Глава восьмая

Глава восьмая

Брат Кадфаэль после повечерия заглянул к больному, чтобы проверить, как у него дела. Он захватил с собой молодого брата, чтобы сменить Ива. Каково же было их изумление, когда они увидели, что дверь открыта, постель разворочена, а келья пуста. Конечно, можно было найти менее зловещее объяснение, чем то, которое напрашивалось, но Кадфаэль направился прямо к входной двери и стал искать хоть какие-то следы, на которые не обратил внимания, когда входил. Снег во дворе был покрыт множеством свежих следов — братья уже разошлись из церкви, — и далее их быстро заметал снег. Однако еще видны были и слабые следы, ведущие прямо к сторожке. Всего-навсего неясные впадины на снегу, но их еще можно было разглядеть. И мальчик тоже ушел! Что же могло произойти в келье лазарета, что заставило брата Элиаса решиться на такой опрометчивый и опасный поступок после длительного периода апатии? Конечно, если в его больную голову внезапно пришла мысль что-то предпринять, вряд ли подросток смог его остановить. И, несомненно, гордость не позволила бы Иву покинуть несчастного, ответственность за которого он на себя взял. Теперь Кадфаэль уже достаточно хорошо знал этого юного лорда.

— Ты беги в странноприимный дом, — отрывисто приказал он молодому брату, — и расскажи Хью Берингару, что случилось, а также удостоверься, что брата Элиаса и мальчика там нет. Я пойду к приору Леонарду, и мы обыщем весь монастырь.

Приора Леонарда известие об исчезновении брата Элиаса встревожило и опечалило. Он тотчас же разослал монахов обыскивать всю территорию, включая даже ферму и амбары. Появился Хью Берингар, который был уже в плаще и сапогах. Он приготовился к худшему и был резок со всеми, кто попадался ему под руку. Параллельные поиски, организованные и приором, и Берингаром, как представителем власти, заняли немного времени и не принесли никаких результатов.

— Это я во всем виноват, — с горечью признал Кадфаэль. — Я доверил этого несчастного мальчику, который сам не менее несчастен. Мне бы следовало быть разумнее. Хотя я представить себе не могу, что там у них могло случиться. Тем не менее я не должен был так рисковать, а теперь из-за моей оплошности оба они исчезли. А ведь эти двое — больше всего пострадали из всех, кого приютил наш орден, и с них глаз нельзя было спускать.

Хью уже распределял тех, кто оказался у него под рукой.

— Ты — в Ладлоу, к воротам: либо они там проходили, либо ты их задержишь, если подойдут. А ты отправляйся вместе с ним, но в замок, возьми там десять человек, ждите меня у ворот. Разбуди Динана, пусть он тоже попотеет: этот мальчик — сын человека, которого он, должно быть, знал, и племянник того, с кем он, может быть, вскоре познакомится. Я не стану рисковать людьми, посылая их по одиночке на расстояние больше мили, да наша пара и не могла далеко уйти. — Он энергично повернулся к Кадфаэлю и крепко стукнул его по спине. — А ты, душа моя, перестань пороть самонадеянную чушь. Этот больной монах казался спокойным и послушным, а мальчику надо было чем-то себя занять, и на него можно было всецело положиться, ты это прекрасно знаешь. Если с ними что-то случилось, то не по твоей вине. Не присваивай себе право, принадлежащее Богу, определять вину и заслуги. Ты, как никто, должен бы знать, что это тоже род высокомерия. А теперь вперед, и посмотрим, сможем ли мы вызволить их из этого снежного чистилища и привезти домой. Но я скажу тебе то же, что говорю своим ребятам: не удаляйся от дома более чем на час пути, а затем возвращайся. Я не желаю больше терять людей сегодня ночью. На рассвете, если нам до тех пор не удастся их найти, мы займемся поисками всерьез.

С этим напутствием люди отправились в путь. Они продирались сквозь метель, разбившись на пары и находя в этом некоторое утешение, — по крайней мере, так обстояло дело с Кадфаэлем, — поскольку искали они тоже пару. Один человек может сдаться и замерзнуть насмерть — гораздо легче вдвоем, так как спутники будут подбадривать и согревать друг друга, будут спорить и состязаться в выносливости. В крайних обстоятельствах выживать лучше вдвоем.

Брат Кадфаэль согласился с нетерпеливым упреком Хью и несколько успокоился. Слишком легко превратить искреннее беспокойство за того, кого любишь, в преувеличение роли и возможностей человека, а это ведь узурпация Божьего промысла. Обвинять себя в том, что не достиг непогрешимости, — это значит присваивать себе то, что недоступно человеку. «Ну что же, — подумал Кадфаэль, который любил учиться, в частности, и на собственных ошибках, — этот аргумент в один прекрасный день может мне пригодиться. Надо запомнить!»

