Дневники старшеклассника - Власть несбывшегося, maryana_yadova

Дневники старшеклассника - Власть несбывшегося, maryana_yadova

Номинация:

Лучший слэш по зарубежному фильму/книге

Автор:

Власть несбывшегося, maryana_yadova

Email:

maria312@inbox.ru

Фэндом:

Inception

Пейринг:

Артур / Имс

Рейтинг:

NC-17

Предупреждение:

Настолько AU, что читается почти как оридж; присутствует мат.

Примечание:

Действие фика происходит в московской школе эпохи перестройки. Имс и Артур - старшеклассники, но разного социального статуса. Первая любовь, школьные года - не повторяется такое никогда, в общем.
Пейринг: Имс/Артур.

Артур

Сегодня первый день последнего учебного года. 11-ый класс, именно. Честно говоря, мне все здесь уже поднадоело — скорее бы закончить, и в университет. Роль блестящего перфекциониста рано или поздно надоедает самому перфекционисту, даже если она вросла в кожу. Конечно, я должен за это благодарить своих родителей, в первую очередь папу.
Папа — историк, журналист и первый секретарь райкома партии в одном из подмосковных городов. Хотя что уж — теперь просто историк в московской школе, слава богу, не в нашей. Никакие идеалы не вечны, как выясняется. Хотя я все еще ношу комсомольский значок. Не из тех принципов, о которых все думают, нет. Из своих собственных. Это лично мне позволяет сохранять хоть какую-то цельность, а не шарахаться из стороны в сторону в этом диком зоопарке, в который превратилась старшая школа. Все же мне всегда нравилась стройность и упорядоченность. Любая идея — это самый заразный вирус, однако мне всегда нравились именно упорядочивающие. В частности форма и школьные синие костюмы — вместо желтых свитеров в черного орла, одним из которых светит сейчас сидящий впереди Брагин или ядовито-голубых лосин в сочетании с совершенно прозрачной юбкой у Боровиковой — на боковой периферии.
Хотя, как я уже говорил, мне порядком все поднадоело.
Слава богу, уже позади традиционная линейка. Девочка с колокольчиком сегодня была какая-то невозможно пухлая. Тощий Брагин ее с трудом таскал по кругу. Крапал дождь, мочил малиновые георгины, которые обожает наша директриса. Некоторые родители об этом знают, поэтому малиновых георгинов на линейках — море. Это даже красиво, если не знать подтекст. Хотя, конечно, любовь к георгинам — не самый большой грех нашей директрисы.
Первым уроком биология. А биологию ведет моя мама. Смешно, да. Знаете ведь, о чем биология в 11-ом классе. Мама искренне думает, что девочек надо подготовить к отпору перед изнасилованием и объяснить, чем иногда думают мужчины, зазывающие прокатиться в красивом автомобиле. Да и в некрасивом тоже. Как будто девочки не знают. Как будто у мамы нет двадцати лет опыта работа со старшеклассниками.
Знаю ли я об этом практически? Врать не буду. Нет.
Ладно, признаюсь, мне смутно нравится Вика Заречная, которая всегда сидит на первой парте. И всегда одна. Она натуральная блондинка, и у нее плавный голос. И, похоже, она единственная из девчонок, кто в нашем классе не курит. Да я не против так-то. Пусть. Я не курю, нет. Вы представляете курящим парня, который восемь лет учился на фортепиано? Вот и я о том же.
Сегодня урок не раздельный. Значит, вопросы межполовых отношений проходить не будем. Мама вещает о каких-то новых вирусах, это ее собственная инициатива. Как распознать, как уберечься, лечится ли это. Господи. Ей тоже достались малиновые георгины, из-за них ее не видно. Ну и слава богу... Черт! А это что за?!!
Дверь распахивается, и в класс вваливается парень. Уже так-то 20 минут прошло. Парень явно попутал двери. А, неет, кажется, нет... Новенький, что ли?
— Лидия Владимировна? Принимайте нового ученика! — сияющим голосом рапортует он.
Лидия Владимировна окидывает его взглядом поверх очков, силясь выбрать из набора строгих выражений самое строгое. Но почему-то слегка улыбается. Хм, не похоже на маму. Чем это он ее сразу очаровал? Видно же, что пижон.
Точно, пижон. Достаточно на шмотки взглянуть. Вам может показаться странным, но я разбираюсь. Сам не ношу такие, конечно. Но качество ткани издалека могу определить. Дорогая или дешевая. Врожденное, что ли. И то, насколько идет человеку то, что на нем надето. И что бы ему пошло.
Так вот, этому пижону идет. Но все же слишком вызывающе. И явно не в России это куплено. Все ясно, мажор. Директрису порадовали его папочка с мамочкой явно не только георгинами. Эти джины с наклейками на заднице и какая-то вся из себя зеленоватая рубашечка с коротким рукавом, с каким-то загадочным шевроном.
Нет, мама, только не это, блин! Ну чем я провинился? Почему ко мне? Вон посади к Брагину, он тоже один сидит! Да и вообще класс у нас небольшой остался после девятого. Мне еще этого пижона не хватало! И рожа у него та еще. На ней же все понты мира написаны! Ну ладно, выразимся, как Дюма — все высокомерие мира. И еще что-то. Пока не могу определить.
Пижон порывистым движением оказывается рядом за столом, вываливает из сумки, тоже какой-то явно не отечественной кожи, ежедневник (можно подумать!) и ручку и оборачивается ко мне.
— Вот черт, а ты, видать, последний из могикан! — Он тыкает ручкой в мой значок на лацкане пиджака. — У вас что, еще все эти структуры действуют? Вот я попал. Правда, что ли?
Началось.
— Нет, — отвечаю сквозь зубы. И добавляю несусветную, ну правда, глупость. — Это мой личный выбор.
И тут этот придурок начинает тихо ржать. И смотрит. Прямо уставился мне в глаза, и я поневоле отмечаю, что ресницы у него неприлично длинные. И глаза зеленые.
Он меня уже заранее бесит. Это первый и последний урок, когда мы сидим за одним столом, пусть я повешусь.
— А как зовут-то тебя, Чингачгук? — продолжается веселиться пижон.
— Артур, — говорю я, совершая еще одну ошибку. Надо было его просто послать.
Парень сгибается пополам от смеха.
Я делаю вид, что слушаю, что вещает мама. Даже пытаюсь что-то записать в тетрадь про гепатит С, «очень опасный».
— Ты, видать, редкий экземпляр, Артур, — говорит пижон и внезапно протягивает мне руку. — Я Имс.
— Что? — ошеломленно говорю я, и он снова ржет и на момент стискивает ладонью мою ладонь. Рука у него горячая до невозможности.
— Да уж, встретились два одиночества, — непонятно говорит он, и тут наконец-то звенит звонок.
В перемену парень со страннейшим именем исчезает, будто его и не было, и я облегченно вздыхаю.
Но когда мы устраиваемся в другом классе — кстати, ооочень просторном, там столов втрое больше, чем нас, — этот пижон снова садится рядом со мной. Как ни в чем не бывало.
Я вздергиваю бровь и смотрю на него. Я умею, знаю. Но на него это не действует.
— Я же сразу вкурил, что ты отличник, — шепчет он и широко, от уха до уха, лыбится. У него очень белые, но смешно неровные зубы. — А мне надо закончить год без троек. Понимаешь, папаша кое-что пообещал. Так что, Артур, будем жить дружно.
Мне хочется выругаться вслух.

