![]()
|
|||||||
Галактическая разведка 7 страницаКогда мы продирались сквозь крылатую толпу, я увидел в стороне Андре с Лусином. Я наклонился к Ромеро: - Павел, замените меня у дешифратора. Он удивился - неужели мне так понравились крикливые летуны, что захотелось встретиться с ними наедине? Я объяснил, что собираюсь потолковать с Андре. Выбравшись из толпы, я припустил к нему. Какой-то шальной ангелочек, восторженно завизжав, ринулся на меня с распахнутыми крыльями, но я ускользнул от него. - Молчи и слушай! - закричал Андре. - Новые данные о галактах. Говорю тебе, молчи! Мы получили великолепные записи у того четырехкрылого. Чего ты размахиваешь руками? - Я молчу! - закричал я. - Покажи записи. - Сперва выслушай, потом покажу. Андре и Лусину повезло. Когда они пришли к изолированному четырехкрылому, тот спал и ему снились кошмары, мозг его усиленно излучал. Андре, не дожидаясь пробуждения ангела, поспешил материализовать записанные излучения на большом дешифраторе. - Нет, каков дешифратор! - ликовал Андре. - У Аллана лишь на Земле прочитали прямую речь каких-то дохлых мхов, а мы без возни осуществляем расшифровку куда посложнее! Он тут же на улице при сиянии дневного солнца вызвал видеостолб. Я с усилием всматривался, внешний свет был сильнее внутреннего свечения видеостолба. Меня охватило недоумение. Я увидел те же картины, что уже демонстрировались на Земле - скалы, яркие звезды, черное озеро, спускающийся сигарообразный корабль. Нового не было и дальше - те же галакты, башня с вращающимся глазом... - Ну? - спросил Андре. - Понимаешь ли ты, что это такое? - Понимаю. Бледная копия старых записей Спыхальского. - И я тоже, - проговорил молчавший Лусин. - Копия. Уже видели. - Вы дураки! - сказал Андре радостно. - Ну и что, если видели? Важно одно: звездные видения посещают нашего четырехкрылого очень часто, раз мы записали их в первом же обследованном сне. Только личные впечатления, а не наследственность могут дать такую четкость образов. Короче, он видел галактов сам. Андре с торжеством смотрел на нас. Я хладнокровно рассмеялся ему в лицо. - И сейчас ты идешь выспрашивать своего ангела, правильно ли толкуешь его сновидения? - Совершенно верно. - Я пойду с вами, чтоб присутствовать при оглушительном крушении твоей очередной теории. Четырехкрылый буян был громадный, мужиковатый ангелище со свирепой мордой и могучими крыльями. Он уставился на нас мутными глазами и что-то проворчал. У ангелов тонкие, писклявые голоса. Разговаривая, они захлебываются от торопливости - в любом их сборище трескотня и писк. У этого даже голос был мощный, почти бас, он не пищал, а грохотал. Он мне понравился. Андре настроил дешифратор и вежливо проговорил: - Разрешите задать вам несколько вопросов. - На колени! - рявкнул ангел. - На колени, не то - к чертовой матери! Его ярость была так внезапна и буйна, что мы рассмеялись. Смех озлил его. Он грозно вздыбился перед нами, распахнув крылья и клокоча. - Зачем нам становиться на колени? - спросил Андре. - У людей это не принято. Дешифратор перевел ответ ангела: - Я божественного происхождения. Я - князь! Я усомнился в правильности перевода. Слова "к чертовой матери", "божественное происхождение", "князь", "на колени" слишком отдавали старинными земными присловьями и понятиями, чтоб быть правдоподобными. Я не понимал, почему из всего богатства человеческого языка дешифратор использовал лишь это старье. - Не думаю, чтобы ДУМ врал, - возразил Андре. - Объем его памяти не мал - четыреста тысяч слов и сто миллионов понятий. И если он выбрал князя и чертову мать, то, значит, наш узник имел в виду нечто, что ближе всего подходит к понятиям "князь" и "к чертовой матери". Тогда к ангелу обратился я: - Почему высчитаете себя князем? - Налечу и растопчу! - сварливо сказал ангел. - На колени или смерть! Я вспомнил, что охранное поле людей на Оре зависит от настроения. Я вызвал в себе гнев. Ангела отшвырнуло в сторону, он завопил от испуга. Я то увеличивал, то уменьшал поле. Крылатого "князя" беспощадно мотало в воздухе. Он отчаянно бил крыльями, но не мог противостоять трепавшим его невидимым рукам. Когда его особенно сильно встряхнуло, он заревел бычьим голосом: - Спасите! Спасите! Я сбросил поле, и ангел рухнул. От страха и бессилия он даже не пытался подняться и ползал, униженно расплескав широкие крылья. Лусин, засопев, отвернулся. Уверен, что в этот миг грубый ангел представлялся ему чем-то вроде его смирных драконов или диковатого бога Гора с головой сокола. - Высшие силы! - потрясенно бормотал ангел. - Высшие силы! - Поднимайся и перестань быть князем! - сказал я. - Терпеть не могу дураков. Тебя по-хорошему спрашивают, а ты грубишь! - Спрашивайте! - поспешно сказал ангел. - Хотя не знаю, что я могу могущественным особам... Андре рассказал ангелу о его сновидениях и спросил, не видал ли он сам галактов и их врагов. - Это предания, - бормотал ангел. - Никто не видел галактов. Я слышал в детстве сказки о них. Я выразительно посмотрел на Андре. Он постарался не заметить моего взгляда. Он не очень огорчается, когда его теории терпят крах. Он слишком легко их создает. - А почему ты хвастался божественностью? - спросил я ангела. - Что означает этот вздор? Ангел опустил голову и поник крыльями. - У нас было предание, что четырехкрылых привезли с собой небесные скитальцы, двукрылые же - порода местная... Я не люблю двукрылых. Я хотел объяснить им здесь, что они презренные низшие существа, но вы, люди, не разрешаете бить их... - И никогда не разрешим, - подтвердил я. - И считать их низшей породой тоже не разрешаем. Каждый из нас много могущественнее тебя, но никто и не подумает издеваться над тобой, как над низшим. Как тебя зовут? - Меня зовут Труб, - сказал он. - Я постараюсь... Я хочу, чтоб вы меня полюбили. Он был так унижен, что я пожалел его. В конце концов, он сын своего несовершенного общества. Я ласково потрепал его перья. Перья на крыльях у него отменные - шелковистые, крепкие, густой лиловой окраски. Собственно, настоящих крыльев у него два, вторая пара скорее подкрылки. На изгибе больших крыльев имеется рудимент руки - пять крепких черных пальцев с когтями. Не хотел бы я без наших полей попасть в эти рудименты рук. Выйдя из ангельского номера, мы подвели итоги тому, что узнали от Труба. Андре запоздало пытался оправдаться в неудачной теории. - Все же мы кое-что новое узнали. Я имею в виду предания о происхождении четырехкрылых. - Ничего мы нового не узнали, - сказал я. - Нас интересуют галакты, а знаний о них не добавилось. Такие предания имеются у всех народов, где работящие существа разрешают оседлать себя паразитам. Разве ты не знаешь, что лучший способ оправдать собственное тунеядство - объяснить его божественностью своей натуры? Все подлое издавна валят на божество. - Труб хороший, - сказал огорченный Лусин. - Не паразит. Красивый. Очень сильный. Сильнее всех ангелов.
