Глава 22 Здесь и сейчас

Глава 22 Здесь и сейчас

В чернильной глубине озера шагах в пяти от них плеснула крупная рыба, и Джиад некстати подумалось, что затеянная Каррасом рыбалка непременно удастся.

– Нет уж, – с мягкой опасной ласковостью сказал наемник, упираясь ладонями в ствол по обе стороны от ее плеч. – Если дело не в обиде, так в чем?

Он стоял, удерживая ее без прикосновений, одной лишь своей близостью, то ли поймав в ловушку, то ли, напротив, заслонив от всего мира. И Джиад, уговаривая себя, что вот-вот соберется с силами и оттолкнет, замерла, дыша едва уловимым мужским запахом: чистюля алахасец дня не мог выдержать, чтоб не искупаться и не сменить белье, так что пах не потом, а собой самим, и от этого аромата голову сносило.

– Хватит, – сказала она отчаянно, хотя хотелось как раз наоборот: чтобы не отпускал, а еще лучше – прижал плотнее, всем телом… – Лилайн, я… уйду. Завтра же. Прости… Так лучше будет. Да отпусти же ты…

– Отпустить? – тем же непонятным голосом переспросил Каррас. – Обязательно. Только чуть позже, хорошо? А, ладно… Если ошибся – дашь мне потом по морде, идет?

Горячие сухие губы прижались к ее губам, ладони нежной уверенной тяжестью легли на плечи, не стискивая, не удерживая силой, а так, словно наемник поймал птицу и держит ее бережно, но крепко. Задохнувшись, Джиад невольно разжала губы и почувствовала мгновенный отклик – поцелуй Лилайна стал чуть настойчивее, а тело – ближе.

Мотнув головой, она прервала это безумие. На губах горел вкус Лилайна: душистая кислинка вина, свежесть мяты и едва уловимый оттенок дымной горечи. Только не облизываться!

– Джиад, – шепнул Каррас, выжидающе заглядывая в глаза, и в неверном лунном свете она увидела, как напряженно закаменело лицо наемника. – Джиа-а-ад…

Она сглотнула, не зная, что сказать, как объяснить, чтоб не обидеть. Напряглась всем телом, отчаянно не желая отпускать, но не в силах заставить себя снова довериться мужчине.

– Джиад, – мягко, очень мягко повторял ее имя Лилайн, не убирая совсем ладони, но оставив только легчайшее касание, будто говоря языком тела: «Я здесь. Я не держу тебя, но я здесь, рядом». – Джиад, все хорошо…

«Нет, – хотела ответить она. – Ничего нет хорошего и быть не может. Но это не твоя вина. Просто я не могу сказать, что чувствую себя такой грязной… И сколько ни отмывайся в озере, пока кожа не заскрипит, – никакого толку, потому что эта грязь внутри».

Так ни на что и не решившись, Джиад все-таки неосторожно облизала губы, по вспыхнувшему блеску в глазах Лилайна поняв, что делать этого не стоило, если она не хочет немедленного продолжения поцелуя. Но вместо того, чтоб опять потянуться к ее рту, Лилайн чуть повернулся и коснулся щеки. Задержался, грея дыханием, оторвался и опять коснулся, провел губами выше к виску… Снова тихо и спокойно сказал:

– Джиад…

Провел ладонями по ее рукам вниз, обнял, заставляя оторваться от спасительного дерева, и снова поцеловал: едва касаясь, позволяя самой выбрать, хочет ли она отвечать, и тут же отпуская. Замерев в кольце сильных рук, Джиад ответила, сначала неуверенно, потом все больше согреваясь теплом чужого желания. Качнулась вперед на какой-то крошечный шаг, вдохнула сырой ночной воздух, после губ Лилайна обжигающий холодом, провела языком по нижней губе, пробуя послевкусие, как от дорогого вина.

Наверное, если бы он говорил еще хоть что-нибудь, кроме ее имени, обещая не обидеть, успокаивая самим звуком голоса, ей было бы легче. А может, и нет. Даже наверняка нет. Потому что словам она больше не верила, слишком много их было – и все лгали. Но Каррас больше не говорил ничего. Он осторожными медленными движениями гладил ее спину и плечи, целовал щеки и шею, касаясь губами легко, уверенно. И Джиад в отчаянии понимала, что решать придется ей. Через страх близости, через глубоко спрятавшейся стыд и неуверенность – оказывается, она только думала, что изжила их, смыла с души, как в море оттирала следы насилия с тела. Лилайн предлагал, а не требовал, просил, а не заставлял, и слова ему сейчас были не нужны: хватало этих томительно медленных касаний, чтобы сказать молча: «Не бойся, я жду».