Имс

Вау. Не, не так. ВАУ. И это мой первый день в новой школе. В общем, пока не в курсе, как мне это все.
Ну, выглядит, конечно, охуенно — все увешаны какими-то жуткими бордовыми розочками. Или это не розочки? А, один хрен, главное — они такие ужасные, что просто умилительно. Мда. Училки тоже как розочки, одна прекраснее другой, сплошные драконихи. Директриса вообще похожа на пришельца из Alien, и улыбка у нее такая же — я вдоволь насмотрелся, когда маман ходила в начале августа записывать меня в этот притон наук.
Это предки так решили — мол, последний класс мне надо отучиться в простой советской школе. Простой, понятное дело, ее можно назвать только с точки зрения моих родителей. А так-то — одна из лучших московских школ, бла-бла-бла. Это тетка долго заливала маман — маман слушала с раскрытым ртом, и в итоге они постановили сдать меня сюда.
Мне похуй, честное слово. Сказали, надо отечественный аттестат — ладно, сделаем. Не очень понятно, чего они так трепыхаются, если и так понятно, что проблем с поступлением не будет — отец этого не допустит, а то ж не комильфо! Дети атташе по культуре не служат в армии, какого хрена корчить передо мной педагогические рожи? Ну, fine, иногда предкам охота поиграться в правильных родителей — да говно вопрос, я могу и подыграть.
Да и грех жаловаться — в конце концов, вышло охуенно: родители в Штатах, а я тут на попечении тетки, материной сестры. Это чудно, на самом деле. Тамара у нас — царица, тьфу, блядь, певица. Ну, в смысле — она в театре Оперетты поет, богема, короче. С Тамарой у нас все отлично: мы играем в тетушку и племянника. Она делает строгое лицо раз в неделю, когда приезжает меня проведать, и строгий голос по вечерам, когда звонит спросить, все ли у меня о’кей. Не вопрос. Я такой весь положительный, что смешно самому.
Тамара не дура, отнюдь, но, как выражается маман, у нее ветер в голове. Тамаре 28, и если бы спросили меня, я бы сказал — не только в голове. Но, в общем, это не мое дело. Я подозреваю, что Тамара по моему поводу тоже имеет отдельное мнение, во всяком случае, она не стесняется иногда таскать меня по своим вечеринкам, и у нас есть нечто вроде молчаливого уговора. Уговор такой — родители за границей должны жить спокойно и не нервничать.
Ну вот они и не нервничают. Мы бодры и веселы и рапортуем об успехах, как колхозники о несметных урожаях.
Кстати, здесь жуткое телевидение.