На ощупь пробираясь вперед вместе с кряжистым молодым послушником, Кадфаэль двигался на север, к реке Корв. Он прокладывал путь сквозь метель, чувствуя, что сейчас они только попусту тратят время. Они могут сколько угодно ощупывать каждый сугроб — ведь зима будто смеется над ними, покрывая все предметы и неровности сплошной белой пеленой.

Все посланные на поиски послушно вернулись в Бромфилд, когда сочли, что в данное время выполнить задание невозможно. Привратник поместил свежие сосновые факелы под арку входа, чтобы они, как маяки, показывали направление. Он боялся, что спасатели сами заблудятся, и время от времени звонил в колокол, чтобы помочь им сориентироваться. Они вернулись ни с чем, усталые и запорошенные снегом.

Перед тем как отправиться спать, Кадфаэль решил пойти к заутрене. Церковные ритуалы не следует нарушать без особой причины, даже когда занят спасением невинных душ. Теперь до рассвета больше ничего невозможно сделать. Людям — невозможно. Но Господь, в конце концов, знает, где найти потерявшихся, и уж лучше замолвить словечко перед Ним и смиренно признать ограниченность человеческих возможностей.

Когда зазвонили к заутрене, брат Кадфаэль вместе с другими в ночной мгле пошел в холодную церковь. С приближением утра снегопад, как всегда, прекратился, и, хотя еще не рассвело, от белизны, покрывавшей двор, отражался призрачный свет. После службы Кадфаэль по глубокому снегу пробрался к сторожке. Вокруг простиралась белая пустыня, посреди которой выделялись темные очертания зданий. Брат привратник следил, чтобы факелы под аркой ворот не погасли, и они отбрасывали красноватый свет на каменную кладку и на дорогу. Чтобы прикрепить новые факелы, ему пришлось открыть калитку и выйти, и, когда Кадфаэль приблизился, привратник уже возвращался и как раз остановился, чтобы стряхнуть с себя снег и закрыть за собой калитку.

Таким образом, привратник, который стоял спиной к входной двери, не увидел того, что открылось Кадфаэлю. Калитка была очень высокая — она была рассчитана на всадников, а брат привратник был небольшого роста, к тому же сейчас наклонился, отряхивая полы рясы. Позади него, в нескольких шагах, из сумрака появились два лица, и, когда мерцающий свет факелов осветил их, они буквально засияли. От их внезапного появления и красоты у брата Кадфаэля аж дух захватило — ему показалось, что это чудо и они возникли прямо из воздуха. Однако это определенно были не небесные а вполне земные гости.

Капюшон девушки откинулся на плечи, и при красноватом свете факелов стала видна копна растрепанных темных волос, широкий чистый лоб, надменно изогнутые черные брови и большие темные глаза, которые блестели и в отблесках казались то багряными, то темно-карими. Ее грубая сельская одежда не вязалась с гордо посаженной головкой и взглядом — прямым, как копье, — прямо-таки королевским взглядом! Все черты лица незнакомки были столь изысканны, что Кадфаэль, когда-то искушенный в таких ласках, мысленно провел пальцем по ее скуле, полным губам, решительному подбородку, по нежной шее — и задрожал от нахлынувших воспоминаний.

Второе лицо — молодого мужчины, — появившееся над левым плечом девушки, почти касалось щекой ее лба. Она была высокая, но ее спутник — еще выше. Он шел слегка склонившись к девушке, словно готовый защитить ее от всех бед. У молодого человека было длинное худое лицо с широким челом, заостренным носом, ртом, изогнутым, как лук, и широко раскрытыми бесстрашными золотистыми глазами ястреба. Голова была непокрыта, и блестящие густые иссиня-черные волосы завивались на висках. Кадфаэль вдруг вспомнил, где раньше видел такое лицо, но только с короткой острой бородкой и тонкими усиками. Точно такие лица были у гордых сирийцев, закованных в броню, заходивших флангом во время атаки при осаде Антиохии. У этого лица был такой же смуглый оттенок и скульптурная лепка, словно его отлили из бронзы, но незнакомец был чисто выбрит по нормандской моде, а роскошные волосы подстрижены. Одет этот человек был в грубую крестьянскую одежду из домотканой материи серовато-коричневого оттенка.

«Да, — подумал Кадфаэль, — так бывает, что изредка такие люди рождаются на свет, всем чужие, эти отблески Божьей молнии. Как правило, они одаренные неудачники, святые и ученые, которые непризнанными достигают зрелости и часто даже пасут свиней на лесных пастбищах среди буков; принцы-воители, рожденные в хижине виллана, и младшие сыновья в вымирающих кланах, поставленные отпугивать ворон от борозды. Да, так бывает, точно так же, как отпрыски рабов зачастую вырастают в королевских дворцах и не по праву властвуют над людьми, которые в тысячу раз достойнее их».