Зажмурившись, она глубоко вдохнула, невольно втянув запах его кожи и волос, терпкий горячий запах мужского тела, и так же глубоко выдохнула. Это было, как в первый раз прыгнуть со скалы, держась за прочную веревку, для верности захлестнутую на поясе: вроде и надежно, но сердце замирает от жути, а надо сделать шаг. И не просто сделать, а оттолкнуться от спасительного края – в бездонное небо под ногами. Так учат не бояться высоты. И неужели она, истребившая в себе все глупые женские страхи, так и останется в плену у главного из них?

– Джиад, – снова выдохнул Лилайн, наклоняясь к ней, но не к лицу, а ниже. Скользнул губами по ее шее, задержался у ямочки между ключицами, приласкав ее кончиком языка, а потом обомлевшая Джиад раньше почувствовала, чем увидела, как наемник опускается на колени и берется за пряжку ее пояса, быстро и ловко расстегивая. Как тянет вниз штаны, на ладонь приспуская их с бедер, высвобождает рубашку…

– Лилайн? – проговорила она, почти не слыша себя.

– Чш… – отозвался Каррас. – Все хорошо. Будет только то, что ты позволишь.

Неторопливые уверенные руки распахнули на ней рубаху, сдвинули вверх нагрудную повязку…

– Лилайн… – простонала Джиад, обхватывая дерево позади себя ладонями и невольно выгибаясь навстречу горячим умелым губам. – Лил…

То, что творил Каррас, лаская обнаженные бедра, живот и ноги то быстрыми, то медленными касаниями ладоней и подушечек пальцев, разве что во сне могло присниться. Горячечном сладком сне.

Джиад замерла натянутой тетивой, едва сдерживаясь, чтоб не застонать в голос, пока наглые упругие губы и влажный язык блуждали по ее телу, прихватывая кожу то быстрыми, то медленными поцелуями. Каррас не торопился, давая ей почувствовать каждое касание, то поднимаясь назад к груди, то снова опускаясь ниже, лаская и выцеловывая, так что Джиад успела захлебнуться холодным сырым воздухом, в изнеможении мотая головой и боясь шевельнуться – вдруг сумасшедший сон закончится. И когда наемник одним упругим движением встал, снова заглянув ей в лицо совершенно бешеными сияющими глазами, невольно вздрогнула в обжигающей истоме. Потянулась навстречу, обнимая уже сама, по-настоящему, прячась на его широкой груди не то от мира вокруг, не то от себя самой.

Не выпуская ее из объятий, Каррас скинул с плеч толстую длинную куртку воловьей кожи, подбитую мехом, подхватил Джиад на руки и бережно опустил вниз. Опустился сам, опять оказавшись у ее ног, медленно и умело стянул штаны к самым щиколоткам.

На миг снова плеснуло страхом. Не тем острым, отвратительно-кислым, сжимающим нутро, как раньше, а лишь его тенью. Но и тени хватило бы, чтоб задавить только начавшее разгораться тепло желания. И Каррас, будто почувствовав это, застыл над ней, опирающейся на локоть, давая успокоиться, привыкнуть, а потом поцеловал живот, верх обнаженного бедра и снова низ живота, провел языком по границе чистой кожи и мягкого пушка… Длинно выдохнув, спустился губами ниже, безмолвно уговаривая, дразня и лаская.

Наверное, он мог добиться и другого – Джиад бы позволила. Но когда, поддаваясь уверенному мягкому нажиму, откинувшись на спину, раздвинула ноги, поставив ступни шире и чуть согнув колени, алахасец лишь наклонился еще ниже, прошелся по внутренней стороне бедра цепочкой поцелуев вверх, скользнул кончиком языка по самому нежному, сокровенному местечку – и Джиад закусила тыльный край ладони, чтобы не вскрикнуть.

– Так? – послышался снизу горячечный шепот. – Нравится?