Ладно. Теперь опять про школу. Это, дамы и господа, экспириенс, точно вам говорю.
Я сегодня первый раз за много лет увидел девочку с бантом на голове. Просто охуенно, вот честно, у меня даже дар речи пропал на какое-то время.
А также запершило в горле, помутилось в голове и замелькало в глазах.
Короче, пошел я поискать уголок, чтобы перекурить. Захожу за угол и вижу чудную компанию таких же страждущих. Отлично! Пачка «Данхилла», и мы уже друзья. Ничего так народ оказался, не совсем дремучие, как они тут выживают без MTV и нормальных магазинов? Мрак.
В общем, пока то да се, выясняется, что я опаздываю на урок. Бегу, втискиваюсь в класс — там уже все началось, биология, упс. Сорри.
Тетенька за столом вроде ничего, не драконица — я улыбаюсь, и она улыбается мне в ответ. Ну да, весь педколлектив уже в курсе, что я бедный сиротка, без родителей, трудящихся на благо Родины где-то за ее пределами. Я все это к тому, что никто меня не отчитывает и, кстати, не заставляет встать перед классом и представляться, как это сделали бы в нашей школе. Ну, то есть в Штатах, наша школа — это теперь вот это.
Училку зовут Лидия Владимировна, и она мановением руки посылает меня за четвертую в ряду парту. Там уже сидит какое-то чудо.
Чудно. У парня такое лицо, будто его вчера откопали из вечной мерзлоты, и он еще не совсем оттаял. Боже, еще и комсомольский значок! Охуеть, дамы и товарищи!
Хотя что это я! Это чудно, ну правда! Наверняка отличник! То, что надо. Прекрасно, о да! Дай мне этот день, дай мне эту ночь, дай мне хоть один шанс, и ты поймешь, я то, что надо! Парам-парам-парам! И все будет охуенно, мы подружимся, и аттестат с пятерками и четверками у меня в кармане. Тру-ля-ля. Нда.
Энтузиазма в его глазах вовсе нет, когда я делюсь с ним этим обалденным планом на втором уроке, сразу после перекура. Круг любителей травиться американским куревом за углом становится шире и дружнее, однако Артура там не видно. Ну да, он же комсомолец.
Я фигею, дорогая редакция! Это точно чудом сохранившийся осколок прошлого. Он даже в форме, весь такой утянутый и синий. И все еще замороженный. Он смотрит на меня краем глаза так, что я немедленно должен почувствовать себя вульгарной отрыжкой империализма, но нет. Сорри, Артур, не выйдет — я чувствую себя прекрасно, все складывается просто офигенно. Мне нравится соревноваться, и я люблю, когда меня обожают. Так что будем дружить. Точно.
Когда заканчивается последний урок, я забрасываю в сумку ежедневник и ручку, вынимаю сигаретку и говорю ему:
— Артур, дорогой, не переживай! Не успеешь оглянуться, и я тебе понравлюсь, точно тебе говорю! Так всегда бывает, так что расслабься и получай удовольствие, — и улыбаюсь.
Ужас, какой он нервный, оказывается! Эй парень, куда ты?! Блин, даже стул уронил!
Боже, странные они тут, на Родине-то.