Но этот совсем не похож на неудачника. Достаточно было беглого взгляда на его золотистые глаза под черными ресницами, чтобы понять: они выжгут перед ним тот путь, который он пожелает избрать.

И все это брат Кадфаэль увидел и подумал в тот короткий миг, пока брат привратник стряхивал с себя снег. В следующий момент привратник вошел и затворил за собой калитку — и пара прекрасных незнакомцев, приближавшихся к обители, исчезла, как видение.

Брат Кадфаэль закрыл глаза, затем открыл их с надеждой и снова закрыл, ослепленный воспоминаниями, которые могли быть всего лишь наваждением. Что только не пригрезится в предрассветном сумраке, в разгар холодной зимы, да еще при согревающем и разнеживающем отблеске факелов.

Но он успел сделать лишь три шага по рыхлому снегу, а брат привратник едва дошел до двери своей сторожки, как у ворот зазвенел колокольчик.

Удивленный привратник обернулся. Он все время наблюдал за факелами и поэтому не заметил, чтобы кто-то приближался к воротам. Эти двое — если только они существовали на самом деле! — вышли на свет, только когда он повернулся спиной к калитке. Брат привратник с покорностью приподнял плечи и побрел назад — открывать маленькую решетку, чтобы взглянуть, кто это звонит. То, что он увидел, еще больше изумило его, но вместе с тем и заставило поторопиться. И минуты не прошло, как высокая калитка распахнулась.

И она предстала перед ними, прекрасная высокая незнакомка со смелым, прямым взглядом. На ней было платье из выцветшей коричневой домотканой материи, слишком широкое для нее, короткий грубый плащ и капюшон с обтрепанными краями, сброшенный сейчас; с головы. Копна густых темных волос рассыпалась по плечам. От мороза на скулах у нее появился розовый румянец, а кожа была молочно-белой и гладкой, как слоновая кость.

— Можно мне войти и укрыться тут на время? — спросила она кротким голосом и с самым смиренным видом, но ее уверенность в себе и привычка повелевать все равно были заметны. — Из-за непогоды, несчастий и превратностей войны я оказалась здесь одна. Полагаю, вы меня ищете. Я Эрмина Хьюгонин.

Взволнованный привратник ввел девушку в свою сторожку и побежал сообщить приору Леонарду и Хью Берингару о неожиданном появлении у ворот монастыря пропавшей леди, а брат Кадфаэль, не теряя времени, выскочил на дорогу и пристальным взглядом осмотрел все вокруг. Как будто бы поблизости никого не было. Но в зарослях кустарника, росшего вокруг, вполне мог притаиться проворный молодой человек. Либо ее спутник предпочел укрыться таким образом, либо ястреб действительно вспорхнул и улетел. Что касается следов на снегу, то сегодня мимо сторожки уже прошло столько йоменов с овцами, что невозможно было распознать чьи-то следы. Девушка говорила правду, хотя и умолчала кое о чем: она действительно вошла сюда одна, но к воротам подошли двое.

Однако почему же человек, который довел потерявшуюся девушку до безопасного места, не хочет, чтобы его видели? Может быть, следует рассказать всем, что их было двое? «А с другой стороны, — размышлял Кадфаэль, — пока я не знаю причин этого исчезновения, зачем ставить всех в известность? Сначала нужно послушать и переварить то, что скажет эта юная леди».

Он в глубокой задумчивости вернулся к сторожке, где брат привратник поспешно раздувал огонь в очаге и усаживал девушку поближе к теплу. Она присела, молчаливая и замкнутая, и от ее мокрых башмаков и юбок начал идти пар.

— Вы тоже из этого аббатства? — спросила Эрмина, устремив на Кадфаэля изучающий взгляд темных глаз.

— Нет, я монах из Шрусбери. Я прибыл сюда, чтобы ухаживать за братом, который был в тяжелом состоянии.

Интересно, известно ли ей о несчастье, постигшем брата Элиаса? Однако она ничем не выдала, что знает о раненом монахе, и Кадфаэль не стал упоминать его имя. Пусть девушка сначала расскажет свою собственную историю при таких свидетелях, как Хью и приор, и тогда он решит, что надо делать.

— Вы знаете, — сказал Кадфаэль после паузы, — что вас неустанно искали с тех пор, как вы убежали из Вустера? Хью Берингар, помощник шерифа этого графства, здесь, в Бромфилде, частично по вашему делу.