Она тихонько всхлипнула, не в силах вымолвить ни слова. Рот наемника был раскаленным жалом, играющим с ее плотью, ласкающим, нежащим ее… Подаваясь навстречу, невольно извиваясь и двигая бедрами, она вцепилась алахасцу в плечи, стиснула их, тихонько поскуливая.

– Джиад, – оторвавшись от нее, задыхаясь, как от долгого бега, проговорил Лилайн. – Моя…

И снова опустился вниз, приникая ртом, гладя ладонями и кончиками пальцев везде, куда только мог дотянуться.

Перед глазами плавали цветные круги, Джиад понимала, изнемогая, что долго не продержится, и была до смерти благодарна за каждое мгновение, словно бесстыдные ласковые губы смывали с нее все унижения последних недель. Она и сама не представляла, что это могло так много значить – безоглядно щедрая ласка от сильного, уверенного в себе мужчины. Того, кто смотрел на нее с восхищенным вожделением, не нуждаясь в утверждении своей мужской власти силой и унижением. И это было как прохладная вода, льющаяся на ожог, Джиад даже зажмурилась от удовольствия. Принц морского народа оставил в ее теле отвращение и страх перед болью, но Торвальд сделал даже хуже: он изнасиловал ее душу. А теперь…

Горячее сладкое пламя взметнулось снизу, родившись от очередного движения ласкающего языка, поднялось вверх, заливая все тело… Вскрикнув и зажав себе рот рукой, Джиад выгнулась, обнимая Лилайна, стискивая его бедрами, потерявшись в накатывающих одна за одной упоительных судорогах. Всхлипнула и откинулась на куртку, с трудом разжимая сведенные пальцы. Лилайн, медленными движениями языка понежив ее несколько последних, самых невыносимо чудесных мгновений, привстал, двинулся вверх, садясь рядом, заглянул в лицо, спросил низким хрипловатым голосом:

– Ну что, морду бить будешь?

Вместо ответа Джиад за плечи притянула его к себе, еще неловко, словно отвыкнув, ткнулась губами в мокрые, пахнущие ее естеством и удовлетворенной страстью губы наемника, прошептала, прижимаясь и утыкаясь лицом в плечо:

– Лил…

Внутри что-то рвалось с болью и тоской, словно рушились тщательно возведенные ею самой стены вокруг сжавшегося комочка израненной души. Словно она и не жила все эти дни после побега из моря, а только ждала пробуждения, застыв в своей боли и обиде, как в черной вязкой смоле, задыхаясь в ней и не имея сил выбраться. А сейчас…

– Лил, – повторила Джиад, с отчаянием понимая, что вот она опять беззащитная и сдавшаяся на милость первому, кто отнесся к ней по-доброму. – Ох, Лилайн…

В ее бедро упиралась сдерживаемая штанами возбужденная плоть наемника, и в сознании плеснуло воспоминание, что до утра в сторожке никого не будет. Не должно быть!

– Вернемся назад, – попросила она, сглатывая тягучую слюну пересохшим ртом.

– Уверена? – хрипло спросил наемник, обнимая именно так, как мечталось несколько минут – и целую вечность – назад. – Я ведь не каменный…

– Теперь – да, уверена, – улыбнулась Джиад, подхватывая стянутые, скомканные на щиколотках штаны и возвращая их на законное место. – Что ж ты раньше не…

Она запнулась, и Лилайн хмыкнул, помогая застегнуть пояс, так что их пальцы встретились и переплелись:

– Тебе и так досталось, а тут еще я. Ты же гордая. Или ушла бы, или посчитала бы себя обязанной. Что, не так?

– Так, – тихо согласилась Джиад, борясь с желанием прижаться всем телом и удивляясь, как хорошо алахасец успел ее узнать. – Я не гордая, я просто дура. Или пойдем, или давай здесь – как хочешь.

Жадно проведя по ее спине ладонями, Каррас опять стиснул Джиад в объятиях, нежно коснулся губами щеки, потом с явным сожалением оторвался, проговорив:

– Нет уж, давай в тепло. Зря, что ли, я всех выпроваживал? Не хочу наспех, да и ты замерзнешь.

И больше до самой сторожки они не сказали ни слова.