28
Впечатление от следующих гостиниц слилось в смутное ощущение чего-то утомительного. Я понимаю, что человеческая двуногая одноголовая форма лишь одна из возможностей разумной жизни, и готов к любым неожиданностям. Даже когда мы беседовали с существами, на три четверти состоящими из металлов, и студенистыми мыслящими кристаллами, погибающими от света, я не удивлялся. Можно и так, говорил я себе. Все возможно. В природе существует могучий позыв познавать себя. А каким конкретным способом ока осуществляет самопознание - игра обстоятельств. Не надо удивляться, тем более негодовать, что обстоятельства иногда складываются причудливые. Такой взгляд помог мне сохранить спокойствие при новых знакомствах. Но все же к концу обхода я изнемог. Разнообразие собранных на Оре жизненных форм подавляет. Вечером мы с Ромеро гуляли по Оре. Недвижное солнце утратило дневной жар и потускнело, превращаясь в луну. Три четверти диска вовсе погасло, было новолуние. Звонкий днем воздух, далеко разносивший звуки, глохнул, звуки преобразовывались в шумы и шорохи, зато густели ароматы. Цветы хватали запахами за душу, как руками. У меня немного кружилась голова. Ромеро помахивал тростью, я рассказывал, какие мысли явились мне при знакомстве со звездожителями. Ромеро возмутила моя покладистость. - Чепуха, друг мой! Все эти ангельские образины, змеелики и полупрозрачные пауки не больше чем уродства. С уродствами я не помирюсь. Раньше я не очень восхищался людьми, теперь я их обожаю, Знакомство со звездожителями доказало, что человек - высшая форма разумной жизни. Только теперь я понял всю глубину критерия: "Все для блага человечества и человека". - Критерий правильный. И против него никто не спорит... - Вы ошибаетесь, - сказал он сумрачно. - Мне не нравится настроение вашей сестры. Я хочу сделать вам одно предложение. Она нам обоим дорога. Давайте образуем дружеский союз против ее опасных фантазий. Вы удивлены - какой союз? Слушайте меня внимательно, мой друг! Опершись на трость, он торжественно проговорил: - Я не влеку вас в неизведанные дали, наоборот, отстаиваю то, что уже пять столетий считается величайшей из наших социальных истин. Наш союз восстанет против того, чтоб забывали о человеке ради полуживотных, моральных и физических уродцев... Отвращение исказило его лицо. Мне многое не нравилось в звездожителях, но ненависти они не вызывали. - По-вашему, реальна опасность забвения интересов человека? - Да! - сказал он. - Они уже забываются, Верой, когда она планирует широкую помощь сотням звездных систем. Вами, когда вы так возмутительно равнодушно признаете, что мыслящая жизнь может быть равноправно прекрасной и безобразной. Андре, готовым все силы положить на возню с дурацкими мыслями примитивных, как идиотики, ангелочков. И тысячами, миллионами похожих на вас фантастов и безумцев. Скажите, по-честному скажите, разве не забвение интересов человечества то, что происходит на Оре? Богатства Земли обеспечивают идеальные условия паукам и бегемотам! Звездный Плуг, отправленный на Вегу, израсходовал все запасы активного вещества на создание искусственного солнца для милых змей. Такова наша забота о других. А человек? Человека отставляют на задний план. О человеке понемножку забывают, Но я не дам человека в обиду. Если еще недавно я молчал, то сейчас я молчать не буду. Я повторяю то, что уже говорил на Земле. Неожиданная опасность нависла над человечеством. Мы обязаны сегодня думать только о себе, только о себе! Никакого благотворительства за счет интересов человека! Он выкрикнул последние слова, пристукнув тростью. Еще недавно я не нашел бы в его высказываниях ничего неприемлемого, они соответствовали моему тогдашнему строю мыслей. Сейчас, после встречи с Фиолой, я был иной. - Не понимаю, к чему этот пафос, Павел? Запросите МУМ, кто прав, ваши противники или вы, и все станет на место. К Ромеро понемногу возвращался его обычный надменно-иронический вид. На лице его вызмеилась недобрая усмешка. - Благодарю за дельный совет, мой юный друг, обязательно им воспользуюсь. Итак, насколько я понимаю, вам не подходит предлагаемый мной союз? - Я вообще не нахожу нужды ни в каком подобном союзе. - А вот уж это мое дело - есть нужда или нет. Покойной ночи, любезный Эли. Он церемонно, по-старинному, приподнял шляпу и удалился. Я с тяжелым сердцем смотрел ему вслед. Мне было грустно, что в считанные минуты наша многолетняя дружба развалилась. Опустив голову, я шагал по аллее пустынного бульвара. Передо мной опустилась авиетка. Я вспомнил, что, кажется, пожелал чего-то, на чем можно передвигаться. Я влез в кабину и подумал: "К Фиоле".