Артур

Так, я подозреваю, директрису нашу либо отчитали в верхах, либо, наоборот, посулили внеочередное финансирование, ибо уже со второго сентября в школе началась какая-то невообразимая движуха.
Осколки совета дружины и прочих бывших ячеек, теперь они назывались Общественным комитетом (весьма находчиво, как сказал бы Шико), ваяли такой активистский план, что даже мне сделалось страшно. Половина класса будет прогуливать две трети года, при таких-то планах. Громадье, в общем. Теперь мы как старшеклассники обязаны дежурить не только у входа школы, но и на лестницах, и на кой-то черт у дверей учительской (боятся они забастовки и нападения, что ли, понять не могу?), и, разумеется, у столовой. Ну, у столовой — стратегический ход, там вечно малышня носится, как камикадзе, сколько было разбитых лбов на этом дебильном пороге. Лучше бы попросили Полигона убрать порог, ведь он же трудовик, в конце концов, а не только алкоголик. Почему Полигон? Потому что лысый. Не спрашивайте, где логическая связь, это же школа.
Ладно, мое дежурство вроде только через неделю. Но я просто глазам своим не верю, глядя на дальнейший план общественной работы, к организации которой меня, конечно же, тоже привлекли: как же — отличник, сын учительницы, активист по жизни, носит комсомольский значок…
У меня такое впечатление, что я все десять лет в каком- то общественном рабстве. Сначала были октябрятские звездочки, и я, конечно, был командиром. В звездочке набралось шестеро блестящих троечников, и с каждым я занимался по вечерам дома, чтобы «подтянуть». Это в третьем-то классе! Потом сбор макулатуры, сбор металлолома, сбор подписей за мир. Что такое сбор подписей за мир? Это чудесная задумка. Достойная описания Аверченко, мне кажется. В третьем классе малышне раздавали тетрадные развороты, рисовали на титульного листе корявого голубя и внушали ходить по квартирам всего района! «Распишитесь за мир!» Теперь до меня доходит: сказать, что это было опасно значит не сказать ничего. Я помню, иногда нам двери таакие кадры открывали! А мы жутко велись на обещания послать эти листики с каракулями Саманте Смит. Да чего мы Саманте Смит только не высылали! Вряд ли она была такой фанатичной любительницей шоколадных конфет «Мишка» и вязаных носков!
Потом я был знаменосцем. Стоял со знаменем у Вечного огня, у бесчисленных памятников Ленину, у трибун на октябрьских и первомайских демонстрациях. Одно время мне стало казаться, что я сроднился с этим знаменем. Хотя тогда это не казалось какой-то нагрузкой, наоборот, я был страшно горд. Хоть какая-то идеология, еще раз повторяю.
Нет, для меня мир не разрушился. Для папы — да. Семья тоже начала рушиться, родители друг с другом не разговаривают теперь. И денег не стало, и льгот прошлых, да и вообще, не привыкли родители так жить. И все же папа был слишком мелкой шишкой в прошлом, чтобы нормально уцепиться в настоящем. Это-то его и бесило.
Теперь я просто пытаюсь сопротивляться хаосу. Нет, я не слушаю «Интернационал». Я читаю Монтеня. При звуках голоса Шатунова у меня начинается зубная боль. Ему наш класс тоже что-то там посылал, он ведь сиротку из себя строит. Ну, не класс, конечно, а сердобольные наши девчонки, обрыдавшиеся над его горькой судьбой.
Но сейчас??? Что за идиотизм — сейчас собирать макулатуру? Ну ладно, хоть догадались не двинуть советские лозунги, на этот раз девиз — «Спасем леса». Мы должны будем курировать сбор никому не нужных книжек малышней из четвертого класса. А хотя — есть идея. У нас так много дома биографий советских деятелей, которые папа еще нежно лелеет... Одна из трех комнат практически полностью ими завалена. Не думаю, что биография Берии так ценна для гуманного человечества. Пусть лучше за счет нее «спасутся леса».
И когда эта легендарная акция? Боже, с этой среды начинается. Да, именно об этом нам сейчас вещает Полкан, наш классный руководитель и физик по совместительству. Вообще-то он мечтал преподавать философию в университете, но как-то не сложилось. Поэтому из его уроков физики никто не помнит абсолютно ничего. Зато все мы отлично помним сентенции типа: «Теория о вложенных мирах говорит нам, что, возможно, наша Вселенная находится в хвосте гигантского звездного ишака...» Или, к примеру, реакция на вопрос: «Павел Григорьевич, а какая это страница в учебнике?» «Какая страница? Лизни ее, вот и узнаешь, какая она». И уж точно все выучили этот трюк, когда он внезапно коварной коброй кидается к одному из нас на контрольной и зловеще шепчет в затылок: «Поторопись, Петров! Начинается середина конца урока!»
А, неет, мой сосед, кажется, не знает этого фокуса. Полкану удалось его единственного напугать таким образом. Он прямо подскочил, услышав шипение физика за плечом, и громко выругался. По-английски!!! Вот пижон.
Ну а потом на меня глянули такие ошарашенные зеленые глаза, что я закусил губы. Чтобы не заржать в голос. Бедный, бедный сын дипломатов. Понимаю, для приличия нужен советский аттестат. Но я так и вижу сеанс НЛП от нашей директрисы, которая внушала его мамочке или папочке, что наша школа — одна из лучших в столице. Такой фасад, такие декорации. Кстати, столовую ремонтируют сейчас, видимо, в том числе за счет взноса семьи Имса.
У него явно расхождения в представлениях. О, сударь, вас ждет еще урок истории! И вот там вы все поймете. И, возможно, смените школу. Хотя нет, конечно, это мечты. Не будет он менять школы, аттестат ему для галочки, у него уже все подмазано, где нужно, уверен. Вот только удивляется он действительно смешно.
Имс наклоняется ко мне, и я чувствую запах апельсиновой жвачки и сигарет.
— Это нормально, Арти? — спрашивает он меня. — Он всегда такой?
— Нормально, — злорадно киваю я, и вдруг меня подкидывает. Как он меня назвал? Это что, уменьшительно-ласкательное? Англизированное? Черт.
Ладно, пропустим.
Арти. Дьявол побери.