Ночной лес остался позади, за бревенчатыми стенами и плотно закрытыми ставнями. Шелестел что-то, стучал по ставне веткой, но никто из них двоих уже не слушал. Каррас предусмотрительно накинул изнутри тяжелый засов, прежде чем повернуться к торопливо тянущей с себя куртку Джиад. Подошел, перехватил ее ладони, поднес к глазам и по очереди поцеловал каждую. С той же властной низкой хрипотцой проговорил:

– Оставь. Я сам.

Джиад скинула сапоги, чтобы можно было снять штаны, покорно замерла под раздевающими руками, только поворачиваясь, чтобы Лилайну было удобнее. Теперь уже Лилайну…

– А ты? – потянулась в ответ к наемнику, и он улыбнулся, позволяя то же самое, пока оба не остались обнаженными.

– Значит, на рыбалку всех отправил? – насмешливо спросила Джиад, любуясь золотящимся в свете догорающего очага телом алахасца. – А если вернется кто?

– Как вернется, так и погулять пойдет, – вроде в шутку, а вроде и всерьез ответил Лилайн, шагая вперед, кладя обжигающие ладони на плечи Джиад и медленно ведя ими вниз, будто обрисовывая тело.

– Да, – выдохнула Джиад, нежась в горячих ласковых руках и чувствуя, как возбуждение возвращается уже по-настоящему, надолго. – Давай уже… Хочу!

– Тогда иди ко мне, – растянул губы в хищной улыбке Каррас, глядя на нее с жадным восхищением. – Сюда…

Джиад послушно шагнула к лежанке, откровенно наслаждаясь тем, что можно отдаться на волю того, кто знает, что и как делать в постели. Слишком многие, желая быть с ней – открыто или украдкой, – предпочитали принимать ласки, а не дарить их. Каррас был другим: в нем чувствовалась спокойная уверенная властность вожака, силе которого сдаться не стыдно и до сладкой жути приятно. Редкая удача – и как раз то, что ей нужно сейчас.

– Ох, какая же ты-ы… – упоенно протянул Каррас, опять оглаживая ее всю взглядом: от загоревшихся щек до узких ступней.

Джиад, облизнув губы, встретила взгляд наемника своим, подтверждая всем существом, что хочет не меньше.

– Быстрее, – попросила снова, опускаясь на лежанку. – Ну, что тянешь?

– Вот потому и тяну, – шепнул ей Каррас на ухо, прижимаясь сбоку и гладя грудь, – что слишком долго ждал. Теперь ты моя…

Настойчивым мягким движением раздвинув ее ноги, он согнул их в коленях. Провел языком по ложбинке между холмиками груди, по очереди облизал торчащие соски, задержавшись на каждом. Джиад всхлипнула, сильнее раздвигая колени и ерзая на одеяле, понимая, как развратно и беспомощно выглядит, и чувствуя, что от этого все еще слаще и острее.

– Ты меня с ума сводишь, – хрипло сказал Каррас, возвращаясь наверх и заглядывая ей в лицо. – Девочка моя, золотая… Нет, золото – оно мягкое. А ты – как твои клинки: гибкая, холодная, тронь – порежешься. Теперь буду греть, пока не расплавишься…

Он медленно гладил от основания шеи до чувствительного местечка под коленями, ухитряясь доставать повсюду, и упоительная дрожь накатывала вслед за его ладонями, так что Джиад, извиваясь и тяжело дыша, совершенно потерялась в этом горячечном тумане.

– Хорошая моя, – снова проговорил Каррас, проведя ладонью по ее животу. – Можно?

– Да, – простонала Джиад. – Давай же! Лилайн…

И выгнулась навстречу долгожданной тяжести, снова обнимая руками и ногами, прижимаясь, раскрываясь навстречу. Она и сама не осознавала, как истосковалось тело по этой медленной тягучей силе слияния, как сладко отдаются во всем существе мерные долгие толчки. Каррас был очень осторожен, пока не убедился, что все действительно хорошо, он был даже осторожнее, чем сама Джиад, откровенно и бесстыдно подающаяся к нему, позволяя брать себя до самого конца, упиваясь каждым движением, прикосновением, вздохом…

Потом они лежали, обнявшись, и Джиад, блаженно закрыв глаза, чувствовала нежные, едва уловимые касания губ Карраса на своем лице, шее, мочке уха.