29
Переступив порог гостиницы "Созвездие Лиры", я остановился в смущении. Зачем я стремлюсь сюда? Если Ромеро и неправ в своей неприязни к звездожителям, это еще не значит, что в них нужно влюбляться. Мне не хватало на Оре земных удобств, хоть сама по себе Ора и чудо техники. Была бы Охранительница - как все стало бы просто. "Скажите, милая, что со мной?" - "Ничего особенного - блажь пополам с жаждой познания нового" или: "С вами несчастье - вы испытываете земное чувство любви к жителю звезд, где о подобных чувствах и не слыхали". Я рассмеялся. На благоустроенной Земле нас слишком уж опекают машины! Я прошел в сад. В саду светило то же, притушенное до лунного облика, ночное солнце, что и снаружи. Здесь и днем все терялось в полумраке, сейчас вовсе было темно. Я пробирался ощупью, наталкивался на деревья. Вдали возник и пронесся розоватый столб или смерч, яркий и стремительный, за ним вспыхнул и исчез другой. Я остановился, чтоб сообразить, где я. На меня навалилась душная темнота, наполненная сонным шорохом листьев и тревожным бормотаньем моих мыслей. - Фиола! - тихо позвал я. - Фиола! Из черноты кустов снова вырвался и унесся сияющий смерч. По саду заструилось тихое пение. Я всматривался в бурно вращающийся факел, пропавший за деревьями, и вслушивался в пение. Оно вскоре стихло. Тишина звенела в ушах, в ней не было ничего, кроме нее самой. Меня внезапно охватил гнев. Я громко застучал ногами, грубо вторгнулся в кусты. Я хотел побольше шума, чтоб взбудоражить вегажителей. Если они так невежливы, что убегают, не спрашивая, чего мне надо, то и мне можно не церемониться. - Фиола! - заорал я. - Фиола! И снова мне ничего не ответило, лишь в отдалении вспыхивали и погасали сияющие столбы. У меня кружилась голова, пересохло в горле, каждая клеточка трепетала, словно я одурманился жадными запахами незнакомых цветов. Во мне бушевала ярость. - Фиола! - ревел я. - Фиола! Я ринулся вперед. Что-то встало на дороге, может, куст, может, существо, - я оттолкнул его. Я бешено ломился в настороженную, боязливую темноту. Непроизвольно вскрикивая, я расшвыривал и рвал все, что мне мешало, запинался, сваливался, снова вскакивал, хватаясь за кусты, пинал кусты ногою и бежал дальше. В каком-то уголке сада я свалился надолго. Я лежал, всхлипывая от бессилия и бешенства. Я чувствовал себя поверженным. - Фиола! - шептал я. - Фиола! С трудом я поднялся. Ноги не держали, в голове надсадно гудело. Меня охватил стыд. Мое поведение было нелепо. Я, гордящийся разумом человек, вел себя как зверь, ревел и мычал, охваченный жаждой драки и разрушения. И этот дикий поступок я совершил не перед такими же людьми, как я, но в доме гостей, веровавших в могущество и доброту человека! Что они теперь подумают о нас? - Простите, друзья! - сказал я. - Я виноват, простите! Сейчас я думал об одном - поскорее выбраться из глухого сада. В полубезумном беге сквозь кусты я забрался слишком далеко. Надо мной нависали деревья, я не видел неба. Потом я вспомнил, как неожиданно появилась авиетка, и мысленно воззвал к диспетчеру планеты. Диспетчер молчал, связи с ним не было. Я двинулся наугад, ощупью определяя путь. Вскоре деревья расступились, открывая небо с угасавшей луной, и я вышел на дорогу. Здесь я снова услышал пение, и минуту стоял, разбирая, откуда оно. Пение усиливалось, в нем звучала тревога, шел спор или перебранка, так мне казалось. И вдруг сад озарился, меж деревьев замелькали огни, они приближались, звеня на высоких нотах. А затем из кустов вырвался столб радушного сияния и смерчем обрушился на меня. Я еле устоял на ногах и, обхватив вегажителя, закружился с ним. Я не сразу сообразил, что это Фиола. - Фиола! - сказал я потом. - Фиола! Я обнимал ее, а к нам отовсюду стремились ее светящиеся сородичи. Я не успел прийти в себя от встречи с Фиолой, как был окружен толпой звездожителей. Теперь я видел, что светятся у них не одни глаза, но и тело. То, что я днем принял за расцветку одежды, оказалось собственным их сиянием, свободно лившимся сквозь одежду, - оно было много ярче, чем днем. И они не просто освещали телами тьму, хотя в саду стало светло, как при солнце, но возмущались и негодовали сверканием - сияние их нападало на меня и Фиолу, упрекало нас. Это был разгневанный свет, как у нас бывает разгневанный крик. Какая-то сила, много мощнее моей, растаскивала нас с Фиолой. Наши руки разомкнулись, и Фиола выскользнула из моих объятий. В пении ее послышалось рыдание. Она рванулась ко мне, но снова нас оттолкнуло друг от друга. - Фиола, что происходит? - воскликнул я, забыв, что она не понимает человеческого