливо и метко,

не дослушав вопрос.

Прав ли ты, виноват ли –

эхо кашляет где-то

в чёрном кружеве веток,

в пробоинах звёзд.

Но по тёмным равнинам,

по недоброй планете,

в подсознанья отбросах,

в горячечных снах

продолжают идти к нам

зверята и дети

с непонятным вопросом

в глупых, добрых глазах.

* * *

Когда три дня – как три столетья,

а три мгновенья – как три дня,

вдруг чувствуешь, что жил на свете

на будни вечность разменяв.

Путь к сокровенному подскажет

любой пустяк, любой курьёз:

всё кажется предельно важным,

всё душу трогает всерьёз –

и эти капли дождевые

ночами по дворам глухим,

и выходки твои шальные,

и неуклюжие стихи,

и неотступный шум гудящей,

суетной уличной толпы,

и лица ангелов, глядящих

на нас со шпилей золотых.

ДОМ У ПОДНОЖИЯ ГОРЫ

Что случилось в этом доме?

Был ли случай тот печальным,

был ли он необычайным

всплеском в приозёрной дрёме,

всплеском радости и света?..

Вопрошает, но не просит

дом ответа, словно осень

извинения у лета.

Что случилось в этом доме?

Нет ни выхода, ни входа,

дом не отражают воды,

и в сыром тумане тонет

одинокая вершина…

Театральность декораций

так и манит рассмеяться,

кликнуть «бога из машины».

Что случилось в этом доме?

Может, чья-то смерть случилась,

может, чья-то жизнь случилась –

груз вопросов так огромен

в доме этом, в мире этом,

что космически случаен,

поглощаем иван-чаем,

как единственным ответом…

* * *

Прославим летние дожди,

и поцелуев неизбежность,

и ту мучительную нежность,

что нас и делает людьми

влюблёнными…

Глаза закрыв,

касаюсь губ твоих губами,

и трепет страха между нами,

и сердце бьётся на разрыв

твоё…

Сильна, как смерть, любовь –

и, словно смерть, она пугает,

тревожит, дразнит, завлекает,

сулит бессмертье вновь и вновь

нам на Земле…

Пускай обман –

что не обман на белом свете?

Быть может, лишь минуты эти,

когда бьёт дождь, как в барабан

в наш зонт…

И нам под ним смеяться,

потом вздыхать, твердить «пойми» -

хоть смысла нет бежать любви,

как смерти смысла нет бояться…

* * *

…И текла река. И небо над рекою

распахнулось вширь.

Мы с тобой коснулись краешка покоя

краешком души.

Мы с тобой очнулись от тревожной яви

и, глаза открыв,

очутились в сне, в котором тополями

зарастал обрыв.

Ты сидела у костра, к огню покорно

обратив лицо.

А с твоей спины, с твоей футболки чёрной

молчаливый Цой

неподвижный взор свой устремил на реку.

Дым неспешно плыл

над водой туда, где снятся человеку

дальние холмы,

снится отдых за рекой в тени деревьев,

снится, что сбылись

сны о счастье, что когда-то щедро

нам дарила жизнь.

И казалось мне, что может длиться юность

не года – века.

И смотрел на реку Виктор Цой, прищурясь,

и текла река…

СТРАННИК

Будет дождь осыпаться,

будут листья идти…

Мне скитаться, скитаться,

скитаться – прости

мне скитанья. Убудет

день, убудет уют.

Царь придурочный будет

на престоле, а шут

будет старым и мудрым

и выпить не прочь…

Будет позднее утро,

будет ранняя ночь.

Будет свет беспросветным,

будет тьма ослеплять…

Мне скитаться по свету,

мне скитаться опять

и опять. Неподсуден

ветру сорванный лист.

Втоптан в землю он будет,

но пред небом он чист

будет. И плащаница

снега явится мне –

и почудятся лица,

лица листьев на ней.

ВЕРТИКАЛЬ

Вот травинки: как властно их

колесом попирает джип!

Вот монах: он в окне затих,

выше джипов, грязи и лжи.

Вот пронзил аэробус высь –

что ему букашка-монах!