– Не жалеешь? – голосом сытого разомлевшего кота, умей коты говорить, спросил наемник.

Джиад вздохнула, прижимаясь теснее, проговорила:

– Жалею. Что раньше не позвала. Лил, как ты говоришь, дело прошлое… Для кого ты меня все-таки искал? Для Торвальда или иреназе?

– Ни для кого, – ладонь Карраса гладила ее волосы, перебирая изрядно отросшие пряди, спадающие теперь до самых плеч. – Просто услышал, что тебя ищут, и сорвался в Адорвейн. Парням сказал, что за наградой охотимся, а сам все не мог забыть, какая ты… За тот, первый раз, прости.

– Ладно, что уж, – помолчав, ответила Джиад. – И правда, дело прошлое, а мы – здесь и сейчас.

Тепло его обнаженного тела обволакивало и нежило, и впервые с того поганого вечера, когда Торвальд послал ее в таверну, Джиад почувствовала, что совершенно, полностью согрелась. Не столько телом, сколько душой. Каррас ничего не обещал, не клялся в любви, и это было самым лучшим и правильным, что он мог сделать. Просто он был рядом: готовый прикрыть спину в бою и поделиться одним на двоих плащом, спокойный, щедрый на ласку и понимающий, что, когда придет время уходить, Джиад придется уйти. Он был как утоляющее боль зелье, как надежный клинок и теплый мех – а большего Джиад и не хотела.

И поэтому она задремала, отдавшись касаниям рук, продолжающих гладить ее спину, плечи, волосы…

– Вот это да! – раздался сверху отвратительно громогласный бас Хальгунда, и Джиад напряглась всем телом, проснувшись мгновенно и сразу, как по тревоге. – Похоже, мы не ту рыбку ловили. У Лилайна улов покрупнее нашего будет.

Тяжелая ладонь Карраса придавила Джиад к постели мягко, но властно, не давая повернуться.

– Не голоси, Халь, – спокойно сказал алахасец. – И кто больше наловил?

– Дык это… – растерянно отозвался Ласим. – Ну я… А вы тут это, значит…

– А мы – это, – равнодушно, но очень увесисто уронил Каррас. – Ты выиграл? Молодец. Кинжал с меня, как обещал.

– Ага… – протянул Ласим, все еще пытаясь что-то сказать, но Каррас крепче обнял Джиад, окончательно подтверждая своим людям только что увиденное, и попросил тоном, от которого даже ей захотелось вскочить и броситься выполнять:

– Хальгунд, вино на огонь поставь. И помолчи чуток, а то у тебя язык впереди мыслей скачет. Турай, рыбу пока в сенях повесь, днем коптильню наладим. Много наловили-то?

– Ну… шухраев две дюжины, – отозвался тихоня Мулир во всеобщем молчании. – Хальгунд пару корсил вытащил и Ласим еще три. А мурья… ее и не считали, на вес прикинули.

– Я ж говорил, ночью самая рыбалка, – усмехнулся Каррас. – Ну ладно, можете сказать что собирались, пока языки от нетерпения не облезли. Только мне, а не ей, понятно?

Наступила тишина. Вывернувшись из-под ладони Карраса, Джиад села, не то что бы прикрываясь одеялом, однако и не позволяя ему сползти с обнаженного тела. Глянула на четверых мужчин, с которыми успела разделить и кров, и хлеб, и честный бой, без вызова, но твердо. Кто-то вильнул взглядом, кто-то смотрел удивленно, но вот взгляды скрестились на Каррасе и один за другим опустились вниз, как у волков перед вожаком.

– Ну, дык это… – ухмыльнулся Хальгунд во всеобщем молчании. – Нам-то что? Ты ее привел, тебе и решать, как у вас будет. Опять же, как пойдем в деревню солнцеворот праздновать, нам больше девок достанется, а то вечно они на твои наглые голубые глазюки кидаются, как рыба на приваду.

– Да хоть всех забирайте, – рассмеялся Каррас с легкостью, которой Джиад отчаянно позавидовала.