Имс

Блядь, физик меня чуть не довел до истерики. Да он псих, самый натуральный! Подкрался к парню, который сидит от меня через проход и как зашипит ему в ухо: «Середина конца урока!» Пиздец, думал, сдохну!
Сосед мой по парте, отличник и комсомолец Артур, делает безразличное лицо, но стебется, видно же. Как это он не начал в голос ржать, когда я на стуле подпрыгнул от шипения физика, не знаю. Я б смеялся, еще бы. Артур не знает, то ли ему со мной все-таки подружиться, то ли начать всерьез ненавидеть — он все время косится на меня, рассматривает, когда думает, что я не вижу.
Ну смотри, смотри. Мне не жалко.
Следующий урок у нас — английский. Какого черта мне туда идти, я не понимаю, но в школе нет других иностранных, а мне нужна оценка. Ладно. Иду.
Ух ты, училку что, только вчера из института выпустили? Похоже, что да. Ну, проблем не будет, точно.
— Sit down, — говорит она. Все садятся с грохотом и бряками.
— Hello, ma'am, how are you doing? — спрашиваю я. Ну надо же сразу все расставить по местам.
— Оh, you should be that pretty boy from USA? — мило! Точно, с англичанкой проблем не будет. — The one without parents?
— Sure, that’s me. Rumor from the teacher-room, isn't it? — спрашиваю я с улыбкой и подхожу к доске. Маман учит меня быть джентльменом, доска вся исчеркана мелом, а англичанка — Мария Петровна — крошечная, как дюймовочка.
— Of course, people talk, you’d better not to take it to heart.
— Who said I take it seriously? — спрашиваю я ее с улыбкой.
Мне нравится англичанка, и я очевидно нравлюсь ей — приятно ведь поговорить нормально, а не вдалбливать в головы старшеклассников спряжение глагола to be.
— You’ve a beautiful accent, british?
— Yeah, a couple of years in London as a kid.
— I really do envy you, — говорит Мария Петровна, и в этот момент раздается грохот.
Вот уж не думал, что Артур такой неловкий! Все его учебники высыпались из сумки, и теперь он сидит красный, как вареный лангуст. Ну надо же, как его перекосило, просто прелесть! Что, милый, небось, был лучшим в классе по английскому? Вот незадача-то — мне смешно. Да я не горжусь, нет. Чем там гордиться? Тем, что меня таскали из страны в страну? Из школы в школу? Что мне пришлось чуть ли не с детского сада выработать в себе умение вписываться в любую обстановку? Ну да, я говорю по-английски, может, даже лучше, чем по-русски, но это глупо — это как гордиться тем, что у тебя красивой формы уши, или рот, или плечи. Херня, короче.
Кстати, у Артура красивые уши — и это невозможно не заметить, потому что они рдеют, как флаги на параде. Прелестно, ну право слово.
Дальше я тошнюсь: Мария Петровна начинает по очереди опрашивать остальных по топику «Как я провел каникулы», и все что-то бубнят невразумительное.
— А ты что делал в каникулы? — спрашиваю я Артура и пихаю его слегка локтем. Он дергается, как от тока, и опять роняет ручку. И лезет под парту.
Волосы у него завиваются колечками на шее. Прикольно. Зачем я пытаюсь зацепить одно из колечек указательным пальцем, не знаю. Ну вот захотелось, и что дальше?
А дальше Артур выныривает из-под парты и толкает меня изо всей силы в плечо так, что я чуть не падаю со стула. Ну и ну, вот нервный!
— Ты всегда такой горячий? — спрашиваю я.
Чего такого-то? Артур смотрит на меня так, будто сейчас удушит.
Напряженный момент («Сейчас они подерутся!», — слышу я голос кого-то из девочек) разрушает Мария Петровна.
— What is going on here? Boys, please leave! — велит она и добавляет уже по-русски: — Отправляйтесь-ка дежурить к главному входу, я совсем забыла, что меня просили послать кого-то туда. А то вы мне тут весь урок сорвете!
Это что еще за новость? Как это — дежурить? И что там делать?
Бреду за Артуром, он несется, как яхта под всеми парусами. Уши красные.
— Арти, погоди! — ною я. Ну хоть бы объяснил, что делать-то надо?

У входа в школу сидит бабка. Бабка недовольная — оказывается, мы должны были явиться еще перед уроком. У бабки жуткое цинковое ведро, синий халат и скверный характер. Обругав нас, бабка добреет и пропадает с концами. Полная тишина, только из столовой слышится далекий перезвон посуды.
— Арти? — Он опять смотрит на меня так, как будто я пятно на его начищенном ботинке. Не, ну забавный же! — Слушай, а можно я покурю, а? Все равно никто ж не видит.
Артур тут же забывает о том, что дулся, и начинает повествовать о том, что мы выполняем важное поручение, что мы должны демонстрировать пример младшеклассникам и что-то такое же занудное еще — я не слушаю. Он смешно хмурит лоб и шевелит бровями, и это полностью отвлекает мое внимание.
Я потихоньку открываю дверь, не сводя взгляда с Артура, — он продолжает вдохновенно вещать. Так что мы оказываемся уже на школьном крыльце. Охуенно, никого нет, и можно спокойно покурить, нарушая все основы местной морали — прямо на крыльце. Я прикуриваю сигарету, зажимаю ее губами, Артур замолкает и таращится на меня.
Он что, совсем дикий? Не видел никогда вблизи, как люди курят? Да не может быть.
На улице зябко, сентябрь в Москве какой-то совсем не теплый. Дует влажный ветер, и деревья шуршат листьями так, будто сейчас сорвутся с места и полетят стаей по небу. Красиво.
Артуру явно холодно — в одном этом узеньком пиджачке на тоненькую рубашку — да парень сейчас начнет зубами стучать. Ну вот, точно! Он сжимает челюсти так, что сейчас зубы раскрошатся! Снимаю куртку и натягиваю ему на плечи.
— Замерз? — спрашиваю.
— Ага, — отвечает он, как нормальный человек, и улыбается мне — тоже нормально. Не ухмыляясь и без ехидства.
И у него на щеках — ямочки. Их хочется потрогать, как и колечки на затылке.
Блядь.
Да что со мной?