языка. От злости я стал холодно рассуждать. Эти существа, очевидно, обладали защитными полями, вроде моего, но послабей, ибо, лишь собравшись в толпу, могли воздействовать на меня. Я сообразил, как действовать, но раньше нужно было ухватить Фиолу, чтоб ее не унесло с другими. Уличив момент, я сжал ее обеими руками и вызвал поле. Если бы я не был так расстроен, я бы расхохотался, когда вегажителей раскидало. Они взметались и падали, от страха погасая. Я поспешно сбросил поле, чтоб их не разбило о деревья Фиола прижималась ко мне вся дрожа, глаза ее были темны. Она поймала мой взгляд и глубоко вздохнула. Я погладил ее волосы. Вегажители не разбежались, как я надеялся, но стали опять приближаться, осторожно, медленным вращением - раза в два, впрочем, быстрее человеческого бега. Я видел в их лицах ужас, вероятно, я представлялся им страшилищем, всемогущим и беспощадным. От робости они светились тускло, зато пение, печальное даже для человеческого уха, звучало громче. И меня захлестнула нежность к этим мужественным, слабосильным существам - трепещущие, почти уверенные в гибели, они все же надвигались на меня, чтоб вызволить свою сестру, попавшую, как им казалось, в беду. - Глупые! - сказал я. - Почему вы боитесь меня? Пение оборвалось, когда я заговорил. Вегажители молча старались разобраться в моей речи. Я улыбнулся, погладил опять волосы Фиолы и протянул руку к одному в них - тот поспешно отпрянул. Но они уже не старались разделить нас. Не расступаясь, они и не наступали. - Можете мне поверить, - говорил я. - Я бы скорей убил себя, чем причинил вам зло. Не знаю, поняли ли они меня, но пение, зазвучавшее в ответ, было уже не так однообразно печально. Они опять засветились телами, засверкали глазами, зазвучали на разные голоса - спорили меж собою, в чем-то друг друга убеждая. И тут в их спор вмешалась Фиола. Ее глаза вспыхнули фиолетовым сиянием, оно превратилось в малиновое, потом в голубое, в нем заметались оттенки и цвета. Одновременно Фиола запела - в моих ушах зазвенели в многоголосом переборе серебряные колокольчики. Я услышал повторенную дважды музыкальную фразу, подкрепленную холодным синим пламенем глаз, и понял, что она приказывает: "Уходите! Уходите!" Потускнев от внимания, молчаливые, звездожители смотрели на меня и Фиолу. Я повторил: - Плохого с Фиолой не случится. Все же они не решались покинуть нас. Они высвечивали друг другу, перезванивались тоненькими голосами, но оставались. В глазах Фиолы усилились холодные пламена, в голосе зазвучал гнев. Я понимал каждую ее ноту и вспышку. "Почему вы не уходите? - возмущалась она. - Я настаиваю: уходите!" Лишь когда она повторила свое требование в пятый или шестой раз, толпа стала разваливаться. Сперва завертелся кто-то вдалеке, следом выкрутился в темень сада его сосед, а за ними всех вегажителей охватило попятное вращение. Меж деревьев замелькали уносящиеся сияющие столбы, на несколько секунд все снова озарилось причудливыми огнями, потом огни погасли - вокруг был тот же непроницаемо черный, задыхающийся от собственных ароматов, непонятно чужой сад. Я не боялся его, рядом светила Фиола. Она улыбалась, и я улыбнулся ей. Вспомнив, что мы немые друг для друга, я схватился за ДН, чтобы хоть он помог нам. - Не надо! - сказала она, засмеявшись. - Мы обойдемся без твоего прибора. Я ошалело молчал. Мне были понятны каждое ее слово и цвет. - Разве тебе не ясно, - прозвенела она, - что я разобралась в твоей речи еще днем, а сейчас ее поняли и мои друзья? - Мне тоже показалось, что они ее поняли, - сказал я. - Я даже уверен, что они ее поняли. Она лукаво смотрела на меня. Мне стало не по себе, до того она была красива. - Надеюсь, и ты понимаешь меня? Не так ли, Эли? Я проглотил комок, вдруг сдавивший горло. Никакого чуда не было. Наш мозг - тоже дешифратор, слова лишь сопутствуют прямой передаче мысли, здесь же мыслям помогали не одни звуки, но и цвета. Но и сознавая это, я не переставал удивляться. - Наш язык беднее вашего, - сказал я. - На Земле не только люди, не и почти все животные общаются лишь с помощью звука, такова уж наша особенность. Но знаешь, выйдем на открытое место. Это смешно, но мне мерещится, что у ваших деревьев не листья, а лапы. - Ты фантазируешь! Деревья - спасители. Их листья экранируют от коротких волн нашей звезды. Днем никто у нас не выберется на открытое место. Мы гуляем ночью. Я вспомнил, что красавица Вега еще горячей, чем Альтаир, ее поверхностная температура около 15000 градусов. Под таким солнцем не погуляешь. И, несомненно, светящиеся и разговаривающие светом вегажители просто созданы для ночи.