* * *

В клетке у стены тревожно метался салру. За последнюю дюжину дней он славно подрос, а раны давно зажили, так что малька, конечно, пора было выпускать. Алестар с трудом вдохнул противно теплую воду, привычно пережидая всплеск боли в измученном теле, выдохнул и подумал, что сделать это надо сейчас, пока он еще может попросить отца. А то ведь потом про его просьбу насчет малька могут и забыть. Или посчитать бредом. Давно стоило, но он все медлил, словно любопытный и игривый рыбеныш был последним, что связывало с Джиад.

На мгновение мелькнула трусливо-подленькая мысль, что Джиад может вот-вот появиться, не зря же отец так рьяно добивается этого, но Алестар в который раз запретил себе даже надеяться. По своей воле жрица-воин не вернется, а мечтать, что ее снова украдут, – не ради этого Алестар ее отпускал. И как же хорошо, что Джиад до сих пор сопротивляется призыву! Еще немного… пусть еще немного продержится – и ее просто отпустят за ненадобностью. Не для чего будет звать.

Алестар повернулся на спину, устало глядя в потолок. Боль за последние дни и ночи стала не то чтобы терпимей, просто у него больше не было сил ей сопротивляться. Хотелось, чтобы все закончилось быстрее, и он почти злился на целителей и жрецов, пробующих все новые и новые снадобья, которые приходилось пить ради отца. Нет, если бы он мог поверить, что выживет, тогда конечно! Жить хотелось. До отчаянной режущей тоски хотелось еще хоть раз проплыть по Акаланте, выпить горячей пряной тинкалы у торговцев возле арены, поохотиться на салту… Да хоть бы таблички с налоговыми записями перебрать! То, что раньше казалось скучным, сейчас выглядело пределом мечтаний, потому что было жизнью. Настоящей, текущей мимо, как теплая струя воды от донного источника. Жить…

Он привычно заставил себя подумать о чем-нибудь другом. Например, о том, что так и не нашел убийц Кассии. Вот это было самым гнусным. Знать, что он умрет и неизвестной твари, погубившей Кас, все сойдет с рук. Невыносимо! Да Алестар согласился бы снова упасть в Бездну, теперь уже навсегда, если бы только смог забрать убийцу с собой. И кому все-таки нужна была его смерть? Кто мог ненавидеть его настолько, чтобы отдать собственную жизнь взамен его?

А может, это все-таки происки чужаков? Суалана до сих пор не простила Акаланте поражения в войне, да и другие города не отказались бы захватить прибрежное дно, такое светлое и теплое, богатое рыбой и водорослями. Никому не нужны темные глубины Карианда или каменистые пустоши Суаланы, зато Акаланте – лакомый кусок. Каждый раз, как Алестар вспоминал, что из-за его дурости отец скоро останется один, в горле вставал плотный горький ком вины. Что теперь будет с городом? Его предки столько веков берегли город и жителей, он же… Дурак! Дюжину раз дурак. И больше ничего не исправить даже ценой собственной жизни. А ведь хотел как лучше. Прав отец: не может быть королем тот, кто сначала делает, а потом думает. Но что можно было придумать иное? Позволить убить Джиад? Как решить задачу, у которой нет правильного решения? Что ни сделай – окажешься подлецом.

Алестар порывисто вздохнул, невольно стискивая пальцы на плотном ворсе покрывала. Джиад… Имя отозвалось томительной болью, сладкой горечью, пронзительной тоской. Как она? Где? Смогла ли оставить между собой и морем достаточно суши, чтобы зов ослаб? И кто этот черноволосый, похожий на хищную птицу, рядом с ней?

Снова и снова Алестар перебирал в памяти странные то ли сны, то ли видения, дорожа ими, как скупец самой дивной и желанной драгоценностью. Но в последние дни ему никак не удавалось опять представить себя птицей, кружащей над землей в поисках Джиад. Раз за разом он пытался, но словно ударялся о глухую стену. А ведь жрецы говорили, что связь должна стать сильней.

Алестар прикрыл глаза, погружаясь в усталость, как в ночное море: темное, плотное, глухое. Молоденький целитель из учеников Невиса, сегодня дежуривший у его постели, тихо перебирал таблички книги, время от времени бдительно поглядывая в сторону больного. Будто его присутствие могло чем-то помочь. Но если отцу так спокойнее – пусть… Он попытался вызвать внутри знакомое ощущение полета, увидеть мир странным птичьим взором, таким ясным, но непривычно искаженным. Увидеть Джиад. Но море не отпускало, и только где-то глубоко внутри Алестар знал, что Джиад плохо. Очень плохо. И ничего с этим не сделать, потому что даже умереть по своей воле, чтобы освободить привязанную к нему жрицу, никак не получается.