— Я слышала об этом от лесничего, который меня приютил, — сказала Эрмина. — Я также узнала от него, что мой брат был здесь, когда я его разыскивала. И вот теперь, когда я сама оказалась здесь, я вдруг узнаю, что он снова потерялся и вы его пока не нашли. Боюсь, что это неудачный обмен, — заметила она с внезапной горечью, — найти меня и потерять Ива. Ведь это из-за меня у вас столько хлопот.

— Ваш брат был в безопасности и прекрасно себя чувствовал, — твердо сказал Кадфаэль, — вплоть до вчерашнего повечерия. Нет никаких оснований предполагать, что нам не удастся снова найти его, поскольку он не мог далеко уйти. Люди шерифа в Ладлоу уже получили приказ и сейчас отправились на поиски. И то же самое сделает Хью Берингар, как только увидит вас целой и невредимой и услышит то, что вы ему расскажете.

Хью и приор были уже у дверей сторожки, а братья торопливо расчищали дорожку среди сугробов, чтобы девушка могла с сухими ногами добраться до странноприимного дома. Приор Леонард лично проводил ее туда и, удобно устроив в тепле у очага, позаботился, чтобы ее накормили. Он расстроился, что среди постояльцев нет женщин, которые могли бы дать Эрмине какую-нибудь одежду, — ей следовало переодеться в сухое.

— Мы это устроим, — сказал Берингар. — У Жоса де Динана в доме полно женщин, и я добуду для вас все необходимое. Но сейчас вам лучше снять эти мокрые юбки, сударыня, даже если придется надеть рясу и сандалии. Вам не во что переодеться?

— Я отдала почти все, что у меня было, в обмен на эту одежду, которая сейчас на мне, — спокойно ответила девушка, — и в благодарность за гостеприимство, которое мне оказали, не рассчитывая на вознаграждение. Но у меня еще остались кое-какие деньги, и я могу заплатить за одежду.

Они оставили Эрмину переодеваться у огня, дав ей рясу и сандалии послушника. Когда она снова открыла дверь и попросила их войти, это было сделано с грацией графини, приветствующей гостей. Она расчесала темные волосы, локонами спускавшиеся ей на плечи, и туго подпоясала черную рясу. Теперь перед ними стоял самый красивый послушник из всех, когда-либо находившихся в Бромфилде. Мокрая одежда была разложена на скамье у очага. Эрмина подошла к креслу и села, повернувшись к своим собеседникам и глядя на них открытым взглядом.

— Милорд, — сказала она, — и вы, отец приор, я явилась причиной больших неприятностей и хлопот для вас и многих других, и я это сознаю. Это было не намеренно, но так вышло. Теперь, когда я добралась сюда, чтобы исправить, что возможно, я узнала, что мой брат, который был уже в безопасности и с которым я надеялась здесь встретиться, ушел накануне вечером и снова исчез. И я не могу не вменить это себе в вину, вместе со всем прочим. Если я могу чем-нибудь помочь в его поисках…

— Есть только одна вещь, которую вы можете сделать, чтобы помочь всем нам, — твердо заявил Хью, — и снять с наших плеч по крайней мере одну заботу. Вы должны оставаться здесь, внутри, и не выходить за ворота, пока мы не найдем вашего брата и не приведем к вам. Пусть у нас будет уверенность, что хотя бы вы в безопасности и больше не потеряетесь.

— Мне бы хотелось сделать больше, но я выполню ваш приказ. Пока что, — добавила она, выпятив нижнюю губу.

— Тогда мне нужно кое-что вкратце у вас узнать — остальное может подождать. Вы и ваш брат — только одна из моих здешних забот. Общественный порядок и закон — также моя забота, а у вас, я думаю, есть все основания считать, что в этих краях над законом глумятся. Нам известно от Ива, как вы решились оставить его и сестру Хиларию в Клитоне, а сами известили Эврара Ботреля, чтобы он приехал за вами и увез в свой манор Каллоулис. Мы видели, что осталось от Каллоулиса, и мы искали вас в Ледвиче. Ботрель рассказал нам, что вы благополучно добрались туда вместе с ним, а потом, когда он лежал в лихорадке от ран, полученных в сражении, вы отправились на поиски брошенных вами спутников. То, что случилось с Каллоулисом, могло произойти и в других местах, и не удивительно, что вами овладело отчаянное беспокойство.

Эрмина сидела, покусывая нижнюю губу и пристально глядя на Хью. Брови ее были нахмурены.

— Поскольку Эврар все вам рассказал, мне остается только это подтвердить. Надеюсь, он выздоровел? Да, я боялась за брата и за сестру Хиларию, и у меня были для этого все основания.