30
Мы вышли на поляну и сели на скамейку. Ходить с Фиолой не очень удобно, она не способна ковылять по-человечески, а мне за ней не угнаться. Зато с ней хорошо сидеть, от нее исходит приятная теплота: вегажители, как и мы, теплокровны. На поляне раскрылось ночное небо. Луна погасла, и звезды пылали чисто и напряженно. На Оре давление воздуха то же, что и на Земле, но толща его меньше и звезды ярче. Фиола глядела на Вегу. На Земле я часто любовался прекрасной Вегой, а здесь пришел в восторг - такая она великолепная. Фиола попросила указать наше Солнце, я поинтересовался, какое созвездие ей больше нравится. Я с волнением ожидал ответа. Созвездия на Оре несхожи с земными, но Большая Медведица, Кассиопея, Орион и здесь, измененные, прекрасны, - я опасался, что она укажет на них. Но Фиола обратила светящиеся глаза на параллелограмм, отчеркнутый Фомальгаутом, Альтаиром, Арктуром, Сириусом и Капеллой, в центре его сияли три малозаметные, дорогие моему сердцу звездочки - Поллукс, Альфа Центавра и Солнце. - Ты хорошо выбрала, - сказал я торжественно. - Мы оттуда, Фиола. – Я показал на Солнце. Она удивилась, что Солнце маленькое. Я ответил, что просто оно очень далеко. Фиола задумалась. - Вы могущественны, люди, - сказала (вернее, просветила и пропела) она. - Когда вы опустились на нашу планету, некоторые решили, что вы божества, так сверхъестественно было ваше появление. - Теперь вы, однако, понимаете, что мы обыкновенные существа? Не лучше вас. Она покачала головой, глаза ее засверкали сумеречно и влажно. Задумываясь, она становилась похожей на опечаленного ребенка: хотелось утешить и отвлечь ее от дум, причиняющих огорчения. - Во многом вы даже хуже нас. Вместе с тем, вы безмерно превосходите нас. Я попросил объяснения. Отныне мы были способны беседовать на любые темы. Вскоре я убедился, что легко разбираю лишь простые понятия, а сложные мысли ей приходилось повторять по два-три раза, пока я постигал их. Она начала с того, что при первом знакомстве люди кажутся беспомощными. - Вы неповоротливы и тугодумны, неспособны ни к быстрым движениям, ни к мгновенным решениям. И, может, самое главное: вы жизнедеятельны лишь в узком интервале условий, чуть измени их - вы погибаете. Вы не переносите ни жары, ни холода, ни разрешенного воздуха, ни больших давлений, ни жестких излучений, ни длительного голода, ни жажды, ни перегрузок тяжести. Выброси любого из вас, голого, без орудий и машин, во внешний мир - что с вами будет? Даже средства общения у вас до удивления несовершенны - речь груба и медленна, прямой передачи мысли вы не применяете. Спектр существования людей настолько узок, что трагически превращается в линию, - жизнь человека висит на этой линии, как на волоске. Мы во многом совершеннее вас. Хоть мы и предохраняемся от жестких излучений нашего безжалостного светила, зато мы легко дышим и при одном и при сорока процентах кислорода, переносим стоградусную жару и стоградусный холод, понимаем друг друга без звуков и цветов, и звука, и цвета лишь сопутствуют прямой речи наших мыслей, мы не тонем в воде, месяцами живем без пищи и питья, не умираем, если не поспим неделю. И каждый из нас хранит в мозгу все знания, накопленные обществом, мы не нуждаемся в справочных машинах, чтоб вызвать к делу свои знания. Вот каковы мы и каковы вы. Когда знакомишься с вами, поражаешься, что вы, такие беспомощные, все же существуете, что вы не погибли на заре своей истории. - Это потому, что мы заставили наши недостатки служить нам. Наше могущество - оборотная сторона наших слабостей. - Да, - сказала Фиола, - ваше величие продолжает ваши слабости. Это второе, чему поражаешься в вас. Вам опасны колебания температур - вы защитились от них одеждами, помещениями, генераторами тепла. Вам страшно падение кислорода в воздухе, вы не