* * *

– Джиад…

Вот к чему было трудно привыкнуть, так это к привычке Карраса просыпаться ни свет ни заря. Джиад и сама умела вставать рано, если нужно, но к чему это сейчас? Остальные и вовсе дрыхли, как сурки, тем более что теперь в сторожке добавилась еще одна лежанка. По молчаливому уговору в тот же день наемники срубили в лесу несколько молодых деревьев и пристроили в сторожке второе ложе, пошире, на которое и перебрались вчетвером, оставив старую лежанку предводителю с Джиад.

Это было лучше, чем можно надеяться, только по ночам Джиад никак не могла отделаться от мысли, что рядом четверо здоровых оголодавших мужиков, которым будет совсем не сладко услышать их с Лилайном возню под одеялом. Так что дорваться друг до друга всласть получалось, только когда загоревшиеся азартом наемники уходили на ночную рыбалку, оставляя их вдвоем. Но уж когда получалось…

Это стоило неизбежных ухмылок Хальгунда и молчаливых липких взглядов Ласима, это стоило необходимости при остальных держаться друг от друга подальше. Это стоило чего угодно, тем более что с каждым разом получалось все слаще. В постели Каррас был неутомим и так щедр на ласку, что Джиад, окончательно разнежившись, шалея от благодарной нежности и желания, наслаждалась каждым мигом близости и сама вволю обласкивала алахасца.

– Джиад… – шепнули ей снова в ухо, обдавая кожу горячим дыханием и прихватывая мочку уха губами. – Хорошая моя, спят же все…

Наглая рука вкрадчиво заползла туда, куда Джиад с превеликим удовольствием пускала бы ее хоть дюжину раз за ночь, если бы не боязнь перебудить всех стонами.

– Чш… – шепнул Лилайн, пальцами лаская ее мгновенно разгоревшееся сладкой истомой женское естество, которому точно не было никакого дела до спящих в паре шагов наемников. – Все спят. Ну, золотая моя…

Мягко, но решительно повернув ее к себе, Лилайн прижался теснее, проникая мучительно медленно, и Джиад закусила губу, изнемогая от разлившегося по всему телу кипятка удовольствия.

– Джиад…

Больше всего в постели Лилайн обожал все делать сам, доводя ее до полной потери соображения, покрывая поцелуями от лица до ступней, вплетая пальцы в волосы и шепча на ухо похабные нежности, от которых становилось так же горячо и томно, как от бесстыжих рук.

Правда, сейчас он ухитрялся любить ее совершенно бесшумно, не считая рваного дыхания обоих, пока глубокие толчки соединяли их в старом, как мир, ритме.

– Джи… – выдохнул Лилайн, вбиваясь все быстрее, и Джиад, растворяясь в удовольствии, спрятала последний стон, чувствительно прихватив плечо возлюбленного зубами – маленькая приятная месть за потерянный утренний сон. Правда, сразу раскаявшись, старательно зализала оставшийся след, что едва не кончилось повторением того, с чего началось.

Потом они додремывали до рассвета, не в силах оторваться друг от друга, и Джиад чувствовала себя счастливой и спокойной, пока не уснула, провалившись в сон, как в зыбучие пески: медленно и неотвратимо. В ее сне было море. Оно плескалось под солнцем, такое невинное и безмятежное, но Джиад, подчиняясь неслышному зову, вошла в прохладные плотные волны, вдохнула воду и опустилась на дно. Лилайн, свобода, надежда на возвращение в Арубу – все осталось наверху, сияя сквозь толщу воды остатками солнечного света.

– Возвращайся, – услышала Джиад незнакомый голос, тягучий и властный. – Возвращайся, женщина, или умрешь в муках.

Она проснулась от собственного вскрика. Кто-то из наемников недовольно заворчал сквозь сон, на него рявкнул Каррас, встревоженно склонившись над Джиад, а вокруг шумело и волновалось, застилая людей и сторожку, не желающее отпускать добычу море. Бескрайнее, беспощадное, терпеливо ждущее море.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 17 18 19 202122 Следующая ⇒