Артур

Нет, он не только пижон, он еще и немного не в себе, как мне кажется. Ну, не знаю, может быть, за границей принято так общаться, надо же сделать скидку на то, что он за бугром жил долго. Сегодня нашим парням рассказывал, как учил негров списывать, а когда их компанию запалили, то никого не сдал, и тогда негритосы посчитали его «своим». Наши внимали, как, честное слово, овцы — пастуху. Или волку — красные шапочки. Ну вот же, черт побери, новый идол. И никаких бюстов Маркса не надо. Появляется парень в куртке а-ля Том Круз в «Лучшем стрелке», в иностранных лейблах, с импортными сигаретами, и все идут за ним, как привязанные. Я не говорю про женскую половину класса. Все, абсолютно все капают слюной. Даже самые вялые ботанички. Даже наша полудурочная Лизочка в очках на завязочках и бабушкиных сарафанах из фланели.
Да что там Лизочка, я глазам своим не поверил, наблюдая сегодня реакцию на Имса Марии Петровны. Ну разумеется, ей же всего еще 26-27. А Имс выглядит явно старше своего возраста. Да и ведет себя... вооот, в том и дело. Ведет себя как... как взрослый. Как мужчина. Заигрывает, точно. Ну ладно он, но она — где же устойчивая мораль педагога? Ладно, ходить на уроки в джинсах, причем обтягивающих джинсах — и они тоже явно не в России сделаны, и куплены не в магазине, не хочу представлять, как англичанка бегает по черным рынкам и меряет штаны в палатках у армян. Но, блин, флиртовать с учеником! Пусть даже в старших классах! Хотя мне-то все равно, пусть хоть целуются. Нет, блин, мне все же не все равно!!!
Дьявол, ловлю себя на том, что таращусь на Имса и англичанку во все глаза и во все уши слушаю их быстрый щебет, да просто воркование, чего уж там, скажу как есть. У Имса едва заметная странность в произношении, как в русском, так и в английском, и Мария Петровна (держу пари, про себя он ее уже Машенькой называет) спрашивает про британский акцент. Да, я понимаю, о чем они там трещат, язык мне легко дается. Но, конечно, до такого раскованного изящества, с каким чешет Имс, мне далеко. Все-таки естественная среда обитания. Имс даже по-русски иногда предложения строит... не совсем по-русски. Порядок слов немного другой. Не очень заметно, если не вслушиваться. Ну а я уже, видимо, вслушивался.
Чертовы учебники! Ну вот. Теперь на меня все таращатся. И, конечно, я краснею. Черт. Это нелепо — каждый раз так пылать. Мне стыдно, я злюсь, и еще больше краснею. Да что ж такое- то!
А дальше мне просто неловко рассказывать. Этот... Имс потрепал меня по затылку. Почти по шее. Ну как — потрепал. Почти погладил. Я вообще не могу определить, что это было. И главное — зачем. Зачем?!
«Ты всегда такой горячий?»
И тут я понял: что-то не то. Какая-то пошлость в этом во всем. Провокация? Да нет, не похоже. «Горячий». Да мне никто в жизни такого не говорил, обо мне никто в жизни такого не говорил. Я вообще не сталкивался с пошлостями, слава богу. У меня щеки словно теркой продрало.

Мария Петровна выперла нас дежурить. Правда, без всякой злости. Она вообще не злая. По сути, молоденькая хорошенькая девчонка. И тут меня словно опять кипятком обдало. Наверное, «горячая», по определению Имса. Ну, была бы с Имсом. Думаю, не отказалась бы.
Ведь он... у него на роже написано, что все уже было, и не один раз. Написано в глазах и на губах. Да даже курит он как-то... бабушка говорила про таких: герой-любовник. Сейчас, конечно, другие определения, но это такой типаж — во всех фильмах именно на таких парней девки вешаются гроздьями. Да что фильмы, достаточно посмотреть на наш класс. И вообще, Артур, хватит уже думать о ерунде и особенно пялиться. Ну вот ты-то куда? В друзья намылился, со своим комсомольским значком и вечной наклейкой «ненормальный ботаник»?
Все же не очень гуманно запрещать дежурить в верхней одежде. Как говорит реклама, имидж — ничто, жажда — все. В данном случае не жажда, а тепло. Очень холодно. Как в ноябре.
И тут этот тип, зажав в зубах сигарету, — мачо просто — снимает с себя широким жестом куртку и накидывает мне ее на плечи. И смотрит. Серьезно так, без подстеба, вроде бы. Что, неужели искренний порыв? Первым делом я не могу сдержаться и улыбаюсь, как идиот.
Но потом до меня доходит. Что все это как-то не так. Неправильно. Вернее, у меня как раз ощущение, что правильно, очень правильно, но я знаю, что со стороны это как-то выглядит... подозрительно. И даже не знаю точно, почему. Я, в его куртке на плечах, на крыльце школы. Еще бы обнял. Черт.
Я медленно снимаю куртку, не в силах совсем уж спрятать сожаление, и протягиваю ее обратно.
— Не надо, Имс.
Такое странное имя. Такие странные глаза. И такое странное чувство в груди, когда он провожает меня взглядом. Долго, пока я не заворачиваю за угол школы. Мне надо побыть одному.