Вот расплавил солнечный диск

Самолёта след в облаках.

Вот я солнце в стихах воспел:

выше солнца строка моя!

Вот я умер, лежу в земле,

и травинки – выше меня…

ВЕЧНОСТЬ

Родилась жеребушка – назвали Вечность.

Нет бы Вичка, иль Внучка – а то ведь – во как!

Вечность - сущий ребёнок, сама беспечность

у мамаши Веги под чёрным боком.

И не знают люди, идя спокойно

по своим делам, или так, без дела,

что до Вечности могут достать рукою,

до её пушком покрытого тела.

Жеребушкин хвостик гоняет мошек,

по траве копытца легко ступают.

Лошадь - маленькая –

ну, а ведь всё же – лошадь!

Ветер дунет в уши – взбрыкнёт, взыграет!

Вечность так же наивна, как и все дети,

но в глазах её неземная мудрость.

Вечность точно знает: не будет смерти.

Будет всё-таки? Бросьте, какая глупость!

Хорошо рядом с Вечностью над рекою

побродить по колено в высоких травах,

поглядеть, как вскипают они волною

от шального ветреного удара.

И беседовать с Вечностью на угоре,

предлагая ей дружбу и пару сушек.

Любоваться с нею зелёным морем,

ничего не тая, открывать её душу.

И когда я поддамся тоске смертной,

и потухнет взор, и поникнут плечи,

Вечность тихо придёт жеребушкой серой

и негромко напомнит: всё в мире вечно.

Воля вольному - верьте или не верьте,

только вот как всё оно обернулось.

Раскачались качели: «Не будет смерти!»

Будет всё-таки? Бросьте, какая глупость!

* * *

Вовек покоя не просили

мы в тишине благопристойной.

Пока на свете есть Россия,

она не может спать спокойно.

Те страны, где насилье в силе,

нам вновь и вновь готовят войны.

Пока на свете есть Россия,

они не могут спать спокойно.

В предгрозовой тревожной сини

небес звон льётся колокольный.

Пока на свете есть Россия,

Господь не может спать спокойно.

* * *

Полем идёшь - птицы выпархивают

из высоких трав, вплотную к тропе.

У крылатых своя епархия тут,

где, как свечи в храме, горит кипрей.

В поле - да! - чего только не намешано:

чертополох разбоен, вьюнок лукав.

Но свыше всё обдумано, взвешено

и ухнуто в вольную волю трав.

- Боже! - только и скажешь, коленями

промокая в росе сплетённых стеблей.

Людские сменяются поколения -

неизменна протяжная власть полей.

И когда из-под купола неба входим мы

в стены те, где воздух звеняще тих,

незабудки - крохи огромной Родины -

узнаём на иконах в глазах святых.

* * *

Я зашиваю порванную куртку.

А за окном идёт дождь и идёт,

как будто бы так будет вечно, будто

дождь тщетно землю порванную шьёт.

- А помнишь, - говорю дождю, - бесились

на питерских асфальтах мы с тобой,

мечтали, бунтовали, веселились

и плакали на мокрой мостовой?..

Идёт дождь и идёт. Он не ответит.

Прошла пора витанья в облаках.

И чудится, что я один на свете

с иголкою и ниткою в руках.

ОДИНОКОЕ СЛОВО

«Когда…» - сказал я и отвлёкся. И

осталась незаконченною фраза.

«Когда…» - что дальше? - «…пели соловьи»,

иль «…крики воронья терзали разум»?

Как тень хватает слово за рукав -

без словосочетанья одиноко.

«Когда…» - что дальше? - «…пенилась река»,

иль «…засуха объяла край далёкий»?

«Когда…» - продолжи, вровень встань с Творцом,

наполни жизнью мёртвые пустоты!

Сто тысяч вариантов налицо,

ни одного не выбрал отчего ты?

«Когда…» - «Когда б вы знали, как стихи

растут из сора…» - голоса иные

доскажут за тебя, раз ты затих.

Истлеешь - а они навек живые.

А слово одинокое твоё

исчезнет птахой в пламени заката.

И если плакать будешь - и о нём

заплачешь безутешно ты

когда-то.