— Что с вами случилось дальше? Ботрель рассказал нам, что вы не вернулись, и с того времени, как он пришел в сознание и обнаружил, что вы уехали, он постоянно вас разыскивал. Было сущим безумием отправиться в такой путь одной.

Как ни странно, губы ее скривились в усмешке. В этом был какой-то тайный смысл, и брат Кадфаэль внимательно посмотрел на девушку.

— Да, я уверена, что он ищет меня повсюду. Мы можем его теперь успокоить. Нет, я не доехала до Клитона. Я не знаю эти места и не смогла добраться туда до темноты, а потом пошел снег… В темноте я совсем заблудилась, упала, и лошадь понесла. К счастью, меня нашел лесничий, и они с женой приютили меня. Я буду благодарна им до конца дней своих. Я рассказала им об Иве и о том, как я за него боюсь, и лесничий сказал, что пошлет в Клитон разузнать, что случилось; так он и сделал. И мы узнали о том, что разорено хозяйство бедного Джона — уже после Каллоулиса — и что Ив исчез еще в ту ночь, когда я совершила свою самую большую в жизни глупость и ошибку. — Когда Эрмина высказывала свои сожаления, голова ее была гордо поднята, спина выпрямлена, а пламенный взгляд бросал вызов всем присутствующим, как бы предостерегая: только попробуйте присоединиться к ее самобичеванию или попытаться возразить! — Слава Богу, — сказала она со вздохом, — Джон и его семья живы. Что касается их потерь, я рассматриваю это как свои долги, и они будут непременно возмещены. Но одну утешительную весть из Клитона мне все-таки привезли, — продолжала она, и в голосе ее послышались теплота и нежность. — Мне сообщили, что сестра Хилария ушла задолго до того, как появились налетчики, поскольку вернулся добрый монах из Першора, который беспокоился о нас, и забрал ее с собой.

Наступила мертвая тишина, все трое слушателей затаили дыхание, но девушка этого не заметила — так радовалась она единственному утешению — тому, что хоть одной невинной душе удалось выбраться невредимой из-под обвала, который вызвал ее легкомысленный поступок.

— За то время, что я провела у лесничего, — продолжала Эрмина, — мы несколько раз посылали за новостями об Иве, потому что как я могла что-либо предпринять, пока не знала, что с ним? И только вчера утром мы наконец услыхали, что он у вас, в безопасности. И вот я здесь.

— Как раз вовремя, чтобы узнать, что он снова пропал — как раз тогда, когда нашлись вы, — с сожалением сказал Берингар. — Ну что же, я верю, что он скоро найдется, и если я покину вас без церемоний, то лишь для того, чтобы немедленно отправиться на поиски.

Брат Кадфаэль мягко спросил:

— Вы пришли сюда одна?

Резко вскинув голову, Эрмина бросила на него вызывающий взгляд, однако сразу же овладела собой.

— Мне показал дорогу Роберт — сын лесничего, — ровным тоном ответила она.

— Мои дела, — сказал Хью, — связаны также с этими разбойниками, которые свили себе гнездо где-то на холмах и вынудили вас бежать из Каллоулиса, а Друэля — из его дома. Я собираюсь вместе со своими людьми прочесать каждый ярд этой гористой местности. Но прежде мы найдем пропавших — Ива и больного монаха. — Он резко поднялся и, выходя из комнаты, многозначительно кивнул Кадфаэлю, приподняв брови.

Когда Кадфаэль вышел следом, Хью сказал ему:

— Насколько я понимаю, эта девушка не знает ни о том, что случилось с сестрой Хиларией, ни о брате Элиасе. Меня ждут мои люди и люди Динана, собравшиеся, чтобы отправиться на поиски, и у меня слишком мало времени, чтобы самому сообщить ей неприятные новости. Останься здесь с ней, Кадфаэль, позаботься о том, чтобы она снова от нас не ускользнула, и расскажи ей все. Она должна это знать. Чем больше истин мы сможем сложить вместе, тем ближе подойдем к тому, чтобы уничтожить логово этих дьяволов во плоти раз и навсегда, и я тогда смогу с чистой совестью отправиться домой и отпраздновать Рождество с Элин и моим новорожденным сыном.

Эрмина проголодалась и ела с большим аппетитом. Впрочем, насколько мог судить Кадфаэль, у нее всегда был хороший аппетит. Девушка, очевидно, много двигалась и поэтому была очень стройной, как молодая лань. Она ела с явным удовольствием, хотя выражение лица у нее все еще было задумчивым и замкнутым, Кадфаэль не беспокоил гостью, пока она не наелась и не откинулась на спинку кресла со вздохом удовлетворения. Ее брови при этом были по-прежнему сведены к переносице, а взгляд как будто обращен внутрь. Потом неожиданно девушка с пристальным вниманием взглянула на брата Кадфаэля.