переносите разреженности - вы придумали скафандры. Без еды и питья вы неспособны жить - вы берете с собой запасы еды и питья, умеете приготавливать их из любых веществ. От перегрузок вы защищены силовыми полями, те же поля преодолевают невесомость, создавая единственно устраивающие вас узенькие, лишь случайно выпадающие в разнообразии Вселенной условия тяготения. У вас малая память - вы безгранично расширили ее запоминающими устройствами. У вас немощные мускулы - вы усилили их чудовищно мощными машинами. Мысль ваша замедленна, средства выражения мысли словами примитивны, понимание чужой мысли отсутствует - вы преодолеваете эти врожденные недостатки дешифраторами, за вас работают невероятно точные и быстрые механизмы. И хоть сами вы неспособны быстро передвигаться на своих слабых, неудачно сконструированных природою ногах, зато вы создали космические машины, далеко обгоняющие самого быстрого мирового бегуна - свет. И так во всем, так во всем, Эли! Вы отыскиваете слабые свои места, беспредельно усиливаете их механизмами - и несовершенства ваши обращаются в преимущества. Без своих изобретений вы до ничтожества жалки, с ними – непостижимо велики. Беспомощные перед каждой стихией природы, вы одновременно – самая величественная из ее стихий. Во Вселенной нет более могучих сил, чем вы, маленькие, неповоротливые люди. И хоть это не главное, чему следует у вас удивляться, - как все же не удивиться? - Хорошо, - сказал я. - Мне нравится твоя речь о недостатках и достоинствах людей. Но чему же ты больше всего удивляешься в нас, если не могуществу? - Сразу видно, что ты человек и что люди - примитивны. Хоть глаза ваши тусклы, а лица не выражают мысли, сейчас глаза твои засияли и лицо одухотворенно. И все потому, что ты тщеславен. Ты заранее радуешься, что тебя похвалят, неважно, за что, - лишь бы похвалили. Это было беспощадно метко, я покраснел. Фиола смотрела на меня с улыбкой. Ее глаза освещали меня и мрак в саду. Если бы мы не вели серьезного разговора, мне померещилось бы, что я влюблен. Для любви, так я думаю, нужны специальные условия, здесь они были все - и теплая, напоенная ароматами ночь, и роскошный, как сказочный эдем, сад, и, наконец, самое важное - божественно прекрасная девушка. Она была дьявольски умна, эта божественно прекрасная девушка, мне становилось не по себе. И она не была человеком, а меня томило человеческое, чересчур человеческое! Земных девушек обнимают и целуют, шепчут им ласковые слова, такова наша человеческая любовь, примитивная, как мы, - а что требуется совершенным звездожителям? Фиола разобралась в моем молчании, вероятно, лучше, чем я. В глазах ее быстро менялись цвета, голос пел звучно и мелодично. Если бы я не старался проникнуть в смысл пения, я наслаждался бы им просто как пением. Я вспомнил свое увлечение индивидуальной музыкой. Там не приходится размышлять, какие понятия в звуках. - Что ты замолчал? - спросила Фиола. - Или тебя не интересует, в чем самое удивительное ваше качество? - Нет, то есть да, интересует! Так чем мы замечательны? - Своей добротой. Вы покоряюще добры, милый мой человек Эли. Ничто не может сравниться с вашей добротой и отзывчивостью. Я немного приободрился. Правда, я мог бы кое-что порассказать о случаях, когда мы злы, но не хотел. Заблуждение Фиолы было мне приятно. Я предпочел бы вести разговор о Фиоле и ее сородичах, или о ночи и нашей встрече, а не о людях. Беседа наша могла быть занимательней, чем получилась. Она возвратилась к тому, что мы могущественны. - Мощь поднимается над мелочами, величие выше частностей - таков закон природы. Звезде безразлично, что ее радиация поддерживает жизнь одних существ и убивает других. А люди нарушают этот закон природы. Их мощь не слепа, она разрушает и создает планеты - ради жизней. Когда первые
|
|||||||
|