Имс

Суббота. Странный предмет под названием НВП. Полигон (это так зовут учителя, и мне кажется, что в этом есть какой-то глубинный смысл) раздал пять противогазов и велел примерять их попарно. Охуеть.
Чтобы не смущать соседа, разглядываю одноклассниц. Они ничего так себе — разнообразные. Даже включая пугливое нечто в очках, черт, никак не могу запомнить всех имен. Нечто снимает очки и смотрит на меня бессмысленным взглядом — хочется рыдать. Боже мой, у этого существа вообще есть мать? Что это? Вот эти тряпки? Это что — одежда? Какой-то эпик пиздец это, а не одежда.
— Тебя как зовут, милая? — спрашиваю я, наклонившись через проход. В ответ раздается бульканье и сипение. Нда. Как тут все запущено.
В этот момент кто-то скребется в дверь класса: завуч. Полигон исчезает в коридоре. Ну что ж, вполне подходящий момент.
— Пипл, — говорю я громко.
Все перестают воевать с пятью противогазами и друг с другом и смотрят на меня. Что уж там, я люблю публику. Откашливаюсь и откидываюсь на неудобном сиденье.
— Хочу влиться в коллектив по-нормальному, — анонсирую я. — В связи с этим предлагаю всем нам познакомиться поближе вечером в воскресенье, at my place, в шесть. Милая, тебя это тоже касается, — добавляю я тише, адресуясь к недоразумению через проход. Без очков ей лучше. Ее б переодеть, вообще бы было чудно. Ну или раздеть.
Народ бурлит. Недоразумение открывает рот и так и сидит.
— Дружочек, тебя как зовут-то? — спрашиваю я нежно. Еще испугается, не дай бог, с такими надо как с дикими животными — осторожно.
— Ли-иза, — она еще и заикается! О боже мой! Ладно. Все должны быть счастливы, даже страшилки. Хотя нет, у страшилки чудная улыбка. Ну и слава богу.
— Придешь?
— Я спрошу у бабушки, — умирающим голосом шепчет она.
— Приходи, зайка, — говорю я тихо, — но бабушку не надо. Вдруг инфаркт?
Чудище кивает, будто я ее месмеризовал. Остальные бурлят — спрашивают, что принести и будет ли кто-то из взрослых. Что за хуйня, какие еще взрослые? Тетку я уже предупредил. Тамара сказала, что даже не будет звонить в выходные — у нее в воскресенье в театре какая-то презентация, и ей не до меня и моих милых детских развлечений.
Охуенная у меня тетка, надо признать.
За спиной у меня сопят и хрюкают. Наш вождь, очевидно, уже нацепил захваченный противогаз. Поворачиваюсь.
Блядь!!! Ну это невыносимо! Сквозь круглые линзы противогаза я вижу вытаращенные глаза — да ему же сейчас будет дурно, что ж он делает-то! Хватаю идиота за шею и тяну противогаз с головы. В ответ мне несутся какие-то невнятные, но явно негативные фразы. Впрочем, разобрать ничего невозможно, и я реально пугаюсь: он же задохнется! Безумству храбрых поем мы чего-то там! Идиот.
Наконец противогаз сдернут, и с ним, очень похоже, сколько-то мягких темно- каштановых волос. Опять имею счастье лицезреть красную рожу и возмущенные глаза нашего отличника. Интересно, за ним вообще кто-нибудь следит? У парня явная страсть к мазохизму! Сначала он настойчиво пытается замерзнуть, гордым жестом швыряя мне куртку, теперь вот — задыхается в противогазе. Умереть не встать.
Артур сидит с открытым ртом и глотает воздух, и я не могу оторваться от этого зрелища. Хорошо хоть, мы тут на последней парте, и народ слишком увлечен обсуждением предстоящей вечеринки, так что на нас никто не смотрит.
— Ты вообще в своем уме? — спрашиваю я и убираю ему волосы за ухо, которые настойчиво лезут ему в глаза, и он все пытается сдуть их со лба и одновременно дышать.
— Что ты лезешь? — шипит он на меня.
Ну просто гремучая змея — сейчас просто лопнет. Блин, это что-то ненормальное, нельзя быть таким прикольным.
— Да я думал, ты сейчас задохнешься! — отвечаю я изумленно. Что так бросаться-то?
— Убери руки!
— Спокойно, я тебя и не трогал! — отвечаю я.
Это, конечно, не совсем правда, но ладно уж, можно списать на стресс. Я же беспокоюсь! И вообще, Артур — мой счастливый билет к аттестату без троек. Только очень нервный билет, надо с этим что-то делать.
— Придешь вечером? — спрашиваю я нейтрально.
— Куда еще?
— Блин, Артур! Ты вообще слышал, что я сказал?
— Нет, — отвечает он мне высокомерно и делает опять вот эту штуку — с бровью. — Я был занят заданием, в отличие от всех остальных бездельников.
Мило. Ну ладно.
— Завтра вечером я устраиваю вечеринку, — объясняю я ему, как отсталому члену общества. — Чтобы лучше познакомиться. Ты придешь?
— Что еще за вечеринка? — бровь так и застыла посередине лба. Приклеилась, не иначе. Да вообще, что за идиотский вопрос? Кстати, отдышаться он никак не может, облизывает губы и хватает воздух открытым ртом, как рыба, которую вытащили из воды.
Смотреть мне на это тяжело, так что лучше отвернуться.
Тоже не лучшее решение — с другой стороны прохода между партами на меня взирают круглые глаза Лизы. Похоже, девушка так и застыла в той позе, в какой была, когда мы говорили несколько минут назад.
Паноптикум. Музей мадам Тюссо. Охуеть.
Отворачиваюсь.
Лучше смотреть на Артура, он опять — красный. Блин, почему мне это так нравится?
Подумаю об этом потом, после уроков. Или — не подумаю.
— Так что, придешь или нет? — говорю я грубо. Блядь, что за кривлянья! Ну как девчонка!
— Я подумаю, — отвечает он мне и опять тянет на башку противогаз. Да и похуй, тоже мне, звезда экрана.
В этот момент в класс возвращается Полигон, и дискуссию приходится закрыть.
Да и пожалуйста, народу в квартиру и так набьется под завязку, я ж еще утром всю тусовку из угла для курения пригласил, так что скучно не будет.
А потом — все ж нажрутся, как же иначе. Блядь. Надо заранее приготовить музыку. Ну и пожрать, придется топать в магазин. В это время мне прилетает записочка — от местной красотки Боровиковой, с предложением помочь с приготовлением закуски. Вот это дело! Пишу ответ. Артур воюет с противогазом, да так, что мне приходится ютиться на самом краю стола, даже писать неудобно.