— Это вы нашли Ива и привели сюда? Так мне сказал отец приор.

— Так случайно вышло, — ответил Кадфаэль.

— Не совсем случайно. Вы отправились его искать. — Это говорило в пользу ее собеседника, и взгляд Эрмины потеплел. — Где вы нашли его? Ему, наверное, пришлось много перенести?

— Ваш брат во всех отношениях — настоящий молодой лорд, прекрасно владеющий собой. И он, так же как вы, обнаружил, что простые селяне могут быть добры и гостеприимны, вовсе не думая о вознаграждении.

— И с тех пор вы с ним вместе искали меня, а я в это время искала его! О Боже! — тихо произнесла она и печально склонила голову. — Я заварила всю эту кашу. И так ошиблась! Я не знала себя как следует. Теперь я другой человек.

— Вы больше не хотите выйти замуж за Эврара Ботреля? — спросил Кадфаэль как бы между прочим.

— Нет, — просто ответила Эрмина. — Это в прошлом. Я думала, что люблю его. Я так думала! Но то была детская игра, а эта горькая зима — реальность, и эти стервятники — реальность, и смерть — реальность, и она подстерегает на каждом шагу. А я по глупости навлекла на своего брата опасность, и теперь я знаю: брат значит для меня гораздо больше, чем когда-либо значил Эврар. Но не говорите Иву, что я так сказала, — вспыхнула она, — когда он найдется. Он и так уже достаточно заносчив. Это он рассказал вам, что я сделала?

— Да, он. И как он пытался следовать за вами, и как его приютили на ферме в лесу, где я его и нашел.

— И он обвинял меня? — спросила она.

— А как бы вы поступили на его месте?

— Мне кажется, что это было так давно, — удивленно сказала она. — Я так изменилась с тех пор. Как я могла принести столько вреда, не сознавая этого? По крайней мере, я была благодарна, когда мне сказали, что добрый брат из Першора — если бы только я тогда послушалась его! — вернулся за нами и увел с собой сестру Хиларию. Они еще были здесь, вы их застали? Она, наверное, уже вернулась в Вустер?

Эрмина задала этот вопрос, такой невинный для нее, когда брат Кадфаэль еще не был к нему готов, и наступило неловкое молчание. Она была очень сообразительна. Те несколько секунд, пока он подыскивал слова, оказались слишком долгими. Девушка выпрямилась и застыла, глядя на него в упор настороженным взглядом.

— Что же произошло? — спросила она, нарушив затянувшееся молчание. Оставалось только сказать правду.

— Произошло то, что вам будет горько услышать, а мне — тяжело рассказывать. В ночь, когда эти двуногие волки разорили дом Друэля, они проделали то же самое с одинокой усадьбой, находящейся поблизости отсюда, всего в двух милях от Ладлоу. Между этими двумя набегами они, на пути к своему логову, вероятно, встретили тех двоих, о ком вы спрашиваете. Был вечер, когда брат Элиас и сестра Хилария покинули участок Друэля, а ночью была вьюга, дул сильный ветер и падал слепящий снег. Возможно, они заблудились, возможно, попытались где-нибудь укрыться и переждать. Короче, они попались на глаза этим бандитам и убийцам.

В лице Эрмины не было ни кровинки — она так сильно вцепилась в подлокотники кресла, что у нее побелели костяшки пальцев. Еле слышным шепотом она спросила:

— Они мертвы?

— Брата Элиаса принесли сюда едва живого. Ив как раз дежурил возле его постели прошлым вечером, и они вместе ушли куда-то в снегопад. Кто знает почему? Сестру Хиларию мы нашли мертвой.

Девушка долгое время не издавала ни звука и не пролила ни единой слезы. Она сидела неподвижно, и по лицу ее нельзя было прочесть, какие чувства она испытывает — горе, бессильный гнев, раскаяние. Затем Эрмина спросила тихим, ровным голосом:

— Где она?

— Она в здешней церкви, гроб будет стоять там до погребения. В такой сильный мороз и снегопад нам никак не вырыть могилу, к тому же сестры из Вустера, наверно, захотят забрать тело, когда это будет возможно. До того времени отец приор поместит ее в гробницу внутри церкви.

— Расскажите мне, — попросила Эрмина с мрачной, но спокойной настойчивостью, — обо всем, что с ней случилось. Лучше знать все до конца, чем гадать.