Хочу отдать должное классикам русской литературы. Они — гении и рупоры жизненной правды. По крайней мере, в той ее части, где речь идет о том, что есть женщины в русских селеньях.
Как это верно!
Это я к тому, что в пять часов вечера в воскресенье в мои апартаменты на Баррикадной являются Боровикова, Вика Заречная, тормознутая, как все блондинки, чтобы не сказать хуже, и — чудо в перьях под названием Лиза.
Дамы приперли с собой кучу жратвы: нечто апоплексического цвета под названием «винегрет» (лично я всегда думал, что это название соуса), упакованные в фольгу котлеты и какие-то подозрительные банки под названием «печень трески».
Слушайте, это страшно. Когда я узрел все это на столе, у меня было ощущение, что я внутри картины Энди Уорхолла.
А Лиза — просто сокровище. Ну, то есть, ее бабушка, которая прислала корзину (вы только вдумайтесь — корзину!)пирожков!
Я не ем пирожки, но, блядь, маман воспитала меня джентльменом. И в этом качестве, даже несмотря на угрозу отравления, я ем пирожок.
Слава богу, прекрасные девы шлют меня за картошкой. Ну, я даже прямо не знаю, что сказать! Где хоть ее дают? То есть я знаю, как она выглядит — когда ее привозит тетка на своей машинке. Это происходит так: тетка приезжает за мной, мотивируя это тем, что «нечего такому лбу сидеть на хрупкой шее молодой девушки», мы едем на Киевский рынок, тетка чарует там местных грузин и прочих деятелей с жарким взглядом, а я тупо таскаю за ней сумки. Потом я тащу это дело к себе в квартиру, пьем с теткой кофе, при этом она обычно пару раз чуть не сжигает себе руку о мою сигарету — любит размахивать руками, актриса-то наша. Потом тетка обычно отчаливает. Готовить она умеет, но ей обычно лень, так что приходится самому.
Я умею. А что делать — знали бы вы моих родителей. Маман считает, что главное в жизни — культурный уровень. А еда дело второстепенное. Так что я как-то быстро освоил это дело. Теперь я даже могу вести небанальные беседы на тему haut cuisine.
Родители гордятся. Я произвожу невъебенное впечатление на их приятелей. Отец как-то даже возил маму и меня в Париж летом. Маму он водил по магазинам и музеям, а меня сдали на месячные кулинарные курсы.
Было прикольно.
Попутно я наконец-то выяснил на практике, что имеют в виду под французским поцелуем. Мадам, проводившая занятия по кондитерскому мастерству, была … нууу… <