И брат Кадфаэль рассказал ей о том, как он обнаружил подо льдом сестру Хиларию и как, судя по всему, было совершено это убийство. Потом наступило молчание. Наконец Эрмина поднялась со своего места и попросила:

— Вы отведете меня к ней прямо сейчас? Мне бы хотелось снова ее увидеть.

Ни слова не говоря и не колеблясь, Кадфаэль кивнул и встал со стула. Девушка ответила ему благодарным взглядом. И монах понял, что снискал ее расположение. Эрмине не хотелось, чтобы ее оберегали от того, что она считала своим долгом. В церкви, где сестра Хилария лежала в гробу, сделанном монахами в своей мастерской и покрытом свинцом, было почти так же холодно, как на улице, и тела еще не коснулось тление. Гроб не был закрыт, и казалось, что сестра Хилария просто крепко спит, укрытая с головой покрывалом. Эрмина открыла лицо покойницы и долго стояла у гроба, потом снова накинула покрывало.

— Я очень любила ее, — сказала она, — и я же ее погубила. Это моя вина.

— Ничего подобного, — твердо возразил Кадфаэль. — Вы не должны брать на себя больше, чем велит долг. Можете горевать о содеянном, исповедоваться и приносить покаяние ради блага вашей души, но вы не должны брать на себя грехи другого человека или присваивать себе право Господа Бога быть единственным судьей. Это сделал насильник и убийца, и он, только он, должен за это отвечать. Даже если ваш поступок и столкнул сестру Хиларию с убийцей, это именно он поднял на нее руку, он, и никто другой. Это с убийцы спросится за ее кровь.

И тут Эрмина задрожала, а когда хотела заговорить, голос ее не слушался. После долгой паузы, наконец овладев собой, она сказала:

— Но если бы я не задумала это дурацкое замужество, если бы согласилась идти с братом Элиасом прямо сюда, в Бромфилд, она бы теперь была жива…

— Разве мы можем быть в чем-то уверены и разве вы не могли бы тоже попасть в руки этой банды? Дитя, минуло уже пять столетий, как Англия стала христианской страной, а разве люди стали другими? Если бы эти пять столетий люди вели себя по-другому, дела бы сейчас, конечно, обстояли иначе, но разве мы можем что-то изменить или предугадать будущее? Нет никакого проку в «если». Мы живем и действуем именно сейчас, и отвечаем за содеянное нами зло, и предоставляем Господу печься о нашем благе.

И тут Эрмина разрыдалась, внезапно и безудержно. Не желая, чтобы Кадфаэль видел, как она плачет, девушка подбежала к алтарю и, преклонив колени, долго там оставалась. Монах не последовал за ней, а терпеливо ждал. Когда Эрмина наконец вернулась, глаза ее покраснели от слез, но лицо было спокойным и даже умиротворенным. У нее был усталый вид, и выглядела она совсем юной и беззащитной.

— Вернемся к огню, — предложил Кадфаэль. — Вы здесь простудитесь.

Эрмина послушно последовала за ним в странноприимный дом и с радостью снова устроилась у очага. Сейчас она уже не дрожала. Девушка откинулась в кресле, полузакрыв глаза, но, когда он сделал движение, собираясь выйти, быстро взглянула на него.

— Брат Кадфаэль, когда из Вустера послали разузнать о нас, не было ли речи о том, что наш дядя д'Анже в Англии?

— Была. Он не просто в Англии, но в Глостере, среди сторонников императрицы. — Кадфаэль понял, что она неспроста задала этот вопрос, а прощупывает почву. — Ваш дядя открыто попросил разрешения въехать во владения короля, чтобы разыскать вас, но в этом ему было отказано. Шериф обещал, что его люди сами займутся поисками, но не хотел впускать никого из партии императрицы.

— А если бы кто-нибудь оттуда все-таки занялся нашими поисками и был здесь обнаружен и схвачен, что бы с ним случилось?

— Он стал бы военнопленным. Долг шерифа — обезвреживать врагов короля, попавших к нему в руки, и вы не должны этому удивляться. Рыцарь, потерянный императрицей, — это большой выигрыш для короля. — Кадфаэль увидел, с каким сомнением и тревогой она слушает его, и улыбнулся. — Это долг шерифа. Но не мой. У меня нет врагов среди людей чести и истинных христиан, на чьей бы стороне они ни были. У меня другие понятия и не может быть претензий к человеку, явившемуся, чтобы спасти и вернуть детей их опекуну.

Эрмина слегка нахмурилась при слове «дети», а затем рассмеялась: забавно, что ее считают ребенком.

— Значит, вы не выдали бы такого человека даже своему другу? — с облегчением спросила она.

Сев напротив девушки, Кадфаэль устроился поудобнее, так как у нее, по-видимому, что-то было на уме и она хотела выговориться.

— Я ведь вам сказал, что не участвую в этом, и Хью Берингар не может ожидать, что я буду его союзником в таких вещах.

Он выполняет свою работу, а я — свою. Но я должен вам сказать: он уже кое-что знает о том, что в этих краях появился чужестранец, который пришел в Клитон и расспрашивал там о вас. Этот человек был в крестьянской одежде, молодой, высокий, с глазами и носом, как у ястреба, черноволосый и смуглый. — Эрмина внимательно слушала, закусив нижнюю губу, и при каждой подробности лицо ее то вспыхивало, то бледнело. — И под плащом у него был меч, — добавил Кадфаэль.

Девушка сидела очень тихо, видимо, обдумывая что-то важное. Лицо ее спутника, которое брат Кадфаэль увидел при свете факелов у сторожки, вдруг ясно предстало в его воображении. Монах догадался, что и Эрмина сейчас мысленно видит это лицо. На минуту ему показалось, что она будет отпираться, отгонять этот образ, опять скажет, что этот ее провожатый — всего лишь сын лесника, как она ранее заявила. Но Эрмина наконец-то решилась и, подавшись вперед, с жаром заговорила:

— Я вам расскажу! Я все расскажу и даже не возьму с вас обещания, так как знаю, что вы его не выдадите. То, что я сказала, — правда. Меня действительно приютили лесник и его жена. Но на второй день моего пребывания у них пришел молодой человек, который расспрашивал о нас. Хотя я и была одета так же, как сегодня, он понял, кто я такая, а я поняла, что он, конечно, не простой человек. Он свободно говорил по-французски и немного замедленно — по-английски. Этот человек рассказал, что наш дядя вернулся и находится в Глостере, что он сторонник императрицы. Он тайно прислал этого молодого человека, чтобы тот нашел нас и доставил к нему. Его поручение заключается только в этом, но он здесь постоянно подвергается опасности, так как может попасть в руки шерифа.

— Пока что ему удавалось ускользнуть, — мягко заметил Кадфаэль. — Он вполне может проскочить у властей между пальцев и увезти вас в Глостер.

— Но только с Ивом. Я не поеду без брата, и он это знает. Я не хотела сюда идти, но он настоял! «Мне будет спокойнее, — сказал он, — если хотя бы вы будете в безопасности, а поиски предоставьте мне». И я сделала это, и в дальнейшем буду делать то, о чем он попросит. Но я не вынесу, если из-за нас он попадет в руки короля и сгниет в тюрьме.

— Никогда не напрашивайтесь на несчастье, — бодро сказал Кадфаэль. — Ожидайте лучшего и ведите себя осмотрительно, а остальное предоставьте Богу. Но вы не назвали имя этого паладина.

Эрмина была молода и жизнерадостна. Остро переживая горе, она столь же остро переживала и надежду, и радость и пламенно поклонялась героям. Самая мысль о ее защитнике отдаляла ее от теней вины и смерти, и она сияла, говоря о нем.

— Его зовут Оливье Британец — это имя дали ему в его стране из-за происхождения. Потому что он родился в Сирии, и его мать из этой страны, а отец — франкский рыцарь, крестоносец из Англии. Он выбрал веру отца и прибыл в Иерусалим, чтобы присоединиться к крестоносцам, и там поступил на службу к моему дяде — это было шесть лет тому назад. Оливье — его любимый оруженосец. Теперь он вместе с дядей приехал в Англию, и кому же еще было доверить поиски!

— И он, так мало здесь зная и не владея в совершенстве английским, не побоялся проникнуть в этот опасный район с риском попасть в руки к врагам своего господина… — одобрительно произнес Кадфаэль.

— Он ничего не боится! Он такой храбрый, такой мужественный и благородный! О, брат Кадфаэль, вы не знаете, какой он чудесный! Если бы вы только раз увидели его, то сразу почувствовали бы к нему расположение.

Кадфаэль не стал говорить, что уже видел его — мимолетно, как в сияющем видении или во сне. Он подумал с ностальгической нежностью, что какая-то одинокая душа — тоже крестоносец, как и он когда-то, — нашла где-то в обжигающей стране солнца, моря и песка женщину себе по вкусу, которая его, видимо, тоже полюбила, — иначе не родила бы ему такого прекрасного сына. Восток полон незаконнорожденных с хорошей кровью. Никакого чуда не было в том, что один из них прибыл домой, на родину отца, а еще раньше крестился, приняв его веру. Кто бы ни были его родители — они создали восхитительный плод.

— Я даю вам обещание, о котором вы не просили, — сказал брат Кадфаэль. — Оливье может не опасаться меня. Я его не выдам. Если вам или ему понадобится надежный друг, можете положиться на меня.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